Греки и римляне. - Плутарх

1. «Солнце уже село, и беглецы обрели было надежду на близкое спасение, но тут же ее утратили: перед ними оказалась протекавшая около города река, бурная и грозная, недоступная для переправы». Пирр. 2.

Слуги твои послушны. Одеяния твои роскошны. Блюда, которые подают к твоему столу, изысканны. Кони, которых впрягают в твою коляску, прекрасны. Холмы, которые ты видишь из окон своих покоев, чудесны. Виноградники, покрывающие эти холмы, обширны. Чужеземные послы с тобой почтительны. Родители с тобой ласковы. Настоящее твое светло. Будущее ослепительно. Но вот наступает ночь, и ты слышишь крики, звон мечей, видишь кровавые отблески на стенах. Слуга выводит тебя через потайную дверь. Ты слышишь голос Ангела, голос Андроклида и другие голоса. Но среди этих встревоженных голосов нет голоса твоего отца. И ты понимаешь, что отец мертв, – так же, как и мать. Ты закрываешь глаза, а когда открываешь их, видишь ночь, полную звезд. Издалека доносится стук копыт. Это скачет та, что ищет тебя. Андроклид и Ангел передают тебя Гиппию и Неандру. Ты прощаешься с ними молча. Ты знаешь: им не удастся ничего изменить. Но они исполнят свой долг. Звезды льют на них свой холодный свет. Мечи и шлемы блестят. Долго еще ты различаешь в темноте этот блеск, думая о том, что ждет тебя впереди. В это время года реки выходят из берегов. Их мутные воды заливают низины. А там, где их стесняют горы, они ревут, словно гекатонхейры, отламывающие куски скал. Тебе не увидеть улиц Мегары, не переправиться через бурный поток. Что ж, в эту звездную ночь каждый должен исполнить свой долг: Андроклид, Ангел, Гиппий, Неандр и ты. И эти люди, что жгут костер за рекой. Их долг – вслушиваться в крики на другом берегу и знаками показывать, что все напрасно, что шум реки слишком силен, что ветер разрывает слова на лету, что их лодки давно уже вытащены на берег, и никто не осмелится войти в воды, где притаилась смерть. Ты молчишь. Назначенное должно свершиться. Гиппий и Неандр поднимают тебя на плечи. Они тоже молчат. Твое лицо обращено к небу. Как холодны эти звезды. Как холодна бурлящая вода. Как далеки оба берега. Как далеки от тебя оба спутника, которых уносит течение. Как далек от тебя родной дом. Как далеки холмы, виноградники. И как близка та, что поджидает тебя там, в глубине.


2. «Земля, в которой истлели мертвые тела, стала после зимних дождей такой тучной от наполнившего ее на большую глубину перегноя, что принесла в конце лета небывало обильные плоды». Гай Марий. 21.

В чаще лесов, там, где полюс совпадает с зенитом, стояли наши жилища. День там равнялся ночи. Леса были полны дичи, а ручьи – прохладной воды. Но однажды нас охватило желание. Оно было странным и непреодолимым. Оно заставило нас покинуть наши дома. Вместе с нашими женами и детьми мы устремились на запад. Мы шли многие годы. Мы достигли берегов Внешнего моря. Среди нас не было мореплавателей. Мы не умели строить корабли. Поэтому мы пошли вдоль Лигурийского побережья, приближаясь к территории римлян. И римляне встретили нас на широкой равнине. Устрашенные нашим видом и нашим числом, они не вступили в бой, а укрылись в лагере, за частоколом. Смеясь, мы прошли мимо них. Солдаты, говорили мы им, не хотите ли передать что-нибудь своим женам? Наш обоз тянулся мимо их лагеря восемь дней. Начальник римлян, Гай Марий, стоял на валу и смотрел на нас. Он был мрачен, как зимнее небо. Мы пели песни и били мечами о наши щиты. Так, с шумом и криками, мы достигли Секстиевых Вод. Здесь мы остановились, но не потому, что ослабло наше желание, а потому что нужно были решить, куда идти дальше. Римляне всю дорогу следовали за нами. Они разбили лагерь на высоком холме. Мы не заняли этот холм, потому что знали, что там нет воды. Римляне страдали от жажды, а мы купались в горячих источниках, предавались неге, восхищаясь красотой окружающих гор и лугов. Этой негой мы усыпили наше желание. Пусть ненадолго, но оно уснуло. И этим немедленно воспользовался противник. Римские пехотинцы выстроились перед лагерем, а их конница спустилась вниз, на равнину. Наши души были смущены прекрасными грезами, и мы, не успев принять боевой порядок, с криками бросились на них, ударяя копьями о щиты. Когда мы приблизились, их конница обратилась в бегство, и мы погнались за нею. Так мы попали в ловушку. Мы карабкались по склонам холма и натыкались на копья римлян. Они поражали нас своими мечами, а тех, кто еще стоял на ногах, сталкивали вниз щитами. Мы отступили. И в это время сзади на нас напали люди Клавдия Марцелла. Ночью они обошли нас с тыла и укрылись в засаде, на лесистых склонах, прямо над нашими головами. Теснимые с двух сторон, мы обратились в бегство. Римляне перебили нас всех – мужчин, женщин, детей. Они захватили наши палатки, повозки, деньги. Гай Марий отобрал из добычи самое лучшее для своего триумфа, а остальное велел принести в жертву. Зимой над местом сражения прошли дожди, и земля, в которой истлели наши тела, принесла жителям окрестных городов невиданный урожай. После больших сражений, говорят старые люди, всегда идут проливные дожди. Возможно, какое-то божество очищает таким способом землю. А может быть, гниющие трупы выделяют тяжелые испарения, и воздух над ними сгущается до такой степени, что малейшая причина легко вызывает дождь.


