Последнее путешествие Шароле

ПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ГРАФА ШАРОЛЕ


1. «Впоследствии за это на них обрушились беды». – Филипп де Коммин. Мемуары. I, 7.

Генрих VI, владевший Нормандией и Аквитанией, считался вассалом Карла VII, короля Франции, и должен был ежегодно являться ко двору последнего, чтобы поклясться ему в верности. Отказавшись от этой традиции, англичане не только лишились союзника на земле, но и вызвали гнев покровителя на небесах. На Англию обрушились беды, каких она до этого не видала.

Череда бедствий началась с того, что англичане потеряли Париж, захваченный ими в последней кампании. Герцог Бедфорд, женатый на сестре герцога Филиппа, дочери герцога Жана, женатого на Маргарите, от которой у него было трое детей – сын Филипп и две дочери, Анна и Агнесса, выданная замуж за Карла, герцога Бурбона, – получал, как регент, даже в худшие времена, двадцать тысяч экю в месяц и, разумеется, не мог смириться с такой потерей. Не могли смириться с понесенным ущербом и другие знатные сеньоры. Некогда могущественное королевство на много лет стало ареной кровавых междоусобиц, а его поля, некогда столь плодородные, превратились в пастбища для овец.

Озабоченный неблагоприятным развитием событий, Генрих VI, женатый на Маргарите, дочери Рене, короля Сицилии, удалился в Тауэр, чтобы через молитвы и чтение священных книг вернуть себе радостное расположение духа. Однако его недруги, среди которых первым был Ричард Йорк, сын Ричарда Йорка, взявшего в плен Генриха Ланкастера в битве при Нортхэмптоне, убедили дворян, что король, уединившись в столь неподходящее для отдыха время, изменил государственным интересам. Позднее короля нашли задушенным, и это было сделано, как говорят некоторые, по тайному приказу все того же Ричарда Йорка, с детства мечтавшего о том, чтобы захватить английский трон.

О Ричарде рассказывают, что он появился на свет до срока, был горбат, крив на левый глаз, боялся грома и молнии, любил лошадей и (что казалось необъяснимым при его внешности) в короткий срок обольщал самых неприступных женщин. Таким-то образом он женился на Анне, поначалу пылавшей к нему ненавистью; она ненавидела Ричарда, потому что он открыто, у всех на виду, заколол ее мужа, принца Уэльского. Через некоторое время Ричард умертвил и Анну. Он сделал это для того, чтобы взять в жены свою племянницу Елизавету, дочь королевы Елизаветы, также овдовевшей благодаря ему.

Самым страшным его преступлением, однако, было умерщвление родного брата Джорджа, герцога Кларенса. Эта история известна во всех подробностях из мемуаров самого герцога Кларенса. Ричард подослал к нему двух убийц, которые сначала проткнули его ножами, а затем опустили в бочку с мальвазией. Описание того, что случилось с герцогом в этой бочке, принадлежит к лучшим страницам автобиографической прозы в период между Чосером и Елизаветой. Я передам рассказ герцога своими словами, поскольку его язык местами архаичен, и эта архаичность усугубила бы недоверие читателя к описываемым событиям.

2. «1-й убийца: Тресни его по башке рукоятью шпаги, и бросим его в бочку с мальвазией, что стоит в комнате рядом. – 2-й убийца: Хорошо придумал. Вот будет славная настойка!» – Уильям Шекспир. Ричард III. I, iv.

Герцог пишет, что погрузившись в бочку с мальвазией, он очутился в странном сумеречном мире. Этот мир имел красноватый оттенок и был сладким на вкус. Какое-то время герцог не мог различить ничего, что напоминало бы края бочки или ее дно. Потом он увидел человека, приближавшегося к нему снизу и делавшего ему знаки правой рукой, которая, как успел заметить герцог, была длиннее и толще левой. По этому признаку он догадался, что перед ним – брат его, Ричард. И это возбудило в нем гнев и ярость, которые утишались мальвазией, полностью заполнившей к тому времени его легкие и желудок.

