***

Сухая, выветренная степь, ощетинившаяся мириадами диких колючек. Раскаленный воздух, пышущий жаром, подобно невидимой занавеси колеблющийся над измученной палящим солнцем землей. Жарко, очень жарко, безумно жарко. Ни одно живое существо не смеет выбраться из спасительной тени. Все сущее будто замерло, растаяв, рестекшись по степи.

Вдали, в мутном, мерно покачивающемся мареве, едва различима крохотная жалкая фигурка. Она медленно плывет, будто не торопясь, размеренно и убежденно к далекой невидимой цели. Несколько марчных коршунов вяло кружат над фигурой, ожидая своего часа - часа кровавого пира. Время будто бы приостановилось и теперь колышется синхронно с раскаленным воздухом, морем растекается, медленно, едва заметно продвигаясь вперед.

Мы спустились ниже, и жалкая фигурка оказалась нищим одиноким странником в лохмотьях, глубоким стариком с реками серебра в волосах и бороде. Вековая мудрость застыла в складках морщин, испещрявших его лицо, а глаза помутились и потеряли блеск от всего того и страха и зла, которые им довелось увидеть.

Странник с трудом передвигал ноги, его ступни загрубели и не ощущали жара и уколов растений, руки мучительно тяжело опирались на причудливо изогнутую палку. Отбери у старика эту клюку - и он рухнул бы в пыль степи и, верно, не поднялся бы уже никогда. Но сердце его билось под изношеным тряпьем, колотилось неумолимо в груди, гнало его к недостижимой цели, будто он в свой предсмертный час вспомнил что-то, что забыл сделать за свою долгую жизнь и шел теперь к этому призрачному, невероятному...

Старик тот давным-давно дал себе обет молчания и свято хранил его, но могли ли мы знать о том?

Нас неумолимо тянуло на землю, к этому воплощению мудрости. Неведомая сила убеждала нас отбросить сомнения и страхи и задать наконец свой мучительный вопрос, приоткрыть завесу тайны, избавиться от терзаний, мучивших нас уже долгое время...

И мы не стали противиться. Ноги наши коснулись раскаленной земли, увитой терновником, и мы почувствовали ужасную, нестерпимую боль - но, стиснув зубы, терпели.

Мы шли, рука об руку, навстречу старику, усталые крылья шелестели по степной пыли за нашими плечами.

Странник услышал тихие шаги босых ног и поднял свои тусклые, мудрые глаза, устремил их прямо на нас, и мы пали пред ним на колени. Из груди вырвался надрывный, будто целую вечность сдерживаемый крик, подобно дикому зверю, выпущенному из клетки.

"О, странник, хранитель мудрости степи и степного неба, столетие попиравший ступнями бренную землю, ты, чьи всевидящие глаза изведали все сущее и чье сердце постигло все неосязвемое! Ответь на мучительный вопрос, терзающий наши сердца!

Зачем? Скажи, для чего страданья? Зачем сгораем мы в пламени чувства, зачем мучаемся робостью, зачем побеждаем сами себя в признаньи, зачем отдаем друг другу всего себя, зачем дана нам мучительная вера в вечную любовь, если это все не навсегда? Зачем, если вечного пыланья чувства нет и быть не может, если рано или поздно огонь погаснет и страсть притупится, если в сердце закрадутся сомнения, если таков закон жизни? Зачем, ответь? Ответь только, и все наши мучения будут прекращены в один миг..."

Мы стояли на коленях, прострав руки к старику, и говорили, говорили... По щекам заструились слезы, колени сгорали от боли...Веки смыкались в пылу и голос срывался на страстный шопот...

Старнник молча стоял, облокотясь всем телом на крючковатую палку, и улыбался мудрой старческой улыбкой. Он взял наши руки и соединил их. Затем развернулся и пошел прочь, нырнув в жаркую мглу.

Через минуту он скрылся из виду.