3. «И тогда он послал Анния с солдатами, приказав им поскорее принести голову Антония». Гай Марий. 44.

Что можно сделать с тысячью всадников? Ничего. Но мне этой тысячи хватило, чтобы завоевать Рим. Конечно, римлянам плохую услугу оказал Октавий. Я сразу понял этого человека. Чего можно ждать от того, кто на первое место во всех делах ставит законность? Ничего хорошего. К тому же он доверял гадалкам. Доверять можно только себе. Когда мои люди вошли в город, они стащили Октавия с трибуны и закололи. Угадайте, что нашли у него за пазухой? Гороскоп! Само собой, там было сказано, что он одержит победу. Верить можно только себе. Нельзя верить Цинне. Ему нравится играть в милосердие. А милосердие – пустая вещь. Если ты милосерден, тебя не изберут консулом пять раз подряд. Этого может добиться лишь тот, кто без колебаний наполнит город резней. И не смягчится даже тогда, когда ему принесут на блюдах головы его врагов. Головы врагов на десерт – этого не может позволить себе милосердный. Даже если у него крепкий желудок. Не желудок, но сердце не позволит ему этого сделать. Поэтому в этой жизни лучше иметь крепкий желудок и совсем не иметь сердца. Вот тогда тебя выберут консулом семь раз подряд. Они придут к избирательным урнам, перешагивая через трупы родственников и друзей. Тебе не нужно будет ничего обещать – они и так будут знать, что имеют все, что им полагается, и даже сверх этого. На время выборов придется остановить резню. Но потом ее можно будет начать заново. Ведь Сулла еще далеко. И кто знает, удастся ли ему победить Митридата. На его месте ты давно бы уже вернулся с победой. Тебе всегда удается то, что не удается другим. А если ему повезет, не беда. В твоем распоряжении все вино Рима. Ты сможешь усыплять им свою бессонницу, а боли в боку ты будешь усыплять беседой с философами. В Риме их предостаточно. Можно выписать еще десяток из Греции. А если тебе станет хуже, ты сможешь вообразить, что ведешь войну с Митридатом. Не об этом ли ты мечтал в тот день, когда народ решил возвратить Метелла? Ты мечтал войти в покои Митридата – войти одному, без охраны, – и сказать: «Либо собери больше сил, либо молчи и делай, что я прикажу». Прекрасные, величественные слова! Ты придумал их еще в юности. Они согревали тебе сердце. Сколько в них непоколебимой твердости и огня! Жаль, что тебе не довелось встретиться с Митридатом. Он не услышал этих слов. И ты повторяешь их снова и снова, произносишь их громче и громче. И потрясаешь мечом. И разыгрываешь торжественный вход и выход. Возможно, со стороны эти жесты выглядят нелепо. Я замечаю, что на некоторых лицах мелькает улыбка. Они ведь не знают, о чем я думаю, совершая эти странные, по их мнению, телодвижения. Когда придет мой черед, я буду готов. Я буду полон вина и философских сентенций. Ни капли раскаяния. Ни капли сожаления. Я буду полон вина и воспоминаний. Тому, кто избирался консулом семь раз подряд, есть, что вспомнить. Я предамся воспоминаниям, и когда Сулла войдет в город, он не найдет меня. Он будет искать меня повсюду, но найдет лишь воспоминание обо мне. Ему придет на ум пословица: «Логово льва страшит людей и в его отсутствие». И он устрашится; великолепный Сулла устрашится, и причиной его страха будет мой голос. Днем и ночью, под крышей и на площади, он будет слышать: «Либо собери больше сил, либо молчи и делай, что я прикажу!» Голос – это все, что остается от человека. Не памятники, не триумфы, – один только голос, твердый голос. И очень важно придумать слова заранее. Мне это удалось.


