Валеркин журфак

(Первая страница обложки)
Семен Венцимеров






 Валеркин журфак

(Фотография Валерия Хилтунена в школьные или студенческие годы)


Роман-поэма



























Нью-Йорк-Москва-Хельсинки 2008 г.





(Титульный лист)
Семен Венцимеров






 Валеркин журфак

(Фотография Валерия Хилтунена в «Комсомолке)


Роман-поэма



























Нью-Йорк-Москва-Хельсинки 2008 г.







 

Стопу страниц сталистая скоба
Скрепила жестко – ни строки не вырвешь...
Зачем я здесь? Не ведаю... Судьба...
По произволу из нее не выйдешь...

       Семен Венцимеров
















Пролог (от автора)

* * *
...Редеет круг друзей, но - позови,
Давай поговорим как лицеисты
О Шиллере, о славе, о любви,
О женщинах - возвышенно и чисто.

Воспоминаний сомкнуты ряды,
Они стоят, готовые к атаке,
И вот уж Патриаршие пруды
Идут ко мне в осеннем полумраке.

О, собеседник подневольный мой,
Я, как и ты, сегодня подневолен,
Ты невпопад кивай мне головой,
И я растроган буду и доволен.

Геннадий Шпаликов


...А мы живем и хлеб жуем.
Есть время плакать и смеяться.
Мечтаем – каждый о своем –
В судьбе хоть малость приподняться.

Шестидесятая – вот-вот
Закончит бег земной декада
В десятилетье новом ждет
Судьба. И нам подняться надо

До предначертанного нам
В Божественной небесной книге,
Быть адекватными делам,
Нас ожидающим... Лишь миги,

Мгновения – и либо мы
В судьбу высокую вступаем
Из бездуховной кутерьмы...
А нет – из жизни выпадаем...

-- Какие новости друзья?
Сенсация – не просто новость...
Кошмар! Вообразить нельзя...
-- Давай! Развей нам бестолковость.

-- У австралийских берегов
Большую белую акулу
Поймала группа рыбаков.
На тонну с лишним потянула...

-- Какой для нас в том чуде прок?
-- Вот разъяснение на сдачу:
И нас счастливый ждет итог,
Мы тоже выловим удачу.

Откроем новые миры,
Изобретем...
       -- Велосипеды?...
-- Мы знаем правила игры...
-- Да только есть Пеле...
       -- Всеведы!

Так сами будьте как Пеле!
Он тысячный забил недавно
Свой гол! Шагайте по Земле,
Как он легко и своенравно!

-- А я узнал, что Шарль де Голль
Ушел в отставку добровольно...
-- Намек для нас: для твердых воль
Доступно все...
       -- Живи прикольно...

-- Еще вот тоже новость-класс --
Из Хьюстона. Врачи впервые
Чужой больному вшили глаз.
Он видит... Так и здесь, родные,

Посланье шлет судьба свое
Удачу мы увидим вскоре...
-- Так значит выпьем за нее
-- До дна!
       -- Для ясности во взоре –

Она уже почти видна...
-- Разминка: отгадай загадку:
Я перечислю имена.
Что общего -- ответь мне кратко

У лиц известных...
       -- Начинай!
-- Не торопи... Ну, что в них обще?
Прославлены из края в край...
-- Давай же имена, короче...

-- Григорий Лернер, "олигарх"...
Вот Ия Савина, актриса,
Представим видного в верхах –
И Шихмурадова Бориса --

Противником Туркменбаши,
Объявлен, личностью "нон грата",
Для погубления души --
Отличный парень -- взят "за граты"...
.
По праву -- в списочной строке
И "большевик" Анпилов Виктор...
И тот – с поллитрою в руке...
-- Стоп, стоп! Куда? Откуда? Вы -- кто?

Не пей, коль не умеешь пить...
Как ваше имя? Что вам надо?
-- Диплом-то пропил... Как же быть?
-- Проспитесь, баста... Вот досада... --

И покоривший Голливуд
Стар-режиссер -- Буравский Саша,
И Таня Комарова тут
Телевезда, премьерша наша.

"Полкан" гэбэшный Петя П.
Член-корр Иосиф Дзялошинский,
Есть что-то общее в судьбе
Хоть разная мозгов начинка,

Кропает модные вполне
Донцова Дарья -- дететивы
Я не читал. Неясно мне --
Илюша Суслов в этом чтиве

Нашел ли отраженье – он
Был среди наших популярен.
Хоть с виду неказист – умен,
Весьма своеобразный парень.

Он был объявлен по суду --
Вы представляете – шпионом...
Стоят по праву в том ряду,
С Илюшей рядом в списке оном

Директор Цирка на Цветном
Сын клоуна Максим Никулин,
Они учились на одном...
-- Подсказка? Ясно намекнули...

Сомкну последнее звено
Загадки...
       -- Факультете!
       -- Верно!
Будь слово произнесено:
-- Журфак!
       -- Конечно, несомненно! --

И будто в омут головой,
Бултых – в завещанную тему,
Благослови, Всевышний, мой
Прыжок в великую поэму,

Которой исполняю долг,
Священный долг мой пред СУДЬБОЮ,
Вдруг время делает виток...
И, освящаемый любовью,

И, принимая Божий дар
Поэзии как послушанье,
Я уношусь душою вдаль...
Да, всей судьбы моей призванье

В осуществленьи этих строк,
К которым приступаю нынче...
Уже переступив порог,
Не вырвусь, как боксер из клинча,

Пока всего не напишу...
Вопоминания нахлынут
Волною... Я теперь дышу
Лишь этим... Господом подвигнут --

(Дар невозвратный, дар большой --
Как долг пред всеми и собою,
Высокой дружбой и душой,
И той, немеркнущей, любовью) --

Исполнить небывалый план....
Берусь за гуж... Вперед, поэма!
Рискнем, глаза зажмурив. Пан
Или пропал... Сияет тема

Всю жизнь большую напролет...
Дар слова, Отче, мне в награду
Иль в наказанье дал? Вперед –
Бегу по Вышнему приказу

От сердца к сердцу по годам,
По дальним городам и весям...
Поэме этой жизнь отдам.
В ней будет сто имен и песен...

По воле, явленной Тобой
Я был назначен инструментом –
Поэто-рупором, трубой
И поколения агентом.

Мой альтер эго – злейший араг,
Тупой, упрямый, склонный к лени,
Весь соткан из обид и врак,
Я пал в молитве на колени:

Молюсь: крушение надежд
Да не возникнет из укромных
Загашников души допрежь
Не завершу сей труд... Виновник

Своих же прошлых неудач.
Молю: неужто ты, Всевышний,
Позволишь мне и ныне, дашь
Увлечься посторонней, лишней

Помехой? Отними соблазн,
Не уводи от темы, ладно?
Да не задушит сердце спазм.
Со всей энергией таланта

В рассказе точном воссоздам
Событий памятных цепочку,
По именам и по годам
Я пробегу из строчки в строчку,

Живительным пройду лучом
Волшебной лампы Алладина
Кастальским именно ключом
Зачем-то мне необходимо

Дверь в наше прошлое открыть,
Былые светлые мгновенья
Из молодости возвратить,
Собрать разрозненные звенья,

Вернуть улыбки лицам... Их
Еще не погасило время --
Учителей, друзей моих,
Чьи образы, мне сердце грея,

Сияют... Истине служа,
Все, все я постараюсь вспомнить...
Сотрется времени межа,
Чтоб жизнью я сумел наполнить

Поэму... Верю, что смогу...
Меж этим мигом и ушедшим
Стирается рубеж в мозгу...
Галлюцинирую... Мне шепчет,

Подсказывает мне душа
Под запись – реплики героев...
Всмотрюсь в картину, не дыша:
Веселой, звонкою гурьбою

Бегут в высотный дом... Огни
Из окон сталинской высотки
Сияют даже в злые дни...
Ну, старый друг, нальем по сотке

Чтоб рассосался горький ком:
Потеряно друзей немало...
Высотка звездным маяком
Ушедшим, как и нам, сияла...

Ты, юность светлая, зачем
Так скоро курочкой с насеста
Упрыгала от нас совсем?
Хочу, чтоб выбравшись из сердца

Воскресла вновь в моих стихах
Глупышка-юность, песня-юность.
Звени на разных языках,
Чтоб, вопреки всему, вернулась...

Об альма матер, о мечте --
Поэма наша о журфаке,
Пускай ее подхватят те,
Как негасимый Данков факел,

В тысячелетии ином,
С кем, факультет, стезю осилишь...
Ну, что, давай-ка всколыхнем
Винцо, Михайло свет Васильич,

За МГУ, журфак, за нас
Твой постамент -- на счастье -- сбрызнем,
И исподволь начнем рассказ...
Надеюсь, мне достанет жизни

Его к финалу привести,
Мечту-судьбу перепевая,
Поэт не лучший я, прости...
Но огонек, не затухая,

В душе зажегся -- что ж теперь? --
Я начал – и не отступаю...
Что было -- было -- груз потерь,
Масштаб трудов велик – вздыхаю....

Ну... «Во первых строках письма...»
Откликнитесь друзья-скитальцы...
Грущу: так быстро -- жизнь сама
Песком просыпалась сквозь пальцы...

Журфаку пятьдесят... Рубеж!...
Отметим юбилей журфака –
Полвека на стезе надежд...
"Емелей" следует, однако,

Поздравить Ясена... Привет!
Осанну воздадим Декану --
Хранителю -- и долгих лет...
Российских борзописцев клану --

Кому -- отец, кому и дед --
Пусть здравствует наш мэтр Засурский!
В «Союзе» облети весь свет --
Едва ль хотя бы и за сутки

Места охватишь, где дитя
Журфака -- звездочкой над миром
Искрится, праведно светя...
Творят добро неутомимо

Птенцы Звсурского гнезда...
И не погаснет над Землею
Созвездье наше никогда...
Господь -- он с вами и со мною!

Так, Господи, благослови!
Коль я прологом разразился,
Оставь с поэмой виз-а-ви.
Пойду вперед. Зачин сложился...

Поэма первая. Я, Валерий Хилтунен..

(Фотогрфафия Валерия Хилтунена. Напишем к нему четверостишие-подпись)



-- Валера! Хилтунен!
       -- Привет!...
Что? – Все глядят недоуменно:
Полутораметровый шкет
Откликнулся... Немая сцена...

В недоуменье старший курс:
Валера – он же двухметровый...
Ну как тут одолеть искус?
-- Ты ж раньше был такой здоровый...

-- А вот от солнышка усох –
Но лишь на двадцать пять процентов...
Не понимают, в чем подвох...
-- Ты – вправду – он?
       -- И документов

Полно, что вот он, точно – я...
-- Ну, ничего не понимаю...
Что понимать? Моя семья
С журфака чуть не вся... Вступаю

Я дяде своему вослед
Под своды нашей альма матер,
А он мне тезка, ясно – нет?
Ну, то-то... Первым здесь мой фатер

Делянку застолбил... Давно...
Как раз журфак тогда открылся...
Пусть будет здесь разъяснено,
Как он в Союзе очутился,

Как выбрал университет,
Хоть должен был врачом вернуться...
Из красных финнов был мой дед.
Он верил: волны революций

Всю накипь на земле сметут...
Его с заданьем Коминтерна
В Суоми, в Тампере зашлют –
Убить сатрапа Маннергейма.

Дед рос в Куопио... Теракт
Свершился б на большом параде...
Предполагаю (но не факт),
Был некто, кто деньжонок ради,

Сдал деда... Мартти, мой дедусь,
Охранкой белофиннской схвачен...
Здесь без деталей обойдусь...
Был осужден и срок назначен...

Пришлось сов. власти обменять
Его поздней на белофинна...
Могли бы наши расстрелять,
Как расстреляли половину --

(Пожалуй, даже больше) -- тех,
Кто Ильичу доверил долю...
В числе лишь горсточки – из всех –
Тех красных финнов дед, и волю

И жизнь не потеряв, сумел
Еще раз выехать в Суоми –
И там остался – уцелел,
Когда, уже почти что в коме,

Пытался Сталин уволочь
В могилу целые народы –
Над СССР густела ночь...
«Космополитам» в эти годы

Грозил свинец из ППШ...
А Мартти выпала удача:
Он даже – ректор ВПШ
При КПФ! Лица не пряча,

Мог в Хельсинки свободно жить...
А сына все ж послал учиться
Обратно, наказав учить
Здесь медицину... Но в столице

России, в матушке-Москве,
Судьбу начать готовясь в меде,
Рудольф прислушался к молве,
В случайной уловил беседе,

Что открывается журфак...
Рудольф навел, где надо, справки,
Слегка понапрягал чердак –
Забыл о меде без оглядки...

А вскорости родился я...
Там, на Стромынке были рядом
Общага, где жила семья
Студенческая – ( дабы взглядам

Аж восемнадцати парней
Не быть соблазном, занавеской
Закрыли угол, а за ней
В студенческой, полусоветской,

Саровско-хельсинской семье
Зимою прибавленья ждали) –
Роддом, психушка... О тюрьме
«Матросской тишине» не знали

Едва ль на Огненной земле...
В роддоме этом я родился
И рос в студенческой семье,
Так рано с МГУ сроднился...

Замечу: этот же роддом
И Лене выдал в жизнь путевку.
А кто она – скажу потом...
Ну, вот он я – держу головку...

Собой умножил древний клан:
В шестнадцатом, еще столетье
Властитель Густав, по делам
Воздать желая предкам, чести

Их удостоил, отписав
Особые в налогах льготы
На грамоте с печатью, дав
Тем датировку для отсчета

Фамильной родословной нам,
Документально обозначив...
По разным весям и градам,
Считают, родственников наших

С десяток тысяч на Земле...
Собрать бы эту всю ораву –
Идеечка по вкусу мне.
Она и по размаху, право,

Заманчива... Осуществлю.
Вот только разберусь с журфаком...
Не тяга к длинному рублю
Приводит в стройотряд... Биваком –

Село Алпатьево у нас
Приокское... Дыра, глубинка...
Внимательных не сводит глаз
История: а вдруг обида

Селу, что встало «на горах»
От нашей будет шумной «бражки»?
Здесь каждый холмик и овраг –
История... Вон в том овражке

Мог сам Евпатий Коловрат,
Рязанский доблестный боярин,
Укрыть в засаде свой отряд:
-- Таитесь. С темнотой – ударим,

Дадим монголам по шеям...
Считают, что села названье –
В честь Коловрата... Ну, а нам
Грядет иное испытанье:

Коровник – стройка века... Мы
С нешуточным энтузиазмом
Творим... Окрестные холмы
Внимают нашим всяко-разным

Философическим речам...
А наша жизнь напоминает
Макаренковскую... Плечам –
Саднить, но кто же унывает?

Вполне хватает нас на то,
Чтоб сумму наших дарований
Собрать и выдать кое-что...
Мы – нарасхват! Итог стараний:

Нас ждут в окрестных деревнях,
Как Магомаева и Пьеху...
Приятно слышать «Ох!» да «Ах!»
Отрадно, что и я к успеху

Изрядно руку приложил.
Ведь я тут шеф агитбригады
И сам сценарий сочинил,
Сам срежиссировал... Все рады –

И мы – наполненно живем!
А утром на узле растворном,
Что в подчинении моем,
Аврал:
       -- Раствор! Бетон! – Укор нам

Читаю в яростных зрачках:
-- Раствор! Раствор! Бетон! Скорее!
-- Бегом!...
       На окских бережках
Нет никого к работе злее --

Журфак историю творит.
Заснять бы нас на киноленты –
Пусть на зубах цемент скрипит --
О нас останутся легенды...