Приблизившись к герцогу, Ричард схватил его за ногу и повлек вниз. Герцог не сопротивлялся, рассчитывая на то, что по мере погружения давление мальвазии будет возрастать, и Ричард первым потеряет сознание, поскольку он находился на несколько футов ниже. К его удивлению, этого не случилось. Они опустились на дно, которое, возможно, было дном бочки, но утверждать это с достоверностью герцог не мог, поскольку дно было покрыто илом.

Оглядевшись по сторонам, герцог увидел множество кораблей и тысячи людей, чьи конечности высовывались из ила. Эти конечности глодали рыбы с широкими плавниками. Герцог заметил, что у рыб не было глаз, и они находили пищу, пользуясь длинными извивающимися усиками, растущими из глазных впадин. Это так его заинтересовало, что впоследствии он написал особый трактат, посвященный метаморфозу животных в среде с повышенным содержанием винного спирта. Я читал этот трактат и нахожу его замечательным.

Неустанно двигая широкими плавниками, рыбы приводили в движение мальвазию, которая увлекала за собою ил, в результате чего обнажалось дно, сплошь усеянное слитками золота и драгоценными камнями. Некоторые из этих камней засели в черепах у мертвецов, другие же попали им в ноздри и глазные впадины. Встретившись взглядом с одним из таких черепов, герцог понял, что его пребывание на дне затянулось, и поспешил наверх, оставив Ричарда бороться с опутывавшими его длинными красноватыми водорослями, которым герцог также посвятил отдельный трактат. Я читал это сочинение и нахожу, что оно ни в чем не уступает первому.

Поступок герцога, оставившего брата в бедственном положении, можно осуждать, однако следует принять во внимание, что он оказался на дне по настоянию Ричарда, и его погружение в бочку с мальвазией также произошло по вине брата. Таким образом, если не перед людским судом, то перед судом Божьим герцог Кларенс был полностью невиновен. Он изложил аргументы, подтверждающие сказанное, в сочинении под названием «Апология бочки». Я читал эту апологию и нахожу ее превосходной как по слогу, так и по убедительности.

Позднее дух Ричарда часто являлся герцогу Кларенсу во сне. Эти посещения описаны им в книге под названием «Онирофобия», где он перечисляет сто шестьдесят способов избежать сна без ущерба для здоровья. Книга написана просто и со знанием дела. Я рекомендую ее каждому, кого по ночам посещают духи, а таких среди нас, дворян, любящих мальвазию, я думаю, большинство.

3. «На совете решено было пустить в ход нашу артиллерию». – Филипп де Коммин. Мемуары. I, 9.

Возвращаясь к тому, с чего я начал, следует сказать, что король Людовик засел в городе с двумя тысячами хорошо экипированных кавалеристов, присланных ему в подмогу миланским герцогом Франциском. При нем было также много нормандских дворян и вольных лучников. По реке в город доставлялся провиант в большом количестве, а дам в Париже всегда хватало, поэтому армия короля не испытывала ни в чем недостатка и проводила время в празднествах и турнирах.

Что же касается армии сеньоров, то здесь положение было иное. Бургундцы были плохо экипированы, а бретонцам давно уже не платили жалование, из-за чего они творили массу бесчинств, грабя крестьян и воруя продовольствие и оружие у соседних отрядов. Эти разбойники могли бы уморить всех голодом, если бы граф Шароле не выдал им деньги, пять или шесть тысяч франков, с условием что они возвратятся к себе на родину и займутся кузнечным делом.