4. «Филопемен стал направлять их любовь к украшениям от предметов ненужных на предметы полезные и похвальные». Филопемен. 9.

Он заставил вас позолотить панцири, посеребрить щиты. Он заставил ваших жен и подруг выкрасить ваши шлемы. В полном вооружении, с перьями на голове вы гарцевали на площадях и ристалищах. Вы были благодарны ему за этот праздник. И когда он приехал к вам из Аргоса, больной лихорадкой, но со сверкающими глазами, вы без колебаний надели свои хитоны и сели на лошадей. Но вы были слишком молоды. А он был уже очень стар. Он не мог предусмотреть внезапной атаки сторожевого отряда. И хотя главные силы врага разбиты, вы отступаете по холмам и болотам. Вы отступаете, потому что так приказал он. Он хочет сберечь ваши жизни. Он хочет сберечь ваши позолоченные панцири, ваше оперенные шлемы. И потому он останавливается и пропускает вас мимо. Вы скачете дальше. Ваши лошади тяжело дышат. А он спокоен. Он знает свой долг. И вот вы уже далеко; рядом с ним никого нет. Враги оттесняют его к крутому обрыву. Его раненый конь оступается; он падает. Его тяжелый шлем ударяется о камень, высекая искры. Он теряет сознание, но он еще жив. И потому его связывают и, с издевательствами и бранью, везут в город – тот самый город, который он обещал вам в награду, по улицам которого вы должны были проехать на своих прекрасных конях, в позолоченных панцирях и с посеребренными щитами. Его допрашивают. Он молчит. Его сажают в подземелье. Дверь запирают на замок и приваливают к ней огромный камень. Он страшен им – даже связанный и спрятанный под землей. А вы, испуганные и смущенные, собираетесь в поле и говорите о своем чудесном спасении. Вы говорите о нем все жарче и жарче. Это спасение представляется вам бесчестным. Еще бы! Оно куплено дорогой ценой. И вы оглашаете воздух криками. Вы сбрасываете с плеч хитоны, срываете с головы шлемы и клянетесь не надевать их до тех пор, пока не освободите того, кто научил вас любить горячих лошадей и сверкающее вооружение. И вы возвращаетесь – через холмы и болота. Вы врываетесь в город и рассеиваете врагов. Вы отваливаете огромный камень и спускаетесь в подземелье. Вы торжествуете. Но ваши приветственные крики остаются без ответа – он мертв. Вы пришли слишком поздно. Объятые горем, вы сжигаете тело, собираете пепел в урну и молча двигаетесь в обратный путь. У стен родного города вы останавливаетесь и ждете, когда закончатся приготовления к церемонии. Наконец все готово. Шествие начинается. Впереди идут дети в венках; за ними – пленники в оковах. Далее идут знатные горожане, и среди них – сын ахейского стратега Полибий с урной в руках. Золотая урна покрыта лентами и венками. За Полибием идут пехотинцы. Вы замыкаете шествие – в полном вооружении, в разноцветных хитонах, с перьями на голове. Вы храните суровый вид. Но вам нравятся ваши сверкающие панцири, посеребренные щиты, длинные перья. К тому же, вы исполнили долг. О наивная молодость! Знайте же, что если бы он мог в этот день говорить, он сказал бы, что не достоин этих почестей. Когда-то при нем хвалили одного человека, считавшегося искусным стратегом. Он выслушал похвалу и сказал: «Да разве стоит говорить о том, кто живым был взят в плен неприятелем?» Без сомнения, если бы он мог говорить, он сказал бы то же самое о себе.
 

5. «Тут можно было наблюдать явление, которое часто приводят как пример огромной силы человеческого голоса: вороны, пролетавшие над толпой, упали на ристалище». Тит. 10.