Я шлю письмо в Петрозаводск...
Я рос там... Там сегодня мама
В извечном ворохе забот
О сыне... Сыновья упрямо

Тень материнского крыла
Отбрасывают, убегают...
Чем высребряют добела
Те крылья... Мамы опекают,

А сыновья спешат творить,
Мечтая о больших свершеньях...
Потом придет пора корить
Себя, судить за прегрешенья...

Но я хочу сказать сейчас
О ней. Она из-под Сарова...
Возможно позабавит вас
Фамилия... Ну, что же, снова

Улыбку встречу на устах.
Улыбка злой гримасы лучше.
Вот: Семочкина – в тех местах
Распространенная...
       Их куча –

У Феди-прадеда детей:
Аж десять сыновей, представьте!
А дочь одна лишь – и о ней
Пеклись все десять братьев. Гляньте:

Дочь Клавдия берет в мужья...
Кого же? Семочкина Федю...
Дщерь Семочкиных – мать моя...
Не вскормлена заморской снедью,

Но вдохновленная мечтой,
Что и в войну ее питала –
Учиться! – тет-а-тет с Москвой
Она отважно поступала

На экзотичный факультет –
Географический... Манили
Жюльверновские – с детских лет
Посеянные в душу Нине

Меридианы, острова,
Кораллы, темные глубины...
Любой мечте дает Москва
Осуществиться... И у Нины –

Удача... Будет у страны
Восторженный океанолог...
Осуществились грезы, сны
Она – студентка! Хоть и долог

Путь знаний и трудна стезя –
Ничто жар сердца не остудит.
Вперед – и отступать нельзя,
Пусть впроголодь, но не отступит

Студентка Нина... И ее
Приметил финн Рудольф с журфака...
Судьба... Она житье-бытье
Нам намечает... Как без брака,

Что предначертано, сложить?...
О братьях бабушки походом:
Тот удосужился служить
При Королёве – и народом

Не знаемый, был погребен
По смерти – с воинским салютом...
Тот – МИД’овская шишка. Он,
Опять же неизвестен людям.

Зато известен Ильичу,
Поскольку рядом их квартиры...
Я этим подчеркнуть хочу,
Что не всегда толпы кумиры

Реальную имеют власть...
Реальные авторитеты –
В тени стараются пропасть.
Им антуражи, пиэтеты

И даром не нужны... Они
В большой политике, как рыба
В воде... А третий брат, взгляни –
И этот тоже личность, глыба:

Изобретатель тракторов,
Отмеченный лауреатством
При Сталине... Ну, будь здоров:
Та премия была богатством

Реальным. Сверх того – престиж...
Короче – знатная семейка...
Читатель, ты меня простишь.
Не хвастаюсь – горжусь... Линейка

Их достижений надо мной –
Дотягивайся хоть с подпрыгом...
Поди и вы своей семьей
Гордитесь? Все подобным игом

Семейным отягощены...
Тут мал – не мал, а соответствуй.
И мы стараемся. Должны
К тому духовному наследству

Добавить что-нибудь свое...
Есть братья у отца. Валерий
Второй журфаковец. Семьей
Журфак освоен, а критерий –

Гуманитарный склад ума
У Хилтуненов, экстравертность:
Нам всем по нраву кутерьма,
Общенье, а застой, инертность –

Противней горькой редьки... Дни --
В стремлении дойти до сути...
О маме... В Мурманском НИИ
Полярном... И порой на сутки

На Ледовитый океан
На самолете вылетала,
Где полынья родит туман,
Где льда подвижка – наблюдала,

Чтоб дать надежнее прогноз
Для кораблей и самолетов.
Отец тогда здесь службу нес
Собкоровскую... Сам немало

Над океаном полетал,
Ходил на Шпицберген и дальше...
В Москве наездами бывал
Я не догадывался даже,

Что там фактически была
Уже его семья вторая.
Что делать, коль любовь ушла?
От нас, детей, сей факт скрывая,

Отец и мама наконец
Разъехались, нам объясняя:
В командировке, мол, отец
В столице... Ничего не зная

Мы были рады, что назад,
В Петрозаводск вернемся с мамой
И бабушкой... Лишь мамин взгляд
Грустил – и тихо с бабай Клавой

От нас в секрете говорят.
Но бабушке теперь не надо
Окно завешивать: не спят
Детишки, если день от взгляда

Не прячется: полярным днем
Не прячется за горы солнце,
А кто же станет спать при нем?...
Не надо затемнять оконце

В Петрозаводске... Все же ночь
Здесь более на ночь похожа.
И здесь, как в Мурманске точь-в-точь
В ледовую разведку тоже

Летит на «жтажерках» мать...
Внизу карельские озера.
Задание: предупреждать
Нечнется ль ледолом у створа

Электростанции... Была
В карельском обществе известна
И уважаема... Вошла
В горком. Жила непресно.

Душа компании в среде
Врачей, поэтов инженеров.
Капустники, тусовки, где
Она – и сочинитель перлов

И пламенный конферансье-
Ведущая... В команде «БЗДЮКИ»
Всех юбиляров житие
Восславить рада... На все руки

Талантлива... Всегда полно
У нас гостей в цековском доме.
Включали растворив окно
Высоцкого, потом – в истоме –

И Галича (закрыв окно)...
А из-за межквартирной стенки
Храпел, уснувший, как бревно
Карелии начальник Сенькин,

Обкома первый секретарь,
Что вырос в доме на дольмене.
Кемарь, Иван Ильич, кемарь,
Тебя не ждут на авансцеене.

Он долго-долго возглавлял
Вполне умело край озерный.
И никого не подставлял,
Характиер проявлял не вздорный.

А город значился всегда
В числе богатых интеллектом.
-- Новосибирск, Одесса?
       -- Да.
Социализм открытым текстом

У нас честили без стыда:
Финляндия была под боком.
И кое-кто умел туда
Заглядывать ревнивым оком

И сравнивать, и горевать
О неполадках в нашем доме...
 Мне надо в чем-нибудь писать...
Записывать я стал в альбоме

Спецназначения... Его
С работы притащила мама...
В нем графы. Графы... Для чего?
Метеоданные до грамма

Вносить дотошно что ни день.
Я составлял в тех клетках списки –
И это было мне не лень –
Счперва властителей российских,

Потом добавил римских пап,
Еще позднее – фараонов.
Страстишки необычной раб,
Планировал вождей народов

Всех до единого внести
В мой кондуит пятивершковый,
Тем от забвения спасти.
Поверил я, микроголовый,

Что это дело по плечу.
Еще я собираю марки –
И все на свете я хочу
Собрать. А в присланном подарке

От дяди из Суоми все,
Что изданы в фашистском рейхе.
Молчу... Понятно и козе,
Не то б досталось на орехи.

С альбомом тем, как с братом рос,
Таскал повсюду, вак вериги.
Бросаюсь, как голодный пес,
На непрочитанные книги.

Однажды объяснили мне:
Никто все марки не притянет.
И хобби, вмиг упав в цене
Отныне более не манит.

На марки мне открыл глаза
Один профессор из Вьетнама.
Мне показалось, что деза.
Пожаловался маме. Мама


Все подтвердила. Вот беда.
Я письма слал филателистам
Во все концы... Искал, куда –
В журналах. Ровненько и чисто

Мог на конвертах выводить
Латинские смешные буквы....
И письма стали приходить...
«Коллега!... Сэр!...» Сердечка стук вы,

Поди, услышали б в ответ
На эту вежливость в конверте:
Ко мне, мол, в мире пиэтет.
Вы в детстве в это верьте, верьте.

И я поверил в то, что сэр
И уважаемый коллега.
Вьетнамец:
       -- Вы – миллиардер?
Как не собрать с планеты снега,

Так марок тоже не собрать,
И несусветные финансы
Вам не помогут... –
       Мог соврать,
Оставив маленькие шансы.

Он, не соврав, довел до слез.
Поплакав, все в подвал забросил
Сухой цековский... Дождь, мороз
Их не мочил и не морозил.

В нем супостаты долежат
До дня рождения зазнобы
Маринки Сербы... Нежный взгляд –
Достойная награда, чтобы

Ей то богатство подарить...
О первой той любви едва ли
Смогу сегодня говорить –
Так: фигли-мигли, трали-вали...

Альбомище с собой возил
В Москву – и раздражая папу,
Названья улиц заносил—
И рад столичному этапу --

Есть вновь идейка в голове –
Она сильнее, чем усталость.
В машине с нами по Москве
Чужая женщина каталась.

Мне непонятно, кто она
И почему все время с нами.
О том, что папина жена –
Я не догадываюсь... В раме

Окна – какой-то важный дом,
Прошу:
       -- Останови машину,
В альбом свой запишу о нем... –
Отец сердит, но чин по чину

Тотчас машину тормозит...
Та тетя только улыбалась.
-- У сына – дело, -- говорит, --
Задержимся – такая малость... –

Отец плечами пожимал –
И улыбался ей ответно.
Я благодарно принимал
Поддержку тети... Исповедно

Ей все секреты открывал.
Ту тетю звали Юлианой
Андреевной, а я был мал...
Та тетя вскоре стала мамой

Малышки Яны, что сестрой
Единокровною мне стала.
Вот это новость, что хоть стой.
Хоть падай. Тетя не упала

От этой новости в моем
Наивном миропониманьи.
Уже сердечные мосты
Сложились с нею в том романе,

Что называется судьбой...
Та тетя – дочка Валентины
Аркадьевны, что добротой
Смогла моей души щербины

Согреть и сгладить... Разамат –
Ее фамилию запомнить
И повторять тихонько рад.
Сумела пустоту заполнить.

Не то порой казалось мне,
Что я один в подлунном мире –
И в беспредельной тишине
Бежало сердце к ишемии –

И лишь альбом – мой старший брат,
Ему я поверяю мысли.
Альбомы, жаль, не говорят...
Да, ладно, вырос, так не кисни...

-- Раствор! Бетон! – пахали мы,
Трудом доискиваясь сути...
Алпатьево... Леса, холмы...
Случилось – уж не обессудьте:

Сто верст от матушки-Москвы,
Мещера – Левитан с натуры...
Ока – а в ней – лещей, плотвы!
И цапли... Ну, они не дуры,

Не станут обитать в грязи...
Какой простор! Какие дали!
На горизонте там – (вблизи) –
Село Есенина... Слетали

Мы с Сашей Тропкиным вдвоем –
(Ища на жопу приключений) –
В «березовые ситцы» рвем...
«Дом деревянный», край волшебный...

Большое старое село –
Исток великого поэта.
Здесь босоногое прошло
Сергея детство... Он по свету

Потом немало колесил
Но песнопевцем русской доли,
Родной земли и неба был...
Легло приокское раздолье

Опорой пламенной души...
Оно в нем отзывалось словом.
Он возвращался... Здесь, в тиши
Он восходил к своим основам,

Истокам... Здесь была она --
В старинном доме с мезонином –
Чья красота награждена
Взволнованной поэмой-гимном

Любви ль, мечте ли о любви...
Для нас важна сама поэма
О притяженьях меж людьми,
Незримых и поющих немо,

Волшебных струнах, что звучат
Для избранных и для избравших...
Вот школа, почта, старый сад...
В музее горстка не пропавших

Его вещей – цилиндр, пиджак...
Острее здесь тоска поэта...
Ну, что ж, могу сказать, журфак,
Тебе спасибо и за это...

Была нам трепка – будь здоров!
-- Как -- самовольная отлучка?!
-- И что? Вернулся – жив-здоров...
Но только разъярились... Взбучка

Почти грозилась перейти
В оргвыводы – тогда с журфаком
Уже потом не по пути...
Утихомирились, однако...

Мне в приключение попасть,
Как говорят у нас в отряде –
Точь-в-точь – два пальца об асфальт...
Начну с рожденья, факта ради:

В «сорочке» вышел я на свет.
Однако же ее украли...
Что это: приключенье – нет?
В роддоме прямо промышляли

Таким особым воровством...
Кому-то же зачем-то надо...
Студентам недокорм знаком,
А тут – ребенок, я... И чадо

Вначале тоже взяли в ту
Пост-монастырскую общагу,
Чтоб с малодневства суету
Вбирал, накапливал отвагу

Для жизни... МГУ-шных мам
С потомством вместе и мужьями
Сселяли вместе, чтобы гам,
Звучавший всюду в плотной гамме,

Здесь контртенором звенел
Всесокрушающего рева.
Внизу был клуб, в нем кто-то пел...
Чтоб нравственно была здорова

Семья, делили простыни
Всю комнату на четвертушки:
-- Здесь мы, тут – вы, вон там – они... –
Таз клали на пол для прослушки

Концертов клубных. Сиркка там
Певица выступала, Рикка,
Карельская – и юных мам
То пенье ублажало дико.

Потом певица унеслась
В Суоми... Вспомнишь – и слезинки.
Безпрекословна песен власть
Над обитателем Стромынки.

Древнейшее село Стромынь,
Москвы, считают, было старше.
Но не судьба. Куда не кинь
Пытливый взор, увидишь: наше

То обиталище тогда
И академии умнее.
В семидесятые года
Все интеллекта корифеи

На Ломоносовском сошлись
В общажных тех пятиэтажках,
Куда студенческая жизнь
Сместилась... В комнатных ватажках

Дискуссии такие шли,
Такие поднимались темы
По обновлению Земли
И даже солнечной систамы...

Что будь мудра и чутка власть,
Отставила б свой мерзкий норов,
Ей лучше бы в основу класть,
Взяв из общажных разговоров

Идеи… Папа с мамой -- в них,
А власти лишь услышать надо…
Родители в завалах книг.
Учеба напрягает… Чадо,

Чтоб не вязало руки им
И не мешало бы учиться –
К бабуле... Ладно, погостим
У бабы Клавы... Адрес – Выкса...

Но у нее внезапно – рак.
В онкологический забрали...
Куда меня? Со мною как?
Опять в столицу? Нет, едва ли...

Я в кабинете главврача
В пеленках прямо – прописался,
Гугукал, лапками суча,
И прямо на столе... валялся...

Лишь операция прошла,
Мы с бабушкой вернулись в домик
На Ленина... Там в нем жила
Монашка... Свечи, черный томик –

Молитвенник... У образов
Молилась... Я молился с нею
За бабушку – был некий зов...
Молился... Нынче не умею...

И я там жил до трех годков,
Пока студенты доучились...
Но вот – приехали...
       -- Готов?
-- Готов!
       -- Отлично! --
       Уложились –

Ту-ту... И поезд нас умчал
Из-под Сарова вдаль, на север,
В край тысячи озер... Венчал
Журфак отъездом: что посеял,

Должно теперь давать плоды...
Осталась позади Стромынка,
А на крыльце ее следы
Великих... Тайная слезинка

С воспоминанием о ней
Блеснет в глазах у седовласых
Гигантов мысли... Юных дней
Свидетельница... Востроглазых,

Звонкоголосых и худых
Послевоенная общага,
Тот дом квадратный помнил их...
В нем было много крыс... Отвага

Нужна, чтоб с ними кров делить...
Под крышей бывшей богадельни
Отрадно было и дружить
И грезить о своей, отдельной

Квартире с ванной... Миражи
Надежд, студенческих иллюзий
Те заполняли этажи...
Но было ль лучше где в Союзе?