После ухода бретонцев в лагере воцарилась скука. Ни король, ни сеньоры не пытались решить дело в сражении. Они вели переговоры, с целью выиграть время. Каждый был уверен, что время работает на него. Заблуждение, стоившее жизни многим знатным бургундцам! Ибо время работало на короля. Это выяснилось позднее, а тогда мы не догадывались, что приготовила нам судьба, и с любопытством наблюдали за тем, как люди короля роют траншею на противоположном берегу реки. За траншеей они поставили мощную артиллерию и, обеспечив себя порохом и ядрами, начали обстрел замка. Граф Шароле в это время обедал. Начавшийся обстрел нарушил привычный порядок трапезы. В замок попало два ядра: одно убило поднимавшегося по лестнице трубача, который нес блюдо с мясом, другое опрокинуло соусницу на столе у графа. Граф Шароле, расстроенный потерей жаркого, перебрался на нижний этаж, к слугам. Там он и закончил свой обед, съев десерт и выпив больше обыкновенного.

Наутро все сеньоры явились в совет. Единогласно было решено дать отпор королевской артиллерии, использовав для этого нашу артиллерию, которая намного превосходила артиллерию короля. Позади дворца вдоль реки тянулась высокая стена. В этой стене проделали большие бреши и установили в них лучшие пушки, а другие расставили где придется. После этого граф приказал открыть огонь.

Я никогда не видел столь ожесточенной перестрелки. Однако потери с обеих сторон были незначительными. Это объясняется тем, что люди короля прятались в вырытой ими траншее, где их не могли достать пущенные с нашей стороны ядра. Каждый день они получали подкрепление из Парижа, держались стойко и не жалели пороха. Тем временем погода изменилась. Начались дожди, такие сильные и затяжные, каких не помнили и ветераны. Это природное явление оказало большое влияние на ход военной кампании; об этом я расскажу в следующей главе.

4. «В траншеях стояли грязь и вода». – Герцог де Сен-Симон. Мемуары.

В день св. Медарда лило не переставая. Как сообщили графу Шароле разведчики, посланные в соседние деревни, по мнению крестьян, такой же погоды, следовало ожидать все ближайшие сорок дней. Так оно и вышло. Дожди стали настоящим бедствием для осаждающих, поскольку они располагались в низине, и вода поднялась так высоко, что пехотинцы были вынуждены передвигаться по настилам из фашин, и настилы эти приходилось возобновлять ежедневно, так как они уходили в землю, не выдерживая веса людей. Траншеи напоминали болото самого отвратительного вида; из них распространялось зловоние, выносить которое не могли даже лошади, не говоря уже о сеньорах. Пользоваться телегами не было никакой возможности. Подвоз продовольствия прекратился, и армия страдала от нехватки хлеба в той же мере, что и от избытка воды. Офицеры питались кониной, солдаты – крысами и кротами, которых они вылавливали в траншеях.

Граф Шароле приказал, чтобы ему подавали к столу чаек, и это стало причиной того ужасного несчастья, о котором я сейчас расскажу. Как-то раз, пасмурным и холодным днем, дежурный офицер принес на графскую кухню большую белую птицу, которую он принял за чайку. Но это была не чайка. Едва увидев дичь, главный повар испуганным голосом объявил, что это белоспинный альбатрос.

Слух о подстреленном альбатросе мгновенно распространился по всему лагерю и вызвал общее возбуждение, граничащее с отчаянием. Офицеры бросались на свои шпаги, а солдаты бросались в реку, чтобы вплавь добраться до расположения противника. И это не было лишним, потому что на горизонте уже рос водяной вал, темный у основания и ослепительно белый вверху.

Граф Шароле, встревоженный этими событиями, поднялся на крышу замка и оставался там до тех пор, пока его не поглотил водяной зверь. Я в это время находился рядом с графом, готовясь к мучительной гибели. По-видимому, я потерял сознание еще до того, как вал коснулся моей головы. Удивительно, но мои кости и легкие остались целы. Когда я пришел в себя и открыл глаза, то увидел солнце. Я плыл поддерживаемый двумя или тремя фашинами, зацепившимися за пояс и шпоры. Осмотревшись, я увидел графа Шароле – он плыл, держась за хвост белой лошади.

