Теплухину книга пепла

МОЯ ПЕРВАЯ БИБЛИЯ
Но я на твоём пути из тех времён прежней Москвы,
Когда снег был искрит и чист,
Как в начале,
так и в конце зимы.
Он скрипел под ногами,
когда мы переулками первой любви плутали.
Долго болтали,
пока дошли до кособокого дома в закутке московской тиши.
Там притаилась малина ,где торговали гашишем,
марихуаной ,редкой «на вес» стариной, всяким хламом,
в залог за дозу данным.
Сама я этого не видала-
Осталась на улице ждать, снежный морозец вдыхая,
с привкусом горечи ,побега ,кошатины,
старых дров, обрывков чьих кошмарных снов.
Затхлые запахи старой Москвы….
Но ,наконец вынырнул ты,
Совсем с другой стороны.
За пазухой-Библия!
Полузапретная книга,
в те времена только «с рук»,
«из-под полы» доступна была.
К себе прижимая книгу,
От радости хохоча,
Что дёшево прикупил её для меня
у душегуба и хохмача.

Улицы были белы ,чисты.
«Песнь песней» читал ты.
Румяный московский школьник-Голос,
И одноклассница-Слух.
Строкой «Песни песней» по улицам снежным
 ложилось кружение этих двух.


Всё это было в прошлом веке,
И усомниться было бы легко,
Но дремлет Библия в старинном переплёте
Средь книг прочитанных давно.




ПАМЯТИ ДРУГА


Все мы заложники собственной крови.
Вымощен путь грехами отцов.
Оплатит невинный счёт запоздалый,
в живых не застав,предков-смутьянов род.
Дни человеков в цепочке судеб-
Всё уже дорога и искус строже.
Всё меньше света в выборе дней
У дочерей и сыновей,
наследников Чёрной крови,-
НКВД детей.
У запертых Жизни самой дверей.
Каждый ваш выстрел на повороте времён-
В ваших потомков в упор.
Чёрная кровь–тропа бесовщины,
Ворожит и тянет в трясину.
Тьму призывает тьма.
Брошенный луч таланта-что это за подаянье?
Камнем пойдёт на дно,
Кругами по тверди греха?
Возможность спасенья?
Последний риск искупления Вашего Зла?
Искус светом?
Об этом палитры твоей мольба?
Но время захлопнулось и,
нет Черной крови-
Смерть с тобой забрала.
Осталась молитва о вечном чуде-
Преображенья Добра и Зла,
причудливым шифром в твоих картинах
вписана навсегда.




СТИХИ НОЧНОЙ МОСКВЫ

Чернота московской ночи
Белоснежного листа ясней.
И в неё впечатано глубоко
Эхо наших прошлых дней.
Ночи напролёт тогда бродили.,
Ты читал стихи и переулки плыли
В ритме голоса ,дыханья и шагов.
Ты читал под визг колёс
Испуганных таксистов,
Подъезжавщих к нам:»Не подвезти ли?»
Но твоё лицо после отсидки,
Как увидят сразу по газам.
Зэковский загар,
Шик самокрутки,
Жутковатых шуток и ухмылок,
той тюряги пышный арсенал-
лучший пропуск в царство летней ночи,
в город Перестройки и Греха.
В гуле перестрелок там с тобой не страшно,
Да и стих острее слышался тогда.
Меж выбитых зубов ,по губам разбитым,
Свистел и на свободу рвался поэзии Грааль.
Не останавливаясь, шли,
а ты стихи читал.
Мне или той, которой я была когда- то?
Иль ангелу ночей ,что брёл за нами по пятам?
Быть может, он оберегал.
Нас? Или от нас покой дремотных улиц?
Дома и всё ,что в них творилось
Нанизывалось в ряд на стихотворный лад,
И начинало жить иной единой жизнью,
преображаясь близостью стиха.
К рассвету ближе мы спускались к Москва-реке.
В ночи все реки чисты.
Издалека помахивая мне,
ты плавал.
К утру усталый и уже не страшный,
 ты шёл ловить такси
чтоб проводить домой.
Прощаясь наспех , почти захлопнув дверцу,
Из вежливости или по привычке:»Ты замуж выйдешь за меня?»
И успокоенный дежурным за 15 лет отказом,
Прощаясь, ёжился от утренней прохлады.

