Враги

       (ПОЭМА)
       
       * * *
От деда моего преданье слыло.
И это, вроде, в Беларуси было...
В одной деревне в старенькой избёнке
Жила простая русская девчонка.
Девчонке той годов семнадцать станет.
А имя её было просто Таня.
И слишком наша Таня весела.
Певучая, задорная была,
По-детски от души могла смеяться,
Любила в огороде ковыряться.
Давно была Танюша сиротой.
Жила она лишь с бабушкой одной.
И бабка её в строгости держала.
По вечерам гулять не выпускала.
Но Таня обижаться не умела.
Любила она бабушку, жалела.
Всё было хорошо у них в селе.
Работал каждый на родной земле.

       * * *
Но вот судьбы ужасный поворот.
Настал жестокий сорок первый год,
Который с корнем рвал из душ любовь,
Когда текла рекой людская кровь.
Рвались снаряды, бомбы там и тут.
По Родине твоей враги идут.
Ступает по земле сапог чужой.
У армии чужой и запах свой:
Сожжённого бензина плотный смог,
И ваксой от начищенных сапог,
Одеколоном, шнапсом и вином,
Хорошим даже пахла табаком.
А звук? Моторов рёв со всех сторон.
Сквозь рёв моторов – человечий стон;
Железа лязг и звук очередей.
И снова стон израненных людей.
Сквозь стоны раздаётся дикий смех.
Смешно фашистам от своих «утех».
Мотопехота движется вперёд.
И, как рабыню, смерть с собой везёт.
И нашу землю топчут, хлеб сжигают,
Могилы наших предков оскверняют.
И движутся их орды на восток.
Тревожный бьёт набат. А где же Бог?
ВысОко он на небесах сидит.
Что ж он своих детей не защитит?
А немцам мало что ль своей земли?
Фашисты в Белоруссию вошли. 
И в Танино село пришла беда.
Расположилась вражья в нём орда.
       
       * * *
А в Таниной избёнке на постой
Расположился немец холостой.
Чтоб лишними в избёнке им не быть,
Бабуля с Таней в баньке стали жить.
Там тесно, неудобно для двоих,
Зато не слышно здесь речей чужих.
Язык немецкий, разве что, собачий.
Бабуля говорит, что он «ругачий».
Так шли за часом час, за днями дни.
Нечасто немца видели они.
Соседка Маня как-то рассказала:
«Нас часто постояльцы избивали.
Сожрали всю скотину, поросят.
Лишь по-немецки с нами говорят.
Коль не поймёшь, о чём их говорок –
Тот час под зад получишь ты пинок.
Рубахи им стираю и штаны.
На всю округу песни их слышны,
Когда начнут свой «Августин» орать.
И до утра поганцев не унять.
Опустошили наши погреба,
Ведь пьяных фрицев полная изба».
«А наш поганец, вроде, ничего.
Домой к себе не водит никого.
Может, больной; но шнапсу он не пьёт
И нас с бабулей никогда не бьёт.
Он нас не обижал, не оскорблял,
Работать на себя не заставлял.
Ухаживает сам он за собой.
И только улыбается порой.
Играть он любит на губной гармошке.
Но всё равно боюсь его немножко».
Фашист, который жил в избе у них,
Намного отличался от своих:
Он не буянил, шнапс не потреблял,
Но книги он запоями читал.
Он что-то пел, в тетради рисовал,
А после над собою хохотал.

       * * *
Откуда-то «буржуйку» им принёс:
«Бери, чтоб русский бабка не замёрз».
Принёс им шоколад, свой хлеб, дрова
И объяснил, коверкая слова:
«Ты, рус, не бойся. Ганс совсем не злой.
Ганс хочет, чтобы русский был живой.
В Германии у Ганса будет мать.
Она не хочет, Ганс чтоб умирать.
Бери хлеб, яйка, масло, шоколад.
Покушай, Ганса будет очень рад».
И Таня его добрым назвала.
Но бабушка подарки не взяла.
«Пока мы живы – смерти нашей нет.
Я не возьму из рук врага обед.
На нашу землю их никто не звал.
И в гости их никто не приглашал.
От голода мне легче умереть,
Чем с вражеской руки кусок иметь.
Пользительно тебе, Танюша, знать:
Есть хлеб врага – позор себе кликАть.
Да и пощады тоже не проси.
Меж смертью и позором на Руси
Народ смерть выбирал спокон веков.
Обычай русский на Руси таков.
Пускай он от подачек своих лопнет», -
Сказала бабка, дверью сильно хлопнув.

