Слова по алфавиту - одним файлом

Слова на букву А – Слова на буквы Б, Г и Д – Слова на букву Е

=========================================

СЛОВА НА БУКВУ А

     Теперь, когда мы разделались с чудовищем и освободили красавицу, давай поговорим о чем-нибудь серьезном. – О чем? – Все равно. Я хочу убедиться, что могу еще говорить о чем-то всерьез. – А почему ты в этом сомневаешься? – Мне кажется, я сам превращаюсь в чудовище. Мне все делается безразличным. –Ты устал? – Может быть. Усталость делает человека поверхностным. Человек становится легким и плоским, как железнодорожный билет. Усталому человеку жизнь представляется долгой поездкой в железнодорожном  вагоне. «Что мне делать?» или «Зачем мне это делать?» – не спрашивают в этих местах. – Но ты хочешь, чтобы я спросила тебя об этом? – Да. Спроси меня: «Что ты здесь делаешь?» или «Зачем ты здесь?» – Представь, что я спросила тебя об этом. Что ты ответишь? – Что я здесь делаю... Не знаю. Пожалуй, я все-таки не готов к таким разговорам. Это слишком серьезно. Я слишком устал. – Поговорим о другом. Выбери любое слово на букву «А». – An apple. – Почему по-английски? – Я сегодня много читал о компьютерах. Позавидовал Джобсу. Но зависть – несерьезное чувство. Поэтому я чувствую себя таким плоским. – Так какое же слово ты выбираешь? – Андромеда... и Ариэль. – Это серьезные слова? – Да. Мне хочется об этом говорить. Это связано с моим детством. – Рассказывай. – Сначала об Андромеде. Есть такой роман «Туманность Андромеды». – Я не читала. – Это старый фантастический роман. Я тогда читал подряд все книги в детской библиотеке. Там было много фантастики. «Андромеда»... Этот роман... Эта книга... – Что тебе запомнилось? – Темный цвет. – Цвет обложки? – Не знаю. Не помню, какой была обложка. Но в романе говорилось о Железной звезде, которая излучала инфракрасный свет. – Что это значит? – Электромагнитное излучение в тепловом диапазоне. – Не понимаю. – Звезда была слишком холодной, чтобы излучать видимый свет. – Все равно не понимаю. Но ты не объясняй. – Там было темно. И там происходили какие-то странные вещи. – Что же там происходило? – Не помню в точности. Что-то страшное. – Так это была страшная книга? – Да. Так мне казалось. До того, как попасть на Железную звезду, вернее, на планету рядом с этой звездой, космонавты пытались узнать, что случилось на другой планете. Та планета была обитаема, но почему-то перестала посылать сигналы. И вот представь: они подлетают к спутнику этой планеты и видят на экранах большое стеклянное здание, освещенное красным светом (экраны корабля специально изменяют цвет звезды, чтобы он был не таким ярким). Под стеклянной крышей – зал заседаний, и в этом зале – ряды неподвижных людей. Много