С Борисом Панкиным дружил
Отец в студенческие годы,
Конспекты и хлеб-соль делил
Той дружбы неразрывной всходы

От курса к курсу крепли... С ним
В «МК» осилил стажировку...
Той дружбе столько лет и зим!
Бедой и счастьем калибровку

Прошла, стромынковский купаж,
Шлифовку толчеей общажной,
Где не в почете «мой», а «наш»
Становится сверхсутью важной.

Четыре этажа мечты
У Яузы и у Стромынки...
Там юность строила мосты
К освобожденью... Без заминки

Пророчествовала... Росла,
Духовно возвышаясь в спорах –
И эту мудрость вобрала...
А на проспектах-коридорах,

Гуляя, точно по Тверской,
Простые распевала песни...
Они – оттуда, из такой,
Из избранной судьбы – и вместе

С судьбой – стромынковских палат
Развозят по стране и дальше –
Высокий дух... Судьбы расклад:
В огромных городах и даже

В селеньях дальних им нести
Дух МГУ-шных дортуаров,
Тем душу и мечту спасти...
Отвлекся я от мемуаров...

Петрозаводск... Здесь был погост
Еще в пятнадцатом столетье...
Четыреста с полсотней верст
От Петербурга... В лихолетье,


«В Европу прорубив окно»,
В век восемнадцатый шагая,
Рек Петр Великий:
       -- Решено:
Завод построить здесь! –
       Вонзая

Перст в карту, точку указал:
-- Здесь: западный залив Онеги...
Царь повелел – и кто б дерзал
Оспорить? В бешеном разбеге,

В стремленье вырваться из пут,
Из азиатчины – в Европу,
Стратег считал, что должен тут
Стоять опорный пункт – и кто бы

Хотел решенью помешать
За это б жизнью поплатился.
Царю не то что возражать,
Дышать не каждый бы решился

При нем... Росла и слобода:
Работный люд. При нем начальство.
Церквушка. Лазарет. Года
Вдаль убегали... И бахвальство

Самодовольных северян,
Пресыщенных богатым краем,
Влекло купцов из ближних стран...
Тот лишь на время призываем

Сюда судьбою, а иной
И оставался на дожитье...
Рос город... Он ценим страной.
Все европейские событья

Ему значенье придают.
Губернский и епархиальный,
Петрозаводском назовут...
Край Олонецкий, строгий, дальний.

Край, где нередко снежен май,
Край, где судак в поклевке жаден...
А первым, кто возглавил край,
Представьте, был поэт Державин

Великолепный, славный край --
Лесами и водой обильный –
(Работы – непочатый край) --
Грибной, охотничий и рыбный...

Ледник вселенский, уходя,
Озер здесь наплодил для рыбы...
В мозгах кремлевского вождя –
Плацдарм для нового прорыва –

Карелия... Двадцатый год
Ей автономию дарует.
А Коминтерн сюда зовет
Заморских финнов – (замордует

Их всех впоследствии ГУЛАГ)...
Легко попались на наживку.
С клеймом «шпион», «народа враг»,
Вчинив нелепую фальшивку,

Сгноили после... Для чего?
Чтоб жажду утолить вампирью
Неутолимую его...
Так он, всю юность над псалтирью

Сидевший, «Не убий!»-завет
Усвоил, косорукий демон...
В сороковом издал декрет:
В угоду людоедским схемам

Карельская АССР
Объявлена Карело-Финской,
В чем стратегический прицел,
Захватнический, просто свинский.

Хоть и закончилась война
С достойным северным соседом
Позорно, не смогла она
Умножить счет его победам,

Но то же «планов громадье»,
Лишь взял на время передышку...
Война... В расчете на нее
Таит зловещую мыслишку:

Уж если с Польшей удалось,
Должно удаться и с Суоми...
Расчет обычный, на авось,
На то, что в дьявольском погроме,

Падет к его ногам страна
Сибелиуса и Леннрота,
Все мерзости его война
Потом запишет на кого-то...

Но та жестокая война,
Что пол-планеты опалила
Тиранов мерзких допьяна
Людскою кровью опоила,

Испепелила пол-страны...
Петрозаводск стенал в полоне...
Его впоследствии должны
Отстроить, обновить...
       ...В бетоне

Полы коровника...
       -- Бетон! –
И в ненасытный зев мешалки
Цемент ссыпаю, щебень...
       Звон
И грохот...
       Мы не из-под палки

Работаем – хотим помочь
Селянам, как-то жизнь поправить.
Мы верим им без нас – невмочь...
Приехала, спеша прославить

Нас Алла Боссарт из «МК»...
Вот я – в «наморднике» на снимке,
Рассказ – весь обо мне... Слегка
Неловко – я же вместе с ними,

С товарищами, не один...
Ребята шутят, поздравляют...
Да, ладно, суета... Глядим
Вперед: помалу подрастают

Объекта стены вширь и ввысь...
-- Бетон! Раствор! Бетон! За смену
Еще немного поднялись...
Поднимутся и завтра... Цену

Мы знаем качеству труда:
Швы – по линейке, без натеков...
Коровник... Строить города –
Еще ответственней... Уроков

Дает немало стройотряд
Для углубленья кругозора...
Я в прошлое бросаю взгляд...
Петрозаводск... По сути, город

В послевоенную страду
Воссоздавался, как столица
У всей Европы на виду...
Страна и власть ее стремится

Придать высокие черты
Его проспектам и бульварам...
Здесь претворять свои мечты
Дано прекрасным зодчим... С жаром

На ватманах рождался град –
И воплощался в светлом камне.
Он рос --и радовался взгляд...
Мы поселились здесь, когда мне

Три было года... Мой отец
В республиканскую газету
Направлен вкалывать – венец
Учебы... Слава факультету...

Петрозаводск... Из первых уст
Поведаю: стоит на бреге,
Рождая половодье чувств,
Мой светлый город у Онеги.

Здесь по ночам светло, как днем,
Здесь возле школы – земляника...
Мой город... Позабыть о нем?
Такое и помыслить дико...

Отец в круговороте дел.
Он секретарствует в газете...
Секретаря суров удел:
Практически за все в ответе:

За верстку, правку, за «подвал»,
За снимки, «шапки» и отбивки,
Кто что когда и сколько сдал,
Чтоб «гвоздь» был в номере и сливки,

Чтоб номер вовремя в набор,
Пошел, клише не запоздали...
Да с нервным автором сыр-бор
Уладь:
       -- Опять мое не дали!...

Отец – дублером... Молодой...
А главной в секретариате
Был Бацер Исаак звездой.
Он стар и опытен, что кстати.

Из Магадана принесло
Его послевоенным смерчем
Харбинцев много здесь нашло
Вторую родину... Помечен

Наш город избранностью... В нем –
Театры, вузы... А народу –
В райцентре больше... Мы живем,
Считается – неплохо: сходу

Нам дали комнату – ура!
Географиня наша, мама,
При деле... Отмечает: Ра
Взошел во столько-то... Тумана

Была такая высота,
В ведре осадков – ... сантиметров...
А тут – такая красота!
Ее никак без сантиментов

Никто не сможет воспринять...
Пошла в ледовую разведку
Служить географиня-мать...
При деле мать с отцом... Нередко

У них на сына нет минут –
И я на попеченье няни.
Случается: они придут –
А я давно уже в нирване

Безоблачных, счастливых снов...
А в доме по соседству с нами –
Андропов прежде жил... Суров,
Со всеми ладил временами,

С начальством находил контакт...
Куусинен ему поддержку
Давал – неординарный факт,
Единственный, похоже... Слежку,

Конечно, «органы» вели... За ним
И за семьею финна,
Но как-то казни обошли
Андропова и нас... Противно

О той эпохе говорить...
Меня в детсад определили...
Мне, маленькому, все чинить
Обиды стали, даже били...

Детишки агрессивны, злы,
А я всех меньше и слабее,
Но надо находить лазы –
-- И я им:
       -- Я читать умею!

Суют мне книжку:
       -- Прочитай! –
И я читаю детям сказки...
Вот так. Авторитет, спасай!
Теперь игрушки, книжки, краски –

Попробуй, отними! В ответ:
-- Отдай, не то читать не буду!
И отдают. Авторитет!
Да сами мне приносят груду

Игрушек – только почитай!
И постепенно круг сложился
Друзей-приятелей... И в рай
Вдруг ад кромешный превратился...

Знакомый мамы – Вячеслав
Орфинский, доктор-архитектор,
Открывший Кижи, нас позвав
На остров, где пока лишь те, кто

В его команде, там бывать,
Научной, получили право,
Ошеломлен: я стал орать...
В испуге сам – и всю ораву

Научную перепугал:
Кораблик, что привез на остров,
Ушел – вот я и заорал:
На миг мне показалось остро,

Что здесь останемся навек...
Такое память сохранила.
Четырехлетний человек
Орал... Смешно? Поверьте, было

Мне не до смеху... Объяснить
Не получалось «Робинзону» --
Никак нельзя угомонить,
Я не хотел внимать резону

К досаде близких и друзей...
Великолепный остров, храмы...
Здесь позже создадут музей...
Короче, день пропал для мамы.

Ну, сын, туды его в качель!
И вы б таким едва ль гордились...
Была словесная дуэль:
Мы с Витькой Киуру сразились.

Нам с ним совсем по горстке лет.
Сын «Суслова» -- по местным рангам.
И разобрался, шпингалет:
Я не могу ему быть равным.

Папаша – безобидный финн.
Он – Жаворонок в переводе.
А малолетний крошка-сын
С ебя считает принца вроде.

И я папашею горжусь.
Мы с Витькой, на качелях сидя:
-- Мой папа главный! – (сильно злюсь).
-- Нет, мой!
       -- Нет, мой!
       -- А вот мой выйдет...

-- И что он сделает?
       -- Тогда
Узнвешь! – Я реву – обидно
За папу Рудика. Беда,
Коль в папе «главности» не видно...

Я рано понял красоту
Онежской северной природы...
И город мой, что нес мечту
Великиъ зодчих через годы,

Он тоже светел и красив...
Здесь не было проблем с едою –
Кремлевский кровожадный псих
По счастью новою бедою

Наш город не успел залить...
Поскольку эта стратагема
Неактуальна, нас лишить
Решили статуса... И схема

Союза – всмятку... Мы теперь
Лишь автономные... И ладно...
Есть город, озеро... Поверь,
И в куцем статусе отрадно...

Карелия... Один процент
Всей территории Союза,
Мельчайший Родины сегмент,
Но не нагрузка, не обуза.

Без малого семьсот км
На север с юга, параллелью,
Четыре сотни по Кеми –
Меридианом... Ожерелью

Озер -- нет края и конца...
Уедешь – долго будет снится
Таежных ягод кислеца
И ели – стражи на границе...

Земное чудо наших мест –
Она, карельская береза...
Увидишь, бросив взгляд окрест:
Скромна, невысока... «Колхоза»

Не признает – стоит одна...
Лишь изредка – в кругу подружек...
О ней не скажешь, мол стройна:
Снаружи выглядит похуже

Обыкновенной: грубый ствол –
В наплывах, вздутиях, наростах,
Непрезентабельный камзол,
Как будто у нее короста.

Но древесины красота
У неказистой – несравненна –
Как мрамор... Дерево-мечта...
Воистину она – бесценна...

Я б воспевал и воспевал,
Но, как Рождественский не скажешь --
Не Роберт – Всеволод... Писал
Он в пятьдесят шестом... Уважишь

Послушать, что сказал поэт,
Когда явилось вдохновенье?
В душе оставит добрый след
Чудесное стихотворенье...


КАРЕЛЬСКАЯ БЕРЕЗА

Стоит она здесь на излуке,
Над рябью забытых озер,
И тянет корявые руки
В колеблемый зноем простор.

В скрипучей старушечьей доле,
Надвинув зеленый платок,
Вздыхает и слушает поле,
Шуршащее рожью у ног.

К ней ластятся травы погоста,
Бегут перепелки в жару,
Ее золотая береста
Дрожит сединой на ветру;

И жадно узлистое тело,
Склонясь к придорожной пыли,
Корнями из кочки замшелой
Пьет терпкую горечь земли.

Скупые болотные слезы
Стекают к ее рубежу,
Чтоб сердце карельской березы
Труднее давалось ножу;

Чтоб было тяжелым и звонким
И, знойную сухость храня,
Зимой разрасталось в избенке
Трескучей травою огня.

Как мастер, в суке долговязом
Я выпилю нужный кусок,
Прикину прищуренным глазом,
Где слой поубористей лег.

В упрямой и точной затее
Мечту прозревая свою,
Я выбрал кусок потруднее,
Строптивый в неравном бою.

И каждый резьбы закоулок
Строгаю и глажу стократ —
Для крепких домашних шкатулок
И хрупкой забавы ребят.

Прости, что кромсаю и рушу,
Что сталью решаю я спор,—
Твою деревянную душу
Я все-таки вылью в узор.

Мне жребий завидный подарен;
Стать светом — потемкам назло.
И как я тебе благодарен,
Что трудно мое ремесло!

Попутно: Роберт тоже наш.
Ему филфак Петрозаводский
Дал старт и подарил кураж,
А с ним – характер дон-кихотский...

Береза наша – патриот...
Она – уж как ты ни старайся –
В других районах не растет...
Не веришь? Ладно, попытайся:

У нашей набери семян
И высей где-то под Москвою...
Глядишь – растет... Но есть изъян –
Растет – обычною, прямою,

Без бородавок на стволе,
Обычной русскою березой...
Разгадку ищут триста лет.
Найдут ли? Меж стихом и прозой

Неуловима так же грань...
Карелия... Загадка, тайна
Увидится, куда ни глянь...
Едва ли опишу детально:

С Финляндией граничит край,
Что Бельгию шесть раз проглотит,
Здесь для рыбалки – сущий рай,
Само собою – для охоты...

Карелия дает стране
Железную руду, бумагу,
Станки и трактора – вполне
На уровне... В служеньи благу

Отчизны мы не отстаем,
А многих и опережаем,
Алмазы Родине даем,
Граниты, мрамор... Восхищаем

Искусством старых мастеров
Туристов... Кто не видел Кижей –
Не видел ничего... Даров
Судьбы Господь дал столько!... Ближе

Ко всем карельским чудесам
Я был, счастливчик, с малолетства...
Любовь к озерам и лесам
От мамы перешла в наследство...

Но вот мне восемь. Я учусь.
От дома двести метров – школа...
Я по утрам стрелою мчусь –
Учиться – радостно... И скоро

Я, как испытанный «буксир»,
Подсаживаем к отстающим...
Я для учительниц – кумир –
Со мной им нет проблем, идущим

По всем предметам – впереди...
Мне незнакомы двойки, тройки,
Четверки даже... Вот, гляди –
Одни пятерки! То-то! Бойкий

И инициативный шкет...
Учительница наша, Вера
Матвеевна, авторитет
Мой утверждает. Для примера

Служу... Нас в классе двадцать три...
Учительница тоже ростом
Не Гулливер – мала, смотри...
Нам, малышам, в судьбе непросто...

Четыре школьных этажа
По-сталински монументальны –
На Кирова... От галдежа
На переменках в кадках пальмы –

И те скукоживаются,
Как уши у педперсонала...
А если выйдешь из «дворца
Наук», то можно доотвала

Наесться ягоды лесной:
Почти у школы земляника,
Прикрыта северной сосной,
Росла расхристанно и дико...

А вскоре подхватила класс –
И провела аж до восьмого –
Хвалила и бранила нас –
Карелка Лидия Шевцова.

И Александровна ко мне
Питала, недомерке, слабость.
Причина мне ясна вполне:
Учительница оказалась

В родстве с той няней, что со мной
Возилась, как вторая мама...
Мне повезло и со второй
Учительницей... Чудо прямо!

