Отрывок из...

       ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА ПОСЛЕ МОЕЙ ВОЙНЫ.


Предисловие.

       Вот и всё.
Больше никто и никогда не услышит, не прочитает моё произведение.
Мою повесть «Мармоль».
Четверть века, в ущерб сну и еде, я писал и переписывал дневниковые записи событий августа и сентября 1982 года.
Всё.
Я, давно изорвал и выбросил дневник, а теперь и удалил из компьютера текст.
Как выразилась одна моя знакомая: кликнул мышку, и сожрала.
Всё.
Всё правильно.
Только теперь пришло понимание: так писать нельзя.
Нельзя.
Нельзя, даже в угоду красочности повествования уходить, от точности в фактическом материале.
Правда войны – кровавая правда, но за этой правдой, всегда стоят живые люди.
Люди, а не обезумевшие животные.
АВТОР.

АНУЧИН.

Не знаю.
Не знаю, есть ли в программе обучения лётчиков армейской авиации, это, такое умение убивать.
Его придумал командир нашего звена, на то время капитан Советской Армии Анучин.
Он тренировал и оттачивал этот манёвр, летая над плавнями реки с названием Кокча.
Кому из вас, что-то говорит это название?
 А, Амударья? Граница. Бывшая граница нашей Советской Родины.
Это теперь, где-то там, далеко, на юге.
А, тогда, для меня и моих товарищей, это была граница между миром и войной. За Кокчей; Амударьёй, Советский Союз. Мир. Там мир, а здесь война.
Ещё только строили мост.
 Мост, по которому в восемьдесят девятом, выводили из Афганистана войска.
В восемьдесят втором, его только собирались закончить, а духи, тогда же, постоянно; пытались его подорвать.
Поэтому и было назначено воздушное патрулирование района строительства.
Анучин так старался, так спускался низко над камышом, гоняя по нему кабаньи стада, что однажды, даже угробил вертолёт. Во время стрельбы, не рассчитал, чересчур опустил нос на разгоне. Ну, и «клюнул»; не только камыши, но и землю.
Его за это, чуть не отдали под суд военного трибунала. Охота на кабанов. В военное время.
Он, во время аттестации, на пальцах показал, а затем, вместе со своим звеном и на деле доказал, что такое, мастерское владение техникой в горных условиях.
Его звено вывели на караван с оружием. Он, разделил звено на две пары, гоняя туда и обратно духов через хребет, всех уничтожил. Одна пара, летая по часовой стрелке, гасила попытки сопротивления с одной стороны хребта, другая, летала против часовой, делала тоже самое, но с другой стороны. А то смотри, что придумали. Заберутся на хребет и только за перевалом прячутся, перебегая, то в одну сторону, то в другую.
От Анучина не спрячешься.

       Зарплату платили в чеках Внешпосылторга. Каждый чек, именуемый рублём, был в два раза дороже, чем обычные советские рубли. Так их покупали возле каждой «Берёзки» разные скользкие типки.
Нам продавать было нечего. Нечего было продавать у «Берёзок», а Анучину, тем более.
За тринадцать месяцев войны, мы, звеном, ездили три раза на рынок. На один и тот же рынок Афганистана. В Поли-Хумри.
Да, да.
В знаменитые Поли-Хумри.
Это, странный населённый пункт.
Он несколько километров тянется вдоль автомобильной трассы идущей с севера на Кабул.
Первый крупный населённый пункт в Афганистане, который находится на этой трассе, Мазари-Шериф. Он находится в нескольких десятках километров от границы.
Красивый город.
Красивый восточной красотой. Синими куполами мечетей, плывущими в дымке жаркой пустыни на фоне огромного горного массива.
Мармоль.
Его, этот массив, как бы огибает трасса.
Километров через двадцать Айбак, затем, Южный Баглан, Поли-Хумри, Даши и знаменитый Саланг.
Трасса как бы делит горы на две части. С одной стороны Мармоль и Бамиам, с другой Гиндукуш.
Говорили, что Айбак, славился своим рынком, но мы так и не смогли туда съездить.
Сейчас, разве можно сейчас, чем-то удивить наших людей.
А, тогда в восемьдесят втором, рынок Поли-Хумри удивлял.
Вдоль грязной, пыльной улицы стояли впритирку друг к другу десятки, а возможно и сотни маленьких магазинчиков. Я так и не понял почему, но одни мы называли «комками», а другие «дуванами». Большой разницы в них не было.
В каждом, можно было купить всё. От иголки и нитки до переносного зенитного комплекса.
Разница была в покупателях и продавцах.
Нам продавали водку и тряпки, «духам» оружие и боеприпасы. Все продавали.
Одних продавцов грабили и убивали, с другими, рассчитывались сполна.
Понятия не имею, по каким признакам происходил этот раздел.
Чужая страна, чужой менталитет.
На рынке, первым делом мы купили водки, выпили её на жаре.
Анучин пошел в ближайший магазинчик, купил ящик конфет «Бон-пари» и стал раздавать их грязным, голоногим детишкам.
По рынку пошел гул.
Дети есть дети, они подбегали и забирали конфеты, а взрослые что-то громко говорили.
Наконец из толпы вышел старец в сопровождении молодого афганца с обрубком правой руки. Из слов старика было понятно только одно «шурави». Этим словом, в Афганистане, называли наших солдат и офицеров, удивлявших своими поступками. Означало оно, «белый» северный воин, где слово белый, означает духовность.
Молодой перевёл.
«Шурави, уезжайте. Вы подарите детям конфеты, а после вас придут «душманы» и убьют все семьи».

