Два...

«Раз, два, три, четыре, пять...
«Раз, два, три, четыре, пять,
Я иду искать.
Кто не спрятался - я не виноват...»
Из детской считалки.

В первый класс Яшка Воронин пошел, как все обычные дети, - первого сентября. С новым ранцем и большим букетом цветов. Школа уже была чуточку знакома, в конце августа Яша с мамой приезжали сюда, и его целый день смотрели врачи, обо всем расспрашивали, просили читать стихи. Стихи учить Яша очень любил и рассказывал их с удовольствием. А потом какая-то тетенька, очень молодая, с симпатичным улыбчивым лицом, чем-то похожим на мамино, спросила: «Будешь у нас учиться?», на что Яша, подумав целую минуту, решительно кивнул. Правда, как выяснилось, все оказалось совсем не так просто. Класс назывался подготовительным, их было даже целых два - «А» и «Б». А школа была не просто школа, а специальный интернат для таких детей, как Яшка, которые плохо говорили. Но, несмотря ни на что, это все равно было хорошо.
Здесь, в школе, своими сразу стали: учительница Наталья Ивановна, которая принимала Яшу в школу, воспитательница Антонина Ивановна, ужасно походившая на Галину Григорьевну из детского сада, и Татьяна Михайловна, тоже воспитательница, правда, была она у них очень недолго - меньше полугода. А еще свои были..., нет, своих больше не было. Были ребята и девчонки, не свои, но и не чужие, их подготовительный «А», двенадцать человек. И еще подготовительный «Б», но там народ был совсем уж незнакомый. Не очень своя была логопед Валентина Николаевна, которая занималась с их группой, решительная, властная, с громким голосом, но объясняла она хорошо, и скоро Яша научился выговаривать некоторые звуки и вообще, речь стала чище. Самое главное было не в этом. Главным было то, что именно здесь, в школе, Яша открыл для себя понятие «чужие». Это было что-то совсем непонятное и непривычное.
Дело в том, что на Яшу никто никогда не повышал голос. Нет, мама иногда сердилась, конечно, если Яша проказничал, или промочил ноги, или еще что-нибудь. Но это было как-то не зло, по-домашнему. А папа, тот вообще никогда не сердился, во всяком случае, Яша не помнил. Кстати, именно поэтому, Яше не нравились мамины старшие сестры: они были всегда какие-то излишне серьезные и раздражительные. Раздражительность такую, недобрую, по любому поводу и даже безо всякого повода, Яша всегда считал самым вредным качеством в человеке. Потом, конечно, прибавятся и другие, но пока было так. Но даже и они, тетки, были хоть и не свои, но все-таки не чужие.
Чужих в школе было сразу целых трое: физкультурник Юрий Николаевич, старшая воспитательница Зоя Васильевна и техничка тетя Надя, которая работала во вторую смену, вечером, когда вся малышня после ужина была в классных комнатах, а потом готовилась ко сну. Юрий Николаевич Яшу невзлюбил сразу. Яшка был худенький, физически не очень крепкий - здоровья-то никакого, - не умел подтягиваться на турнике, а самое главное, никак не мог научиться кататься на коньках. Когда физкультура была в зале, это было еще ничего. Бегать и прыгать Яшка любил, не получается на турнике - ну и наплевать! А вот когда началась зима, здесь-то и посыпались настоящие неприятности. Юрий Николаевич часто раздражался, что называется, на пустом месте. И вообще, он был весь какой-то чрезмерно большой, Яше на него даже смотреть было неприятно. Сам большой, толстый, а глазки маленькие и все время бегают, как будто хочет все сразу углядеть. И еще: Юрий Николаевич дразнился, не обзывался, а так, как бы в шутку. Когда что-то не получается, не подойдет, не поможет, а бросит какое-нибудь ехидное замечание или такую физиономию скорчит, как будто что-то кислое проглотил. Из-за него Яша и физкультуру не любил, и радовался, когда была возможность на нее не ходить, а такая возможность иногда выпадала.