людей, и все они мертвы. А посередине – возвышение с пультами приборов и стол, на котором, скрестив ноги, сидит человек с безумным взглядом. Он тоже мертв. – Тебя это пугало? – Да. Там была иллюстрация. Я ее очень боялся. – А что еще тебе запомнилось в этой книге? – Описание опыта. Один молодой ученый решился на опасный эксперимент. Что-то вроде мгновенной связи через другое измерение. Опыт удался. – И что же? – Он увидел на далекой планете прекрасную женщину. – Она его тоже увидела? – Да. – И он влюбился в нее? – Да. – Она была похожа на меня? – Не знаю. Там не было рисунка. Но ты, конечно, – самая красивая женщина на всех планетах. – Еще бы! Это вся история? Продолжение будет? – Нет. – Расскажи, что значит для тебя «Ариэль». – «Ариэль» – это тоже название фантастического романа. Он был напечатан в толстой книге с красной обложкой. На обложке – индийский пейзаж: пальмы, река, далекий храм, а в красном небе среди белых облаков летит человек. – Роман о человеке, который умел летать? – Да. Он был юношей, англичанином. В детстве его незаконно перевезли в Мадрас. Он обучался там оккультным наукам. А потом его научили летать. Какой-то сумасшедший ученый придумал, как овладеть броуновским движением молекул. – Только не объясняй, что это такое. – Этот юноша, Ариэль, научился летать. Но его преследовали. Пытались сделать из него циркача, святого, преступника... – И он улетел? – Да. Точнее – уплыл. – Как же это получилось? – Там была глава, которая называлась «Чуждый небу и земле». Ариэль попал в сильный ураган и едва не погиб. А когда он опустился на землю, то увидел, что вокруг – смерть и разрушение. Вода, и на ней – лишь один островок. Ураган принес с собой наводнение. Ариэль спустился на остров. Но деревушка была снесена ураганом. Он встретил на острове безумного старика и нескольких женщин, которые обмывали покойника. Кругом вода; на земле – безумие и смерть. Он почувствовал, что этот мир чужд человеку. И он заплакал от сознания одиночества. И полетел над залитой водою мертвой равниной. А когда тучи рассеялись, он увидел звезду. – И полетел к этой звезде? – Нет. Он не мог летать в космосе. – Что же с ним случилось? – Он попал в Англию. И там выяснилось, что он – из аристократического рода, наследник какого-то графа. Сестра ввела его в аристократическое общество. Но высший свет вызывал у него раздражение. Он тайком сел на пароход и уехал к любимой девушке в Индию. – И все кончается тем, что она встречает его, и они живут счастливо вдвоем? – Об их встрече ничего не говорится. Когда-то, еще до всех этих событий, девушка сказала ему: «Все проходит как сон. Все – Майа». И роман заканчивается так: «Пароход, увозящий Ариэля, растворился в тумане, как видение сна».