Они сидели на ристалище и смотрели на гимнастические состязания, когда зазвучала труба, вышел глашатай и объявил, что с этого дня их города получают свободу. Большинство не расслышало, о чем говорил глашатай. Они вскакивали с мест, переспрашивали друг друга, требовали повторить. И тогда снова зазвучала труба, и в наступившей тишине глашатай повторил, что их города получают право жить по законам отцов, что они освобождаются от постоя войск и податей. Театр встал. Никому уже не было дела до состязаний. Радостный крик пронесся над ристалищем. Он был так силен, что вороны, пролетавшие над толпой, камнем упали вниз. Это было удивительное явление. Однако старики припомнили, что такое действие человеческого голоса наблюдалось и в прошлом. Ученые тут же взялись за объяснение этого странного феномена. Они объясняли его по-разному. Некоторые говорили, что сильный звук разрывает воздух, и птицы проваливаются в образовавшуюся пустоту. Другие говорили, что птиц убивает сотрясение воздуха, которое настигает их, словно удар стрелы. Третьи утверждали, что причина этого явления – в воздушных вихрях, которые захватывают птиц и швыряют их на землю. Четвертые считали, что громкий звук для птиц подобен слепящему свету; птицы слепнут и не могут различить, где верх и где низ. Пятые полагали, что от громкого звука воздух нагревается, и птицы поджариваются на лету. В подтверждение своего мнения они приводили случаи, когда птицы падали с неба уже ощипанные и готовые к употреблению. То же наблюдалось с рыбами и лягушками. А однажды, как сообщает Гиерокл, с неба на пиршественный стол упал жареный бык. (Это мнение представляется наиболее недостоверным, и все упомянутые факты нуждаются в тщательной проверке.) Шестые говорили, что громкие крики сгущают воздух, и птицы разбиваются о него, словно о стену. Седьмые считали все эти утверждения выдумками и объясняли падение птиц изумлением, которое охватывает их, когда они слышат столько человеческих голосов, слитых воедино. Восьмые отрицали сам факт падения птиц, считая его невозможным. Правдоподобное объяснение предлагали девятые, напоминая о смерчах, которые поднимают с земли волов, повозки и тяжелые колесницы; восходящие смерчи, по их мнению, должны уравновешиваться нисходящими потоками воздуха, или воронками, которые засасывают птиц; этим же они объясняли и звездные ливни (отметим, что девятые во всем сходятся с третьими, и различить их можно только по названию). Десятые считали все эти споры бесплодными, ввиду того, что смысл выражений «птица», «падение», «воздух», «объяснение» и т. п. определен недостаточно хорошо. Их называли «лингвоскептиками» и не допускали ни в школы, ни в академии. Наконец, одиннадцатые признавали, что эти споры имеют смысл, но считали их вредными и требовали запретить их на том основании, что они отвлекают граждан от обсуждения более важных вопросов. Были еще и двенадцатые, которые возражали одиннадцатым. Они говорили, что свобода философских дискуссий – это налог, который вынуждены платить те, кто отстаивает политические свободы. Что же касается Тита, даровавшего грекам все важнейшие свободы – и философские, и политические, то он, постарев, отошел от дел, но не перестал жаждать славы. Он постоянно искал случая совершить что-нибудь удивительное – столь же удивительное, как и то решение об освобождении городов, которое привело к внезапной гибели птиц над ристалищем. Судьба, однако, решила, что его жажда славы чрезмерна, поэтому он закончил свои дни в одиночестве, – некоторыми осмеиваемый, большинством же забытый.


6. «У Тита был брат Луций Фламинин, во всех отношениях не похожий на брата, особенно же – своим постыдным пристрастием к удовольствиям и полным презрением к приличиям». Тит. 18.

Природное честолюбие Тита находило себе выход в войнах. Удача сопутствовала ему в сражениях, и он пользовался уважением не только греков, но и своих сограждан. В старости он сохранил свою жажду славы, но не мог уже насытить ее достойным способом, и потому выбрал недостойный. Он узнал, что Ганнибал после долгих странствий нашел пристанище в Вифинии, при дворе Прусия. Высшие должностные лица в Риме давно уже знали об этом, но ничего не предпринимали, справедливо полагая, что старый Ганнибал, покинутый удачей, не страшен. Тит добился, чтобы сенат послал его к Прусию по какому-то делу, и, прибыв в Вифинию, стал склонять царя к тому, чтобы он выдал ему Ганнибала. Прусий горячо просил за изгнанника, с которым он успел подружиться, но Тит был неумолим. Ганнибал, услышав о просьбе Тита, решил избавить своего друга от трудного выбора и покончил с собой. Когда это известие дошло до сената, многим поступок Тита показался отвратительным. Сенаторы перестали с ним здороваться, а когда он являлся в театр, то места рядом с ним пустовали. Огорченный Тит перестал показываться в обществе. Он увлекся верховой ездой и охотой. Однажды он гнался за зайцем, и веткой ему рассекло щеку и выбило правый глаз. Поднимаясь с земли, он оступился и свалился в овраг. Там его нашли спустя три дня. К тому времени он потерял и последний глаз. Ослепший, немощный, он лежал в одиночестве в своем доме и вспоминал минувшее. Перед смертью он сказал, что, если обозреть всю жизнь в целом, то ничто в ней не может считаться ни великим, ни малым, а превратностям судьбы приходит конец лишь со смертью. Тит скончался, как раненый заяц – в темноте и одиночестве. Его имущество перешло по наследству к его брату Луцию, который быстро спустил все на скачках. Говорят, что у этого Луция был любовник-мальчишка. Однажды на пиру этот мальчик сказал: «Я так тебя люблю, что пропустил гладиаторские игры, хотя ни разу еще не видел, как убивают человека». Луций, желая доставить ему удовольствие, подозвал слугу и обезглавил его мечом. Об этом сообщают по-разному. Но то, что слуга действительно был обезглавлен, не отрицает никто.


