Падре

Моему Учителю.



Падре* никогда не был католическим священником, это уж все знали наверняка. Когда я говорю "все", я подразумеваю не только круг его ближайших приятелей, но и весь широкий спектр случайных его знакомств, за годы охвативший внушительную часть городского населения. Более того: никто точно не знал, что из биографии этого человека было действительным фактом, а что - его собственной выдумкой. Имел ли Падре когда-то хоть какой-то духовный сан или же хотя бы обучался ли в духовной академии - так же было тайной, покрытой мраком. "Падре" было его прозвище (настоящее имя у него тоже некогда было, но он столь давно предпочитал ему всюду прозвище, что имя постепенно забылось). Возможно, что даже сам Падре забыл свое имя. Прозвище свое (а так в странах латинской Америки по сей день величают католических священников) Падре получил за одну чудесную свою особенность. Дело в том, что этот человек частенько напивался до такого состояния, что даже не мог разговаривать. Разговаривать на родном языке... И в этом состоянии он (как утверждал сам - незаметно для себя) переходил на вполне сносную латынь. При этом Падре любил богохульствовать, творя с полной отдачей сил и эмоций некую пародию на католические обряды. В богохульстве этом он так порой вживался в роль, что, пожалуй, даже ощущал себя настоящим падре, произнося без запинки и на распев заученные неизвестно когда Pater noster и Ave Maria**. Из других особенностей этого человека можно выделить такие: Падре всегда одевался во все черное, был неравнодушен к любой крепкой выпивке и совершенно равнодушен к женщинам и всему, что касалось земной ипостаси любви.
Благодаря близким отношения с Бахусом, Падре довольно скоро окружил себя кругом собутыльников и падших женщин. Такие женщины всегда появляются рядом с пьющим мужчиной, еще не опустившимся на дно общества. Все, абсолютно все, знакомые любили Падре какой-то детской, кристально чистой любовью. Женщины не видели почему-то в нем мужчину и без всякой жеманности раскрывали перед ним всю свою душу, словно перед самой верной подругой. Мужчины не чувствовали в нем соперника и потому доверялись ему, как брату. Мудрость и подчеркнутая вежливость приносили ему благосклонность стариков; безудержное пьянство, мятежный дух и закаленный разум - вызывали уважение молодых. Так Падре стало окружать нечто вроде ореола сомнительной славы. По крайней мере в масштабах близкой к его дому части города. Одним словом, если считать таковым всякого, кого зовут знакомым многие, но никто, опасаясь общественного мнения, не смеет открыто назвать другом, можно сказать, что Падре имел репутацию городского сумасшедшего. Или, иногда, просто посмешища. Сам он даже на это не обижался, будучи вообще до странности невозмутимым человеком. Еще одной занятной особенностью его было то, что с первого взгляда замечали все, встречавшие Падре впервые. А именно то, что худой, бледный, невозмутимый и очень много знавший буквально обо всем Падре явно был фанатиком. Однако фанатиком чего - не мог точно сказать никто.