     Ты будешь еще вспоминать? – Если ты будешь слушать. – Рассказывай. – В той книге было еще два романа. Один из них назывался «Властелин мира». Там говорилось об изобретателе, который научился управлять людьми с помощью радиоволн. – Он тоже был влюблен в красивую девушку? – Как ты догадалась? – Сопоставила две предыдущие истории и вывела заключение. – Он действительно был влюблен в молодую женщину. Ее звали Эльза Глюк. – Эльза Счастливая. – Да. Или Приносящая Счастье? – Может быть. Я сейчас угадаю, в чем там было дело. Этот изобретатель... – Его звали Штирнер. – ...не добившись взаимности, решил загипнотизировать свою возлюбленную. – Ты читала этот роман? – Я читаю только газеты, милый Ватсон, вы же знаете. – Ты все шутишь. – Извини. Больше не буду. – Эльза Глюк была пианисткой. Она играла для Штирнера романтическую музыку – Сен–Санса и Шопена. – Эльза была сентиментальна. Как все немки. – Чепуха. Немки давно уже не сентиментальны. И немцы тоже. – Откуда ты это знаешь? – По тебе видно. – Но я немка только на четверть. – А на три четверти ты сентиментальна. – Глупости. Я так же сентиментальна, как Шерлок Холмс. Или миссис Хадсон. – Ты больше не хочешь слушать? Я тебе еще не все рассказал о Штирнере. – Может быть, в другой раз? – Осталось уже немного. – Ладно. Я постараюсь не спать. – Постарайся. Штирнер был глубоким и страстным человеком. Ему не приносила удовлетворения искусственно вызванная  любовь Эльзы. И власть над миром ему тоже надоела. Поэтому он решил исчезнуть. – Он убил себя? – Нет. Он вернул Эльзе ее прежнее «я», а себя загипнотизировал. Он стал другим человеком. Он взял себе фамилию Штерн. – Это все? – Эльза была поражена его поступком. Позднее она встретила Штерна и полюбила его. – Он тоже ее полюбил? – Да. – А Эльза знала, что он – Штирнер? – Знала. – А Штерн? – Он не знал. – И все кончилось хорошо? – Да, все кончилось хорошо. Для Эльзы и Штерна. Но не для Штирнера. – Понятно. Гениальному изобретателю с его страстной любовью не нашлось места среди людей. Похоже, этот старинный автор писал в своих романах об одном и том же. – Да, верно. Я раньше этого как-то не замечал. Теперь я вижу, что мне нравились книги, в которых говорилось об одиночестве, о человеке, который чувствовал себя затерянным в этом мире. – Чужд земле и небесам. – Да. – Знаешь, я видела один фильм на такую тему. Человеку пересадили жабры акулы, и он научился жить под водой. – Этот фильм называется «Человек-амфибия». Это был мой любимый фильм. Странно, что я не вспомнил о нем. – Второе слово в названии тоже на букву «А». – И снят он был по роману того же автора. – Этого я не знала. Я смотрела этот фильм раза два-три. Я его хорошо помню. – Я смотрел его, наверное, десять раз. А, может, и больше. Помнишь, доктор Сальватор, говорит сыну: «Я хотел сделать тебя счастливейшим из людей, а сделал самым несчастным»? – Да. – Сальватор помогает сыну бежать, а сам остается в тюрьме. Он говорит: «Я старик. Мне все равно где умирать». – Сальватор – это ведь означает «спаситель». А помнишь, как Ихтиандр прощается с любимой на берегу океана? – Он говорит: «Я буду помнить тебя всегда». А она отвечает: «И тебя на земле никогда не забудут». – Послушай, а кто была мать Ихтиандра? – Не знаю. Кажется она умерла, когда он был еще ребенком. – А что случилось с матерью Ариэля? – Не помню. У него была только сестра. – Наверное, его родители тоже умерли. И у Штирнера, конечно, не было родителей. – Да. К чему ты это говоришь? – Просто так. Давай спать. – Давай. Ты уже спишь? – Нет еще. – Как ты думаешь, это был серьезный разговор? – Да. – Это важно для меня. – Это был серьезный разговор. – Тогда завтра я выберу какое-нибудь слово на букву «Б». – Хорошо. – Это будет, наверное, «Брамс». Или «башня» и «бирюза». Или «Бах» и «Бетховен». А может быть, «Бог» и «благо»? Ты спишь? – Да. – А какие бы слова ты выбрала на букву «А»? – Сон. Анабиоз. – Спокойной ночи. – Спокойной ночи, милый.