       * * *
Но стала Таня замечать с тех пор,
Что не сердитый постояльца взор.
Он не казался больше ей врагом.
Ведь поделился с ней своим куском.
И добрый взгляд его по-детски чист.
Какой он после этого фашист?
В глазах у Ганса нету к ним презренья.
Он часто проявляет сожаленье.
И, на крылечко вечером садясь,
Глаза отводит в сторону, стыдясь
За то, что занял Танино жильё.
И вторит совесть: «Это не твоё».
За Таней исподлобья наблюдал
И по-мужски себе он отмечал,
Что русская девчонка хороша:
Лицо, фигура; главное - душа.
«Добра она, хотя тебе и враг», -
О русской Тане немец думал так.
Сидел Ганс и о девушке мечтал.
О главном он пока ещё не знал,
Что в той деревне староста Евсей
Составил список молодёжи всей.
Для нации великой батраков
Погонят: и девчат, и пареньков.
Куда они, бедняжки, попадут?
В Германию и Таню увезут.

       * * *
Едва лишь утром солнце поднялось,
Движение в деревне началось.
Всю молодёжь сгоняли к старой школе.
Силком сгоняли, не по доброй воле.
Ганс перекличку делать не спешил.
Помочь Татьяне русской он решил.
Любовь впервые к ней он испытал.
В комендатуру Ганс её не сдал.
Он ей сказал: «Уйди и прячься там.
Тебя я на Германия не дам».
И спрятаться кивком ей дал сигнал,
Поставив плюс в учётный свой журнал.
А позже и журнальчик весь пропал.
Евсей его, как будто, потерял.
Ганс доложил об этом офицеру.
И вот Евсей стоит уж под прицелом.
И грянул выстрел, староста убит,
И еле ноги Ганс в избу влачит.
Окинул Таню взглядом, словно пьяный.
И сразу всё вдруг поняла Татьяна.
Как будто кто-то в грудь её толкнул,
Когда вдруг немец тягостно вздохнул.
И сердце рвётся из её груди,
Но держит мозг. «К нему не подходи,
Ведь это враг», - в мозгу ее стучало.
«Нет, мой любимый», - сердце отвечало.
Шепнула: «Приходи на сеновал».
О! Как её он нежно целовал
И по-немецки что-то объяснял.
Она не поняла. Он повторял
Уже по-русски: «Только для тебя
Я не жалеть ни капельки себя.
И Тане и деревне помоги.
Ты русская, я немец. Мы враги.
О списке официра мой узнать.
И Ганса сразу будет расстрелять!»
Но Таня успокоила его:
«Ну, что ты, мой любимый, ничего
И никому я не скажу вовек.
Ты спас в деревне столько человек.
А для меня глаза открылись вдруг.
Ты бывший враг, но самый лучший друг.
Судьба врагами сделать нас мечтала,
Но, видно, сил в себе не рассчитала».
С тех пор Ганс каждый вечер ожидал,
Что девушка придёт на сеновал.
Шло время, и любовь их крепче стала.
Война им о себе напоминала,
Когда Ганс не надолго уезжал,
Приказы офицеров исполнял.
А Таня с нетерпением ждала.
Но бабка подозрительной была.
И видела она не в первый раз
Счастливое сиянье внучки глаз.
И, всё-таки, наверно, неспроста
В улыбке расплываются уста.
Чтоб внученька в беду не угодила,
Бабуля за Татьяной проследила.
А после, ожидая у порога,
Решила поступить с Татьяной строго.
И бабушка на Таню зло взглянула,