А дни шагали не спеша,
Бежали быстрые недели...
Отец направлен в ВПШ
Учиться вновь... Не надоели

Конспекты? Но велят: учись!
И снова в матушке-столице
Корпи над Марксом, не ленись.
Воздастся, говорят, сторицей.

В пионерлагерь ВПШ
Я послан летом для подкорма...
Там дети из-за рубежа,
Секретарей ЦК, обкома –

Весь инициативный люд,
Горластый, озорной, уклюжий...
Мне поручение дают:
Читать про «Я» со сцены... Слушай:
       

Всем известно:
Буква "Я"
В азбуке последняя.
А известно ли кому,
Отчего и почему?
- Неизвестно?
- Неизвестно!
- Интересно?
- Интересно! -
Ну, так слушайте рассказ.
Жили в азбуке у нас
Буквы.
Жили, не тужили,
Потому что все дружили,
Где никто не ссорится,
Там и дело спорится.
Только раз все дело стало
Из-за страшного скандала:
Буква "Я" в строку не встала,
Взбунтовалась буква "Я"!
- Я, - сказала буква "Я", -
Главная-заглавная!
Я хочу, чтобы повсюду
Впереди стояла я!
Не хочу стоять в ряду.
Быть желаю на виду! -
Говорят ей:
- Встань на место! -
Отвечает: - Не пойду!
Я ведь вам не просто буква,
Я - местоимение.
Вы в сравнении со мною -
Недоразумение!
Недоразумение - не более не менее!
Тут вся азбука пришла
В страшное волнение.
- Фу-ты ну-ты! - фыркнул Ф,
От обиды покраснев.
- Срам! -сердито С сказало.
В кричит: - Воображала!
Это всякий так бы мог!
Может я и сам - предлог! -
Проворчало П: - Попробуй,
Потолкуй с такой особой!
- Нужен к ней подход особый, -
Вдруг промямлил Мягкий Знак.
А сердитый Твердый Знак
Молча показал кулак.
- Ти-и-ше, буквы! Стыдно, знаки! -
Закричали Гласные. -
Не хватало только драки!
А еще Согласные!
Надо раньше разобраться,
А потом уже и драться!
Мы же грамотный народ!
Буква "Я" сама поймет:
Разве мыслимое дело
Всюду Я совать вперед?
Ведь никто в таком письме
Не поймет ни бе ни ме! -
Я затопало ногами:
- Не хочу водиться с вами!
Буду делать все сама!
Хватит у меня ума! -
Буквы тут переглянулись,
Все - буквально! - улыбнулись,
И ответил дружный хор:
- Хорошо, идем на спор:
Если сможешь в одиночку
Написать хотя бы строчку, -
Правда, стало быть, твоя!
- Чтобы я да не сумела,
Я ж не кто-нибудь, а Я!
...Буква "Я" взялась за дело:
Целый час она пыхтела,
И кряхтела, и потела, -
Написать она сумела
Только "...яяяяя!".
Как зальется буква "Х":
- ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! -
О от смеха покатилось!
А за голову схватилось.
Б схватилось за живот...
Буква "Я" сперва крепилась,
А потом как заревет:
- Я, ребята, виновата!
Признаю вину свою!
Я согласна встать, ребята,
Даже сзади буквы "Ю"!
- Что ж, - решил весь алфавит, -
Если хочет - пусть стоит!
Дело ведь совсем не в месте.
Дело в том, что все мы - вместе!
В том, чтоб все -
От А до Я -
Жили, как одна семья!
*
Буква "Я" всегда была
Всем и каждому мила.
Но советуем, друзья,
Помнить место буквы "Я"!

Великолепная пора –
Каникулы – свобода – ух, ты!...
Чтоб не вдыхали пыль двора
Нас с братом Юрой шлют «на фрукты»

В Тирасполь... Там у нас живет
Двоюродная тетя папы
Эмилия... Здесь сад растет
Роскошный... Месяцок хотя бы

Повялимся, как на костре,
В крови накапливаем солнце...
Тирасполь – «Город на Днестре» --
По гречески... Стучит в оконце

Ветвями утром алыча...
Генералиссимус Суворов
Тот город основал, меча
Не опуская, зная норов

Свирепо зверских янычар,
Поставил на «Тирасе» крепость,
Началом ставшую начал...
Здесь принимали, как нелепость

Язык молдавский... Говорил
«Поль» исключительно по-русски
И щедро нам тепло дарил...
Отец, осилив перегрузки,

В Москве закончил ВПШ –
И он теперь собкор «Савраски»
По Северу... Теперь, паша
В ЦО ЦК, предать огласке

Он может темные дела,
Что и вменяется собкору...
А резиденция была
Отныне в Мурманске, где в школу

Пришлось недолго походить...
На севере народ суровей...
Собкора велено любить,
Сиречь – бояться... Хмуря брови,

Ответственные господа-
Товариши несут подарки
Нам с братом щедрые всегда
По праздникам.. Отец – в запарке:

Он должен побывать везде –
На совещаниях и встречах,
Пресс-конференциях... Мечте
О крупных жанрах, человечьих

Нелегких судьбах принужден
До времени «кирпич» повесить...
Я знаю, что замыслил он
О Шотмане новеллу... В месяц

Такую не осилить, нет...
Он был достойным человеком
И предан Ленину... Сюжет
Для «оттепели»... Бурным веком

Был перемолот Александр,
Не пожелавший пресмыкаться,
Приспособленчества скафандр
Не примерявший... Он сражаться

В открытую с тираном стал –
И на семнадцатом партсъезде
Его геройски обличал...
Невольник большевистской чести,

Один из редких бунтарей,
Из твердолобых честных финнов,
Не отступивший от идей...
А легион бесовских джиннов,

Наивный, силился загнать
Обратно в тесную бутылку...
Борьба за власть... Не миновать
Судьбы... Он смело шел на пытку,

На злую казнь и забытье...
Отец урывками ту повесть
Слагал – и написал ее,
Той книгой пробуждая совесть

И память возвратив борцу...
Мы в Мурманске не задержались...
Отца и матери – к концу
Пришло общенье – разбежались...

Судьба нас с матерью назад
В Петрозаводск определила...
-- Отец в командировке... Лад
В мозгах детей храня, щадила,

Не говоря всей правды, мать...
Отец в столице – зам. главреда
Редакции Европы... Знать,
Считали оба предка, вредно

Нам с братом правду до поры...
Я навещал отца в столице...
Потом по правилам игры –
Загранка... Ясно, он стремится

В Финляндию... И повезло:
Направлен в Хельсинки главредом
Журнала «Мир и мы»... Влекло
К истокам Хилтуненов... Кредо:

Жить полноценно – и отец
С азов учить решился финский –
Язык запутанный вконец
Для иностранца... Старт взяв низкий,

Папаша справился... Язык
Стал повседневным инструментов...
Он вскоре так к нему привык,
Что слился с ним... Реципиентом

Языковых его потуг
И мне придется становиться.
Поднаторев, он скажет:
       -- Друг,
Ты финн – и надо научиться...

Но первым так сказал не он...
Меня вдруг посылают в Таллин,
Где будет праздник проведен –
Неделя Дружбы... Посылали

Меня как финна поздравлять
Друзей-ровесников по-фински.
Вручили текст:
       -- Учи! –Ломать
Язык пытаюсь по записке...

Так... «Пионеэрит...» Словцо
Хоть отдаленно, но знакомо...
А «карьяласта»? На лицо
Гримаса вылезла...
       -- Весомо,

Торжественно произноси:
«Ляхеэевят»... Понял?
       -- Понял...
-- Про непонятное – спроси!
Ну, и язык! Взаправду донял.

А как учил его отец?
Так. Дальше «лямпимьят тервейсет
Ээстин...» Финиш наконец:
Ну! «Пионэерилле!»... Десять

Еще разков произнесу –
Глядишь, и выучу речугу...
Как будто леденец сосу
Иль заикаюсь, как с испугу...

Я говорил и говорил...
Не избежал, увы, позора...
Текст, что раз двадцать повторил,
Твердил упрямо «до упора»,

Едва я посмотрел на зал –
Театр «Эстония» в аншлаге –
Мне тут же разум отказал
И память... Горько бедолаге:

Стою и открываю рот,
А слов как будто и не знаю...
Ну – расхихикался народ...
И я обдулся даже... Злая

Торчит мыслишка в голове:
Всем отомщу за поруганье...
В игре, учебе, озорстве –
Во всем я заслужу признанье...

Мне, значит, первым быть во всем,
А я и так не знал четверок –
Отличник! Правда, озорством
Не отличался в коридорах

И классах школьных... А потом,
Когда из Таллина вернулись,
Встречали, как героев... В ком
Интервьюеры «звезданулись»?

Во мне: так бойко рассказал
О представительском вояже,
Что всех вокруг очаровал...
Мне сразу предложили даже

Вести на радио у нас
Еденедельную программу...
Для школьников – балдеет класс...
Я свой «портрет» вставляю в раму

Окошка в студии – и я
Те тексты, что дают, читаю...
Понятно, слушает семья,
Как я по радио вещаю.

Шел шестьдесят четвертый год...
А осенью спихнули с трона
Хрущева... Вот уж кто забот
Принес стране, довел до стона...

Он и Карелию достал:
-- А ну-ка, насадить «маиса!»...
И Брежнев, что его прогнал,
Для всех спасителем явился...

Шли из Москвы на всю страну,
В Карелии слышны отменно –
«Ровесники»... Я в них одну
Из дикторш выделяю – Лену.

Ее счастливым голоском
Озвучена заставка... С Леной
Еще покуда не знаком,
Но познакомлюсь непременно...

Еженедельно здесь в эфир
Мой выдает задорный дискант --
Сползает, улетая в мир,
Программа со стального диска –

Студийный «МЭЗ» -- магнитофон –
На тридцать восемь оборотов...
В минуту в мир бросает он
Моих полсотни слов... Кого-то,

Возможно, радует сюжет,
А для кого-то – ахинея...
Тогдашних радиогазет
Сегодняшние – не умнее...

Какой бы ни случился съезд,
Я неизменно приглашаем –
И мчусь стрелою в сотни мест –
Мы, дикторы, и там вещаем.

Моя семейка мной горда,
Общественным успехам рады...
На главной улице всегда
Проходят главные парады.

На ней, допустим слева, он:
Работы Манизера Ленин.
Захватчиками сохранен
В войну: для финнов каждый ценен

Сооруженный монумент.
А справа – чуть поменьше -- Киров –
Перст указует в постамент.
Ну, тут уж повод для сатиров

Для измывательств над вождем:
Коль выберешь особый ракурс,
В висящем пальце узнаем –
«Фрагмент», мужской весомый фактор-с,

Что мне особенно смешно,
Когда с требуны здесь вещаю.
Хранить серьезность надо, но...
Надеюсь, что не оплошаю.

Обкома первый секретарь
Мне под ноги поставит ящик:
-- Лишь не части как пономарь! –
На головы ребят, стоящих

В червонно-галстучном строю
С небес обрушит репродуктор,
Что я с трибуны им «пою»...
Взлетает: «Юные...» Ану, кто

Не замер? – «Ленинцы! К борьбе
За дело...» -- И смотрю с трибуны –
Нет шевеления в толпе, --
«Коммунистической...» -- и юный

Сейчас замрет и пожилой...
Продолжу: «партии...», -- сурово, –
Я: «Будьте...», -- гром над головой, --
«Готовы!» -- И: «Всегда готовы!» --

Вся площадь дружно -- мне в ответ...
На рукаве моей – шевронов
И разных звездочек букет:
Я пионерских батальонов

Всех командир, нач. всех штабов...
Ко мне партийного начальства
Петрозаводского – любовь --
Подкармливают... Без бахвальства

Замечу, что попал в фавор...
Участник праздничных массовок...
Порой производил фурор
Стишатами инсценировок:

Сегодня будем поздравлять
И нашу мать и вашу мать...

Вскоре мы окончим школу --
Я в космос к марсу полечу...
-- А я хочу быть Терешковой
-- Быть Николаевым хочу...

Петрозаводск, возможно, был
Единственным в стране Советов,
Где Сталин френч не теребил
На постаменте, хоть с портретов

И здесь мозолил всем глаза.
Скульптурки-недомерки были,
Понятно, коль без них нельзя,
Но шибко фимиам не лили.

А Сенькин далеко не прост,
Коль два почти десятилетья
Удерживал главнейший пост.
В сиянье этого соцветья

Карельского смешного рос,
Где Сенькин налагоет визу:
«Описанному верить!», розг
Давно достойного подлизу

Сим вечным перлом увенчав
На ябедке: обоссан, дескать,
Соседом пьяным... Повстречав
Его с тех пор лет, может, десять

Высмеивал народ в лицо
Заслуженного обоссанца.
А будь Ильич из подлецов,
Обидчику б не расквитаться...

Попутно: первый секретарь –
Карел, отличный дядя – Сенькин.
Народ изрядно хохотал:
Премьер был Манькин... В летке-еньке

Номенклатурной также мэр
Петрозаводска, некто Гришкин...
Есть в партэлите, например,
В развитье темы – Дунькин, Тришкин.

Я Киуру упоминал...
Хоть «Суслов» намечался русский,
Но Жаворонок-финн попал,
Допущен, смирный, к парткормушке.

А президентом – псевдофинн,
Двурушник Прокконен, безрукий
Пааво... Явный сукин сын.
Ведь ясно: только дети суки

Могли в правительство войти –
Его предуготовил Сталин,
Чтоб им законное смести...
Да только финны стойко стали,

И, защитив свою страну,
Не дали Сталину ни шанса.
Просравший зимнюю войну,
То халлинто*, что из миманса

* Правительство (финск.)

Cатрап бесхитростно собрал –
(Возглавил Куусинен Отто) –
Он сам потом и разогнал.
Об этом больше неохота....

Как оказалось, Сенькин рос
В соседстве с каменным дольменом
В карельской глухомани... Бонз
Партийных чванством непомерным

Не отличался... Это он
В подножье ящик из под пива
Мне ставил, двигал микрофон:
-- Вещай, Валера, звонко, живо...

Отец меняет амплуа.
Теперь он на посту собкора
В загранке... Я – как буржуа --
В часах швейцарских -- смотрит школа --

В моднючих джинсах... Обо мне
Являла бабушка заботу
Сверхактуальную вполне...
Еще когда Петрозаводску

Отец таланты посвящал,
Мои родители бывали
В Финляндии... Моим вещам –
Меня, как денди одевали –

Завидовали все кругом...
Я письма посылал в Суоми –
И финских марок полон дом...
И это было также, кроме

Одежды, поводом, чтоб мне
Завидовали одногодки,
Чем удовлетворен вполне...
Еще был мал – и ум короткий...