7. «Находясь в безвыходном положении, он был вынужден отправиться в Лидию, явился прямо во дворец Кира и велел доложить ему, что пришел наварх Калликратид, который хочет с ним поговорить. "Сейчас Киру некогда, чужестранец: он пьет вино", – ответил ему один из привратников». Лисандр. 6.

Меня послали командовать флотом. Я приехал без денег. Мой предшественник посоветовал мне попросить их у чужого царя или силою взять с захваченных городов. Но мне казалось постыдным и то, и другое. Городам и без того приходилось туго. А просить взаймы у чужого царя – на это я долго не мог решиться. Но моряки требовали от меня денег. Им нужно было на что-то покупать хлеб, вино, женщин. И тогда я пошел к варварам, у которых, кроме золота, нет ничего ценного. Они заставили меня ждать у дверей. Они сказали мне, что царь пьет вино. Я ждал до вечера. А на следующий день пришел снова. Но они снова не пустили меня к царю. На этот раз мне сказали, что царь занимается рисованием. «А не занимается ли ваш царь также вышивкой или танцами?» – спросил я у них. Они засмеялись и вытолкали меня за дверь. Я не мог вернуться к матросам без денег. И я уехал на родину, в свой родной город. Я не хотел больше заниматься политикой. Стоит ли служить людям, которые допускают, чтобы варвары кичились своим богатством, и вынуждают своих военачальников обращаться к чужеземцам за помощью? Я удалился от дел. Постепенно мое имя забыли. Я умер в своем доме, на той самой кровати, на которой меня родила мать. Сказать по правде, я жалею только об одном: я так и не узнал, действительно ли Кир в тот день рисовал или его слуги надо мной подшутили?


8. «Он надеялся, что царская власть, присуждаемая таким образом, не достанется никому, кроме него». Лисандр. 25.

Подчиняясь царю, он затаит в душе обиду и возненавидит и его, и весь государственный строй. Когда придет время, он попробует убедить спартанцев с помощью речи, написанной для него Клеоном. Но красноречие Клеона окажется бессильным, и тогда он поймет, что нужны средства более действенные. Он решится прибегнуть к обману. Он попытается подкупить Пифию и додонских жриц, но и там, и тут потерпит неудачу. Когда же он обратится к ливийским прорицателям, то встретит еще более суровый прием. О его замысле станет известно в Спарте, но спартанцы, проявляя легкомысленное великодушие, оправдают его. Убедившись, что подкупить жрецов и прорицателей не удастся, он разработает тонкий план. Он вспомнит о женщине из Понта, которая утверждала, что беременна от Аполлона. Он узнает, что многие знатные люди поверили ей и приняли участие в воспитании ее сына. Он возьмет эту историю за основу и, подобно искусному ткачу, покроет ее сложным узором. Он будет содействовать укреплению веры в божественное происхождение ребенка, названного Силеном и достигшего к тому времени семнадцати лет. Он будет распространять в Спарте рассказ, слышанный им когда-то в Дельфах, о тайных записях, хранимых жрецами (право прочесть эти записи получит лишь тот, кто предъявит неопровержимые документы, удостоверяющие его родство с Аполлоном). Он заставит многих знатных людей, принимавших участие в воспитании Силена, засвидетельствовать его божественное происхождение. После этого он сговорится с юношей о том, чтобы тот, получив тайные записи дельфийских жрецов, незаметно прибавил к ним еще одну – о преимуществах выборной власти – и прочел ее перед народом. Он решит, что этого будет достаточно, чтобы спартанцы лишили агиадов и эврипонтидов права наследования и выбрали царем его (происходя из рода Гераклидов, он, однако, по существующим установлениям, не имел права занимать царский трон и вынужден был добывать славу и почести на поле боя). Этот хитроумный план будет какое-то время осуществляться так, как он его задумал. Дельфийские жрецы поверят в божественное происхождение Силена и передадут ему тайные записи для публичного оглашения. Зачитывая их перед народом, Силен прибавит и кое-что от себя. Он скажет, что царей следует выбирать – так же, как выбирают невест и военачальников. Но, сказав то, что ему было поручено, он этим не ограничится. Он добавит, что оракул рекомендует спартанцам выбрать царем того, кто приходится родственником Аполлону. Вот тогда он поймет, что замысел провалился. Но будет поздно. Спартанцы выберут царем Силена. Сокрушенный тем, что нашелся человек хитрее его, он уедет в Африку и через год умрет от разлития желчи. Перед смертью он вспомнит оракул, который был дан ему в молодости: «Бойся Гоплита, шумящего грозно, а также змеи, что землей рождена и разит тебя с тыла». И внезапно ему станет ясно, что имел в виду оракул: под Гоплитом следовало понимать поток черной желчи, а под змеей – Силена. У него еще будет время сочинить двустишие: «С дротом идя на волков, берегись областей пограничных и орхалидских высот, где лиса в засаде таится». Он умрет примиренный с богами и людьми, оставив после себя рассуждение о государственном строе. Это рассуждение найдет Агесилай и будет им так восхищен, что решит его немедленно опубликовать. Но Лакратид, человек разумный, который тогда будет исполнять должность эфора, остановит его. Агесилай поддастся на уговоры, но, испытывая потребность сделать что-то в память о доблестном муже, приговорит к штрафу тех юношей, которые откажутся взять в жены оставшихся после него дочерей-сирот, ссылаясь на их бедность. С тех пор в Спарте будет введено наказание не только за безбрачие, но и за поздний и недостойный брак. Это наказание будет налагаться на тех, кто посватается к девушкам из богатых семей, пренебрегая теми, кто происходит из семей хороших, но бедных. Рассуждение о царской власти будет опубликовано тогда, когда Спарта уже потеряет свое влияние. И многие будут считать, что если бы оно было опубликовано раньше, то ничего подобного бы не произошло.


