Мне горек век прогоркший наш...

       Мне горек век прогоркший наш.
       И время зло. Уже не лечит.
       А только больше лишь увечит,
       Все на продажу! Дашь-на-дашь!

       Нормально все! Благие лица
       Вершат гнуснейшие из дел.
       И дурень тот, кто не сумел
       В ряды их бешеные влиться.


… Иду мимо помойки, находящейся в двух шагах от входа в самый большой в городе гипермаркет. На фоне дорогих надраенных до блеска иномарок и чинно вплывающих в эти «широкие врата» в предвкушении рога изобилия и горделиво выплывающих оттуда же уже с полными торбами счастливых бюргеров, в грязных бачках осторожно и стыдливо роется маленькая бабушка. Бедненько, но довольно опрятно одетая. На вид лет 60… Мать…Чья то мать… Бабушка, жена, сестра…Человек…
Мне неимоверно стыдно перед ней. Стыдно за свой довольный вид. Стыдно за то, что у меня есть работа и что в бумажнике у меня не пусто. Стыдно за то, что я молод и здоров. Стыдно за то, что она, поправ свое человеческое достоинство, копошится в этих грязных отходах нашей dolce vita. Стыдно за спешащих мимо и старающихся не смотреть в ее сторону – ведь, сострадание и сопереживание еще не совсем в нас издохли, - добропорядочных участников потребительской гонки. Как сказал классик: «Порядочному человеку должно быть стыдно даже перед бродячей собакой». На что, впрочем, я надеяться уже не смею. Потому что мое чувство стыда уже давно спит. Как у многих. И все же… Стыдно за всех нас. СТЫДНО.

… У соседа на цепи новый пес. Щенок еще. Предыдущий сдох. За последние 3-4 месяца я ни разу не видел его не на привязи. Может, просто не замечал?
Иду по воду. Пес радостно рвется ко мне, крутя хвостом, как пропеллером. Вижу, как торчат ребра сквозь натянутую кожу. Глаза лихорадочно блестят.
Вокруг будки все вытоптано, превращено в кругообразное грязное месиво, «украшенное» десятком растоптанных лапами «собачьих мин».
Возвращаюсь домой. Беру краюху хлеба. Возвращаюсь. Пес с диким лаем кидается мне на встречу, рвет из рук черствый хлеб, с завыванием глотает целые куски.
Чертыхаясь на хозяина собаки, я с нова бреду домой, кладу на кусок газеты вчерашний плов, куриные остатки, кидаю на верх кусок ржаного хлеба. Возвращаюсь.
Пес не дает мне положить на землю скромный гостинец. Рвет из рук, глотает вместе с бумагой. И снова смотрит на меня голодными глазами.
Через три дня я встречаю соседа: «Пес то ваш голодный, как волк. Чаще кормить надо» - пытаюсь я без нравоучений втолковать ему. Вижу отекшее от пьянства жирное лицо, недовольный взгляд, вроде «че суешься не в свое дело», слышу наглое вранье: «Да кормлю я его, паразита. Только все никак не наестся».
Теперь, кроме кошек, которых я подкармливаю, у меня появляется еще один рот.
… Три недели спустя, узнаю, что пес «издох». То ли с голоду, то ли с холоду. То ли хозяин по пьяной лавочке слишком сильного пинка дал.


… Завтра вместе с директором лечу в Венесуэлу, для участия в национальной выставке. Я владею иностранными языками, да к тому же это моя прямая обязанность участвовать в подобного рода мероприятиях.
Так как я не являюсь гражданином страны, в которой в настоящий момент я живу и работаю, мне пришлось самому и за свой счет оформлять выездную и транзитную визы. Плюс еще другие расходы и убитые нервные клетки. Весьма хлопотное дело.
Утром, за три часа до отъезда, я случайно узнаю, что вместо меня на выставку едет коммерческий директор…
Пытаюсь прояснить вопрос у коммерческого директора. Вижу, что он попросту «подсуетился», как это сейчас называется, аккуратно, локотком, отпихнув меня в сторону, представив все в лучшем и выгодном свете. Для себя, разумеется.
«Понимаете, я заплатил круглую сумму за визы, из своего кармана. И потом, просто по человечески, это не совсем нравственно так поступать, да еще в последнюю минуту» - пытаюсь я ему как-то объяснить. Коммерческий директор тихо свирепеет – а кому нравятся воззвания к совести, тем более, если прекрасно понимаешь, что эту самую… как ее там? - совесть, ты просто «поимел» себе в угоду - и самыми яркими красками живописует картину «производственной необходимости, мою слабую подготовленность, наконец, директорскую прихоть». Я давно сделал печальный вывод, что самые гнусные поступки всегда облекаются в самые красивые одежды, заворачиваются в самые красивые фантики из слов, как конфетки.
В Венесуэлу едет он. Я остаюсь.

… Ближе к вечеру, после работы, мы раскупориваем бутылку шампанского и открываем конфеты, привезенные в качестве презента одним из наших клиентов. Мне не хочется ни того, ни другого, но, чтобы не обидеть женщин, я соглашаюсь. Атмосфера самая задушевная - по привычке, в ход идут пошлые сплетни и досужее обсуждение за глаза.
Говорить начинают некрасиво, гадко, зло, о тех, кто отсутствует, при этом с самым невинным выражением красивых лиц ища одобрительной поддержки у присутствующих. Вспоминаю, как когда-то, не заметив моего присутствия за эверестом компьютеров, так же «полоскали» и меня. Я тогда пожалел, что я не глухой, как 70% работающих на нашем предприятии.
Я осторожно говорю, что нам не стоит обсуждать отсутствующих – дескать, некрасиво это, непорядочно. В ответ получаю поток «веских» аргументов в свою защиту.
Собираюсь домой, зная, что как только за мной захлопнется дверь, перемывать кости начнут и мне.

… Четыре, абсолютно банальные, «нормальные», картинки из нашей жизни. Не о жестокой правде войны, не о сиротах в детском доме, не о жизни и смерти. А так. То, с чем каждый из нас, каждый день, даже не сталкивается, а мимо чего спокойно проходит, озабоченный своими проблемами. Четыре обычных, «нормальных» эпизода.
В первом эпизоде по одну сторону - наши нищие отцы и матери, чьих мизерных пенсий не хватает не то, что на достойную старость – слово то какое, буржуинское, не наше! – а на элементарные хлеб, воду и лекарства. А по другую – все мы. Равнодушные, гладкодушные, бездушные.
Во втором – банальный случай жестокого обращения с животными, говоря юридическим языком. А человеческим – то же бездушие.
В третьем – служение своим шкурным интересам, невзирая ни на что и ни на кого. И это не в лихую годину войны.
В четвертом – то же, с чем каждый из нас сталкивается каждый день: пакостное калеченье словом тех, с кем работаешь, сосуществуешь.
То, что объединяет все четыре случая – понятие «нормально». Страшно то, что вся эта мерзость и гадость для многих давно стала «нормой». Нормой жизни. Нормой поведения. Нормой мышления. Мы ЭТО уже даже не замечаем. Так и живем.