Может быть, все бы ничего, но было у Якова еще одно качество характера, за которое его позже будут не любить многие окружающие. Яша был человеком очень самостоятельным, и не просто самостоятельным, а, как говорили, ярко выраженным индивидуалом. Он не любил, когда все делают одно и тоже, мог с чем-то не соглашаться, если не понимал или думал, что это неправильно. Хуже всего было то, что он и не собирался с этой своей индивидуальностью бороться. И с поистине детской непосредственностью, откровенностью и честностью мог высказать свое мнение. А мнение свое у Яши было всегда, по всякому поводу, наверное, досталось по наследству от мамы, женщины достаточно энергичной и решительной. Именно за то, что он, Воронин, был не такой, как все, и не любил его Юрий Николаевич.
Зоя Васильевна была просто страшная. Сколько Яшка не пытался вспомнить ее улыбающейся, так и не разу не вспомнил. А вот кричащей, надменной и чем-то недовольной - это сколько угодно. Вообще, когда Яша стал старше, и слово «тетенька» из его детского языка ушло, заменившись на целый ряд других определений, Зоя Васильевна все равно ассоциировалась только со словом «тетка», сытая, дебелая, базарная тетка. Узнав о таком Яшкином мнении, Зоя Васильевна невероятно бы оскорбилась. Ведь на самом же деле она была серьезный и, главное, очень ответственный педагогический работник школы, по крайней мере, она была в этом совершенно уверена.
По сравнению с этими «чужими», «чужая» тетя Надя была почти безвредная. Она сердито ругалась, когда подготовишки и первоклашки бегали по коридору или долго разговаривали после ухода воспитателя. Яшка, правда, в этих разговорах участвовал редко, его кровать стояла у окна, и он устраивался так, чтобы видно было звезды, и очень долго смотрел на ночное небо. Ему казалось, что звезды живут какой-то своей особенной жизнью и перемигиваются они не просто так, а как будто разговаривают. Яша знал, что существует специальная сигнальная азбука Морзе, и нисколечко не сомневался, что именно эта азбука служит алфавитом для звезд. А еще, когда все уснут, Яша вылезал из кровати и, завернувшись в одеяло, устраивался на широком подоконнике. Теперь уже звездное небо было видно не просто полоской, а на весь горизонт. А еще было хорошо, когда выходила луна. Она чем-то очень напоминала Яшке окошко в доме, одно-единственное окошко на большой темной стене. Как-то раз тетя Надя, обходя спальни, проверяя, все ли уснули, застала Яшу на окошке. Она долго ругалась, а утром нажаловалась воспитательнице. Антонина Ивановна ничего не сказала, только осторожно погладила мальчишку по затылку, отчего у Яшки сразу защипало в глазах. Впрочем, на фоне всей остальной жизни, такие огорчительные моменты, как физкультурник и тетя Надя были мало заметны.
Учился Яшка очень хорошо, материал усваивал легко и только никак не мог долго усидеть за партой. С самого подготовительного класса Яша начал читать запоем. Вообще-то малышей в школьную библиотеку пускали не охотно, но с Яшкой как-то раз вместе сходила Наталья Ивановна и объяснила пожилой библиотекарше, какой у них любознательный появился ребенок. С тех пор библиотека стала для Яшки одним из самых любимых мест в школе. Читал Яша, пока еще, не особенно, выбирая, что под руку попадет. Ему было пять лет, когда он прочитал толстенную книгу про трех мушкетеров. И было уже почти десять, когда впервые держал в руках толстый том из собрания сочинений Антона Чехова. Понял он, правда, не очень много, но короткие смешные рассказики про толстого и тонкого, и про полицейского и собачку ему понравились. Конечно, больше всего Яша любил сказки, но никакие-нибудь малышовые, а настоящие волшебные сказки. Случайно наткнувшись на книжку сказок Гауфа, он перечитал ее несколько раз и вскоре знал все эти сказки почти наизусть. Книги про Незнайку на Луне, старика Хоттабыча и волшебника изумрудного города великолепно сочетались с историческими хрониками. После второго класса восьмилетнему Яше подарили книжку Владислава Крапивина «Валькины друзья и паруса». С этой книги в Яшкиной жизни началась целая эпоха. Проглотив ее буквально за один вечер, на другой день он попросил в библиотеке «еще что-нибудь такое же». И тогда старенькая библиотекарша, Анна Яковлевна, показала ему целых две полки, на который рядом с книжками Крапивина находились приключения капитана Блада и уже знакомые Яшке мушкетеры. Мир постепенно раздвигал свои границы, а жить становилось все интереснее. У Яшки теперь был свой мир, в котором чужих уже не было, а были смелые и отважные путешественники, капитаны и королевские мушкетеры, благородные корсары и просто друзья. Именно тогда, в третьем классе, Яша впервые задумался над словом «друг». «Кто это?» - спрашивал он. - «Как это - друг?» Вопрос был, хотя и довольно странный, но не такой уж сложный. Тем не менее, ответ на него никто дать не мог.