Волнение не позволяет мне продолжить рассказ. Я прошу у читателя позволения вернуться на несколько дней назад, чтобы развлечь себя и его той историей, которая приключилась с армией сеньоров отчасти из-за чрезмерного усердия молодого пажа, отчасти из-за неблагоприятных погодных условий. Эта история принесла графу Шароле немало тревожных минут, но закончилась благополучно. Ах, если бы так же благополучно закончилась история, начавшаяся с появления белого альбатроса!

5. «Было светло, и они увидели, что это высокий чертополох, заросли которого доходили до городских ворот, – ничего другого там не было». – Филипп де Коммин. Мемуары. I, 11.

Дождливая погода, установившаяся 8 июня, причиняла неудобства не только армии сеньоров, но и укрывавшимся в городе сторонникам короля. Сам король был разбит подагрой. Малейшее движение причиняло ему нестерпимую боль, и он проводил дни в постели, раздумывая над превратностями судьбы. Временами лихорадка полностью овладевала его мозгом, и тогда он начинал бредить. Придворные и слуги, которые постоянно находились при короле, не обращали внимания на слова, сказанные им в бреду. Но случилось так, что бред короля услышал паж, проходивший мимо королевских покоев.

Этот паж оказался рядом с покоями короля не случайно. Он был определен к королю по ходатайству одной дамы, имевшей возлюбленного серди сеньоров; его целью было собирать сведения о намерениях короля и передавать их противнику. Таким образом, паж скрывал в своей юной груди вероломное сердце. Узнать, каков человек, всегда трудно, особенно, если этот человек молод, и лицо его еще не успело сделаться отпечатком его души.

Когда паж услышал, что король приказывает поднять армию и, пользуясь ночной темнотой, без предупреждения напасть на сеньоров, он поспешил на берег реки и оттуда подал знак часовым графа Шароле, охранявшим замок. Разумеется, паж не догадывался, что король бредит, и приказы отдает не он, а его лихорадка. Молодость часто бывает излишне доверчива и к самой себе, и к другим.

Предупреждение было тотчас же передано в замок. Граф Шароле быстро вооружился. Еще раньше это сделал герцог Жан Калабрийский, который в любое время, когда бы ни прозвучал сигнал тревоги, был первым при полном вооружении и на боевом коне. Вскоре к замку прибыли и другие сеньоры, кто на коне, кто пешком, а кто на носилках.

Тем временем наши дозорные, подойдя к городу, заметили отряд королевских всадников, а за ним – множество поднятых копий. Дозорные решили, что в поле вышли все горожане, и спешно повернули назад, к сеньорам, расположившимся за пределами лагеря, и сообщили им новость. Сеньоры охотно поверили их словам, поскольку в лагере спать было неудобно, и они надеялись, разгромив горожан, завладеть их женами и очагами.

Сражение началось у Шарантонского моста и продолжилось в Венсеннском лесу. Пушки палили с обеих сторон. От случайной искры в лесу начался пожар. Он быстро перекинулся на другой берег реки, и тогда все увидели, что копья, о которых сообщили дозорные, были обычным чертополохом, заросли которого доходили до городских ворот. Об этом немедленно известили сеньоров, и те, посмеявшись над заблуждением дозорных, отправились слушать мессу и завтракать. Дозорные же были опозорены, хотя их легковерие можно счесть извинительным, если учесть плохую погоду и вспомнить о ночном донесении пажа.

6. «Вода стала горячей и приобрела совсем молочную окраску». – Эдгар По. Повесть о приключениях Артура Гордона Пима. 25.

Возвращаюсь к событиям того ужасного вечера, когда нас с графом, стоявших на крыше замка, смыла волна. Как я уже говорил, мы оказались в море среди лошадей, рыб, дельфинов и других животных, названия которых я тогда не знал (и сейчас не знаю). Быстрое течение несло нас к югу. Небо постепенно заволоклось белыми облаками. Мимо нас проплывали большие белые льдины, на которых можно было увидеть белых медведей. Море под нами тоже приобретало беловатую окраску и как будто кипело. Наши лица покрывались белым налетом от морских испарений (возможно, это была белая пыль, сеющаяся из облаков). Течение делалось все стремительнее. Мы уже не могли разговаривать друг с другом – наши слова заглушал ветер, шум волн и треск сталкивающихся льдин.