9. «Женщины были похищены около восемнадцатого числа секстилия месяца, теперешнего августа, в день праздника Консуалий». Ромул. 15.

Мы отправимся на праздник, не подозревая ничего дурного. Мы возьмем с собой жен и дочерей. Мы будем с удовольствием наблюдать за спортивными состязаниями и театральными представлениями. Вместе со всеми мы будем приветствовать победителей и актеров. Мы будем танцевать с римскими женщинами. Мы будем пить вина, которые они нам поднесут. Опьянев, мы будем кричать «Талассио!» в знак нашего расположения к устроителю праздника. А он, в красном плаще, встанет с места и сделает приветственный жест рукой. По этому знаку римляне выхватят мечи и бросятся на нас. В ужасе мы закроем лицо руками. Мы будем молиться своим богам, но боги нас не услышат. Тогда мы побежим. И, к удивлению своему, заметим, что преследующие не делают никаких усилий, чтобы нас догнать. Это придаст нам мужества, и уже через час мы будем у себя дома. Только здесь мы вспомним о женах и дочерях. И преисполнимся гневом. Нам станет понятен замысел римлян. И мы пошлем к ним послов с требованием вернуть похищенных жен и дочерей. Вместо этого они предложат нам заключить союз и скрепить его жертвоприношениями, после чего, по их мнению, следует устроить фейерверки, а также новые игры и представления. Одни, без женщин, мы не сможем принять обдуманное решение. Наши сердца будут колебаться между яростью и страхом. И тогда ценинский царь решит отомстить за нас. Но ему это не удастся. Он падет от руки римского царя, войско его будет рассеяно, а город взят. Чтобы избежать такой участи, мы согласимся на предложения римлян, но потребуем от них выполнить некоторые условия. Мы потребуем, чтобы наши женщины не занимались в их домах никакими делами, кроме прядения и шитья. Мы потребуем также, чтобы с этой поры римские мужчины вносили новобрачных в дом на руках, – это будет служить им напоминанием о насилии, учиненном их отцами над нашими женами и дочерями. Мы потребуем также, чтобы волосы новобрачных обрезали острием маленького копья, – в знак того, что первые браки были совершены при громе оружия. Мы потребуем также компенсации за моральный ущерб. Эти требования наши послы изложат громко, отчетливо и с суровым видом. Пораженные их видом и речью, римляне согласятся со всеми нашими условиями. И тогда мы придем к ним в наших лучших одеждах. Мы скрепим договор своими подписями и примем участие в общем празднике по случаю заключения договора. Мы будем с удовольствием наблюдать за играми и театральными представлениями. Вместе со всеми мы будем приветствовать победителей и актеров. Мы будем танцевать с римлянками. Мы будем пить вина, которые они нам поднесут. Опьянев, мы будем кричать «Талассио!» в знак нашего расположения к устроителю праздника. А он, в красном плаще, встанет с места и сделает приветственный жест рукой. После этого мы попрощаемся со своими женами и дочерями и отправимся домой, обсуждая по дороге вино, римских женщин, игры и театральные представления. Но больше всего мы будем говорить о том, кто проявил высшую мудрость, силою породнив два народа, и чей красный плащ может быть истолкован как символ власти, основанной на любви. Войдя в свои дома, мы уляжемся на свои широкие постели, и наши сны будут такими же пестрыми и праздничными, как те события, свидетелями которых мы стали отчасти по своей, отчасти по его воле.


