I. Взлюбить по-бразильски

1. Земля обетованная

В переутомленном солнцем южном порту сходила по трапу буйная ватага детей лейтенанта Шмидта. Грузный пароход дирижировал церемонией расставания-встречи, периодически отдавая приказы низким штормовым голосом. Набережная толпа шевелилась безразличным портовым муравейником. Опечаленное море салютовало брызгами соли и швырялось белогрудыми чайками – лейтенантские дети парировали искусными плевками между поручнями.

Впереди штандартом сиял Паниковский – у воскресшего старца выросли крылья; он парил ангелом в теплом потоке воздуха. За ним веселым молодцеватым гусем вышагивал Шура Балаганов. Торжественная церемония явно льстила его невзыскательному вкусу, он сыпал направо и налево своими шутихами, замешенными на отрубях воровского и солдатского жаргонов. Далее следовала дочь лейтенанта, княжна Чемоданова, как горсть тыквенных семечек на базаре прихваченная рачительной рукой Остапа из раскладки случайных пассажиров. В ее раскрасневшийся затылок дышал Козлевич, успевший за время мореплавания созреть к ней нежными полуплатоническими чувствами. Конвоировал команду свежевыбритый Остап, умеренно возбужденный открывающейся перспективой.

Сойдя на обетованную землю портала, войско было готово разбежаться пиратскими трафаретами по окрестностям, и только магический взгляд Остапа удерживал людей в рамках относительного боевого порядка. Остап отдал команду вольно, и путники расплодились на своих пожитках под ближайшей пальмой. К Шуре Балаганову подошел местный портретист из числа бывших узников совести – он принял Шуру за главного. Вкрадчивым голосом он известил добрамолодца, что рисует пенисом портреты выдающихся людей, намекнув на традиционную баснословную скидку для приезжих. Узнав ориентировочную цену, Шура выпалил ему в лоб версию традиционной шутки Остапа про ключ от каюты капитана. Покачнувшийся торговец искусством, чувствуя бесполезность прений, пытался с достоинством покинуть зал переговоров, провожаемый насмешливым взглядом Остапа. Командор остался доволен кратким сравнительным анализом боеспособности своего и туземного воина.
*****

2. Дремучий сон, переходящий в нежное помешательство

- Сон номер раз?! – Остапа явно болтало. Я тебе что, - Вера Павловна, счетовод Вотруба ты мой.
- Ося, тебе во сне приходят в голову гениальнейшие мысли, безумнейшие фантазии, ярчайшие образы; потерпи.
- Остап - слабонервная дамочка, - сел под пальму, съел банан, и – ку-ку, заснул Белоснежкой под хрюканье гномов? Да это же злобная клевета, - негодующе гремел командор, перекрикивая духовые оркестры.
- Дядя, я могу исправить на грёзы или думы, хотя как по мне, то сон – самый цымез.
- Нет, пусть будут грёзы, - неожиданно мечтательно произнес Остап, жестом показывая своим людям, что их отпустили. Обрадованные гномы бросились наутек.
- Бросим монету – сон или грёзы, ОК?
- Фортуна Остапа любит, - изрек поименованный весьма самоуверенно.

В его руке блеснула монета в виде пятака советского образца. Легким щелчком пальца Остап направил монету ввысь. Монета ввысь-то летела, но вращаться в местной атмосфере почему-то не желала, да и падала как бы нехотя, но - категорически плашмя. Повторный запуск монеты – и – опять - налицо срыв процедуры голосования.

- Это че за мыс Канаверал такой, - удивился я. - Блефуешь, Ося?
- Хомуты и спички – на одну копейку, - степенно произнес Остап Ибрагимович, и пошарил глазами в поисках более подходящего куска валюты. Подняв местный тугрик, он сказал: орел – моя взятка, и сщелкнул его вверх. На этот раз все произошло согласно законам физики и патриархата – монета крутилась и падала, как сумасшедшая, упав в его ладонь орлом вверх.
- Теперь пиши, писатель…
- Да я, дядя, и не писатель вовсе, - усмехнулся я.
- А теперь пиши, писатель, мечтательно произнес командор: «Приведя себя в порядок, Остап задумчиво улыбнулся и погрузился в грёзы…»
*****

3. Версия сотворения мира от Шуры Балаганова

…Ему захотелось чего-нибудь сотворить – наверное, скучно было, - ведь не корысти ж ради? Вот он и сотворил этот мир. И сказал, что это хорошо. (Ну, чисто из скромности). Плеснул реки-океаны, наложил сушу с живописным интерьером, даже тропы мудро натоптал, с дорожной разметкой и прочей благодатью. Населил мир растениями и животными для приличия. Также сотворил по-читателей; для начала двоих, - материала-то осталось мало, второго пришлось вообще из первого вытягивать хирургическим методом. Сказал: идите, читайте, пописывайте, а друг с дружкой живите чинно-весело, не забывая размножаться. (Устал уже, видать. Или из любопытства?)

Но никто пока всерьез не мог размножаться в силу уважаемых причин, поскольку там поначалу еще джунгли были – русалки и козлы, сплошная чешуя с копытами. Потом понемногу освоились, начали плодиться, как было наказано. Некоторые по-читатели даже оседали порядочными землепашцами. Ага, построят так поначалу хибарку, на дверях напишут от руки: «я не пророк, а по-читатель», вскопают пару грядочек под лук. Проходит путник красноглазый, - «А разрешите-ка на лавочке посидеть да водицы испить?» «Да пожалуйста! А лучком закусить не желаешь?» Ну, кое-кто и желает. Глядишь, через время на месте хибарки – постоялый дворик уже, а потом и вовсе – гостиница городского типоразмера.

Но как-то скучно все происходило, без огонька, пока не пошли у лейтенанта Шмидта первые детки (ух, папаша любвеобильный был, как Зевс новорожденный)…

Вот тогда-то все веселье и началось. Без выходных и праздников…
*****