СЛОВА НА БУКВЫ Б, Г И Д

     Есть несколько хороших слов на букву Б. – Какие? – Безумие, бессмыслица, бесполезность, безнадежность. – Ты, кажется, хотел говорить о Бетховене. – Хотел. Но сегодня вряд ли получится. – Попробуй. – Как ты думаешь, сколько раз за свою жизнь Бетховен произнес эти слова: безумие, бессмысленность, безнадежность? Произносил ли он их вообще? – Наверное. Почему бы и нет? – В его музыке нет этих слов. – В музыке тогда вообще не было этих слов. И потом, музыка Бетховена – это еще не весь Бетховен. – Но если этих слов нет в его музыке, значит, он не придавал им значения, не считал их важными. Если бы ему нужны были эти слова, он бы их нашел. – А ты читал «Завещание»? Там есть и «отчаяние», и «жалкое существование», и «смирение». – Это все не то. Он отчаивался в своей личной судьбе. И продолжал верить в Бога и добродетель. – А кто из композиторов первый перестал в это верить? У кого появились эти слова? – По-моему, у Берлиоза. В «Фантастической симфонии». – Поговорим о Берлиозе? – Лучше о Бетховене. – Хорошо. – Когда я был еще подростком, мне очень хотелось выучить «Лунную» сонату. Я хотел играть третью часть в очень быстром темпе. И у меня не все получалось. Я занимался каждый день и вел «музыкальный дневник». – Что ты в нем записывал? – Отмечал, сколько часов занимался, что получилось, а что нет. Постепенно этот дневник стал настоящим дневником. Я записывал в него разные мысли. – О чем? – Обо всем. Я был влюблен в одну девочку. – И ты писал о ней в дневнике? – Да. Обычно я прятал свой дневник. Но однажды ушел в школу, оставив его на пианино. – И кто его нашел? – Мать. Она посмотрела первые страницы и решила, что тетрадку нужно показать учительнице. – Зачем? – Чтобы та сказала, правильно ли я занимаюсь, посоветовала что-нибудь. Меня это страшно оскорбило. Понимаешь, меня поразило, что мать это сделала, не спросив у меня разрешения! Она просто взяла мою тетрадку и отнесла. – Она хотела помочь тебе. – Конечно, она хотела мне помочь. – А что сказала учительница? – Ничего. Мы с ней об этом не говорили. Она просто вернула тетрадку матери. А мать отдала ее мне. – Ты не говорил с матерью об этом? – Нет. Я вырвал из тетрадки все страницы, в которых было хоть что-то личное. – И ты перестал доверять матери? – Да. Но не только из-за этого. Были и другие случаи. – А сонату ты выучил? – Я играл ее для себя. Вместо того, чтобы ходить в церковь, я надевал черный костюм и играл «Лунную» сонату. Или какую-нибудь другую. Когда никого не было дома. – У тебя было несколько костюмов? – Да. – А бабочка у тебя была? – Бабочки не было. И я жалел об этом. Мне хотелось иметь настоящий черный фрак. – Что-то вроде сутаны. – Да, верно. Инструмент был чем-то вроде алтаря. А фрак – вроде облачения священника. Или монаха. Тогда я  не думал об этом. Но это так. – А в концертах ты выступал? – Выступал, но не с этой сонатой. – Почему ты не поступил в консерваторию? Ты ведь так любишь музыку. – Это уже другая история. История на букву Д. Или Г. Долг или глупость. Можно через запятую: долг, или глупость. – Расскажи. – Я учился тогда в десятом классе. У нас был зачет по лыжам. Я не хотел идти на этот зачет. И не взял с собой спортивную форму. – Так странно: лыжи! Рассказывай дальше. – Учитель велел мне сбегать домой, взять лыжи и идти на берег реки, где проходил зачет. Я обещал, что приду и не опоздаю. Второпях я забыл варежки. Возвращаться я не стал – чтобы не опоздать. Но все равно опоздал: когда подошел к реке, класс уже возвращался в школу. Учитель сказал, чтобы я сам, один, пробежал десять кругов. И я пробежал все эти круги и ни разу не срезал поворот. – Ты поступил честно. – Представь себе. Я был помешан на долге и справедливости. Я считал, что лгать стыдно, обещания надо выполнять и так далее. День был очень холодным. Около двадцати градусов. И когда я кончил бегать, то почувствовал, что не могу разжать пальцы, не могу выпустить палки. – Вот глупость! – Конечно. Зачем мне нужно было бежать эти десять кругов? Я мог бы спокойно посидеть в каком-нибудь подъезде. – И с тех пор не мог играть? – Мог, кое-как. Но это было уже не то. – Дай-ка я посмотрю на твою руку. – Видишь, какие кривые пальцы? Как у чудовища. – Я не замечала раньше! Милое чудовище! – Но все-таки это была жизнь всерьез. Поставить долг, честное слово выше здоровья – это всерьез. – Сейчас бы ты так не сделал? – Нет. Поэтому, наверное, и жизнь кажется мне такой несерьезной. – Это не правда. Ты очень серьезный человек. – Вряд ли. Но хватит на сегодня. Я что-то разговорился. 