Любимым внуком был всегда
Геройской, легендарной Евы
Адамовны, что в те года,
Когда кровавые посевы

Война без жалости кругом
К смертельной жатве разводила,
Она спасала детский дом –
Детей испанских вывозила

За Волгу – с крымских берегов...
Я был ее любимым внуком --
И среди школьных вахлаков,
Благодаря ее потугам

Меня в порядке содержать
В согласье с западным стандартом,
Мне было в чем пощеголять...
Я к моде не был столь азартным,

Но я привык, что разодет...
Привык... Казалось, так и надо
Собкором трудится отец
В трех королевствах, вставших рядом:

Норвежском, шведском, датском и
Финляндской и Исландской также
Республиках... Я со скамьи,
Со школьной, что казалась гаже

Скамьи преступников в суде,
Тянусь... Давно бы бросил школу,
Но стребуют с меня везде
Бумажку – и терплю ту шкоду,

Что вносит в душу и мозги
Тоталитарная учеба –
От сих до сих – и не моги
На градус отклониться, чтобы

Не высунулся из рядов...
Всех чешут под одну гребенку.
Не школа, а дисцбат... Готов
Незаурядному ребенку

Здесь неминуемый кирдык...
Прокрусты из совнаробраза
Страшней Ягоды... Ученик
Задавлен школою... Зараза

Новаторства здесь на корню
Душилась злобною системой...
Здесь плачут много раз на дню
В душе и явно... Парты, стены

Плакаты, стенды – все гнетет...
Где Корчаки и Песталоцци
Отечественные? Зовет
Вас время... Я ж пока в болоте,

Где шкрабы-жабы пузыри
Пред каждым классом выдувают...
Эх, школа, школа! Назови
Учителей, что понимают:

В их классе личности... В Артек
Я послан в шестдесят четвертом...
Жаль: эта сказка не для всех.
Здесь все – на «пять», все – высшим сортом.

От Аю-Дага – на Гурзуф –
Шесть вдохновенных километров
Страны Артековской... Взметнув
Над морем галстуки несметно

Под кипарисами, Артек
Здесь в явь преображает сказку...
Не замолкают песни, смех...
В друзья индуса и хакаску

Здесь обретешь... А сколько дел!
Кружки и секции... А песни?!
И если б даже захотел,
А всюду не успеть, хоть тресни...

Ношусь по лагерю стрелой,
Здесь в уголке не отсидишься:
Тот конкурс – мой, и этот мой...
Экскурсии, пещеры... Злишься,

Что снова что-то упустил...
Как жаль, что лагерь элитарен...
Наш корпус – крайний. Рядом жил
В скромнейшем домике – Гагарин...

Здесь учат плавать – и летать,
Водить машины, видеть звезды,
Фотографировать, писать
Стихи с пейзажами... А в гости

К нам приезжают то Кобзон,
То Евтушенко, то Катаев...
Поем с Кобзоном в унисон,
На крыльях песни улетая...

Едва я принят в комсомол,
То, самый молодой в Союзе,
В горком был избран... Пленум шел
Весь день... А после отмутузил

Меня какой-то идиот...
За что? А ни за что – по пьянке...
Ревел – обидно же... Урод --
В душе его одни поганки

Взрасли – за радость отомстил...
Ведь я гордился тем почетом,
Которым комсомол польстил...
В отместку вот – столкнулся с чертом...

Обиду помню до сих пор,
Как будто в душу наплевали...
Обиду даже факт не стер,
Что много обо мне писали –

Отличник, мол, и активист,
Сам маленький, а член горкома...
Известный документалист
Снял киноочерк... В нем я дома,

И в школе – и везде, везде...
Позирую – я рад стараться...
Подобно записной звезде
Притворно (будто папарацци

 Мной не замечен) прохожу
В задумчивости по проспекту...
Как я со сверстником дружу:
Вот – вместе учим по конспекту...

Нетленный тот шедевр снимал
Харбинец бывший Леня Хорош...
Меня за озорством поймал:
Швыряю дартсы в Мао – (ссора ж

С Китаем задевает всех
И Мао дружно осуждаем)...
Тот фильм имел большой успех –
Я в нашей школе почитаем...

Артековский вношу запал
Я в комсомольские занятья.
Во мне – большой потенциал,
Энтузиазма море... Трать я

Хоть четверть от того, что мог,
Все изменил бы в наробразе,
Отладил с головы до ног...
Я будоражу, я в экстазе...

Перехожу из класса в класс...
Иных, к учению негодных,
Перегоняю... Вот у нас
Тупой громила – второгодник...

Он всех крупней, я меньше всех,
Он – двоечник, а я – отличник.
Я демонстрирую успех,
Он и у нас один из лишних...

Он всех в учебе стопорит
И потешается куражно
Над малышом, чем сильно злит...
В читальне вижу – он! Отважно

Хватаю с полки толстый том –
И по башке луплю с размаху –
Знай, дескать! Так, а что потом?
Конфуз – не он! Здесь дал я маху.

Я «Капиталом» угостил
За просто так чужого парня...
Едва меня он не схватил...
Поудивлялась вся читальня...

А летом мне дает судьба
Великолепный дар – «Орленок»...
Хотя подспудная борьба,
Чтоб тот оазис окрыленных

Под корень извести велась,
Мне удается причаститься...
В «Орленке» -- у народа власть
По правде... Каждый день частица

Ее дарована тебе...
Сегодня – командир отряда,
Ты завтра – рядовой... В судьбе
И то и то изведать надо...

Где родилась и как взросла
Та коммунарская идея,
Что многим в плоть и кровь вошла?
(Как в анекдоте ахнул: «Где я, --

Попав в «Орленок», -- нахожусь?»),
Расскажет Сима Соловейчик,
Узнайте все из первых уст,
Он коммунарских дел разведчик:

-- «Вожатый Сима Соловьев» --
Непритязательнейшим псевдо
Статеечки на триста слов
Подписывал в журнале... Все, кто

Хотел, мог написать письмо
Сюжетно или бессюжетно...
Так привлекательно само
Блаженство втиснуть «Совершенно

Секретно» в адрес... Получал
Я тысячи подобных писем.
На них в статейках отвечал,
От них был в творчестве зависим.

И вскоре «Книга про тебя»
Из этих писем и статеек
Взошла... Народец сей любя,
Ревниво всматривался в телик,

На совещаниях скучал
В надежде выловить живое...
И как-то раз не оплошал...
Сидят передо мною двое...

Подслушивать нехорошо,
Но говорят об интересном...
Без спроса в разговор вошел –
И выговором был нелестным

Осажен... Но не отступил --
Уж я настойчив дела ради...
Суть вдохновила... Вскоре был
У Иванова в Ленинграде...

И тиснул первую статью
Об этоим славном человеке,
Что изменила жизнь мою
И очень многих... Я в ответе

За творческий эксперимент
Педагогической коммуны...
Известен стартовый момент:
Год пятьдесят девятый... Юным

Жизнь тягомотна и горька
Ни в чем отрады и надежды...
Нужна им крепкая рука
Товарища по вере... Где ж ты

В такой стране его найдешь?
Едва ль систему с места стронешь...
А он – себе:
       -- Чего ты ждешь?
Твой выход. Не робей, Петрович!

Учитель Игорь Иванов
Во время мартовских каникул
Бросает клич:
       -- Эй, кто готов
Жить по-макаренковски? –
       Кликнул –

Отозвалось десятка три...
И стали создавать коммуной
Жизнь небывалую... Смотри:
В ней каждый человечек юный

Решает общие дела...
Где заработать? Как потратить?
Чем жизнь наполнить, чтоб была
Полна и интересна? Хватит

Обломовыми прозябать –
За жизнь свою в ответе сами...
Неспешно силы набирать
Пошла коммуна... Чудесами

Великими одарены
Те фрунзенские коммунары...
Слушок невнятный вдоль страны
Пополз неспешно... « Парус алый»,

Привидевшийся в грезах мне,
Стал репродуктором идеи –
И вот она по всей стране
Шагая, до «Орленка» -- (Где я?!) –

Закономерно добралась...
Вожатые из Ленинграда
Однажды захватили власть –
И все перевернули:
       -- Надо, --

Сказали, -- в щепки изломать
Авторитарную систему.
Все будут юные решать:
Как жить, что делать? Эту схему

Наш «Алый парус» утверждал
Авторитетом «Комсомолки»...
... Так где же я? Куда попал?
Тотчас посыпались осколки...

Стереотипы – под каблук –
И растоптать, чтоб захрустели...
И бюрократии – каюк...
К демократизму – высшей цели

Ведет «Свободный микрофон»,
И командиров пересмена...
Что интересно: в мой сезон
За стенкою жила и Лена...

Когда ЦК ЛКСМ
Громил «Орленок» коммунарский,
«Орлиным» достиженьям всем
Диагноз выставил жандармский.

Причем, Указ перечислял
Под сотню новых форм работы,
Однако, не благословлял –
Клеймил за них... Вот идиоты!

Но форма инобытия
Подхвачена народом юным.
По всей России нет житья
Бюрократизму от коммуны...

А Щекочихин, Серебров,
Философ Кон и Филиппенко
Ту правду жизни – будь здоров
Пропагандировали... Стенка –

На стенку... Первыми взялись
За демонтаж бюрократизма
Те, в светлых душах чьих зажглись
Высокие стремленья... Призма

Истории расставит всех --
По чести... Рейтинг без изъятья –
И подвиг праведный и грех
Зачтется... Конспективно дать я

Хочу понятие о том,
Что мы с «орлятами» творили...
В «Орленке» с лозунгом живем –
Без сожаленья заменили

Им «Будь готов!» -- «Всегда готов» --
«Живи улыбки друга ради!»...
Здесь мы, не выбирая слов,
Без лицемерия в отряде

То сталинский обсудим культ,
То о фашизме рассуждаем,
Да так, что мог хватить инсульт
Цековских церберов... Читаем

В программе: «Огонек Знакомств»,
«День Солнца», «Разнобой», «Суд песни»...
«Концерт-ромашка»... Эпигонств
Не нужно: лучше, интересней

Самим придумать «Литкафе»,
«Веселый цирк», Олимпиаду...
Устроил аутодафе
Коммуне – комсомол...
       -- Не надо! –

Сам босс Тяжельников решил, --
Задавим инициативы!
Но я успел. Я в этом жил!
Я был веселым и счастливым...

И это чудо из души
Не выковырять их указом...
Лети, «Орленок»! Поспеши,
Коснись и тех, кому ни разу,

Не так, как мне, не повезло...
Отныне и моя забота:
Коммуну возводить... Вошло
Призванье это в душу.... Кто-то

Разносит коммунарский дух
Сейчас по Дальнему Востоку...
Считай меня... Хватило б двух,
Кто к коммунарскому истоку

Припав, не станет дальше жить
По старому... Уж ты хоть тресни,
ЦК, не сможешь задушить
Коммуну и прекрасной песне

Не перекроешь кислород...
Коль с Пахмутовой породили
В «Орленке» -- и понес народ
Ту песню сквозь года и мили:

* * *
С неба лиловые падают звёзды,
Даже желанье придумать не просто…
На небосклоне привычных квартир
Пусть загорится звезда Альтаир.
Припев.
Звездопад, звездопад…
Это к счастью, друзья говорят…
Мы оставим на память в палатках
Эту песню для новых орлят.
Что пожелать вам, мальчишки, девчонки?
Встретиться снова бы в нашем «Орлёнке»!
Будет и солнце, и пенный прибой,
Только не будет смены такой…
Припев.
Пусть перед нами дороги земные,
Слышим мы дальних миров позывные.
Юность и песню, и крылья дала
Тем, кто поверил в созвездье Орла.
Припев.
Как бесконечные звёздные дали,
Мы бы на яркость людей проверяли.
Прав лишь горящий, презревший покой,
К людям летящий яркой звездой…
Припев.
* * *
Орлята учатся летать.
Им салютует шум прибоя,
В глазах их — небо голубое…
Ничем орлят не испугать!
Орлята учатся летать.
Орлята учатся летать, —
То прямо к солнцу в пламень алый,
То камнем падая на скалы
И начиная жизнь опять, —
Орлята учатся летать.
Припев:
Не просто спорить с высотой,
Ещё труднее быть непримиримым
Но жизнь не зря зовут борьбой,
И рано нам трубить отбой! Бой! Бой!
Орлята учатся летать,
А где-то в гнёздах шепчут птицы,
Что так недолго и разбиться,
Что вряд ли стоит рисковать…
Орлята учатся летать.
Орлята учатся летать.
Вдали почти неразличимы
Года, как горные вершины,
А их не так-то просто взять, —
Орлята учатся летать.
Припев.
Орлята учатся летать…
Гудят встревоженные горны,
Что завтра злее будут штормы.
Ну, что же… Нам не привыкать!
Орлята учатся летать.
Орлята учатся летать,
Они сумеют встретить горе,
Поднять на сильных крыльях зори.
Не умирать, а побеждать!
Орлята учатся летать!
Орлята учатся летать!

А тот, кто это раскрутил,
Бесстрашный Сима Соловейчик –
(Он тоже МГУ-шным был,
С филфака) – за «орлят» ответчик –

Из поколения отца:
С отцом студентом был синхронно...
Он от начала до конца
«Рулил» экспериментом... Склонно

Начальство покарать того,
Кто выбивался из системы...
Но «Алый парус» был – его
Великим вдохновеньем... Все мы

Его как патриарха чтим...
Я будто заново родился
В «Орленке», окрестился им,
На жизнь в полете вдохновился.

Нас окунули в светлый мир,
В жизнь по законам креатива,
Как на дрожжах взрослели мы,
Росли и выпрямлялись живо.

В «Орленке» ставили меня
Вперед отряда флажконосцем...
На марше шустро семеня,
Замечен Пехмутовой... Ростом,

Понятно, я не Гулливер...
Услышал, как она вздыхала:
-- Сутулый, маленький... –
       Ма шер,
Зато горю не вполнакала!...

Играли в будущее... Наш
Безумный мир преображали...
Точь-в-точь Макаренковский «Марш
30-го...» Изобретали,

Творили... Каждый день – бои
Суды, дискуссии, рассветы...
Здесь были первые мои --
Для жизни – университеты.

Руденко Инна много раз
Тогда писала в «Комсомолки»
Статьи чудесные о нас...
Заметила – была в востоге:

На дискотеку нас зовут –
Нам интереснее поспорить,
Поговорить... Какие тут,
В «Орленке» памятные зори!

И тот, кто рос на тех дрожжах,
Иначе жить не соглашался...
Вот почему систему страх
Объял: в догматы не вмещался

Ни коллективный разум наш,
Ни самодеятельный опыт...
На всю страну – ажиотаж:
Марксистско-ленинская копоть

Сползла, как с лука шелуха...
Забеспокоилась система:
Недалеко, мол, до греха,
Антисоветчины экзема

В «Орленке» проросла... Душить!
И задавили, задушили...
Но в душах продолжали жить
Своею жизнью, как и жили

Идеи братства и любви,
Сотворчества и созиданья...
И с прозой жизни виз-а-ви
Теперь не страшно... До свиданья,

«Орленок»! Нам теперь твои
Неизгладимые уроки
Помогут выдержать бои
С рутиной... Встали на пороге

Мужанья – и пошли вперед...
Но вспомним снова тех, что дали
Первотолчок, позвав в поход...
О ленинградцах, что не ждали,

Какой случится резонанс...
А вот: в преддверии каникул...
Звонки по школам:
       -- Ждем от Вас
С цветочком комсомольца... Кликнул

Тот клич прикольный Иванов...
Пришли с цветочками ребята
В дом пионеров...
       -- Так, цветов –
Не надо... Их убрать куда-то

В сторонку... А у нас – дела...
Так Ленинградская коммуна
Свой непарадный старт взяла,
Чтоб школой жизни стать кому-то...

Ключ – слово «сами»... Все дела
Планируеем, и исполняем,
И обсуждаем САМИ! Жгла
Идея? Выскажи. Решаем:

-- Беремся! – И пошли вперед...
А Сима создал «Алый парус»,
Чтоб этот опыт шел в народ –
И в сети полстраны попалось...

