И выше счастья нет!

Я И МОРЕ

Лежишь предо мною, одно из морей,
по-своему мир этот чувствуя.
Я льщу себя мыслью: созвучна моей
полуночно-лунная грусть твоя.

Прибоем своим ты опять и опять
о чём порываешься мне рассказать?
О чём же сказать тебе хочется?

Как будто опомнившись – вдруг не пойму,
уходишь в себя, отступаешь во тьму,
в большое своё одиночество...
 

 
* * *
Эй, высокое, важное облако! Помнишь,
что тебя надышала вот эта земля?
Часто ль, в дождь обратившись, её навещаешь?

Как похоже лицо моей мамы на землю,
что от засухи долгой потрескалась вся...
 


 * * *
Прости, декабрь! Упущенное за год
так яростно пытался наверстать я,
что, кажется, загнал тебя, как лошадь,
и ты сегодня за моим окном
не снег, а пену хлопьями роняешь.

–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––---
----------------------------------------------------

АННУШКЕ

Расставаясь с фамилией девичьей,
будто с Унжей прощаешься ты,
где плывёт ледоходом белеющий
березняк, уплотнённый в плоты.

Будто с детством прощаешься, с прятками,
с красным зданием на холме,
где шептала над школьной тетрадкою:
«Восемь пишем, один – в уме».

Каждый день ключ от нашей комнаты
ждёт кого-то из нас к пяти.
Грустно видеть его нетронутым.
И так радостно – не найти.

Только снится тебе Унжа милая
с лодкой, с платьицем на корме.
Привыкаешь к моей фамилии:
эту пишешь, своя – в уме.
       

* * *
«Рождён в неволе», – гордо возвещала
изящная табличка в зоопарке.
Прочтя, взглянул на тигра. Стало грустно:
тенями от железных прутьев клетки
его полоски показались мне.



В НОЧНОМ ТРОЛЛЕЙБУСЕ

В окне – деревья, здания, мосты.
Как в зеркале, в окне – твои черты.
Скажи мне только, чтО в окне ты видишь,
и я скажу, кто ты.

---------------------------------------------------------------

ШКОЛЬНОЕ

Майский дождик скоро нас порадует.
Туче сверху видится земля.
Как в тетрадке, светлой автострадою
второпях отчерчены поля.

В пыль вошли дождинки, словно гвоздики.
Жаворонок в небе – как звонок.
Воробьи, накувыркавшись в воздухе,
стайкой в сад спустились на урок.

Взмокла туча, от своей же тяжести
равновесье в небе потеряв.
Пашет трактор. Он резинкой кажется:
на лугу стирает зелень трав.

Всюду кляксы – лужицы весенние.
Провода линуют синеву.
И проходит эхо повторение,
повторяет гласные: «Ау-у!»
       

* * *
Снег, узрев с высоты своей город святой,
седовласым паломником к тёплым камням
припадает смиренно. И тает в блаженстве.



* * *
Над культяшками бывшей аллеи кружится
гнёзд своих не нашедшая стая грачей.
Небо – в чёрных, кричащих осколках рассвета.


 
* * *
Человек прислонился к зеркальной стене
и, похоже, прирос к своему отраженью.
Сиамские близнецы.


ИЗ БОЛЬНИЧНОГО ОКНА
 
Наряд твой – в зелёный горошек.
Мой – серая сыпь на пижаме.
Ты – здесь. Ты со мною. И всё же
тебя не обнять мне за плечи.

Близки твои губы, да только
стекло леденеет меж нами.
Глаза твои рядом, но тонко
разлука прикинулась встречей.
 


 
* * *
Завьюжить бы твои воспоминанья
подобно ветру за стеною нашей,
что уровнял пригорки и ложбины.

Пусть буду для тебя я первым снегом.
Будь для меня единственной землёй.




* * *
Как маленькие кузницы, сердца
стучат – и в том их высшее искусство,
куют всю жизнь свою подкову счастья.

Подкова в семь цветов объемлет небо.
Земля жива. И выше счастья нет.



ВЕНЕЦИЯ. XVIII ВЕК

Ветреный, как страсть южанки,
карнавал полгода длится.
Все – от дожа до служанки –
прикрывают маской лица.

Где тут шкипер? Где священник?
Кто банкир? Кто музы крестник?
Карнавал – как уравненье
с тысячами неизвестных.

День за днём с лицом прикрытым
люди церковь посещают,
в масках делают визиты
и процессы защищают.

И пьянящей благодатью
в каждом сердце бродит ересь:
«В маске всё могу сказать я,
в маске я на всё осмелюсь».

Но вернутся злые будни –
и продажное отродье
об игре трезвонить будет
как о подлинной свободе.

От лица плебейской массы
выступит придворный ритор.
Карнавал... Бредёт средь масок
человек с лицом открытым.

Может, он – монах суровый,
чуждый светской сей забаве.
Может, он – поэт, чьё слово
не нуждается в забрале,

кто светлеет над строфою,
словно бронзу льёт в опоку,
кто в сонетах – с головою –
выдаёт свою эпоху.
 

 
* * *
Умрём с тобою, как стихи – в подстрочнике.
Пусть на язык воспоминаний дружеских
дни наши переложат – что с того!
Жизнь – подлинник, поэзия сама.
Единственная. Непереводимая.
•
---------------------------------------------------