А вообще-то все шло, как всегда. За будними днями шли выходные, и мама забирала Яшку домой. Она приходила в гости и на неделе, и Яша этому тоже очень радовался. Он скучал по своему дому и по сестренке Мусе, которой было уже почти пять лет.
О том, что все хорошее когда-нибудь кончается, Яша слышал, но не очень верил. Хотя, вообще-то к своим девяти годам Яшка хорошо понимал, что все на свете с чего-то начинается и чем-то должно закончиться. И даже то, что его, Яшкина, жизнь тоже когда-нибудь закончится, давным-давно уже не было для него тайной. Впрочем, к этому факту Яша относился достаточно безразлично, ну, то есть не безразлично, конечно, но без особой тревоги. Как-то раз задал папе вопрос: « А что будет потом, когда я вырасту и стану стареньким?» Папа тогда, как умел, объяснил, что к «совсем-совсем старости» у человека силы заканчиваются и он засыпает, и спит очень-очень долго, потом просыпается, но уже другим. Став старше, Яша среди многих философских учений отыскал индийский трактат о переселении душ. Теперь он, конечно, в это уже абсолютно не верил, но тогда, в далеком детстве, папино объяснение показалось ему логичным и убедительным.
В конце второго класса произошло сразу две крупных неприятности. Неприятности Яша вообще не любил (да и кто, скажите пожалуйста, их любит?), и без особой необходимости старался ни во что не влипать. Правда, получалось это очень по-всякому. Однако в нынешних неприятностях Яшка был совершенно не виноват.
В конце учебного года их второй «А» решили расформировать. Вторых классов было три — «А», «Б» и «В». А четвертых предполагалось сделать только два. И ничего лучшего не придумали, как поделить именно их класс. Впрочем, это еще была «не особая» неприятность. Вернее, то, что это неприятность, Яша понял значительно позже: на третий класс их еще трогать не стали. А вот первая неприятность была значительно реальнее — из школы уходила Наталья Ивановна.
Нужно сказать, что с самого раннего детства Яшка был очень общительным человеком, но со взрослыми общался значительно охотнее, чем со сверстниками. Он удивлял в детском саду воспитателей своими неожиданно недетскими вопросами и рассуждениями, а главное — тем, что, разговаривая с ним, пяти-шести, а потом семи-восьмилетним, через несколько минут общения возраст собеседника забывался, и разговор шел уже почти на равных. Если, конечно, человек был умным и интересным. Всякую пустую болтовню, а уж, тем более, глупое хихикание или сюсюкание, Яша, что называется, на дух не переносил. Со сверстниками, да и с младшими он, конечно, тоже находил общий язык, и очень быстро, поскольку существом был очень жизнерадостным и дружелюбным. Но всегда существовала некоторая грань, за которую Яша никого не пускал. Он как бы непроизвольно сравнивал людей между собой, безошибочно определяя, кому что можно рассказывать или спрашивать, и вообще — кому и насколько можно доверять. Людей, которым можно было доверять совсем и полностью, было очень мало. Нельзя сказать, что их не было совсем. Это было бы не совсем правдой. Были Антошка и Наташка, да и просто хорошие люди иногда попадались. Ну, и конечно, был папа.
Когда папы не стало, все изменилось. Грань определилась четко, и разделение произошло сразу и вдруг — вот до сих пор можно всем, дальше — не всем, а потом — никому. Пока никому. С мамой в этом отношении было сложно. Яша знал, что у него самая лучшая в мире мама, никогда в этом не сомневался, и что она его очень любит. Но знал он это как-то... теоретически. Мама много работала и, само собой разумеется, уставала. Да еще Муся росла. Яша все это прекрасно понимал. Как видел и понимал то, что, по сравнению со многими другими детьми, ему живется очень неплохо. И любила его мама, конечно, по-настоящему. Но... Яшке все равно было этого мало. Нет, ему вовсе было не нужно, чтобы с ним рядом все время кто-нибудь находился.