При «Комсомолке» создан клуб...
Им управлял Андрей Лекманов,
Студент из меда... Медных труб
Не ожидалось – и туманов

Не напускали... Все самим
Решать – мальчишкам и девчонкам...
Здесь просто доверяли им.
Здесь ненавязчиво и тонко

Им показали, что они
И вправе и чего-то могут...
И их осмысленные дни
Не оглушит недобрый хохот,

Здесь верят, что они умны,
Все понимают и умеют,
Хотят – и могут... Не должны...
В таких условиях умнеют

Стремительно... «Орленок» нес
Идеи гуманизма в массы...
Социализму – в чем вопрос
Там было мало места... В классы,

В свои родные города
Мы этот опыт приносили,
Распостраняли... Не всегда,
Не всем и не везде по силе,

По разуму и по плечу
Пришлась духовная работа...
Но я смогу и я хочу
Спасти, поднять еще кого-то...

Шли коммунары по стране –
И подвигами озаряли
Судьбу и жизнь себе и мне...
В Петрозаводске узнавали:

«Искатель» тульский в энный раз
Приколом чудным отличился...
-- А как он учудил сейчас?
-- На вертолете приземлился

Отряд в нетронутом лесу,
Грибов набрали доотвала,
На рынок в городе несут...
-- По пять копеек кучка... Мало?

Добавим! Рядом продают
Грибы торговцы по червонцу...
-- Ребята, вас сейчас побьют...
-- Мы знаем, -- тихо незнакомцу,

Что их решил предостеречь...
Отпор хапугам дали мощно...
Но главное – народ вовлечь
В неравнодушие... Все можно

Переломить и победить,
Коль выведешь народ из спячки...
«Искатель» взялся всех учить,
Как ставить и решать задачки...

Какой-то местный бюрократ...
Однажды отказал ребятам,
Чем разобидел тех ребят...
И с той поры за бюрократом,

Куда бы он ни поспешил,
Шла пионерская шеренга –
И в барабаны била... Жил
Чиновник в страхе: если женка

Узнает, как под барабан
Он шел к любовнице с эскортом...
И сдался... И чиновным лбам
Страшна коммуна... Нам, упертым,

В стремленье к правде и добру
Не только каверзы по силам...
Всем видам зла не ко двору,
Защита оскорбленным, сирым,

Укор затюканным рабам...
Теперь о Горловке послушай:
Отпора не дали жлобам
Рабы... Позорный, подлый случай:

Шпана насиловала там
Девчонку... Та звала «Спасите!»
Но было все равно рабам –
И не спасли... Вот, оцените:

На сцене девушки портрет...
Спектакль играют коммунары
О равнодушии... Сюжет
Из жизни взят... И «Парус алый»

Рассказывает всей стране
О жлобской трусости мещанства...
Всю Горловку бросает в гнев
И стыд... Заслуги коммунарства

Еще когда-нибудь потом
Страна оценит в полной мере
На переломе на крутом
Пусть даже на моем примере...

А Щекочихин к нам примкнул
Позднее... Александр Аронов,
Поэт, увидел, подтолкнул –
И быстро вырос из пеленок

«МК» отличный журналист,
Чуть либерально-диссидентский,
Чей вдохновенный вокализ
Как «Парус» пробивался в детский

Жестокий и тревожный мир
Сочувственно, без назиданий...
Нельзя сказать: он был кумир –
Он другом был для тех созданий,

Чей возраст принято считать
Опасным, тех, «из подворотни»
Кто Юрины статьи читать
Предпочитал всего охотней...

А я в Карелии мечтал
Быть провозвестником «Орленка»
С энтузиазмом объявлял
«Неделю космоса»... Где тонко,

Там рвется: не пришел никто –
Обида, разочарованье...
Взамен получено зато
Циничное простое знанье:

Не волоки энтузиазм
Тем, кто понять его не может...
А все ж не отпускает спазм:
Лишь вспомню – и обида гложет...

... Был август... Шестьдесят шестой...
Я визу ожидал в Суоми
У няни папиной – простой
Карелки в деревянном доме

В деревне Кузаранда... Был
Отец к ней, как к родной привязан.
Он уважал ее, любил...
Она, храня его от сглаза,

Заботилась о нем, как мать:
Всю жизнь с ним ездила по свету...
Мне – точно бабушка... Назвать
Обязан дорогую эту,

Все отдававшую семье
Святую женщину: Ирина
Васильевна... Дарила мне
Заботу... Мягкая перина

В ее домишке... Уточню:
Жила в Петрозаводске с нами
Бабуля Клава, но на дню
Хоть раз мы к тете Ире сами

Являлись с братом Юрой... Нам,
Она, живя в Петрозаводске,
Ее Рудольфа пацанам,
Давала мелочи по горстке...

В ее деревне были сны,
В избе Ирины Комляковой,
Отрадны и тепла полны...
А я порою, бестолковый,

Ее опекой утомлен,
Сбегал и по траве окрестной
Бродил – и брал меня в полон
Край заонежский, край чудесный...

Здесь, думалось, зимой снега
Лежат саженными валами...
Вот знаменитая Шуньга
Грустит – забыта под холмами...

Преданье старое гласит,
Что только здесь и мог явиться
Царь, что державу укрепит...
Уж сколько лет страданье длится

Несчастной: выкидыши... Ей
Подсказывает повитуха...
-- Я знаю, что беде твоей
Поможет.... Донеслось до слуха:

Есть озеро. На берегу –
Чудесный живородный камень...
Приспеет час, хоть на бегу –
К нему – и опершись руками –

Родишь...
       Несчастная жена,
Как научили, поступила...
Так, по преданью, рождена
Династия царей... Служила

России триста с лишним лет –
Я о Романовых – понятно?...
Карельский красочный сюжет...
Когда-нибудь неоднократно

Его поэты разовьют,
Растащат кинорежиссеры...
Догадку выскажу свою:
Надеюсь, подтвердится скоро,

Что странный минерал шунгит,
Что близ деревни деревни обнаружен,
С родильным камнем схож... Чудит
Природа... А шунгит – он нужен

И металлургу и врачу,
Экологу и шиноделу,
Радиофизику... Хочу,
Чтоб на добро не оскудела

Земля, по коей прохожу...
Вот – заблудился... И стемнело...
Куда мне – не соображу...
С испугу как-то поплохело...

Стоят огромные дома –
Дворцы, фортеции, палаты,
Лабазы, риги, терема...
Что за народ здесь жил когда- то?

Дома оставлены, пусты...
Их чуть коснулось разрушенье...
Восстановить бы все... Мечты...
Дает фонарик освещенье...

А страшновато одному:
Из леса чей-о хохот, всхлипы.
Что за селенье? Почему
Оставлено? То стук, то скрипы...

Уселся в страхе на пенек...
Себя за глупость осуждаю...
Ведь я сейчас спокойно мог
Спать на перине... Обещаю

Себе отныне не глупить...
И спать хочу и очень страшно...
Что делать, чем тот страх убить?
В тетрадке стал писать... Не важно,

Что, лишь бы чем себя занять...
Описываю приключенье...
Писаньем страх хочу унять,
Заполнить время... Вдохновенье

Подстегнуто испугом... Всем
Так вряд ли стоит вдохновляться:
Немало обстоятельств, тем
Нестрашных... Но пошло писаться...

В эссе я начал размышлять,
Что делать с этими дворцами:
Я попытался помечтать:
Создать турбазу можно... Сами

Туристы обиходят дом
И месяц поживут без света
И телевизора в простом,
Дикарском стиле... Даже это

Приятно будет: отрешить
Цивилизацию на время,
Простой природной жизнью жить –
Отрада, а отнюдь не бремя...

Ну, постепенно рассвело...
Сориентировался, где я,
Вернулся к няне спать... Пришло
Вдруг в голову: пошлю – (идея!) –

Свое писанье как статью
В Медвежьегорскую районку
«Вперед», чем вылазку свою
Пред всеми оправдаю тонко...

На удивлению статью
Районка опубликовала,
Идеологию мою
На сто процентов поменяла,

Вписав, что нужно провести
Свет в те туристские чертоги,
А чтоб от скуки их спасти,
Дать телевизоры... В итоге –

Мне двухрублевый гонорар
Прислали – оплатили бденье...
Однако получить навар
На почте не могу: в сомненье

Чиновница... Велит нести
Письмо доверенность от мамы...
Пришлось, чтоб гонорар спасти,
Нести... К несчастию весьма мы

Зависимы у нас в стране
От всех, мельчайших даже клерков...
Но вот дождался... Мартти мне:
-- Я так давно мечтал, Валерка,

Увидеть в Хельсинки тебя...
Вот здесь, в районе Тапиола
Хрущевок первообраз.. Ба!
Так вот где наш генсек веселый

Нашел подсказку для домов
Из полносборного бетона!..
Но здесь красивее... Готов,
Вернувшись,трактовать резонно,

Что, мол, в Суоми лучше жить,
Там меньше суетного бреда
Идеологии... Блажить
Социализмом? И у деда

Не нахожу уже в мозгах --
(Спасибо Сталину за это!) –
Загибов – и отставлен страх,
Живет без миражей... Победа

Далась непросто, но теперь
Ему спокойнее и легче...
В душе задавлен жадный зверь,
Что столько лет, судьбу калеча,

Его безжалостно душил...
Он разобрался с этим зверем...
Я зная правду, до души
Его и не пущу... Не верим

Уже давно в социализм –
Ни те, кто машет нам с трибуны,
Ни массы... Только б катаклизм
Страну родную на три буквы

Однажды не спровадил, ночь
Безумия б не помрачила...
А в остальном... Хочу помочь
Стране, чтоб раны залечила

Хотя б в сознании детей...
Меня в Суоми поразило:
Там сохраняют без затей,
Не бьют кувалдой что есть силы –

А сохраняют до сих пор
Царям Руси мемориалы
Советским варварам в укор...
Меня особо удивляло,

Что Гитлер с Лениным стоят,
Несокрушенные поныне...
Так там историю хранят...
При нашей глупости-гордыне

Нам это нелегко понять:
Как можно Гитлера скульптуру
Врага, фашиста сохранять?
У нас сперва поставят сдуру,

Потом берутся сокрушать...
Так и крушим без передышки –
Крушим, пылим – нельзя дышать...
Укоры совести, мыслишки

О ней же загоняем вглубь,
Чтоб наступить на те же грабли,
А после -- опохмел на рупь...
Умом и совестью ослабли

Не оттого ли все вожди,
Что убирают прочь от взора
Все знаки памяти? Возжги
Лампадку, совесть! И разора

Духовности не допускай...
Что было, то и было... Помни –
И из былого извлекай
Урок для очищенья -- комли

Тех бревен, что в Кремле Ильич
Таскал, к великому почину
По всей России бросив клич –
И Колчака романс... Причину

В забывчивости нахожу
Непреходящих бед России...
Я из Суоми привожу
Диковинкою – скотч... Просили

Все в классе: книжку подлатать...
Казалось бы – пустяк, дешевка,
Но мы и в пустяках отстать
Сумели жутко – и неловко,

Что полон зависти народ
Ко мне – я обладатель скотча...
Он, кстати, лихо в ход идет
Для стенгазеты... Снова почта

Мной загружается – пишу
В Суоми – бабушке и деду –
И марки классные ношу,
Что моему авторитету,

Вес прибавляет... Я хожу
Теперь в особенную школу...
Хотя и к лучшим отношу,
Но ненавижу... Частоколу

Цензурно-наробразных норм
Директор – (и новатор местный),
Взрыватель закосневших форм,
О коих не скрывал нелестной

Оценки, противостоял Фрадков...
Но он далек от коммунарства...
Элитных дочек и сынков
Натаскивал для вузов... Царство

Фрадкова в подданство берет
Лишь старшеклассников отборных –
Любой сюда не попадет.
На подступах отсеяв «черных» --

Не в смысле цвета кожи, нет,
А в смысле прежней подготовки,
Почти заведомо билет
Готовит тем он, чьи головки

Способны погружаться в курс
Почти что университетский...
Был у директора искус
Создать свою, вразрез с советской,

Систему... Видимо в верхах
Партийных получал поддержку...
Творил... Ему неведом страх...
С детьми элиты вперемежку

Втесались схожие со мной
Интеллигентские детишки...
И счастливы такой судьбой...
Но я читал другие книжки...

Я был «Орленком» до нутра
И «Алым парусом» пронизан...
Директор нам желал добра,
Но тем же был бюрократизмом

Наполнен школьный весь уклад,
Пусть поновее упаковка...
Учусь, терплю... Нет, я не рад.
Моя – «в коммуне остановка»...

Все классы – «спец». А мой был класс –
С математическим уклоном
Учили «программизму» нас...
Я тоже в рвении упорном

Азы «фортрана» постигал,
«Алгола», «бейсика», «кобола»...
Учил, но вскоре осознал,
Что эта не по мне работа.

У нас и практика была –
С БЭВМ-ом пообщался,
Но мне с ни скучно... Не дала
Умнейшая машина счастья..

Фрадков к нам в менторы позвал
Ученых университета...
Как в вузе, школьник им сдавал
Экзамены. Зачеты... Это,

Конечно, вдохновляло всех,
Дисциплинировало крепко,
Нацеливало на успех,
Неплохо развивало «репку».

В итоге – каждый класс давал
Стране пятерку медалистов.
И я вполне претендовал
На «золото»... Но я молиться

Не стану на оценки, нет...
Я в школе – столп либерализма.
И комсомольский комитет --
(Я активистом в нем) -- девизом

Взял самоуправленье... Я
Дежурных школьных назначаю...
При том, что школьная скамья
Уже тесна мне... Я скучаю...

Дежурный школьный командир
Освобождался от занятий
И озабоченно бродил
По школе, чтобы без изъятий

Порядок соблюдали все...
Вдруг вечерами приходили
«Обломовы» во всей красе,
Прося назначить в командиры –

Все выливалось в формализм.
Нет содержательного дела
У командиров – и толклись,
Скучая... Скука всех заела...

На новогодний бал меня
В дом пионеров пригласили...
А там – ребята, мне родня
По духу весело носились –

И я «Орленка» аромат
Вдруг ощутил в Петрозаводске...
О, как я встрече с ними рад!
И я – в «Товарище» -- по-свойски...

Мне дали в руки молоток:
Поприбивай к стене картины
Любови Альгиной, браток!
И все. Мой путь необратимый --

В «Товарищ»... В клубе нахожу
И вдохновенье и отраду...
«Товарищ»... Я ему служу,
Ему и «Парусу»... В награду

«Товарищ» дарит мне друзей –
Единомышленников... С ними
Всю жизнь я чувствую острей
И нахожу раз в месяц имя

Мое под строчками статей
В петрозаводском «Комсомольце»...
Рождались тысячи затей
В «Товарище»... Мечта о пользе

Ввергала в славные дела:
Тушили грозные пожары...
Мечта на Ладогу вела –
И Сиговцев – не удержали –

Звезду рыбацкую, мечту
Мужскими поверял делами
Бросаем сейнер в высоту --
И тучи -- черными горами --

Шторма на Ладоге грозны,
Пожалуй, и морских не слаще...
Наполненнны и дни и сны –
Об этой жизни настоящей

Геннадий в генах на века
Перенесет свой опыт вкратце...
Вот сердце трогает рука
Хирурга в ходе операций –

Здесь Валя Акуленко, наш
Впередсмотрящий и товарищ.
Потом услышим репортаж –
Его не сразу переваришь...

Хотим творить и созидать...
Художнице чудесной Любе,
Любови Альгиной, воздать
За дар свободы – в нашем клубе

Открытьем выставки ее...
Мы налетали на детдомы...
Однажды сорвалось мое
Участье в конкурсе: легко мы

Свой выбор делали – и я
Сорвался с химолимпиады
В детдом – колоть дрова... Сия
Была важней задача... Надо

Помочь... Директорша вконец
Уже спилась от безнадеги...
Чем мог помочь ей я, юнец?
Что пользы от моей подмоги?