Предоставленный самому себе, я обратился мыслями к прошлому. Мне вспомнилась зима в окрестностях Льежа. Я сопровождал тогда Карла Смелого, герцога Бургундского, который вместе с Людовиком, королем Франции, пытался взять Льеж, чтобы проучить строптивых горожан. Льежцы отказывались подчиняться и королю, и герцогу, и епископу. Они считали себя достаточно сильными, чтобы противостоять и церковной, и светской власти. Разубедить их в этом было непросто. Город был хорошо укреплен, и осада затянулась на несколько месяцев. Во время осады льежцы не раз совершали вылазки, одна из которых чуть было не закончилась гибелью обоих сеньоров. По счастью, в темноте нападающие приняли палатку герцога Алансонского за палатку короля и стали тыкать в нее пиками. Благодаря этой задержке, люди короля успели вооружиться. Город был взят в ноябре. К тому времени вся земля уже была покрыта снегом, и льежцы страдали от холода, не имея возможности пополнить запасы дров.

7. «Мороз творил невероятные вещи». – Филипп де Коммин. Мемуары. II,14.

Герцог решил примерно наказать горожан. Для этого он велел привести всех, кто остался в городе, на главную площадь. После этого по жребию одним отрубали руку, другим ногу, а иным – голову. Отрубленную часть тела привязывали к спине наказанного и отпускали его домой с условием, что он никогда больше не выступит против герцога. С площади уходили сначала безрукие, потом безногие, а затем уже безголовые. К вечеру площадь опустела, и герцог со своими людьми выехал из города, приказав поджечь его с четырех сторон. Всю ночь мы слышали шум обваливающихся домов. На расстоянии четырех лье эти звуки слышались так явственно, как будто мы находились в самом городе. Герцог был уверен, что причиной этого был ветер, но мне казалось, что причина заключается в нашем местоположении у реки. К сожалению, мы не смогли проверить наши предположения: как только мы отошли от реки на расстояние двух лье, ветер утих.

Наш путь пролегал через Франшимон. В этой местности много деревень и лесов, но нет ни одного города. Жители добывает средства к существованию кузнечным ремеслом. Поэтому герцог приказал разрушить все кузницы, встретившиеся на дороге. Людей преследовали в долинах и на горах, по густым лесам. Многих убили или взяли в плен. Остальные замерзли. Декабрь в том году был чрезвычайно холодным. Мороз творил невероятные вещи. Я видел лошадь с отмороженной ногой и дворянина с отмороженными ушами. У одного пажа отвалилось три пальца на правой руке. Другой, вставая после отдыха, оставил на снегу часть щеки. Видел я и замерзшую женщину с новорожденным младенцем, и другую замерзшую женщину, без младенца и без руки; позднее я видел окоченевшую собаку с женской рукой в зубах. В течение трех дней вино, которое в войске герцога раздавали всем желающим, приходилось рубить топором, ибо оно замерзало. Куски этого льда люди уносили в шапках, рукавицах или корзинках, как им было угодно.

Я мог бы рассказать и о других удивительных вещах, но все они кажутся весьма обыкновенными по сравнению с теми, которые мне довелось увидеть во время нашего плавания. Я продолжаю рассказ, прерванный по прихоти моей памяти. Из всех душевных способностей, память – самая своевольная. Об этом говорит Августин. С ним согласны Фома, Гийом и другие.

8. «Я избороздил в долгих плаваниях библиотеки и океаны; я сам, собственной персоной, имел дело с китами». – Герман Мелвилл. Моби Дик. 32.