Как уже было сказано, Яша был очень самостоятельным. Но иногда становилось грустно, так грустно, что просто до слез. Яша хорошо помнил, что когда-то давно мама говорила: «Ты — мальчик, будущий мужчина, а мужчины никогда не должны плакать, они должны быть сильными и мужественными». Вот Яша и старался быть сильным и мужественным. А еще иногда хотелось подойти к кому-нибудь, прижаться лбом к рукаву и ничего не говорить, а просто молчать, чтобы было тепло и спокойно. Откуда было знать маленькому Яшке, что все это — инстинктивное желание защититься от неуюта большого мира, что каждому мальчишке, каким бы он ни был мужественным, сильным, смелым и гордым, нужно бывает плечо, в которое можно уткнуться, долго-долго молчать и чувствовать себя защищенным. Подсознательно Яша чувствовал, что сверстники его не поймут, поэтому, наверное, и тянулся к взрослым. Став взрослым сам, Яков Борисович никогда не забудет этих своих детских ощущений, и именно они определят всю его дальнейшую жизнь.
В детском саду таким понимающим, по Яшкиной терминологии, надежным человеком, была Галина Григорьевна, потом, в подготовительном и первом - втором - Наталья Ивановна. Надежных не могло быть много, самое главное, чтобы на каждом участке пути они были. Уходить Наталья Ивановна собиралась давно, с зимы. Она часто болела, ее замещала Тамара Тихоновна, пожилая, строгая, но все равно очень добрая и справедливая. Весной выяснилось, что Наталья Ивановна не сможет доработать даже до конца года.
Внешне Яшка никак своих чувств не показывал - учился, бегал с ребятами в школьном дворе, но уходить домой не хотел. У него появился страх, что он придет однажды из дому, а Натальи Ивановны в школе уже нет, и никогда больше он ее не увидит. И этот детский страх из-за кого-то, боязнь потерять человека, заставлял Яшку внимательнее и бережнее относиться к окружающему миру. Как будто бы своим отношением он мог что-то изменить.
Наталья Ивановна ушла в конце апреля. Она долго прощалась с ребятами, обещала заходить в гости, а Яшка смотрел и молчал. А потом убежал в спальню и долго стоял, прижавшись лбом к окошку.
Год Яша заканчивал хорошо. Летом он был в загородном лагере, а в сентябре, в начале четвертого, классы все-таки поделили. Яша теперь учился в четвертом «Б». Год начался интересно, появились новые предметы, новые учителя. Почти сразу Яша подружился с Валентиной Владимировной, преподававшей природоведение, и с интересом слушал историю, которую вела Галина Васильевна. Она и стала классным руководителем четвертого «Б». Принципиально для Яши изменилось немного, появились новые ребята, из третьего «В», своими не стали, может быть, действительно, не нашлось никого, а, может быть, дистанция стала более определенной. Был, правда, Славка Осмоловский, он приехал откуда-то очень издалека, с юга, не то из Ташкента, не то из Самарканда. Он здорово рисовал и, тоже как Яшка, любил читать, но Славка был человек замкнутый и малообщительный, а сам Яшка не лез: зачем, если человек не хочет общаться, то и не надо.
Вообще за этот четвертый класс многие понятия изменились. «Своих» практически никого не осталось, «не своих», а так, вообще людей, было очень много, хорошо, что хотя бы «чужих» не прибавилось. Еще больше времени, чем раньше, Яшка проводил за книжками, иногда брал альбом и пытался что-нибудь нарисовать, правда, получалось не очень. Рисовать Яша научится потом, после пятого класса.
В общем год был как год, ничего себе год, если бы ...В октябре, в третьем классе, когда Яше исполнилось десять лет, состоялся консилиум, этакое большое совещание, на которое собирают всех учителей, и врачей, и родителей. И на консилиуме этом было решено, что ему, Яше, пора делать операцию, чтобы речь стала совсем хорошей. Так в феврале Яша с мамой снова оказались в больнице. Больница была очень большая и в другом городе. Яшка с мамой ехали до него целую длинную ночь. И Яшке было необыкновенно уютно и хорошо. Состав погромыхивал на рельсовых стыках, в вагоне царил полумрак, все давно спали, а Яшка, по старой привычке завернувшись в одеяло, смотрел в окошко. На синевато-серебристый снег, на черные ели, на огромную желтую луну, которая была как будто привязана к вагону. Небо было как раз таким, какое Яшка любил больше всего, темно-синее и все-все усыпано звездами. Некоторые звезды и даже целые созвездия Яша знал, и мог самостоятельно найти не только Большую и Малую медведицу, но и Стрельца или Льва, а однажды, прочитав книжку «Атлас звездного неба», он нашел даже созвездие Гончих псов.