СЛОВА НА БУКВУ Е

     Ничего не приходит в голову на букву Е. – Египет, ежевика, еженедельник. – Если бы да кабы. – Ель, енот, Елисейские Поля. – На Елисейских Полях юный Марсель встречался с Жильбертой. – Я ничего не знаю о них. Кто они? – Персонажи из романа Пруста. – Ага. Сегодня снова будем говорить о книгах? – Обещаю, когда дойдем до буквы К, слова «книга» в списке не будет. – Но я не против. Можно говорить о книгах. Ведь они для тебя многое значат. – О книгах я могу говорить всерьез. – Почему ты относишься всерьез к Марселю и Жильберте? – Не то что к ним, а к самому роману. У меня тогда начался Второй книгочейский период. И я читал модернистскую литературу. – Ох, какое умное слово! Даже мурашки побежали. – Это просто, на самом деле. – Тогда скажи. – Модернизм в литературе – это бунт сложного против тирании простого. – Да уж, проще не придумаешь. – Неважно, что такое модернизм. Важно, что происходило между Марселем и Жильбертой. – Я тебе кажусь, наверное, ужасно глупой? Ты меня не разлюбишь? –  Нет. Было бы намного хуже, если бы ты знала о модернизме все. – Зато я знаю много о делопроизводстве, и рыбках, и бабочках. – Вот потому я тебя и люблю, что ты знаешь так много о делопроизводстве, рыбках и бабочках. – А кто хотел говорить серьезно? – Ты моя рыбка-бабочка. – Да? – Хромис-бабочка Рамиреса. Microgeophagus ramirezi. – Ой, точно! Я ведь знала, что такая есть. – Ее называют еще «апистограмма рамирези». – Ага, как-то так. Но ты рассказывай о Полях. –  Марсель познакомился с Жильбертой на прогулке в тех самых Полях. Он влюбился в Жильберту. Но ничего ей не говорил. Поэтому все, связанное с ней, всякие мелочи, казались ему очень важными. Он истолковывал их как знаки. Он пытался угадать, как относится к нему Жильберта. А, может быть, он просто хотел погрузиться в ее мир, быть с нею все время рядом, знать о ней все. Но, может быть, я путаю его с самим собой. Я тоже никогда не признавался девушкам в любви. Я любил молча. – Почему? – Не знаю. Наверное, я ставил их так высоко, что и подумать не мог, чтобы они, с этой высоты, увидели меня... А может быть, мне достаточно было этого чувства. Однажды, в разговоре с какой-то девушкой, к которой я был равнодушен, я сказал, что любить гораздо важнее, чем быть любимым. Она меня не поняла. – И я не понимаю. – Когда любишь, все приобретает смысл. А если не любишь, но только любим, то с миром ничего не происходит. Он остается таким же пустым и бессмысленным, каким был. – Но если тебя никто не любит, мир кажется совсем мрачным. – Он еще мрачнее, если ты сам никого не любишь. Были такие годы, в школе, когда я никого не любил. Наверное, это был всего один год. Но я его запомнил. – Знаешь, я ревную ко всем этим девчонкам, в которых ты влюблялся. Глупо, правда?  – А я – ко всем пацанам, которых ты любила. – Я никого не любила так, как тебя. – И я никого так не любил. То, что было, – это были просто влюбленности. Потому я и не говорил ничего. А тебе сказал. – Ты милый. Какие славные эти Елисейские Поля. – Мы с тобой сейчас будто на Елисейских полях. – Расскажи еще о Марселе. – До того, как познакомиться с Жильбертой, он был влюблен в герцогиню. Это была такая детская влюбленность. Он думал: «какое счастье – быть другом герцогини Германтской, ловить форелей, кататься на лодке по Вивовне». Примерно так. Вот и для меня эти девушки, в которых я влюблялся, были символом счастья. Я, наверное, любил не их, а мечту о счастье. – А теперь ты кого любишь – меня или счастье? – Тебя. Сейчас я уже не верю в счастье, но верю в любовь. Я люблю тебя.