Из творческого наследия Вальпургия Шахмедузова

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

Старинный мой друг и соавтор Вольфганг Акунов (страницу которого легко отыскать что на этом сервере, что на «Прозе», набрав в поиске эту не самую распространённую фамилию) взялся за нелёгкую задачу: сделать достоянием читающей публики труд жизни нашего с ним безвременно скончавшегося одноклассника и друга, своеобразнейшего литератора Вальпургия Шахмедузова. Речь идёт о фундаментальной поэме покойного «Энциклопедия жизни совковой». В Акунов блестяще справился со своею ответственной миссией, и теперь на его странице можно приобщиться к этой неисчерпаемой сокровищнице типажей, физиогномий, реалий, фекалий, сюжетов, духовных и сексуальных извращений, считавшихся нормою жизни в той стране, что казалась вечной и нерушимой, но сгинула в обночасье с карты мира, правда, оставив уродливый и плохо заживающий шрам в мозгах и душах своих былых обитателей.
Я принимал весьма деятельное участие в подготовке к публикации рукописи «Энциклопедии», восстановлении некоторых лакун, написании так называемой «Интерлюдии». Поэтому вполне разделяю с В. Акуновым ответственность (и неизбежную грядущую славу), сопряжённые с изданием ТАКОГО творения. В одном только мне трудно (хотя волей-неволей и приходится) согласиться с Вольфгангом – в том, что поэма Шахмедузова помещена им в раздел низовых жанров и матерных стихов. Покойный Вальпургий – поэт, безусловно, высокой гражданственности, человек, в высшей степени духовный, истинный патриот и гуманист, тончайший (хотя и крайне своеобычный) лирик. Всё это сфокусировалось в его поэме. А тот факт, что текст её насыщен, испещрён, расцвечен и облагорожен искромётно-остроумным, блистательным, наповал разящим великолепным русским матом, делает её не только явлением в русской поэзии, подвигом гражданского мужества, но и событием в лингвистической науке…
Впрочем, такая позиция поэта понятна в силу самой логики литературного творчества, оправдана требованиями естественности и органичности: действительно, большинство проявлений «жизни совковой» таковы (были и остаются!), что иначе как трёх- (и более!) этажным матом о них и не скажешь…
Это пространное отступление мною сделано для того, чтобы хоть как-то подготовить неравнодушного читателя к тому, что ему предстоит прочитать. Это также отчасти объясняет, почему и я – хоть и скрепя сердце – вынужден, затеяв настоящую публикацию, подобно Акунову, поместить стихи Шахмедузова в тот же «низовой» раздел.
Совершенно очевидно, что такой поэт, как Вальпургий Шахмедузов, не мог оставить после себя всего лишь одно – пусть даже и гениальное – творение. Но, - в силу своей безалаберности, жизненной неустроенности, рас****яйства, в конце концов, - он никогда не пытался как-то систематизировать, даже просто собрать свои тексты. Вот и разошлись они по разным рукам: часть сохранилась у Акунова, часть – у меня, что-то, возможно, ждёт своего часа ещё в чьём-то письменном столе, а что-то, увы, безнадежно утрачено…
Так не в том ли наш долг, чтобы сохранить и уберечь от забвения всё, что ещё можно уберечь и спасти из творческого наследия этого выдающегося поэта ХХ-го века!
И вот, разгребая свой собственный – тоже вполне рас****яйский – архив, я обнаружил два прелестных стихотворения, авторство которых, вне всяких сомнений, принадлежит Шахмедузову. Их я ныне и публикую.
Но ещё пару слов.
Героиня первого стихотворения зовётся Земфира. Точно такое же звучное имя носит и современная рок-звезда, боевой характер которой и обострённое самолюбие известны всей стране и за её пределами. Предвидя возможное агрессивное недоуменье певицы, заверяю со всею ответственностью (и В. Акунов это подтвердит), что на момент написания стихотворения Вальпургием Шахмедузовым (конец 70-х годов) упомянутой певицы ещё и на свете-то не было.
Поэты, как и артисты, не выбирают имён и псевдонимов ни себе, ни своим персонажам. То и другое приходит к ним свыше!
Итак:

СТРАСТИ
Земфиру в жопу ****и три мужика.
Земфира, визжа, ворочалась, подставляя бока.
«Земфира, Земфира, Земфира!» -
Глухо неслось из эфира, -
«Кому и зачем ты дала?
Для того ль в твоей жопе дыры пустота,
Словно простАта и простотА?»
А где-то невдалеке,
Среди шумного бала,
В любовной тоске
Вздыхала Алла.
- Алла, Алла, Алла!
А уж ты для чего им дала?
Дура, дура, дура…
Бля!
Ты гля!
Она весела!!!
- Так. А где Кузьма?
- Кузьма в сортире, верхом на Земфире…
- Нет, Кузьму штыком заколол Абдулла!
- Ля – илляха – иль – Алла!
Мухаммед расул улла!!!