Пощёчину дала и оттолкнула:
«Ты не родня мне более, ступай!
Со своим фрицем счастья испытай!
Иди к нему, тебя он пожалеет.
К себе возьмёт, накормит, обогреет.
Забыла ты, кто топчет твой порог?
Забыла, кто убить Евсея смог?
К врагу ты нынче кинулась в объятья.
Выходит, нам отныне немцы братья?»
Но Таня не могла сказать о том,
Что вовсе не фашист их занял дом.
«Не упрекай меня не справедливо.
Поверь, что с Гансом буду я счастливой.
Я быть ему врагиней перестала», -
Сказала Таня бабушке устало.
О Гансе говорила, улыбаясь.
Добавила немного, запинаясь:
«И ты поверь, бабуля, он не враг.
Сложилось просто в жизни всё не так.
А о Евсее ты не думай много
Предатель он, туда ему дорога.
Здесь воздух будет чище без него».
И больше не сказала ничего,
Легла на лавку и глаза закрыла.
Уснуть не получилось. Сердце ныло.
Никто не знает, как сейчас ей тошно.
Но жить без Ганса тоже невозможно.
Но выбор надо сделать – и сейчас!
И те и наши – все осудят нас.
Мысль «немец – враг», - и снова сердце стонет.
Ганс весь открыт; душа, как на ладони.
Опять его пыталась оправдать.
И, всё же, я должна ему сказать,
Что он людей советских убивал,
Когда из автомата в них стрелял.
Жестокая борьба за выживанье
Не может быть убийству оправданьем.
Зачем пришел в чужую он страну?
Зачем ведёт жестокую войну?
Врагов необходимо убивать.
Но как всё это Гансу рассказать?
Два чувства нынче борются в груди.
Сказать «Люблю» или сказать «Уйди»?
Но выбор сделать всё-таки пора.
Серьёзна слишком Танечка с утра.
И тени под глазами пролегли.
Но, глаз не поднимая от земли,
Сказала она лютому врагу:
«Уйди, тебя я видеть не могу.
Ошиблась я, наверное, в тебе.
Не должен ты стоять в моей судьбе.
Сам чёрт тебе, наверное, не брат.
В своих руках ты держишь автомат.
Ты говорил, в Германии есть мать.
Зачем ты шёл в Россию воевать?
Понадобилась русская земля?
Здесь все тебе враги, и даже я».
А Ганс пред ней, как истукан, стоял.
Он Таниным словам сейчас не внял.
Вчера любила, нынче прогнала.
Но Таня непреклонною была.
И Ганс, взяв её за руку, сказал:
«Твой русский слово я не понимал.
Я не пришёл в Россию убивать.
Меня насильно Гитлер сюда гнать.
Убьёт он мать, раз Ганса не пойди.
Патрон нет в автомате, погляди.
Вчера убил я самый первый раз.
Плохой он быть мужик и предал вас.
Ганс не убийца, доктором бывал.
Я клятва Гиппократа там давал».
Но Таня ему верила и так.
Давно Ганс доказал, что он не враг.
Но бабушка поверит ли ему?
О, Господи! За что и почему?
Шипела бабка в ухо ей: «Забудь.
Не оскверняй им жизненный свой путь.
Поверь, жених другой тебе найдётся.
Когда же совесть у тебя проснётся?
А совесть – память твоего народа.
Не забывай: ты русская от рода».
И Таня отвечала ей конечно,
Что памяти лишать – бесчеловечно,
Что не забудет Ганса никогда.
Не знает: счастье это иль беда.
Решила Таня, бабке вопреки
Встречаться с Гансом нынче у реки.