Хорошо бы, думал Яша, так ехать и ехать, далеко-далеко, долго-долго, чтобы ночь, и звезды, и мама рядом, тепло... С этой мыслью Яшка и уснул. А когда проснулся, было уже совсем светло. Мама собирала вещи. Значит, уже скоро приедем, понял Яшка. И действительно, меньше, чем через час поезд подошел к станции.
Больница поразила Яшу какой-то необыкновенной, просто сказочной белизной. Может быть, так было еще потому, что вокруг был снег, тоже ослепительно белый, от снега отражались солнечные лучи, и Яшке казалось, что по снегу прыгают маленькие солнечные зайчики и играют в ляпки.
В палате, в которую привели Яшку с мамой, было пять человек. И все эти человеки были чем-то похожи друг на друга, вернее, это сначала ему так показалось. Потом-то он понял, что они все разные, просто ходят в похожих пижамах и многие с марлевыми повязками или бинтами на лице. Когда медсестра принесла пижаму для него, Яша, он категорически отказался ее надевать и никакие уговоры не помогли. В конце концов мама вместе с медсестрой куда-то ушла, а, вернувшись, принесла для Яши чистую, его, Яшкину, рубашку и трико, только от них пахло чем-то горячим, как будто подгоревшим пирогом. Впрочем, Яшке этот запах понравился, а потом он узнал, что так бывает, когда одежду и вообще всякое белье стерилизуют, то есть специальным образом обрабатывают, убивая всякие вредные бактерии.
Вечером пришел доктор, высокий, широкоплечий мужчина с ласковыми и немножко, как показалось Яше, усталыми глазами. У него был чуть глуховатый голос и большие крепкие руки. Яша как-то сразу проникся к нему доверием. Звали доктора Георгий Анатольевич. Посмотрев Яшку, о чем-то поговорив с мамой, Георгий Анатольевич ушел, а вместо него пришла медсестра, чтобы поставить Яшке целых четыре укола. Жидкость во всех шприцах была разная: в одном - густая желтая, в двух - прозрачная, а в последнем - розовая. Впрочем, нескольких уколов Яша давно уже не боялся. Минут через десять после ухода медсестры ему ужасно захотелось спать. И он уснул. А во сне снова видел поезд, сверкающий снег и большую желтую луну на темно-синем звездном небе. Яшке приснилось, что он тоже стал звездой и, вылетев из окна больницы, начал подниматься куда-то высоко-высоко. Звезды становились все крупнее и крупнее, а потом все куда-то исчезло, прямо посреди неба появилась длинная черная полоса, как будто половинки небес разошлись, открывая туннель. И из этой черноты шел холод. Яшка-звезда ясно чувствовал, как он начинает замерзать и как ему ужасно не хочется лететь туда, в эту холодную черноту. Кажется, он попытался открыть рот и закричать, но вдруг сообразил, что он ведь теперь звезда и, значит, никакого крика у него не получится. Впрочем, может быть, звезды тоже могут кричать, когда им становится страшно.
Эту мысль Яша додумать не успел. Чернота внезапно исчезла, а откуда-то издалека послышались голоса: «...Осторожно! Осторожно! Веки дрогнули... Просыпается...»
Когда Яша окончательно очнулся, он лежал в какой-то совсем другой палате. Причем совершенно один. Вокруг стояло много стоек с перевернутыми бутылками, руки и ноги Яшки были привязаны, а от всех бутылок к рукам, ногам и даже голове шли тонкие желтоватые трубочки. Яша знал, что они называются капельницами и по ним капают всякие лекарства. Он довольно долго наблюдал за ближайшей трубочкой, а потом дверь открылась, и в палату вместе с мамой вошел Георгий Анатольевич. Он почему-то был не в обычном белом халате, а в каком-то зеленом балахоне с головы до ног. Увидев Яшкины открытые глаза, он заулыбался, сказал, что операция прошла хорошо, и что, если все дальше так пойдет, то Яша у них пробудет совсем недолго и через недельку поедет обратно домой.