(Я бы назвал это пророческое произведение «Предчувствие фундаментализма», да кто ж знал, как оно обернётся. – Прим. издателя.)



ЧЕРЕЗ
Разговор с аргентинским художником Пересом
(посвящается Андрею Вознесенскому)

Мой друг, прогрессивный художник Перес
(Авангардист, правда, но наш человек!)
Говорил, над сухим мартини ощерясь:
«Империализм отживает свой век!»
А я отвечал ему: «Слушай, мучачо!
Давай лучше выпьем грузинской мы чачи,
А то этим вашим сушёным мартини
Я заблевал все стены в сортире!
А всё потому, что у вас энергетический кризис:
В сортире темно – унитаза не видно…»
«Досадно, - ответил мне Перес, - обидно…»
А, надо сказать, что поблизости, тут же
Четыре креола одну креолку
(Подумать только!)
****и хором…
Я подозвал полисмена и с возмущеньем спросил:
«Полисмен! Что такое «креол»?»
Он как-то недружелюбно поглядел на меня,
Потом отвернулся и дальше пошёл.
«Херово у вас обстоит с гуманизмом»,-
Сказал я, над Пересом наклонившись.
«Гуманизм – ***ня! Основное – «через»!» -
Внезапно ответил мне пьяный Перес.
«Через? Что это значит – «через»?
Скажи мне немедленно, друг мой Перес!»
« А то и значит: Через Сегодня – в Завтра – из Вчера!» -
И Перес заснул до утра.
А я пил грузинскую чачу и думал:
«Что это за странный стул вон
Там, возле стойки бара?»
Звучала электрогитара.
Стул был похож на лося.
А жирный и рыжий, откормленный янки,
Насосавшийся пива из банки,
С четырнадцатилетней мулаткой,
Тут же на стойке бара
(А звали-то её, кстати, Сара!)
В позе цапли ебся.
Стул был о четырёх ногах –
Этим он мне и напомнил лося.
А кто это там ползёт на рогах?
«Никак Перес! Куда собрался?»
Но Перес, не слушая, дальше полз,
Влача за собою исписанный холст.
А к этому времени рыжий янки,
Продолжая пить пиво из смятой жестянки,
Пробуравил мулатку насквозь –
Да так, что у девчонки вырос хвост!
«Ловко её он задницу через!» -
Чему-то злорадно смеялся Перес.
«Верно, - заметил теперь уже я, -
А полисмен – сексуальный манья-
К!»
Он же запел мне про порку Маньяны
(Пел он бессмысленно, мерзко и пьяно)
И про кровавой хунты победу,
Штурмом взявшей дворец Ла Монеду.
«Плохо у вас тут!» - сказал ему я.
Перес ответил с готовностью: «Да!»
«Перебирайся-ка ты, Перес, к нам!»
- «*** вам!»

От издателя.
Этот, на поверхностный взгляд, бессмысленный и невнятный набор натуралистических (а, точнее, фантасмагорических) скабрезностей, на самом деле – отточенная и точная до жестокости метафора духовной опустошённости на грани отчаянья того «потерянного поколения», выжившим представителям которого ныне перевалило за 50. Тогда же, когда ото всюду неслась эта самая «Порка Маньяна» (узнать бы хоть на старости лет, что это значит), были они на 30 с лишним лет моложе и страх свой и пустоту безнадёжности глушили неистовым пьянством.
Лично мне – одному из выживших – здесь ясно каждое слово, каждая (вроде бы абсурдная) реакция и реалия. Единственное, что вызывает недоуменье, так это посвящение Андрею Вознесенскому. Впрочем, каждый, читавший «Энциклопедию жизни совковой», не мог не заметить особого отношения Вальпургия Шахмедузова к этому знаменитому (именитому, по выраженью Вальпургия) версификатору (Вальпургий выразился не столь политкорректно – см. Поэму). Вообще, наш покойный друг довольно зверски обходился в своём творчестве с современным ему поэтическим истэблишментом.
К слову сказать, сам Шахмедузов, помнится, по пьяне как-то раз поведал мне, что стихотворение «Через» - суть только первая часть замысленной им трилогии. Вторая часть должна была называться «Жопа» и посвящаться Роберту Рождественскому, а третья – «Новоселье». Здесь с лирическим героем он тогда ещё не определился, однако симпатии его к Евгению Евтушенко практически не оставляли сомнений в выборе. Вся же трилогия, как нетрудно догадаться, именовалась «Через Жопу в Новоселье», - весьма пафосно, вполне в духе оттепельно-советского «левого», «смелого» авангардизма, столь милого издевательской музе нашего поэта.
По-видимому, трилогия так и не была закончена, что, конечно же, крайне прискорбно. Из стихотворения «Жопа» память моя сохранила лишь малых два фрагмента. Вот они:

Итак, Жопа! В какой же связи?
А вот тебе *** – сам поди догадайся!
Свой зелёный флаг водрузил
Че Гевара, агент китайцев…….

* * *

…….Над нашей палаткой вилась саранча,
Которую Перес, дроча и рыча,
Рубил ятаганом турецким сплеча…..

* * *

А буквально на днях Вольфганг Акунов прислал мне письмо, которое я процитирую с некоторыми незначительными купюрами.

«Вот Тебе, дорогой ********, ещё одно стихотворение, недавно найдённое мною в архивах нашего общего, безвременно ушедшего друга, скрывавшего своё подлинное имя под литературным псевдонимом «Вальпургий Шахмедузов». Прошу Тебя при случае опубликовать его, вместе с «Земфирой» и «Пересом», чтобы слава Вальпургия Шахмедузова не покинула сего славного, хотя и скромного поэта и после его физической смерти. В добрый час!»

*********************

В добрый час, говорю и я, с удовольствием выполняя просьбу друга здравствующего и долг перед другом покойным.


В. Шахмедузов

РАССКАЗ КОНКИСТАДОРА

Только вампиры целуют кроваво –
Это теперь не секрет для меня.
Худая про море Смоляное слава
Полезна весьма, мореходов храня.

Мы встали на якорь у Острова Голых –
И сразу на борт к нам пробралась чума
От грязных туземцев. За это на кол их
Мы стали сажать, и сжигать их дома.
Тира-ла-ла, как они полыхали!
Голая баба, истошно визжа,
Билась. Мы в спину ей копья втыкали,
Чтоб походила она на ежа.

Голое мне приглянулось созданье.
Дьявол попутал меня в этот раз.
Словом и делом я от наказанья,
Да и от гибели голую спас.

То есть, по правде сказать, эти твари
Голы по пояс, а ниже у них –
Значит, по бёдрам, повязано сари
Или передник из тряпок цветных.
Было той девке пятнадцать годочков,
Не боле, поверьте на слово, друзья.
В Европе такую оставил я дочку…
Но там, на Востоке, ведь возраст бабья
Родителей даже не интересует –
Хозяйство вести уже может, и судит
Служанок, и даже рожает детей
Девчонка, хоть нет и пятнадцати ей.

Я вывел её из резни и пожара
И в храм их поганый за руку втащил.
Она, хоть не жирной была, а поджарой,
Рвалась и царапалась изо всех сил.

Многих дикарок познал я на ощупь,
Многих в ночи до экстаза довёл.
Сан-Ильдефонсо священные мощи
Поцеловав, я валил их на пол.

Голая ж эта меня распалила
Так, что забыл я про мощи и крест.
На пол легла – и нечистая сила
Хлынула разом из всех её мест!
К ней наклонившись, её целовать я
В губы почал и, язык прикусив,
К ней под дикарское жалкое платье
Руку засунул, тепло ощутив.
Тут зарычала она, как тигрица,
Груди свои мне в ладони дала,
Тело её под моим стало биться –
С третьего раза лишь кровь потекла…

Проснувшись часа через два с половиной,
Я обмер, поскольку… скелет обнимал!
Он, зубы оскалив в ухмылке звериной,
Меня костяными руками сжимал.
И жёлтые черви ползли по глазницам,
Из коих сочился сиреневый гной.
По шее моей молодой – сукровицей
Наполненных, ранок рассыпался рой…

Скелет истолок в порошок я и в пламя
То зелье проклятое кинул. Крестом
Святым осенившись, своими руками
Я всех уцелевших зарезал потом.

Чума нас покинула. Мы ликовали,
Но раны остались на шее моей…
И долго потом в наших снах мы видали
Страны той проклятой собачьих детей.