       * * *
Нагрянули в деревню партизаны.
То стало испытаньем для Татьяны.
Была душа девчонки не на месте.
И сердце Ганса ныло о невесте.
Он не хотел врагом для русских быть.
Но как всё партизанам объяснить?
Коль на врага не поднялась рука,
То лучше делать друга из врага.
Закон войны – врага уничтожать.
Но Ганс решил. Не станет он стрелять.
Но умирать он тоже не хотел.
Себя он пересилил и сумел
Без автомата выйти со двора,
Заслышав наше русское «Ура!»
Закончить Ганс хотел свою войну.
Но партизанам это не в вину,
Когда стреляли фрицев всех подряд.
Шальная пуля била наугад.
Лететь ей всё равно куда-нибудь.
И Гансу прострелили пули грудь.
И немец, как подкошенный, упал,
За грудь схватившись, глухо застонал.
Увидев, Таня бросилась к нему.
А бабка закричала: «Прокляну!
Ты подходить к фашисту не моги!»
Но Таня простонала: «Помоги».
И так она на бабушку воззрилась,
Что та немедля внучке подчинилась.
Вдвоём они внесли его в избу.
«Эх, девка, погубила ты судьбу», -
Ей бабушка тихонько прошептала.
На что Танюша твёрдо отвечала:
«Значенья нет, что скажет мне село.
Но вЫхожу я Ганса всем назло.
И мне до ваших толков дела нет.
Люблю я Ганса – вот и весь ответ.
Он только мой. Всегда со мною будет,
Пусть даже за любовь меня осудят».
И Таня начала его лечить
И рядом с ним в своей избёнке жить.
И бабушка вздыхала, помогая.
Видать, судьба у внученьки такая.
Спокойствие их было до поры.
Сельчане вдруг взялись за топоры.
Прогнали немцев, воздух нынче чист.
Но слух прошёл: «В селе живёт фашист».
Что их сельчанка за фашистом ходит.
Татьянин дом со всех сторон обходят,
Вошли во двор и в дом хотят войти.
Татьяна грудью встала на пути.
«Я не боюсь ни вил, ни топоров.
Гляжу сейчас и вижу в вас врагов:
От злобы перекошенные лица.
Вам на колени пасть и помолиться б
За то, что Ганс деревню нашу спас.
Не о себе он думал, а о вас,
Чтоб вас в страну чужую не угнали
Иль за околицей не расстреляли.
Послушайте меня, скажу вам так:
Не каждый немец русским лютый враг.
Вы лучше поглядите на себя.
Я не впущу вас, бейте и меня,
Пока не упаду я у порога», -
Сказала Таня и взглянула строго
На тех людей, что Ганса шли убить,
Над раненным суд Линча совершить.
Но выдержать взгляд Тани не смогли,
И люди потоптались и ушли,
Не вслушиваясь в девичьи слова.
А та от шока на ногах едва.
В деревне Таню сторониться стали.
«Фашисткой» за глаза её прозвали.
Ей стало тяжело в деревне жить,
Невыносимый груз в душе носить.
Порой казалось, это страшный бред,
Ей даже камень кто-то бросил вслед.
Смотрело косо в спину всё село,
Всё населенье Таню прокляло.
Хотела убедить Танюша всех,
Что немцем быть – не самый страшный грех,
Что ненависть – грешнее всех грехов.
А её Ганса нет в числе врагов.
Никто её в деревне не слыхал.
Им всё равно, что Ганс от ран страдал,
Что в грудь был ранен очень глубоко.
Ганс понимал, что Тане нелегко.
Но как он мог помочь сегодня ей?
Ведь Таня, словно между двух огней.
Он видел, как измучилась она.
Ночь не одну уж провела без сна.
А Таня часто думала о том,
Вдруг Ганс возненавидит этот дом.
Ведь очередь была из автомата.
Его держали русские ребята.
Для немца русский – самый лютый враг.
Глубокий между ними вновь овраг.
Ночами наша Таня не спала,
Всё обвинений от него ждала.
А Ганс ей даже вида не подал,
Что тоже сильно за неё страдал.
Сказал ей как-то: «Правильно, все так.
Меня стрелять, как самый страшный враг.
Не бойся, Ганс не злится. Это я
Топтать сегодня русская земля.
Я сам пришёл и получаю в грудь.
Зольдатен русский Гансу долг вернуть.
Не плачь, мой Таня. Ганс совсем не злой.
Ганс хочет, чтобы русский был живой.
Я не поднял на русский автомат.
Хочу, чтоб русский был мне друг и брат .
И ваши парни я хочу дружить.
И моя Таня много лет любить.
Когда-нибудь окончится война,
И будешь мне любимая жена».
И бабушка, слова те услыхав,
Укоротила свой суровый нрав.
И, приглядевшись к парню, поняла,
Что с Таней не права она была,
Что Ганс их на фашиста не похож.
Друг друга полюбили. Ну, и что ж?
Ведь немец – это тоже человек.
Впадает в море много всяких рек.
Вот две реки: Ганс и ее Татьяна,
А море – то любовь их без изъяна.
И бабка тоже думала всю ночь,
Как сможет молодым она помочь.
Какие для людей найти слова?
Как объяснить, что тоже не права?
Бабуле внучка утром рассказала
Про Ганса, про Евсея всё, что знала.
Евсеем эти списки составлялись,
В комендатуру им передавались.
Это Евсей докладывал фашистам,
Кто комсомольцем был, кто – коммунистом.
Выслуживался гад перед немчурой.
Дежурил Ганс тогда в комендатуре.
Он слышал, как Евсей сельчан ругает,
Но вида не подал, что русский знает.
Собой рискуя, списки подменил,
А после на Евсея всё свалил
И утром самолично расстрелял.
Ганс понимал, что жизнью рисковал:
Дознаются, - и он погибнет тоже.
Но оказалось, что любовь дороже.
Единственною жертвой был Евсей.
Ганс не стрелял до этого в людей,
Хотя не первый день идёт война.
Ему против души была она.
Фашистов он «своими» не считал,
А немцев он своих не предавал.
И бабушка Татьяну поняла,
За плечи её нежно обняла.
«Не плачь, Танюша, Бог на вас глядит.
Надеюсь, вам никто не навредит.
А ты совет старухи разумей:
Терпение в себе найти сумей», -
Тихонько Тане бабушка сказала
И свою внучку в лоб поцеловала.
Уж осознала всё она сполна.

