Иссуши ты мне глазницы, ясно солнышко...

Иссуши ты мне глазницы, ясно солнышко,
А тошнит меня уже икоркой красною,
И в груди торчат осиновые колышки.
Видно, зерна мне по миру не разбрасывать.
Видно храмов мне не ставить Богородице,
Коли рублики дадут купцы окрестные.
Им замаливать грехи, а мне – неволиться.
Все изменится потом. А нынче – бесится.
Видно, нечего мне сеять. Время зрелости.
Кто – с дарами. Ну, а кто – с пустыми тарами.
Кто с товарами, тому – двойные челюсти.
А кто – по миру, те даже и не парами.

Оглуши меня ты, пропасть бора темного,
В тишине твоей – да скрипами, да вдохами.
Да оглохну я с заблудшими коровами,
Где тропиночки не биты скоморохами.
Ты проткни мне уши иглами сосновыми,
Да не слышу государевых побасенок:
Что теперь у нас считается основами,
А что попусту (не жалко вылить) квасится.
Мне далёко до спасительного берега,
Не согреться мне лучиною затепленной.
А сыграй-ка ты, кузнечик, ту истерику,
Чтобы хоть не до разрыва, то до трепета.

Чтой-то душу рвет мне в клочья полнолуние.
Или грилем кровянистым все заляпано?
Иль опять на Русь вернулись дни разгульные –
Косоглазые, скуластые, мордатые?
А и взяли-то меня под белы рученьки.
А и паволокой ноги обернули мне,
Чтобы по небу вовек я не соскучился,
Чтобы крыльями не хлопал в тупоумии.
Чтобы матери родной я плюнул под ноги
За крикливую заботу да затрещины.
Какова же эта сила! Эти вороны,
Если гнезда их по спальням поразвешены!

Обруби ты, плуг железный, руки-ноги мне,
Расстриги меня, владыко красно солнышко,
Чтобы знал я, где воистину убогие,
Чтобы вспомнил я былины все до донышка.
Пролежу я тридцать три бедовых годика,
Да и будет время мне подумать, грешному,
Как ценили на Руси одних юродивых,
А дороги всё – ни конному, ни пешему.