Не жилец!

Звуки гимна из старенького радиоприемника, сработанного годах в 60-х как-то неожиданно получившего приставку «прошлый», века, разбудили Митрича, как и положено, в шесть.
Откидывать одеяло и начинать привычный утренний ритуал совершенно не хотелось.
А хотелось, несмотря на ломоту в спине и плечах (отлежал как всегда, видно, за ночь, не смотри, что перина еще бабкина гордость – из лебяжьего пуха) еще продлить минуты под теплым покрывалом, может быть даже подремать четверть часика ….
«Да, 75 – это все ж таки возраст, права была бабка-то» - думал Митрич, кряхтя перемещая тело в положение, близкое к вертикали.
«Счетчик этот, зараза, электрический – полночи спать не давал, тарахтел на всю залу как трактор!».
Счетчик и вправду, шумел по какой-то невыясненной причине, громче, чем ему следовало. Когда ходили по улице две бойкие, смешливые бабенки – сверять показания да смотреть – не балует ли кто народным достоянием, вставив под стеклышко почти прозрачную пленку, прижимающую оное к диску, Митрич посетовал было на неподобающую прибору акустику. Но бабенки только расхохотались, снисходительно бросив старику: «Да это в голове у тебя гудит, дедушка…. Жениться тебе надо!»
Митрич плюнул с досады, проворчал про себя: «У-у, обЫски… И родитель ваш, чай – Иуда с мошной!» Вообще-то Митрич ругался нечасто. Можно сказать, вообще не ругался – мата он не признавал, а остальные слова его никто всерьез не воспринимал. Ну что со старика возьмешь. Вот на той неделе – попросил соседа убрать снег от забора. По-хорошему так, по-соседски – «Картоха ведь у меня в подполе-то, да, а изба супротив твоей в низине, а ты вон скока снегу к забору-то моему пригрудил….» Так что ты! Насилу ноги унес, как заговорил его сосед-грамотей. И тебе гражданский кодекс, и частная собственность и еще слов много вроде и знакомых, но уж больно важных …
Со двора уже раздавалось негромкое, но настойчивое поскуливание – то собака, прибившаяся к деду по прошлой весне, напоминала о своих насущных потребностях. Митрич , натянув штаны и рубашку, прошаркал на кухню. Открыл холодильник, вывалил из битона в металлическое блюдо загодя сваренную ячневую кашу. Поставил блюдо на газ, с третьей попытки зажег конфорку. Когда на плите зашкворчала каша, снял, прихватив тряпкой, с огня и переложил в собачью миску, сдобрив угощение парой куриных лап, купленных по случаю в местном магазине. Митрич благодарил Бога за то, что ему еще в хорошие времена успели провести газ. Он еще помнил как в кухне стояла огромная русская печка, которую приходилось топить дважды в день, чтобы тепло не покидало бревенчатые стены, после выгребать золу, нести ее в кучу, рядом с компостной ямой на улице. Готовить еду, пользуясь миниатюрным газовым баллончиком (обмен два раза в неделю, за три километра от дома – если не проспишь свою очередь с утра), чайник вскипятить лишний раз – и то, оглядывайся! Пироги и щи, правда, получались в печке отменные…
Нога долго не попадала в валенок с обрезанным голенищем – переломал однажды по весне, срослась быстро, да слушается теперь плохо. Обувшись, начал пересекать двор под нетерпеливое взвизгивание пса. За ночь с крыши прилично натекло, галоши скользили и разъезжались. «И что за погода. Что на твоих качелях… То мороз, то оттепель! Надо бы опилками посыпать – а не то неровен час «загремишь под фанфары». Песочком али сольцой, оно, конечно , надежней. Но сольцой – расточительство, а песка – попросту нету.»
Туман привставал на цепи, силясь заглянуть в миску. Приближая момент недолгого собачьего блаженства. Еда. Единственная собственность, которой отягощен друг человека - находится в его пасти. Да и то недолго. Вообще-то, Митрич недоглядел, когда нарекал пса Туманом. Теперь Туман был явно на сносях и посему гужевался за троих. Митрич попробовал было кликать псину Томкой, но имя уже прижилось, угнездилось где-то в подсознании. И собака так и осталась Туманом вопреки здравому смыслу.
Товарищи по собачьему цеху давно уже кучковались на улице, старательно всем коллективом прочесывая окрестности в поисках съестного.
«И чегой-то они сегодня с спозаранку всем гуртом-то?»
Митрич не успел додумать мысль.
Хлопнул себя по лбу – подхватился как молодой, с места в карьер.
«Вторник – сегодня ж мусорка ездит, мешки там всякие, ящики и прочий хлам у частников с утра забирает! Успеть надобно!» Машина приходила с восьми до одиннадцати часов утра, всегда в разное время.
Лихорадочные сборы, поиск подходящей тесемки, наконец, торжественный вынос мешка к столбу у дома, увенчанному плафоном светильника, занял не так уж много времени.
Как раз из дома напокосок с той же целью выходила новая соседка. Митрич проводил ее внимательным взглядом. Фигурка ладная, халатик короткий, яркий, в цветах тропических. Поверх курточка коротенькая – белая, нараспашку. Простоволосая… Эх, молодёжь! Переехала только неделю назад, живет одна, с дочкой - девочкой лет десяти. Да с собачонкой домашней кудрявой. Пудель наверно.
Митрич сощурился, разглядывая надпись на мешке, долго и беззвучно шевелил губами, складывая иностранное слово.
И согнулся, что бы скрыть приступ беззвучного стариковского смеха. Все ж таки к соседям надо – с уважением…Справился с собой, утер платком лицо. И сделал вывод – как печать на гербовой бумаге поставил: «Не жилец она тута! Не жилец!»
И они разошлись по домам. А на снегу сиротливо лежал желтый, женской заботливой рукой перехваченный у горловины розовой ленточкой большой целофановый мешок на котором красивыми латинскими буквами рдела надпись «СНAРРI».