Я уже говорил, что граф плыл, держась за хвост белой лошади. Откуда взялась эта лошадь, я сказать не могу, потому что в нашей армии белых лошадей не было. Лошадь такой окраски слишком заметна и может выдать неприятелю местоположение ее владельца. За это я ручаюсь, поскольку граф Шароле прежде любил белых лошадей, но несколько случаев, в которых он подвергался смертельной опасности, убедили его, что на войне лучше пользоваться лошадьми темной масти.

Лошадь, за которую держался граф, вскоре утонула. Я подумал, что графу пригодится одна из фашин, которые поддерживали меня на плаву, и стал их разъединять, чтобы отдать одну графу. Но в то время, как я разъединял фашины, я с удивлением заметил, что положение графа ничуть не ухудшилось: голова его по-прежнему поднималась высоко над водой, дыхание было ровным, он плыл легко и непринужденно – с той грацией, с какой обычно сидел в седле. Удивление мое было так велико, что я выпустил из рук фашину, и она увлекла за собой две остальные. Вследствие этой неосторожности, я остался на воде без поддержки. Меня охватил страх, потому что плавал я очень плохо. Я набрал в грудь побольше воздуха и стал мысленно читать Pater noster. Прочитав молитву три раза, я не выдержал и вдохнул. Каково же было мое изумление, когда я почувствовал, что вместо воды, в меня вливается воздух! Оказалось, что я не погрузился в глубину и на дюйм, – мое тело, как и тело графа, несла неведомая сила.

Мы продолжали наше плавание, вполне уверившись в своей безопасности. Теперь мы могли с интересом наблюдать за животными и птицами, которые сновали вокруг, не причиняя нам, однако, никакого вреда. Мы видели пингвинов, аистов, зимородков. Однажды мы увидели белого кита и заспорили о том, какой он породы. Граф держался того мнения, что это humpback, то есть горбач; он указывал на игривое поведение кита, на брызги и пену, окружавшие его со всех сторон. Я же считал, что перед нами – великолепный образец finback’а, или остроспинного кита. Поведение кита, по моему мнению, нисколько не свидетельствовало о его игривости, а напротив, указывало на его склонность к отшельничеству. Киты этой породы любят уединение и равно избегают как охотников, так и морских путешественников. Брызги и пена, окружавшие его громадное тело, были, как я считал, следствием маленьких водоворотов, образующихся при столкновении противоположно направленных потоков воды, возбуждаемых движением его хвоста и плавников. Что касается белого цвета, то мы сошлись на том, что эта редкая окраска – следствие мимикрии, поскольку птицы и животные, которых мы видели до сих пор, все были белого цвета.

Я спросил у графа, что он думает о конечной цели нашего путешествия. На это граф ответил, что нам следует запастись терпением, поскольку путешествие будет долгим. О конечной же цели нашего путешествия он не сказал ничего определенного, предпочитая дожидаться, когда она выяснится сама собой. По этому случаю он рассказал мне несколько историй, из которых я увидел, как важно сохранять спокойствие и не вмешиваться в предустановленный ход событий. Я перескажу ту из них, которая кажется мне наиболее поучительной.

9. «Он совершил страшный поступок». – Филипп де Коммин. Мемуары. IV, 1.

Поблизости от владений графа Шароле находилась область Гельдерн. Эта область принадлежала герцогу Арнольду, состоявшему с графом в дружеских отношениях. У герцога Арнольда был сын по имени Адольф, женатый на сестре монсеньора Пьера де Бурбона, зятя Людовика XI. Этот монсиньор живет и ныне. Свадьба состоялась в Брюгге, в доме графа Шароле, и по этой причине молодой герцог пользовался благосклонностью графа.

Герцог Адольф был юноша прекрасной наружности. Единственным его недостатком была нетерпеливость, мешавшая ему и на брачном ложе, и на войне, не говоря уже о карточных играх. Эта нетерпеливость и заставила его совершить страшный поступок. Как-то раз, проиграв изрядную сумму, молодой герцог схватил своего отца, когда тот собирался идти спать, выволок его на двор и провел босиком по снегу пять немецких лье, после чего заключил в подвал башни и держал там много лет.