Но безразличье – подлый враг...
«Товарищ»... Я в команду влился
Лишь в шестьдесят седьмом... А как,
Хотите знать, он появился

Двумя годами раньше? Был
Ему примером «Алый парус»
Из «Комсомолки»... Накалил
Жизнь молодых... Высокий градус

Ответственности за судьбу
Потерянного поколенья
Ввергает в жаркую борьбу
С рутиною... Давыдов Женя

Тринадцадтого октября
В тринадцать (и минут тринадцать)
Собрал тринадцать втихаря...
Решили: будет называться

«Товарищем» газетный клуб
И спецстраница в молодежке...
Вот оттого-то мне не люб
Дух школы... Я бы «сделал ножки»

Из школы, даже лучшей, но
Тем подведу, боюсь, «Товарищ» --
Подговорили, мол... Грешно
Всех подводить – и лямку тянешь

Рутины школьной, как бурлак...
Не нравится, а все ж учись там...
-- Причем – отлично. Только так!
Здесь место только медалистам

Не то задавят на корню...
Так наставляет нас Давыдов...
Поскольку я наш клуб ценю,
Терплю и школу... Летом выдал

Бумагу-предписанье мне:
Мол, направляюсь в погранзону
Самостоятельно вполне
Устроить лагерь... По закону

Едва ль имел на то права...
Он рисковал... Но лагерь – вот он:
Полянка, сочная трава,
Палатки, родничок... Заботам

Моим доверились они –
Студенты, школьники... Живицу
Подсачиваем... Вот. Взгляни:
Из ранки сок сосны струится,

А он – ценнейшее сырье...
Мы наполняем соком кадки,
Кипит работа... А житье –
Вольготное... К себе в палатки

Почти и не заходим... Нам
Светло и радостно друг с другом...
Мы в лодочке по вечерам
На остров высадимся, кругом

Усядемся вокруг костра –
И звонко белыми ночами
Перепеваем до утра
Все наши песни... Вместе с нами,

Наверно, лешие поют...
Я знал тогда семь тысяч песен.
Во мне они звенят, живут...
В Петрозаводске был известен

Бард театральный – Чернышов
Вадим... Вот песня из спектакля
«Они и мы»... Как хорошо,
И точно сказано – не так ли?

* * *



А что у вас в кармане, в кармане, кармане?
Записки от девчонок да пара сигарет.
В кино зайлешь за вами, а вы к маме за деньгами,
А мама ищет папу, а папы дома нет,
А папы дома нет, а папы дома нет...
А мимо, вот беда,
Бегут-бегут года
А ты все маленький, десятиклассничек,
Посмотришь, вот беда,
Кругом одна вода,
И лишь каникулы - веселый праздничек...

А что у вас на парте, а парте, на парте?
Чернильница не компас, и ты не рулевой,
Легли пути по глобусу, по атласу, по карте –
А мне один фарватер - то в школу, то домой,
То в школу, то домой,то в школу, то домой...
И снова, вот беда,
Бегут-бегут года
А ты все маленький, десятиклассничек,
Посмотришь, вот беда,
Кругом одна вода,
И лишь каникулы - веселый праздничек...

И ночь карельская бела...
Как песня? Нравится? А Эта?
...Она учила, и звала,
И вовлекала в глубь куплета...

* * *

Ну кто сказал, что глуп был Диоген?
Его ль вина, что было их немало -
Любителей работать языком?
Без них бы человечество не знало,
Что был на свете, в общем, добрый малый,
Что самым первым назван дураком...
И с пошлостью решив покончить разом,
Он пренебрег удобным унитазом
И жил себе, начхав на исполком.
А вы кричите: глуп был Диоген,
Избрав жилищем бочку, а не хату –
Попробуйте прослыть придурковатым,
Не поломав прямоугольных стен!...

Не правда ль, в этой песне есть
Над чем задуматься мальчишкам...
Она – про совесть, и про честь...
И эта даст разбег мыслишкам:

* * *

Давай поговорим, товарищ верный мой,
Давай поговорим, закурим по одной –
Пускай нам нелегко порой в рассветный час,
Привычною рукой смахнем тревогу с глаз...
Пока нам тесен дом и нет еще седин,
Прощайте, мы пойдем на поиск бригантин –
Стоят же где-нибудь и наши корабли,
У берега Мечты на краешке земли...
Как будто вновь приник к забытому кино,
К страницам старых книг, прочитанных давно...

... И вот – мой авторский дебют...
Однажды в полосе «Товарищ»
Мой первый репортаж дают
О нашем лагере... Похвалишь?

...Статейками давал «под дых»,
Разоблачал, ругался споро...
Я по тусовкам молодых
Объездил полстраны в ту пору,

Причем, полкласса прогулял...
А если в школе доставали,
Дневник с пятерками давал:
-- К чему вопросы?...
       Обещали

Оценки – верную медаль...
Лишь с матанализом проблемы...
Здесь не дотягиваю – Жаль...
-- Медаль нужна-то?
       -- Ясно...
       -- Все мы

Несовершенны... Жизнь – важней
И матанализа... -- «Отлично»
Выводит Сало... Что о ней
Запомнил? Что математичка

Была профессором у нас
В Петрозаводском универе...
Фамилия смешит? Сейчас
Вам растолкую в полной мере:

По фински «сало» -- «чаща»... Вот.
Она из тех канадских финнов
К нам перебравшихся... Ведет
Нас, гамадрилов-бабуинов

В мудрейшую из всех наук...
Ей, Дагнии, поклон великий:
Учила нас, как мудрый друг,
Математические книги

В гуманитарную мою
Все ж тоже голову пролезли –
За что ее благодарю –
И мне те знания полезны...

Ее, Артуровны, урок
Возьмите тоже на заметку...
Да, заучите назубок
Про жизнь и матанализ, детка...

Дни детства... К выбору судьбы
Приходят рано или поздно
Подростки, напрягая лбы...
Начертаны на картах звездных

Давно пути – лишь угадай –
И проживешь судьбу на взлете...
А мне куда? Ведь, что ни дай –
Ничто не идеал... Берете

В судьбе нередко, что дают,
Отнюдь не то, чего хотите...
Не ведаю, куда зовут
Дороги будущих открытий...

Вот этнография – предмет
Меня б заинтересовавший...
Кто дал бы правильный совет?
А журналистика? Писавший

Уже раз в месяц по статье,
Я не был разве журналистом,
Разведчиком в житье-бытье,
Мыслителем и гуманистом,

Борцом за правые дела,
Готовым и к пролитью крови?...
Вот – «Журналист», журналец... Шла
Дискуссия... Решали профи

Извечный творческий вопрос:
Как наше слово отзовется...
Купил журнал , домой принес...
Зацепка – конкурс... Мне неймется:

Смогу ли в конкурсе блеснуть?
Мне вызов... Чем же я отвечу?
Пишу эссе... Послал... Ничуть
Не огорчусь, коль не замечу

«Валерий Хилтунен» -- в конце,
В итоговом победном списке...
Конечно, я и об отце
Подумал, дяде: в перекличке

Журфаковской могла б звучать
Фамилия и дальше наша...
О конкурсе – с чего начать?
Напомню, что его «мамаша»,

Та, в чьей пресветлой голове –
Идея рождена, чье слово
В стране весомо и в Москве –
Авторитетно – Иванова

Любовь Михайловна... Ввела,
Когда служила в «Комсомолке»,
Алешу Аджубея... Шла
На риск... Потом, когда осколки

От взрыва, что свалил вождя,
Смели известинского мэтра,
Ее немного погодя
Убрали тоже... Силой ветра

Тех перемен, что утверждал
Клан победителей-путчистов,
Ее забросило в журнал,
Что был трибуной журналистов.

Ее-то волей «Журналист»
Мне и подобным «щелкоперам»
Дал шанс:
       -- Марайте белый лист
Каким-нибудь высоким вздором –

Крутые профи вас прочтут –
И ежели сочтут достойным,
Три вуза на журфак возьмут...
Понятно, что с первопристольным

Себя лишь я соизмерял,
С московским, где отец учился...
Его и дяля покорял
Как раз тогда, когда я бился

За проходной журнальный балл...
Иных завоеваний кроме,
Друзей хороших обретал
В том конкурсе... Мы все к короне

Стремясь, друг друга убивать
Не собирались, а напротив
Старались честно помогать...
Собой судьбу окислородив,

Друзьями стали мне Альбин,
Сергей Сергеевич Сергеев,
Клековкина... Мы без обид
Поздравим тех, кто апогеев

Достигнет, кто умен, удал,
Удачлив... Я в двадцатке прочих
Прорвался... Ну, и что? Попал...
В Москву?... Облом! Короче:

Хоть конкурс обещал сперва,
Что победителей без спора
По выбору возьмут Москва
Свердловск и Ленинград, но споро

Все двадцать выбрали Москву...
И стали нас делить насильно,
Кого – куда... Вгонять в тоску
Обманом... Как же быть? Обильно

Поплакав, славный Ленинград
Отверг решительно и дерзко.
Пусть Эрмитаж и Летний сад,
Но там мне не найти поддержки.

Москву я все ж немного знал:
Являлся к бабукиным братьям –
Петра из МИД’а навещал,
Космического Витю... Знаться

Мог с Брежневыми. Ведь они
В соседстве с дядей Петей жили.
И Галю – пьяной -- в эти дни
Они в квартиру запустили.

Бухая, к теткам забралась,
Чье детство пронеслось в Канаде.
Одна глухих учить взялась,
Та -- в «неотложке»... Вспоминайте:

В столицу все же наезжал
В командировки из Суоми
Отец. В столице я встречал
Тепло заботливое в доме

У Юлианы... Обобщив,
Все обстоятельства и факты,
Собрался с мужеством, решив,
Уж коль полезные контакты

Отсутствуют, начнем борьбу...
Не все – лишь я и Некрич Юля
Решили отстоять судьбу...
И оба, шустрые, как пуля

Проникли хитростью в минвуз,
К дверям министра приковались.
Вот так. Скандал на весь Союз...
О нас слегка позапинались

Министр и присные при нем...
-- Магнифиценц, такое дело... –
Он звякнул ректору.
       – Возьмем
За счет Туркмении... –
       Взлетела

Душа... Ура! Я победил!
И это стало мне уроком:
Всего добиться можно!... Пыл
Победы наполнял восторгом...

И, осознав, что тыл прикрыт,
Я выдал школе на орехи.
Собрание... Был мною бит
Директор (словом)... Все огрехи,

Все недостатки с маху крыл
И неинтеллигентность шкрабов –
Так разошелся! Помня: тыл
Прикрыт – отчаянно карябал,

Как одичавший злобный кот
Всю нашу школьную систему...
А это был финальный год
Моей учебы... Резал тему

В глаза... Всю школу возбудил –
Тащили за руку с трибуны,
Передормажил, возмутил
Весь педсостав... Разбор был бурным –

Грозила персоналка, но
На тормозах спустили тему –
Медаль вручили все равно...
Подергал за усы систему...

Директор мне напоминал
Булгаковского Бегемота...
Но я его зауважал:
Демократическое что-то

В душе лелеял Исаак.
Не стал вредить мне Самуилыч,
А мог испортить жизнь – ведь так? --
Спихнуть в одно из психузилищ...

Нет, он нормальный был мужик –
И школу – лучшую в Союзе
Вел курсом, в общем, верным – в стык
Ко всей системе... Вот я в вузе,

В элитной группе... В чем резон
Элитности, скажу позднее.
Но пустомеля, пустозвон
Сюда не пропускались: злее

Критерии – и школяры
Туда лишь в виде исключенья
Включались. Три – моей поры:
Я, Лева Танский – здесь значенье

Имело, может быть, и то:
Он – внук проректора... Гуревич
Володька – третий... Но зато
Все остальные – не поверишь –

Амбалы – истинный спецназ.
Все -- отслужившие солдаты.
Их внешний вид пугает нас,
Сопливых школьников... Куда ты

Законопатила, судьба?
К тому же я провинциален.
И пара первых и гурьба
Вторых считала: этот парень

Отнюдь в компанию не вхож.
К тому ж – из «Проходного балла».
Вгоняют в комплекс ни за грош...
Одна старушка разгребала

В журнале письма детворы,
Мечтавшей страстно о журфаке...
-- Тебя Засурский из игры
Едва не выбил, видя знаки,

Что с запятыми не в ладах.
Но остальные отстояли...
Узнав, испытываю страх:
Вдруг не прошел бы? Те детали,

По счастью были для меня
Секретом в дни борьбы журнальной.
Журнальный опыт тот ценя –
Он был мне школой капитальной...

Был тур второй, где нас вели
Песков за ручку, Алла Гербер
И Яковлев Егор... Смогли
Раскрыть глаза, не офигел... Был

Организован этот «Балл»
Самой Любовью Ивановой.
Ее всесильный уважал
Сам Аджубей. Была толковой,

Изобретательной его
Наставницей по «Комсомолке»...
С ним вместе из нее ушла...
Его трагедии осколки

Ушибли сильно и ее:
Поспешно гнали отовсюду,
Но на везение мое
Устроила такое чудо:

Я попадаю на «Журфак»,
Вне конкурса, как победитель.
Представьте, радовался как
Журфаковец Рудольф, родитель.

Еще здесь помнится другой,
Спортивный Хилтунен Валерий.
А я же – маленький такой,
Сутулый... На моем примере,

Едва ль возможно воспитать
Супер-спортсменов-чемпионов...
Наш физкультурник Хорош ждать
Напрасно будет пять сезонов

Рекордов славных от меня...
Зато я породил коммуну.
Мы жили вместе, как родня,
Варили кашу... Сердца струны

У нас звучали в унисон...
А ночь у театральной кассы
Выстаивал... Кидало в сон...
Но все студенческие массы,

Мечтавшие попасть в театр,
В столице так же поступали...
Эх, кто бы снял веселый кадр,
Как спекулянтов отгоняли

От кассы палкой? Каждый день
Писали мы друг другу письма,
Что было нам не в труд, не лень –
Не обязаловка марксизма,

Которой пичкают... А мы
Учили языки коммуной...
Жизнь лишь одна... Никто взаймы
Другой не даст... Покуда юный --

Стань полиглотом... А потом
Вдруг к иностранцам подселили
На Кржижановского в их дом –
Особую общагу... Жили

Со мной вьетнамец, эфиоп,
Еще какой-то эритреец.
Вьетнамец-скульптор послан, чтоб
Учиться медицине... Зреет

Шизофренический маразм,
Поскольку в русском – ни бельмеса
И быстро гас энтузиазм...
Он не бездельник, не повеса,

Но если в тощем словаре
Не находил эквивалента
Брал слово рядом... В голове
У ошалевшего студента –

Вьетнамца – каша... Эфиоп,
Талантливый веселый парень,
Поэт Аяльнех – крутолоб,
Всегда за помошь благодарен...