10. «Он исчез в июльские ноны, как называют их теперь, или в квинтильские, как называли их тогда». Ромул. 27.

Вы будете чтить его за то, что он основал ваш город, за то, что он разделил вас на патрициев и плебеев, патронов и клиентов, за то, что он дал вам законы и установил культ огня, за то, что он научил вас справлять триумфы. Вы будете чтить его за то, что он проявлял храбрость в сражениях и мудрость в суде, за то, что он не разорял взятые города, а превращал их в колонии, за то, что он носил красную тогу, за то, что у него был громкий и властный голос. И вы придете в смущение, когда неожиданно для вас он обнаружит свою гордыню и установит новую форму правления – монархию. Вы задумаете умертвить его. Для этого дела вы изберете храм Вулкана. Вы подумаете, что будет нетрудно напасть на него в храме, убить его, искрошить в куски его тело и незаметно вынести эти частицы под платьем. Но вы просчитаетесь. Как только в полумраке сверкнут ваши ножы, он исчезнет. Напрасно вы будете обыскивать каждый угол – вы не найдете его. Устрашенные, вы разойдетесь по домам и проведете бессонную ночь на своих широких ложах. А на утро один из самых знатных патрициев выйдет на форум и скажет, что встретил его по дороге. Он поклянется, что видел его – таким же красивым и высоким, как раньше. Он скажет, что его блестящее вооружение горело огнем, что ноги его не касались земли, что глаза его излучали ослепительный свет, а голос звучал как дюжина труб. Он скажет, что слышал слова: «По воле богов я основал этот город и вознесся на небо. Передай горожанам, что, если они будут мужественны и благоразумны, их ждет та же участь. Что же до тех, кто пытался убить меня, то их постигнет суровая кара. Некоторые из них заболеют чумой, некоторые – лихорадкой, иные – свинкой, а кто – и спинной сухоткой. И будут они мучатся от этих болезней до самой смерти. А смерть придет к ним не скоро». Эти слова повергнут вас в ужас. Вы затрепещете и тут же откроете на своем теле признаки всех болезней. А те, кто был непричастен к заговору, причтут его к божествам, и станут поклоняться ему, называя его Квирином. Поэты сложат в его честь торжественные пеаны. Музыканты посвятят ему свои гимны. Скульпторы вырубят его мраморные изображения. А философы будут говорить, что на его примере они поняли взаимосвязь тела и духа. Дух человека имеет огненную природу. Заключенный в тело, он смешивается с тяжелыми испарениями. Оставляя же тело, он вырывается из него, словно молния, и возвращается туда, откуда пришел, – на небо. Дух добродетельного становится сначала героем, затем – демоном, а из демона, если ему удастся сохранить чистоту и святость, он превращается в бога. И происходят эти превращения не по государственному постановлению, а исключительно силою самого духа. И тот, кто с юных лет воспитывает в себе эту духовную силу становится героем к двадцати годам, в тридцать он уже демон, а в сорок – бог. Что же касается девочек, то их дух недостаточно огнист и не способен к самосовершенствованию. Поэтому духовные упражнения предназначены только для мальчиков, и начинать их следует с двенадцати лет. Тот же, кто и в тридцать лет не стал героем, может с легким сердцем оставить путь самосовершенствования и заняться государственной деятельностью или торговлей. Но о том, что происходит с душами государственных мужей и торговцев, философы ничего не скажут. И вы, умирая на своих пышных постелях (кто – от чумы, кто – от лихорадки, кто – от свинки, а кто – от сухотки), будете проклинать тот час, когда задумали лишить его жизни. Вы будете чувствовать, как тяжелые испарения гасят огонь ваших душ, как ядовитые соки заливают ваши духовные очаги и камины, как ваше тело растет, вытесняя ваше сознание. И вы увидите себя на краю вселенной, во мраке и холоде, окруженных бессмысленной тишиной. И никогда вам не явится он, высокий и статный, с сияющим взглядом и властным голосом. Вы будете отлучены от праздников и триумфов. Вашим уделом станут тьма, неподвижность и тишина. Вот что будет вам мниться, когда вы будете умирать на своих пышных ложах. И такое случится с каждым, кто забудет сказанные им слова: «Всякое человекоубийство – это отцеубийство. Убивая человека, – все равно, мужчину или женщину, – ты убиваешь отца».