       * * *
Прошла зима, пришла в село весна.
Однажды партизаны в дом пришли.
И в лес с собою Ганса увезли.
«Ну, что, фриц, ты доволен ли войной?»
Татьяна закричала: «Он больной!
Не видите, он ранен тяжело!
Вы не фашисты, чтобы делать зло.
Он раненный лежит с самой зимы».
«А кто же ранил: немцы или мы?
Оружье он держал против кого?
Мы разберёмся, девка, ничего.
Его мы к командиру отвезём.
Да спросим там в лесу о том, о сём.
А немчика жалеешь ты, видать.
Могу тебе совет хороший дать.
Ведь человека надо не жалеть,
Помочь ему попробуй-ка суметь», -
Всё это старый воин говорил
И первым дверь наружу отворил.
Всё. Увезли. Его здесь больше нет.
На миг в глазах померк у Тани свет.
Столбом стояла посреди избы,
Вновь получив удар своей судьбы.
Потом рванулась, следом побежала,
Но вдруг споткнулась, в обморок упала.
Бабуля подняла Танюшу с пола.
Но слишком ее обморок был долог.
Очнулась, когда небо было в звёздах.
Бежать куда-то было очень поздно.
И что ей делать, как с бедою быть?
Рвать волосы или волчицей выть?
В передний угол возвела глаза.
Глядит она туда, где образа.
На них святые лики так строги.
«Никола – Чудотворец, помоги!»
И наяву молилась и во сне:
«О, Господи! Да помоги же мне!»
Средь этих ликов, средь святых картин
На ленточке висел предмет один,
Что оберегом можно называть.
Над колыбелью вешала ей мать
Подвеску ту, чтоб девочка спала
Спокойно, не капризной чтоб была.
Была подвеска та из малахита.
И вот тот оберег лежит разбитый.
Раз малахит крошИтся – к расставанью.
Ещё одно для Тани испытанье.
Ей это украшенье не носить,
А, значит, и веселой ей не быть.
В поверьях: малахиты надевать –
Унылости и грусти не знавать;
Из малахитных чаш напитки пить –
Всегда тебе непобедимым быть.
И вот теперь осколки малахита
Танюшей нашей в ладанку зашиты.
Повесив эту ладанку на грудь,
Подумала: «Поможет где-нибудь».
А после, выйдя на свое крыльцо,
К луне и звёздам подняла лицо
И крикнула, неведомо куда:
«Твоя Татьяна ждёт тебя всегда!
Вернись ко мне безрукий ли, хромой,
Твоей Татьяне нужен ты любой!
Своей любви всегда я верной буду
И никогда тебя не позабуду.
Кроме тебя, мне некого любить.
Ты сердце, без которого не жить!
Зачем же ты меня покинул так,
Мой самый лютый, но любимый враг!»
Не чувствовать нельзя любви большой.
И он услышал сердцем и душой.
Поклялся Ганс вернуться к Тане вновь.
Закончится война, но не любовь.
Пусть он пройдёт сквозь пламень или ад,
К любимой он вернётся всё ж назад.
А утром рано, не будив Татьяну,
Пошла её бабуля к партизанам.
Кто знает, вдруг сумеет их догнать,
Чтоб им про Ганса правду рассказать.
Успела их догнать она иль нет,
Но с той поры пропал бабулин след.
Татьяна её больше не видала.
Бесследно её бабушка пропала.