Из-за этого жестокого поступка вспыхнула война между герцогом Клевским, кузеном плененного герцога, и молодым герцогом Адольфом. Причиной же всех этих событий, как я уже сказал, была нетерпеливость Адольфа: он не мог дождаться, когда его отец отойдет от дел, передав ему управление Гельдерном, и решил приблизить этот час, подвергнув старика губительному воздействию темноты и холода. Однако его планам не суждено было сбыться. Граф Шароле захватил Гельдерн и освободил Арнольда. После этого отец вызвал сына на поединок. Молодой герцог, не решаясь принять вызов, бежал в Намюр, но был узнан, схвачен и заключен в башню, похожую на ту, в которой томился его отец. Он провел в заключении многие годы. Герцог Арнольд, умирая, оставил все наследство графу Шароле. Таким образом, Адольф сполна поплатился за свою нетерпеливость. Он лишился свободы и наследства, а спустя некоторое время и самой жизни.

Случилось это так: молодого герцога освободили гентцы. Они поставили его во главе своего войска и отправили в Турне, чтобы сжечь предместья. Кроме того, они хотели его женить на Марии, дочери графа Шароле, которая впоследствии стала герцогиней Австрийской. Войско, которым командовал герцог Адольф, было многочисленным, но ненадежным. Добравшись до Турне, люди герцога занялись грабежами, оставив его без всякой охраны. В это время мимо Турне проезжал рыцарь по имени Гийом де ла Марк. Он напал на герцога и злодейски убил его, не дав ему возможности защищаться.

«Этот пример, – сказал граф Шароле, – ясно показывает, что даже людям высокого рода не позволено безнаказанно вмешиваться в ход событий и пытаться изменить его в свою пользу». Мне нечего было ему возразить, и мы продолжали наше плавание, с интересом глядя по сторонам и больше думая о том, что нас окружало, чем о том, что ожидало нас впереди.

10. «Итак, нужно предположить существование магнита огромной силы, в зону притяжения которого мы вступили». – Жюль Верн. Ледяной сфинкс. II, 15.

По мере нашего продвижения к горизонту, море делалось прозрачнее и пустыннее. Изредка над нами еще пролетали зимородки и альбатросы. Но мы не видели ни чаек, ни буревестников, ни пингвинов. Даже сопровождавшие нас дельфины отстали, и только белые киты время от времени приветствовали нас шумными фонтанами. Вода под нами делалась все прозрачнее. В глубине проступали очертания белых кораллов, похожие на очертания заснеженных городов.

Граф Шароле сказал, что подводный пейзаж напоминает ему родное поместье, где он рос окруженный почетом, уважением и любовью. Все тогда представлялось ему в белом свете. И душа его, как он чувствовал, тоже была белой, наподобие тех лилий, которые несут в руках мальчики и девочки, отправляясь к первому причастию. Я был незнаком с этим обычаем, и граф описал мне его во всех подробностях. Я понял, что детство графа было безоблачным, или, вернее, белым и беззаботным, как облака. Мое детство было другим, и я не стал рассказывать о нем графу, тем более, что он не просил меня об этом.

Пейзажи, раскинувшиеся в глубине моря, делались с каждой милей все фантастичнее, и мы любовались ими, пока не заметили, что солнце поднимается над горизонтом уже не так высоко, как раньше. Это наблюдение вернуло наши мысли к тому странному положению, в котором мы очутились. Граф сказал, что мы приближаемся к Южному полюсу, где в это время года обычно воцаряется полярная ночь. Я поинтересовался, как скоро мы достигнем полюса. Для того, чтобы узнать это, ответил граф, необходимо проделать соответствующие вычисления. После недолгого молчания он сообщил мне, что при скорости шестьдесят миль в час (по мнению графа, именно такой была наша скорость) мы должны будем достигнуть полюса через два-три дня.

