Шелест ковыля

закрыты окна портьерой плотною,
туманом стелется и гаснет свет,
уже не дышится без солнца белого,
а жить безропотно и мочи нет…
дух, ныне дремлющий, лишь болью стелющий,
щенком скулящим всё входит в роль,.
прощай,- промолвила мечта умершая,
и тихо сыплется на рану соль…
а где же ныне то она – ванильная,
где с жизнью мается она сейчас?
с душой на паперти к сосцу у матери тянулась жалобно,
но кто-то матерно обрезал глас.
всё о предательстве и прочей гадости
в глаза иголками чернила лил,
и скотчем с блёсками, под крики пёстрые,
морозным инеем уста сушил,
с ковыльным шелестом,
плевком сознательным, для любознательных,
заклеил крылышки шуршаньем вереска,
и вот на вывеске с издёвкой жалует наградой знания,
червями падали вцепившись в грудь…
и нету матери,
такая суть -
лукавый бравурно боднул рогатиной!
пропали шорохи, застыли всполохом,
и пеленают в «психушкин» дом,
там валерьянами врачуют жалостно,
потом с колючками стреножат штучками,
завертят в омуты под лёд проломанный,
без солнца ясного, с кострами танцами
шаманы с бубнами под звуки трубные сошлют на смерть,
а петь возможности - язык и ножницы
лишили полностью - стонала ведь…