       * * *
Прошли года, закончилась война.
Повсюду след оставила она.
Нам не забыть жестокой той войны.
Она опустошила пол-страны,
Кровавым испытанием была
И двадцать миллионов унесла.
Нет ни одной семьи в моей стране,
Где кто-то не погиб на той войне.
А тот, кто выжил – истинный герой,
Хоть нет звезды в наградах золотой.
А бабы ждали мужиков своих:
Безруких и безногих, но живых.
И наша Таня Ганса всё ждала.
Уже пять лет, как сына родила.
И Гансом назвала, что в честь отца.
Ей не забыть любимого лица.
А в этом сможет Тане сын помочь,
Ведь он похож на папочку точь в точь.
И Таня очень часто перед сном
Рассказывала мальчику о нём:
«Фашистами» хоть дразнят нас порой,
Не верь им. Знай: твой папа был герой.
Хотя на фронте тоже воевал,
Безвинных он людей не убивал.
Когда вернётся папа наш назад,
Тебе он будет очень-очень рад.
Со временем, когда ты подрастёшь,
О том, что он не враг, ты сам поймёшь».
Татьяна ждёт и думает о нём
И молится лишь только об одном:
Пусть не найдёт к ней тропки ни одной,
Но был бы жив! Пусть будет он живой!
В Германии, в Союзе – всё равно,
Пусть будет жив – желание одно!
Перестрадать ей столько довелось,
Пусть это бы желание сбылось!
Свой малахит всё носит на груди.
Поможет он любовь её спасти.

       * * *
С тех пор прошло еще немало лет,
Но весточки от Ганса нет и нет.
А Таня ждёт, и днем и ночью ждёт.
Не нынче – завтра, всё-таки придёт…
И как-то раз через знакомый лес
Проехал вдруг красивый «Мерседес».
Такой машины не видал никто.
Гадали: «Чайка»? «Волга»? Нет, не то.
Народу не знакомая модель.
Диковина в деревне их отсель?
Подъехала к Татьяниному дому.
К её, а не к какому-то другому.
Остановилась, дверцы отворились.
Тут у машины люди уж столпились.
Ведь все народу интересно знать,
Увидеть надо всё и услыхать.
И выяснить, чему визит причиной.
Вот вышел представительный мужчина.
Красиво и со вкусом он одет
И розовый держал в руках букет.
Тут и Татьяна вышла на крыльцо.
Вгляделась в незнакомое лицо…
Не может быть! Сбылись её мечты!
Опять вгляделась. Выдохнула: «Ты!»
Поплыл густой туман в её глазах,
Не стало силы в собственных ногах.
И медленно осела на порог.
Её под локти подхватил сынок.
Заплакала Татьяна, не таясь.
Сказала тихо сыну: «Дождалась.
Моим мытарствам наступил конец.
Перед тобой стоит родной отец».
А Ганс Татьяну с сыном обнимал
И, на глазах у всех, расцеловал.
Потом сказал по-русски без акцента:
«Как долго ждал я этого момента.
Спасибо, Таня, что меня ждала,
За то, что мне ребёнка родила,
За то, что я (свидетелем мне Бог)
Приехать раньше к вам никак не мог.
Хочу сказать я без обиняков,
Что нет в России у меня врагов
И не было: ни нынче, ни тогда.
Людей озлила страшная беда.
Мне стала испытанием война.
Смотрите: вот медали, ордена.
На русской стороне я воевал.
Что я не враг, в боях я доказал.
Потом, неподалёку от Берлина,
Накрыла меня вражеская мина.
Мотался долго по госпиталям.
Вот, наконец, теперь вернулся к вам.
Семьёю дружной вместе заживём.
Нас мама ждёт, у нас хороший дом
В Германии, а в парке вырыт пруд.
Есть верный пёс, Бароном все зовут.
Свою я клятву выполнил сполна:
Я снова здесь, а ты – моя жена».

       * * *
И наблюдало это всё село.
Все думали: «Татьяне повезло».
Сельчане и не вспомнили о том,
Что Ганс когда-то был для них врагом.
Забыли здесь плохое слово «враг».
Отныне и всегда – да будет так!


       Февраль – март 2008-03-04