ЗЕЛЬНЯКОВ.

 Летал.
В самом начале, летал. В экипаже Героя Советского Союза.
Немного. Две недели.
Мы прилетели по замене, а он натаскивал.
В восемьдесят втором, в марте.
В Кундузе.
Командир эскадрильи, Герой Советского Союза, подполковник Зельняков. Впрочем, возможно, исковеркал фамилию.
…Это был необычный вылет.
Нас, вновь прибывших, построили и с пылу, жару, объявили.
«Два часа предполётной подготовки. Полный боекомплект. Идут два звена. Неукоснительно выполнять приказы старшего группы. Ни в коем случае не стрелять по неопознанным мишеням. Старший группы, знакомьтесь, Герой Советского Союза, подполковник Зельняков».
На первый боевой вылет, я с трудом успел подготовить вертолёт за два часа. Потом, в конце, на это требовалось, двенадцать минут.
Мы шли на Кишим. Моджахедов там всегда было; было, чем поживиться. Дорога из Кундуза на Файзабад. Горный район. Гиндукуш. Многокилометровые горные серпантины, а вокруг, на всех окружающих вершинах, местные жители с берданками семнадцатого века. Из них не то, что до дороги, до реки, самодельная пуля не долетит.
 Там же, но уже вооруженные по последнему слову американской техники, пришлые бандиты. Всемирные отбросы. Все, кому хотелось попить красной кровушки русских бойцов.
И пили.
Пили. Пока, не захлебывались своей, своей кровью.
В восемьдесят втором, весной, в окрестностях Кишима, орудовала одна такая банда. В её рядах были канадские поляки и французы, несколько человек с африканскими корнями и американскими паспортами; примкнувшие к ним жители Пакистана, Иордании, и ещё нескольких стран.
Кроме китайских «стрел» и ДШК, были даже переносные зенитные комплексы «Ред-ай».
Одним словом, докучали плотно.
Вот туда, в район их базирования и повёл нас Зельняков.
В одном ущелье, на скальном карнизе, духи организовали позицию ДШК.
Наводили нас с земли. Вместе с группой «Каскада» шел авиационный наводчик.
И Зельняков показал.
Он нырнул с боковой позиции, секунд на десять в ущелье, сделал залп четырьмя неуправляемыми снарядами и сбил с карниза, не только ДШК, его расчёт, но и часть самого карниза. Больше там, ДШК не ставили. Негде было ставить.
Бедняги. Они, наверное, не поняли, падая вниз, что возносятся.
Поняли.
Поняли они всё прекрасно.
Не буду называть фамилию летчика. Если честно, просто не помню, кто именно это сделал.
Когда мы шли домой, он увидел, в одном ущелье, палатку черного цвета и разбомбил её.
Весь оставшийся полет, Зельняков, с соблюдением всех оборотов русского языка объяснял, как нехорошо бомбить нейтральных пуштунов.
Объяснил хорошо. Больше, наши, таких ошибок не делали, а этот лётчик, долго не летал.
       Когда мы вернулись с вылета, пришлось менять лопасти. Попади, на четыре сантиметра в
сторону лонжерона и ещё в восемьдесят втором, на Подоле, съели бы поминальные пирожки.


КОНСТАНТИНОВИЧ.

Мой боевой комэска.
Здоровый дядя!
Ростом по метр девяносто, весом под центнер.
Или над.
Но…
При всём этом. Быстрые и очень сильные руки, хорошая координация движений.
Летал…
Бог летает по своим маршрутам; Костя, он летал рядом.
Стильно летал.
Мягко.
Нежно.
На самых крутых виражах, с неизменной спичкой во рту.
И на земле и в полёте.
Коронка.
Подход на « сверхмалой» высоте, «горка» и закатить «сотку» в дверь или окошко.
Садист отпетый.
Меня, за умение стрелять навскидку, одиночными, на скорости в триста километров, и попадать в голову, с подачи «хохлов», катом называл.
Я, может, и был палачом, но избирал. В одного стрелял. И чтоб не мучался.
Вот так мы и оправдываем свои убийства.
Мы убиваем, нам можно! Нас убивают, их простить нельзя.
Звериная какая-то жизненная позиция.
То-то, тотем моего рода, росомаха.
Не нужно русским воевать.
Не нужно с нами воевать.
Хлопотно это.
Опасно.
Когда жить хочется, когда либо я, либо,… не может быть другого либо.
Крышу, напрочь сносит, даже сейчас. Через четверть века.