11. «Заметив его издали, молодой человек не вытерпел и, послав ликтора, приказал отцу, если он желает переговорить с консулом, сойти с лошади и подойти к нему пешком». Фабий Максим. 24.

Твоя мудрость вознесет тебя на вершину славы. И сияющая тень от этой вершины ляжет на твоего сына. Римляне изберут его консулом, невзирая на его молодость, доверяясь лишь имени. И тогда ты решишь испытать его. Ты сядешь на коня и направишь его сквозь толпу. Твой шлем будет виден издалека. Народ расступится перед тобой, и сын, подняв голову, встретится с тобой взглядом. Что он скажет? Что он сделает? Выдержит ли он испытание? Кто победит в его душе – сын или консул? И когда он подзовет ликтора и пошлет его тебе навстречу, ты почувствуешь, что дело выиграно. Ты легко спрыгнешь с коня. Изумленная толпа расступится еще шире. Ты подойдешь к сыну, сожмешь его в объятиях и скажешь: «Сын, ты поступил правильно. Ты сознаешь, кем повелеваешь и как велика твоя власть. Так же поступали и наши предки. Отечество всегда было для нас дороже родителей и детей». И позднее, когда он добьется триумфа, ты с радостью будешь следовать за его колесницей. И когда он погибнет, ты перенесешь это горе достойно, как подобает мужественному человеку. Ты выступишь с надгробной речью и раздашь всем присутствующим ее списки. Даже риторы восхитятся твоим красноречием. Эта речь будет стоить тебе бессонной ночи. Но ни одна слеза не упадет на пергамент, ни один вздох не поколеблет огня свечи. Придет время – и ты умрешь за отечество так же, как это сделал твой сын. И молодой патриций произнесет над твоей могилой речь. Лежа в могиле, под землей, ты будешь думать: «Люди уходят, но их достижения остаются; образцы красноречия будут вечно храниться в библиотеках; изображения героев будут вечно стоять в музеях; живописные полотна будут вечно напоминать об их деяниях; восхищение героями и ораторами всегда будет жить в сердцах людей».


12. «При тогдашних обстоятельствах было необходимо одно – оставить город и крепко держаться кораблей». Фемистокл. 9.

Мы долго колебались, не решаясь покинуть город. «Уж лучше встретить смерть в доме, чем вверить жизнь морю» – говорили одни. «Тяжела будет разлука с близкими» – говорили другие. «Нельзя покидать храмы богов и могилы отцов» – говорили третьи. Но случилось так, что из храма Афины исчез священный змей Эрихтоний. Жрецы несколько дней подряд находили его пищу нетронутой. И тогда мы решили, что богиня оставила город и этим показывает, что нам надо выйти в море. Мы отправили своих близких в соседний город, а сами сели на триеры и пустились в плавание. Собаки выли на берегу; некоторые из них бросались в воду и плыли за кораблями; одной удалось доплыть до острова, где она от изнеможения умерла; ее похоронили с геройскими почестями и поставили над могилой памятный знак. Тем временем враг приблизился, и мы могли разглядеть одежду, вооружение и лица варваров. Число их кораблей не поддавалось счету. Даже самые храбрые из нас ужаснулись. Но тут кто-то заметил, как сова подлетела к кораблю и села на мачту справа. Мы приняли это за хороший знак. Были и другие знамения: например, когда взгляд жреца коснулся трех пленных юношей, они вспыхнули ярким пламенем. Все указывало на то, что нам следует вступить в битву. Мы развернули триеры и устремились на персов. Говорят, в тот час великий свет воссиял над Элевсином, а Триасийскую равнину наполнили шум и голоса, как будто множество людей поклонялись Вакху. От этого крика с земли поднялась густая пыль. Она покрыла вражеские корабли. Под ее тяжестью они стали медленно погружаться в воду. Мы провожали их радостными взглядами. Так была одержана величайшая победа. Конечно, это случилось потому, что нам помогали боги. Но большое значение имела и мудрость того, кто командовал нашим флотом. В награду мы дали ему три города – на хлеб, вино и рыбу, – и еще два на постель и одежду. А когда он умер, мы похоронили его на мысе, далеко вдающемся в море. И поэт Платон, соперник Аристофана, сочинил о том замечательные стихи.