И вот однажды этому человеку случилось беседовать с неким проповедником одной протестантской секты. Секта была одной из тех, представители коих буквально наводнили после падения СССР города бывшей империи. Проповедник (а он, надо сказать, занимал в своей организации должность не высокую и потому обязан еще был лично заниматься привлечением новых последователей) предложил Падре побеседовать о Боге. Проповедник был из тех немногих, кто не был с Падре знаком, и потому не знал, на что подписывает себя таким предложением. Падре радушно согласился и предложил пройти для беседы под гостеприимную крышу ближайшего кафе. Повторяю: Падре очень любил выпить, а разговоры на темы, вроде предложенной проповедником, многократно усиливали его стремление к свиданию с бутылкой.
Спустя несколько минут протестантский проповедник и наш Падре уже мило беседовали за круглым грязным столиком. Падре пил абсент. Проповедник - кофе. Разговор у проповедника явно не клеился. И это уже начинало его заметно раздражать: на все восторженные предложения разделить истинную веру и "уверовать в Господа" Падре предельно односложно отвечал, что в Господа он верует, а об истине представление имеет такое же, как и его визави, то есть ровно никакого.
- Почему, почему вы не хотите признать очевидного: мир на краю гибели и наше учение, следующее во всем букве Писания, является единственно истинным!?
Спрашивал проповедник.
- Я во всем согласен с вами: мир действительно на краю, ваше учение действительно следует точно словам Писания, возможно даже, что оно и есть истина, но я не с вами, друг мой.
- Я вам не друг, постольку, поскольку вы, отказываясь сейчас быть с Богом, следуете за Сатаной!
Взорвался проповедник, но в ответ опять услышал невозмутимый и простой ответ:
- И даже тогда вы должны любить меня, как самого себя, будь я хоть даже язычник иливообще неверующий. Так в Писании сказано, кстати…
Падре спокойно глянул в окно на испортившуюся погоду и отхлебнул зеленой жидкости из своего стакана. В жидкости играли последние лучи заходящего за тучи солнца и от этого, казалось, зелень абсента отражалась в глазах Падре.
- Но наша вера единственная, что следует Писанию столь точно. Остальные извратили его смысл и от того утратили истину. Наша церковь на сегодня единственная такая, сохранившая эту своеобразную непорочность. Хоть это-то вы признаете?
- Да. Единственная. Пока. Для вас...
- Бред какой-то.
Проповеднику захотелось отобрать у Падре стакан и осушить одним духом. Но греховное желание было моментально подавлено и он просто заказал еще кофе.
Падре закурил. Хоть некурящий проповедник и не подал вида, это просто взбесило его - табачный дым разъедал глаза, перехватывал дыхание и вредил здоровью. К тому же это было греховно.
- Прекратите пожалуйста…
Едва не задохнувшись в дыму процедил проповедник.
- Что.. Ах это? Как угодно.
И Падре немедленно погасил сигарету.
- Итак, что ж вам все же мешает? Я, простите, уже вас не понимаю. Поясните, если не трудно, свои односложные ответы.
Не унимался проповедник.
Падре радостно усмехнулся и пустые до того глаза блеснули веселым огоньком.
- С какой стати я вам должен что-то пояснять? Это ведь вы, а не я изъявили желание говорить о Боге. Вот и говорите. Прошу вас.
Проповедник тяжело выдохнул. "Да что ж это за тип такой?!" - подумал он.
- Дело в том, что сам с собой я беседовать не хочу и если вы отказываетесь мне ответить, дальнейший наш разговор, думаю, не имеет смысла - вы служите ложному божеству и....
- Пожалуйста. Я вас не удерживаю здесь. Уходите.
Проповедник замолчал на секунду и пристально посмотрел на лишенное выражения, ледяное лицо перед собой. Лицо в свою очередь пронзило проповедника отвратительным сквозным взглядом - совершенно пустые, не знающие эмоций глаза смотрели сквозь него.
- И уйду...
- И уйдите. Воля ваша.
Но уйти проповедник не смог.
- Скажите хоть, какую религию вы так страстно защищаете.
Падре опять усмехнулся, хотя в лице при этом не отразилось и тени радости, а глаза продолжили смотреть сквозь собеседника в окно. Улыбающаяся маска с вековой печалью, глядящей из под век.
- Это у вас религия, а у меня всего лишь вера. Именно потому, что это лишь вера, она не нуждается ни в какой защите.
- Но во что вы все-таки верите?
- В то же, во что и вы.
- Да, да, но по-другому, знаем уже такое...
- Нет, от чего же? Совершенно так же как вы.
- Невозможно...
- Возможно. Признаете теперь своим братом по вере?
- Нет! Вы служите лжи!
- Так, становится интересно уже... Вам на крови поклясться? Говорю же - полностью разделяю вашу веру. А вы мне опять о лжи... Горько с вами.
- Веру, но не религию, да?
- Да. Религию я вообще не разделяю ни с кем - это как раз для меня и было бы служением лжи.
- В чем же состоит эта ваша хваленая вера? И почему, кстати, вас все зовут Падре?
Падре заметно повеселел, а лицо его приобрело какое-то дурашливое выражение. Абсент начинал действовать.
- Начну со второго. Это не ваше дело. Далее... Моя вера та же, что и ваша, как я уже сказал. Однако я не считаю, что наша с вами вера является истиной, ибо истина ведома лишь Богу. Из этого вытекает для меня невозможность обращать кого-либо в свою веру. Для меня нет института Церкви, я сам себе священник, мой храм повсюду, а мой алтарь - небо. В остальном это все то же учение Христа.
- Это какая-то...
- Ересь? Ересь, да, протестант? Вольнодумство, да, поборник западной свободы? Что же ваша церковь велит делать с такими отступниками, как я? Костер, или расстрел, как дань прогрессу?
- Ну знаете...
Проповедник аж надул щеки от поднявшейся в нем обиды за этот неожиданный переход в наступление.
- Ну знаете.... Мы с вами действительно ни к чему не придем, похоже. Я ухожу и оставляю вас с вашим выдуманным богом.
Падре внезапно очень серьезно произнес:
- Никогда не называйте Бога выдуманным. Ни одного Бога так не называйте. Я понимаю, что вы верите в познание вами истины, но все же прошу вас - будьте осторожнее с этим. Ступайте. Воля ваша.
Вскочивший было со стула проповедник сел обратно и тяжко вздохнул. Он вдруг поймал себя на мысли, что какая-то частица его души уже почти восхищается Падре. Какая-то странная и жестокая сила этого человека, словно заразная болезнь, проникала с каждым его словом во внутренний мир проповедника и закреплялась там. Этот человек был либо демоном, либо настоящим святым... Настоящим святым... Кто знает? В любом случае принять и разделить его взгляды, означало бы для проповедника отказаться от всего, во что он верил очень давно. Во что верить была приучена каждая клетка его тела и на чем строилась вся его система ценностей. Отказаться от спасительной соломенки, кторая когда-то спасла его от очень многих ошибок? Нет. Этого проповедник не мог себе позволить. И он всем своим естеством вцепился в эту соломенку возможно ошибочной, но спасительной веры.
- Слушайте, что вы от меня хотите?
Вымученно произнес он.
И вдруг Падре дико и злобно расхохотался. Хохотал он буквально до слез. И только отсмеявшись кое-как начал отвечать на вопрос.
- Я хочу от вас? Да нет, это как раз вы от меня чего-то хотите! Вы предлагаете говорить о Боге, потом насаждаете мне свое учение. После вы буквально требуете делиться с вами постулатами моей веры, чего я, заметьте, не хотел. Услышав достаточно, по вашему мнению, вы мою веру оскорбляете, хотя, заметьте, я вашу "истину" еще ни разу не оскорбил. И теперь вы спрашиваете меня, что мне от вас нужно?! Нет, нужно как раз вам, дорогой мой! Поэтому вы и не уходите, хотя уже дважды порывались. Поэтому-то с самого начала разговора у меня перед вами преимущество: вам от меня что-то нужно, а мне от вас - решительно ничего!
- Бог вас...
Начал сквозь зубы проповедник, возненавидивший в ту минуту мятежную часть себя, воплощенную в собеседнике. И вдруг взорвался:
- Бог любит нас, слуг своих, а вас и подобных вам...
- Ненавидит.
Оборвал его Падре.
- Я знаю. Но я и при этом условии люблю Его. Вот вам вековой вопрос, мой заплутавший в Писании друг: в чем больше праведности - в служении богу, любящему вас, или в любви к Богу, вас ненавидящему?
У проповедника даже задрожали пальцы.
- Вы, вы...
- Я великий грешник. Я не владею не то что истиной, но даже и элементарной праведностью. Я потакаю любому искушению, стоит только бесу шепнуть мне на ухо. И я не верю - я знаю. Я знаю, и не спрашивайте, откуда, что Бог существует. Знаю, что Писание говорит правду. Я знаю, что, сознательно или по малодушию - нет большой разницы, я давно отступился от Бога; и знаю, что Он отвернулся от меня. Я не хочу Его милости или Его прощения. Я лишь люблю Его и хочу любить до самого своего падения в ад. Я должен Ему эту любовь за право на свое отступничество. Да. Я Ему должен...
Падре допил прозрачную зеленую жидкость из своего стакана и почувствовал как по телу волной приятной беззаботности разливается от головы и шеи горько-сладкий дурман полыни.
- А вы-то, кстати, дружище, уже готовы мне голову оторвать, как я погляжу. Не пейте так много кофе и начните курить - мой вам совет...
Но проповедника, к которому Падре обратил эти слова, уже не было перед ним за столиком. Его вообще не было под гостеприимной крышей кафе.