Приметы дружбы.
Их множество- одна из них и то,
Что срок не назначают новой встречи.
А просто среди ночи вдруг звонок:
«Ну ,Белякова ,хватит спать, вставай!
Вставай, пойдём читать стихи!
Сегодня теплый вечер!






ПЁСТРАЯ ТЕНЬ СЕМИДЕСЯТЫХ

Была весна.Москва.
Семидесятые плыли за нами.
Всё впереди ,ещё в самом начале.
Втроём веселей идти, тогда нам было по пути.
А вот и считалка про эти дни:
Он любит её.
Она- Шадерло дё Лакло.
Его любтит её подруга.
Все вместе не могут друг без друга
А что извечней замкнутого круга?
Любовь Жуховичер,
и я,-Белякова Надежда.
И он,-ешё мальчик, школьник,
Румяный и нежный,
В испачканной краской одежде,
По-детски неуклюжий, полноватый,
Но от весны хмельной и хамоватый.

В тот день на кино
 денег ни мне, ни ему не дано.
Важнейшее из искусств
частенько наводило грусть,
А многое , что развлекает
было не по карману,
и что-то для нас пока было тайной
Что-то раскрылось с годами,
А кое что из нынешнего
 Тогда ещё только изобретали
В тот солнечный день кино не хватало
закончить вечер.
И Жуховичер призналась ,что:
«Деньги есть, немного но,
для предстоящей с родными встречи
мама дала постричься и сделать маникюр…»
«Никаких парикмахерских дур!»-
ей отвечал Теплухин озираясь.
Почувствовав неладное, мое сердечко сжалось


У той Москвы среди весны иные были звуки.
Нанизаны на звонкую капель,
Незаглушенную потоками машин,
Высокими дамами.
А стиранное белое и прочее бельё
для «свежести»
в весёлых закоулках Центра сушили на верёвках
круглый год нисколько не смущаясь во дворах.
Там резались в картишки,
а так же в домино под теплое в жару пивко.
Зимою чаще водку пили .
Там визги детворы сплетались с руганью в единый ком
И гулко отзывались , ударяя в окна, стены
Не разлепляясь…
Да! Жизнь кипела во дворах,
Над ними небеса дышали.
А в них шальные ангелы в обличье голубей летали.
Признанье прозвучало в одном из вот таких дворов
В районе Самотёки,
Прервав Теплухина рассказ о рунах ,мистике, тольтеках.
Он повернулся к мужикам,
душевно выпивавшими в тени могучего каштана,
под стон и хрип дружка-баяна.
«Нам ножницы нужны. Подстричь девчонку,дайте!»
Баян икнул и стихнул в полустоне.
Вмиг протрезвели мужики:»Девчонку то не жалко?»
Но оценив решительность его,
Один,нисколько не меняя позы,
Цыгарку изо рта не вынимая,
Так метко гаркнул через двор,
что как мишень,послушная умелости стрелка,
выскакиваетв тире ,
его жена в запахнутом линялом ситце
возникла с ножницами тотчас.
Лялька ,по паспорту-она ж Любовь,
покорно села на бревно поверженного брата-великана,
соседнего тенистого каштана,
и с безмятежностию дивной лани
на милость Вовы отдалась.
Любовь!Как ты была бесстрашна в тех летах!
Тупыми ножницами Вова ваял
 с неистовством умельца Казановы
Лавина пепельных волос ложилась пеной
вокруг её античных длинных ног.
Тот дикий постриг посреди двора
Я не забуду никогда.
Всё в жертву –на алтарь любви:
Монахини готовность всей отречься
От страсти пламенной иной,
чем той , что к постригу вела.
Принять скандал и брань в семье за это вольнодумство!
Да просто по Москве в семнадцать лет
 с причёскою дикобраза !
И только ради раза
с возлюбленным побыть в кино.
Да! Я была всего Надеждой,но только ты Любовь его!
Потом мы ножницы вернули честно,
И побрели в кино на фильм отечественный.
Какой? Забылось уж давно!
Но линза времени былого,всё лишнее
Отбросив за пределы,
дороже сделала в сто крат Судьбой посеянные зёрна,
взошедшие в годах то сорняком , то злаком.
И видятся теперь сакральным знаком
наступивших дней.
В детстве я представляла, что все на свете стихи
Сочиняет ангел ,огромный и светлый, живущий на Нибеси.






.
 
.
.

.