Я спросил его, что он думает о той силе, которая не только поддерживает нас на плаву, но и увлекает вперед. Какого происхождения эта сила и прекратит ли она свое действие, когда мы окажемся на полюсе, в точке, где сходятся все меридианы? Граф ответил, что сила эта, по-видимому, чисто физического происхождения и представляет собой действие огромного магнита, расположенного за Полярным кругом. В остальном же, сказал граф, все произойдет так, как будет угодно Богу.

Слушая эти рассуждения графа, я подумал, что Бургундия вследствие наводнения лишилась не только храброго сеньора, но и проницательного философа. И я попытался представить, как сложилась бы жизнь графа Шароле, если бы не это злосчастное наводнение. Увы, силы мои были на исходе, и моему взору представали картины одна темнее другой.

11. «Это был первый случай в его жизни, когда он испытал злосчастье и злую судьбу. Все другие его предприятия приносили ему или выгоду, или честь». – Филипп де Коммин. Мемуары. V, 1.

Одно из этих видений было таким. Мне представилось, что граф Шароле решил восстановить королевство Лотаря. Для этого он завоевал всю Лотарингию, а также область Во, которой владели швейцарцы. После этого он взял три или четыре крепости и двинулся на Грансон. Граф располагал большой армией. Артиллерия его было хорошей и мощной. Послы, приходившие к нему из всех краев света, поражались пышности его лагеря: при нем были все его лучшие драгоценности, много посуды и большое количество других украшений. Крепость Грансон сдалась через несколько дней осады, и граф приказал там всех перебить.

Швейцарцы, узнав об осаде, послали на помощь Грансону отряд в триста человек. Граф решил не дожидаться, когда этот отряд подойдет к лагерю, а отправился ему навстречу, что было, как выяснилось позднее, большой ошибкой. Граф послал сотню лучников охранять выход с гор; армия же еще оставалась в долине. Когда лучники столкнулись с противником, они решили повернуть назад и соединиться с главными силами, поскольку убедились, что им не удастся задержать швейцарцев. Пехотинцы же, направлявшиеся к ним, подумали, что они в панике отступают, и тоже бросились бежать. Мало-помалу вся армия изменила направление движения на противоположное и стала отступать к лагерю. Инерция массы народа была так велика, что люди графа не смогли задержаться в лагере и побежали дальше.

Швейцарцы без труда захватили лагерь и все, что там было. Граф потерял все свои драгоценности. Но из людей погибло только трое кавалеристов. Остальные бежали вместе с графом. Невероятно, как такая большая армия могла отступить перед отрядом в триста человек. Очевидно, что это не могло случиться без вмешательства сверхъестественных сил. Граф слишком долго пренебрегал знаками, которыми Бог выражал ему свое неудовольствие. Он решил, что удача будет сопутствовать ему во всем. Он забыл, что над удачей есть другой, более могущественный повелитель. И Бог напомнил ему об этом.

Потерпев поражение, граф впал в меланхолию, от которой его не могли вылечить лучшие врачи. Он отпустил бороду, начал пить, перестал разговаривать с людьми и на следующий год скончался от лихорадки. Таков был конец человека, наслаждавшегося богатством и могуществом в течение нескольких лет и утратившего то и другое за несколько часов.

Когда я рассказал графу об этом видении, он выслушал меня внимательно и сказал, что конец, который он предчувствует, будет несравненно лучше того, который описан мною. Я спросил его, каким же будет этот конец, но он только улыбнулся и показал мне рукой на горизонт, где клубился белый туман. Я долго всматривался в него, и мне показалось, что я различаю очертания горы, с которой низвергается водопад. Я подумал, что там, возможно, находится громадная воронка, вбирающая воду и сверху, и со всех сторон. Видение было таким ужасным, что у меня началось головокружение, и я потерял сознание.

12. «Мы мчимся прямо в обволакивающую мир белизну, перед нами разверзается бездна». – Эдгар По. Повесть о приключениях Артура Гордона Пима. 25.

(Эта последняя глава рукописи представляет собой чистую страницу.)