Просидев за столиком с сигаретой и каким-то блокнотом примерно час, Падре все время чувствовал, как протестантский проповедник наблюдает за ним откуда-то. Или, возможно, проповедник просто думал о нем. В любом случае, Падре чувствовал это, хотя ему даже и на это было совершенно наплевать, как и на весь мир, стоящий "на краю гибели". Проповедник думал о нем, наблюдал, все еще чего-то хотел...
А Падре хотел только выпить еще. Он заказал себе вторую порцию абсента и, пока ее готовили, несколько раз безупречно повторил тихим голосом Pater noster. Не то, что бы он видел серьезное различие для себя между этой молитвой и любой другой католической, православной или даже протестантской. Нет, Падре ничего не просил и ни за что не благодарил сейчас того, к кому обращался. Просто латынь, и особенно молитвы на ней, всегда странно успокаивали его мысли. Падре хотелось только поговорить с Ним, ничего не прося и ни за что не вознося хвалу, как говорят со старым товарищем, знающем о тебе уже слишком много.
Принесли вторую порцию. Падре вежливо кивнул официантке и продолжил молиться. Зеленая фея*** томно и изящно положила голову на плечо ангела, некогда предавшего Бога, но по-прежнему любящего Его.




* - здесь и далее: padre – отец (исп.) (здесь в значении - святой отец), то же, что батюшка в русском православии. В данном произведении это просто прозвище героя.

* *- здесь и далее: «Отче наш» и «Радуйся Мария», одни из основных католических латинских молитв.

*** - старинная поэтическая аллегория абсента.