Говорить Яшка не мог, и рот, и нос был чем-то залеплен, и от них шли только тонкие трубочки, чтобы можно было дышать, впрочем, это не очень мешало, и Яша скоро перестал на них обращать внимание.
На третий день его перевели обратно в ту палату, куда он поступил. Что ему снилось в эту ночь, Яша не помнил и сколько потом вспомнить не пытался, не мог. Мелькали какие-то отдельные расплывчатые картины, чьи-то лица, а потом опять загрохотал поезд. Откуда-то появилось небо, много-много, заполняющее все пространство вокруг, но не ночное звездное, а прозрачно-голубое, с белыми пушистыми, как сугробы только что нападавшего снега, облаками. И поезд бежал прямо по этим облакам безо всяких рельсов. И вдруг что-то изменилось на картинке, как будто нажали какую-то кнопку. Снова появилась черная полоса через весь горизонт, она стала шириться, быстро захватывая, как бы глотая, небо и облака, и поезд изменил направление и помчался туда, в темный, холодный и страшный провал. Яшка ощутил невозможный острый холод и закричал, что есть мочи. Яркая вспышка ослепительно белого цвета и все исчезло в розоватом тумане.
Что было дальше, Яша не знал, очнулся он только на четвертые сутки снова в палате реанимации. Открыл глаза. Рядом была мама, осунувшаяся, уставшая. Увидев, что Яшка захлопал ресницами, как-то вся просветлела и побежала за врачом. Через пять минут возле Яши собрался целый совет. Был здесь Георгий Анатольевич, Валентин Николаевич, которого Яша также уже знал, он заведовал реанимацией, и еще какие-то незнакомые мужчины и женщины. Разговор велся негромко и Яша поначалу ничего не мог расслышать. Только уже уходя, один из присутствующих, солидный, пожилой, с пышной седой шевелюрой и в очках с блестящей оправой обернулся и сказал, обращаясь к маме: «В сорочке малыш родился, не меньше ста теперь будет жить.» И, поглядев на Яшу, ласково добавил: «Молодец, мальчишка, никогда не сдавайся...» Эта фраза пожилого профессора навсегда останется в Яшкиной памяти, потом она станет для него настоящим девизом.
Домой Яшу с мамой отпустили только через четыре месяца. Уже был май, и на улице было тепло и красиво. Приехав, Яша достаточно быстро втянулся в учебу, тем более, что и в больнице он тоже занимался, так что третий класс он закончил нормально. Осенью, когда Яше уже пошел двенадцатый год, очередной консилиум решил, что все Яшины дела в этой специальной школе закончились и пора ему, Якову Воронину, переходить в обычную школу.
В новую школу Яша должен был пойти в пятый класс. Располагалась школа недалеко от дома, правда, через две дороги надо было ходить одному, но это было не страшно. Дорог Яша не боялся и, как оказалось, совершенно зря.
В самом конце июля, после дождя, торопясь в библиотеку, Яша попал-таки под колеса мчащегося на огромной скорости такси. В общем-то, никто особенно и не был виноват в этой аварии, что называется, стечение обстоятельств, но спасло Яшу только чудо: по другой стороне дороги ехала машина «скорой помощи». Из больницы Яша вышел в самом конце августа, похудевший, вытянувшийся, но вполне в неплохом настроении и состоянии.
Первого сентября его ждала новая школа. Боялся ли Яша ее? Нет, не боялся. До этого времени вообще не было для Яши ничего, чего надо было или можно было по настоящему бояться. В прежней школе Яша привык, что к нему относятся спокойно, со сдержанной добротой и вниманием, не все, конечно, но так ведь и не бывает, чтобы все тебя любили. А Яшке и надо было, чтобы все, достаточно было, чтобы хоть кто-нибудь... Для человека, а в особенности, для не очень большого, важнее всего на свете знать, что его любят, просто так, за то, что он есть.
Взрослый Яков Борисович часто будет повторять эту фразу, добавляя при этом, что чувствовать, что тебя любят, что ты нужен и дорог недостаточно, нужно это обязательно слышать...