Он был немного балабон...
А эритреец – франт и денди,
Воспитан, вдумчив, собран... Он
Пустую трепотню и бредни

Решительно не признавал...
Парадоксальные изыски --
Судьбы внезапный карнавал:
Две иностранных коммунистки

В общаге нашей сведены:
Арабка и израильтянка...
Разочарованы: страны
Социализма образ манко

Позвавший их, издалека
Казался так великолепен!
Вблизи же смертная тоска
Их охватила – стал враждебен

Мир лицемерия и лжи...
Сильнее вражьей пропаганды
СССР врагу служил...
Едва ль «свободовские» банды

Могли б надежнее разбить
То представление о «рае»,
Что девушкам могли внушить
Партийные вожди... Стараясь

Их в нашу веру обратить,
Мы детский дом им показали
Клеменовский, из лучших...
       -- Жить
Нельзя в нем!
       Мы добра желали,

Гордились... Только у гостей
Внезапно страх в глазах – и слезы...
И от блистательных затей
Повылетали, как занозы

Стереотипы из мозгов,
Израильтянка с иорданкой
Очнулись... А итог таков
Партийный их Сусанин-Данко

Был ими проклят навсегда,
Обруган яростно дуэтом
За то, что их послал сюда...
Коль были б здесь, его б дуплетом

И расстреляли без суда...
За них Мариничева Ольга
Была ответственна тогда,
Отличница и комсомолка...

Но ей едва ли превозмочь
Всю антипропаганду факта
Ведь вся социализма мощь
Его разоблачала... Так-то!

Мариничева... Столько лет
Мы по судьбе шагаем рядом
И коммунарства яркий свет
В ней – от меня. Вот – свежим взглядом

Пусть взглянет Ольга – и меня
Дополнит строчками из книги.
Как, коммунарство оценя,
Вошла в пленительные миги...

«Та осень в шестьдесят восьмом
Меня свела по жизни с Хилом.
Не то бы был богатый дом,
Серьезный муж... Лишь простофилям-

Подросткам в голову прийти
Могла фатальная идея,
Что надо от глязцы спасти
Все идеалы... Я, балдея,

От Хила силилась сбегать
На романтические встречи,
А он заманивал опять
На сборы коммунаров... Речи

С надрывом. Мне они претят –
И я свиданья назначаю
На месте сборов тех ребят
Прекраснодушных, где скучаю.

Критичность разума храню...
Но коммунары в Пермь сманили...
Погода дрянь. Я не темню.
Что эти сходки мне претили...

Но что-то зхдесь произошло,
Возникло из штрихов. Деталей –
И светлым чувством повело –
И лед сомнений таял, таял.

Всего за три-четыре дня
Сроднились неразъемным братством,
Той песней одарив меня,
Что стала истинным богатством:

СТАНОВЯТСЯ ПОМЕХОЮ ДРУГИЕ ГОРОДА,
ОПЯТЬ ДРУЗЬЯ РАЗЪЕХАЛИСЬ НЕВЕДОМО КУДА.
ПРОСТИ, НЕ ЗНАЮ ИМЕНИ, НО ЭТО НЕ БЕДА.
ВОЗЬМИ МЕНЯ, ВОЗЬМИ МЕНЯ
В ДРУГИЕ ГОРОДА...

Валерка Хилтунен, наш Хил,
Чудинкой милой остранялся:
Во всем под Ленина косил –
И даже почерк поменялся

На ленинский – не отличить.
Мы с ним устроили коммуну
В общаге, где так трудно жить.
Потом нас с Хилом, чтобы стяги

Страны держали высоко,
Пошлют в общагу к иностранцам.
(А где за вредность молоко?)
Там стало ясно, что с изъянцем

Прославленный социализм.
Когда вдруг иорданка Муна,
Израильтяночка Лили –
(С моей подачи мы – коммунв) –

Вдруг осознали, что Союз –
Обманка, ложь и пропаганда.
И только наш прекрасный вуз
Не то, что мерзкая та банда,

Что опостылела стране.
Лили и Муна – коммунистки,
Из правоверных. Грустно мне:
Теперь и эти – пессимистки.

А верили, что рай земной
Не где-нибудь – у нас в Союзе.
И плачут, говоря со мною,
Утратив радость тех иллюзий.

В общажной той коммуне мы,
Учили отпрысков султанов,
Таща их из исламской тьмы,
Тарелки после дастрханов

Мыть не с одной, с двух сторон.
С собой таскали в «Баррикады»,
Где клуб наш коммунарский. Он
Дарил мгновения отрады.

Мне разношерстный не забыть
Наш бесшабашный круг общенья.
Стремились вдрызг растеребить
Себя в порыве вдохновенья.

«Борцов за правду» среди нас
В шизофреническом контексте
Не значилось и нет сейчас.
Мы – пересмешничали, черти.

Под окнами обкомов мы
Скандировали маршируя –
Нет повода ни для тюрьмы
Ни для психушки... Власти – дуля:

ДА ЗДРАВСТВУЕТ НАУКА,
ТХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС
И МУДРАЯ ПОЛИТИКА
ЦК КПСС

Но мне известно. что и там
Свое подполье тоже было.
Цековские тянулись к нам,
Поскольку коммунары – сила!

Ученье – свет... Но не во всем...
А нам-то глубже вгрызться в суть бы...
Учители! В душе несем
Их отраженье через судьбы...

Отмечу тех, чьи имена –
Синонимами чести... Надо,
Чтоб знала глупая страна,
Что есть в стране мудрец – Левада.

Кучборская вгоняла в стыд:
Она за кафедрой с богами
Шепталась – и чеканный стих
Картиной красочной пред нами

Раскладывала колдовски –
И я читал упорно греков –
И попадал легко в тиски
Былого... Тысячью парсеков

Уже от нас удалены
Ахил, Патрокл и Агамемнон –
И нам, как будто не нужны...
В иновременном, иноземном

Так много важного для нас...
Я перед ней в поклоне вечном...
В той хрупкой женщине не гас
Божественный огонь... И встречно

Мы раскрывались до конца...
А ей по правде интересно
То, чем заполнены сердца...
Похвалит – искренне, не пресно –

И мы взмываем к небесам,
И радости в душе – без края...
Я испытал все это сам...
Зачет... От радости сгорая,

Я с ней беседую... О чем?
О коммунарстве – долго-долго,
О педагогике... Ключом
К беседе – мудрость педагога:

Ей важно снять с меня зажим,
Дать в собственной душе опору...
Мой голос был сперва чужим,
Но осмелел и даже к спору

С великой ею поощрен...
Упомянула, что училась
В двух вузах сразу: посвящен,
Как удавалось:
       -- Освежилась,

Засунув голову под кран –
И мчу галопом в пед с филфака...
Богиня, светлый наш тиран,
Не человек, а светоч, факел...

Моя общажная семья!
Друг в друга только верим крепко.
У нас – политика своя,
И партия своя, и кредо...

Социализму вопреки,
Стремясь существовать по правде,
В себе лелеяли ростки
Таланта... Делайте поправки

На время... Вызревал застой...
СССР давил планету
Своей железною пятой
И на парад тащил ракету,

Что мир могла пустить в распыл...
Инакомыслие в психушках
Душил и терроризм растил...
И зрел маразм в башках и тушках

Теряющих мозги вождей...
Мы, как умели, выживали,
Друг в друге пестуя людей...
Людей отчаянно искали

В нас окружающей толпе,
Что вся почти уже из зомби...
Но если в воспаленном лбе
Еще пока мыслишку тромбы

Не заглушили – и в душе
Покуда не погасла совесть
В сопротивлении парше
Подспудной ненависти, то есть,

Скрываемого до поры
Идеологией фашизма,
Выхватываем за вихры
Такого... Человеком признан --

Будь с нами... Вот один пример...
В кинотеатре «Баррикады» --
Директор... Классный изомер
Породы человека! Рады:

Олицкий Вова подарил
Площадку для экспериментов –
В кинотеатре клуб открыл
Наш, коммунарский – из студентов...

Клековкина:
       -- Народ закис,
Спился, в высоком разуверясь...
Нам хоть себя бы вырвать из
Болота... Вот: Эйжен Веверис –

Учитель сельский и поэт
Из Латвии... Живет в глубинке...
Творит – и суета сует,
Которой в наши дни в избытке,

Его не затмевает ум
Ордой завистливых и сорных
Капризов... Плод высоких дум
Поэта – легендарный сборник

«Сажайте розы...» -- (Здесь мечта
О счастье) – «...в проклятую землю» --
(Здесь боль и память, что всегда
Саднит в душе поэта...) -- Внемлю

Стихам Вевериса – полны
Антифашистского накала...
-- Считаю: можем и должны
Их инсценировать! – внушала

Клековкина... Ну, решено!
И, ей доверив режиссуру,
Творим с поэтом заодно,
Себя в жестокую фактуру

Бросаем – горестной судьбы
Ровесника больного века...
Стихи – орудие борьбы
За честь и душу человека...

Начало века, пятый год...
По набережной Даугавы
В колоннах движется народ
Под красным флагом... Боже правый!

Жандармы с ружьями...
       -- Огонь!
Свистят над маленьким Эйженом
Шальные пули... Шалый конь
Едва в намете оглашенном

Не затоптал его... Пока
Он мал и не подозревает,
Что пуль жужжанье у виска
Над ним еще не раз взыграет...

Потом – безусым пацаном
С тяжелой мосинской винтовкой
На первой мировой... В одном
Не прогадал: худой и тонкий,

Он – неудобная мишень –
И выжил в Тирельских болотах,
Где было трупов – на сажень...
Контуженному нет работы...

Трудился грузчиком в порту,
Учился – и обрел призванье.
Учительствовал в пору ту,
Когда крамолой мнилось знанье.

Потом опять пришла война –
Эвакуировал детишек.
Учитель все, что мог, сполна
Как будто бы судьбы излишек

Наличествовал, отдал им:
Свой угол в кузове – ребенку –
(Да будет Господом храним) –
-- Прощайте! – прошептал вдогонку...

И, повторяя путь Христа,
Он уходил сперва от боли
В глухие тайные места...
Иуда не найдется, что ли?

Четырежды его везут
Расстреливать в венце терновом...
«Колючкой» связанного бьют,
Стреляют... Он стоит... И снова

Везут, стреляют... Рядом с ним
Убитых души покидают –
Так издеваются...
       -- Хотим,
Чтоб видел смерть свою....
       Стреляют...

Четырежды назад живым
Назад увозят из-под Валки,
Во рву оставив тех, кто с ним
Стоял под пулями... Вповалку

Лежат казненные во рву...
Ржут нагло земляки-фашисты...
-- Неужто я еще живу?
... На Седескалнсе холм...
       -- Держись ты! –

Внушает сам себе поэт...
Стоит над братскою могилой.
Сюда он ходит много лет,
Здесь вспоминает все, что было...

Он думал, что сойдет с ума:
Пытали «земляки» молчаньем...
Как?
       ... Валмиерская тюрьма...
Та пытка жутким испытаньем

Была... Посаженным за стол,
Велят глядеть в глаза уставясь
Сидеть часами... Точно соль
В зеницах... Многие лишались

Рассудка... Были в той тюрьме
Две девочки... А он – учитель...
Он души их в той горькой тьме
Спасти пытался... Та обитель

Беды преображалась им
Чудесно – в радостную школу...
И каждый миг был им ценим –
Он вел уроки – и такою

Была наполненною жизнь,
Мечты неслись в ее потоке...
Но тут явил себя фашизм:
Сентябрь, день первый... На уроки

Идет с цветами детвора...
И тем девчушкам не пора ли...
Фашисты говорят:
       -- Пора! –
И их тем утром расстреляли...

Осатанелый конвоир
Их фартучки принес в темницу --
Их чернотой погашен мир,
Как будто бы в его зеницу

Внезапно вылили чернил...
В стихотворении Эйжена
Вся боль и скорбь, что пережил
Передается нам мгновенно...

Потом он сослан в Саласпилс...
Таким предстал глазам Эйжена
Ад... Он шептал себе:
       -- Крепись,
Ты должен выжить непременно...

Сто тысяч тысяч пали в том аду...
Сперва «кончали» здесь евреев...
Уже в сорок втором году
Их нет... Старались поскорее...

Их убивали латыши
Команды Виктора Арайса...
Они старались от души...
Не хуже – мясники Калайса.

Да, изуверствовали здесь
Отнюдь не немцы – «патриоты»...
И в облаках -- навечно – взвесь...
В ней павших боль и мерзость роты

Охранников – сиречь убийц.
Уж так старались изуверски!...
И лагерь смерти Саласпилс –
Мемориалом и о мерзких

Тех нелюдях из латышей –
Уроком новым поколеньям
Печалью и стыдом душе
Страдающей до изъязвленья...

Эксперименты над детьми
Здесь ставили врачи-убийцы...
Людская память, заклейми...
Запомните, ветра и птицы:

Травили ядами детей,
Выкачивали кровь – и дети
Здесь умирали, но смертей
Здесь не считали звери эти...

А в шестьдесят седьмом году
Там важный прецедент случился:
Где люди корчились в аду,
Открыли жертвам Саласпилса

Трагический мемориал...
Эпиграфом строка Эйжена
Взята... В ней все, что испытал,
Он отчеканил вдохновенно:

«Здесь за воротами земля
Поныне стонет»... Боль поэта
В эпиграфе звучит, зовя
Живых увидеть горе это...

Из Саласпился в Штутгоф вел
Путь скорби узника Эйжена,
Где выводили их во двор
Из шланга обливать... Мгновенно

Они на ледяном ветру
Скульптурно в муках застывали...
Привычно слазив в кобуру,
Фашисты алчно добивали...

А комендант был меломан,
Любитель пенья хорового....
Ариец, истый алеман –
Он рад здорового, живого

Убить, калечить латыша,
Как повелось с времен тевтонских...
-- А ну-ка, пойте... Но душа
Витая в эмпиреях тонких,

Фашисту не желает петь...
-- Так! В Маутхаузен отправлю!
... Он приказал себе терпеть.
-- Я выживу. И я прославлю

Последний подвиг моряков,
Шагавших в смерть, как на параде...
Те строчки пламенных стихов
Уж вы прочтите, Бога ради...

Шли они, как на параде,
Ряд за рядом.
Те, кто грудью своей прикрыл
Последние корабли Севастополя.
Клочья бушлатов на спинах матросских,
Словно крылья альбатросов,
Лохмотья тельняшек –
Горды,
Как на мачте флаг.
Раненые, больные, бледные
Шли они, гулкий чеканя шаг.
И кровавая мостовая Маутхаузена
Дрожала...
Один упал.
Эсэсовец поднял плеть,
Хлестнул.
Колонна угрожающе зарычала.
Казалось,
Опять грохотал по врагам
Малахов курган.
Мы глазам своим не верили:
Эсэсовец не хлестнул второй раз.
Зато хлестнула по башням лагерным
Песнь о «Варяге».
Матросы поют, матросы шагают.
Казалось – молот по рельсам бил:
«Последний парад наступает!»
Последний парад наступил...

Всевышний знает, почему
Шлет испытания поэту...
Он выжил вопреки всему,
Чтоб выкричать стихами свету

Всю правду о фашизме. Он
Расскажет как детишек гнали
В закрытый наглухо фургон
Нагими... Там их убивали –

Травили газами... Эйжен
Расскажет, как бросали в бездну
И превращали в прах и тлен
Людей... С фашизмом бесполезно

Любые темы обсуждать.
Фашисты – выродки, уроды.
Их на корню уничтожать
Жестоко следует, чтоб всходы

Тлетворные остановить
В зародыше... О том же Фучик
Предостеречь, предупредить
Хотел нас... Из когорты лучших,

Достойнейших поэт Эйжен...
В кинотеатре «Баррикады»
Мы пламенем стихов зажжем
Сердца, дадим сердцам заряды

Антифашизма навсегда...
А в день веселый Первомая
Внезапно подошла беда:
За хулиганов принимая,

Арестовали грубо нас
На крыше «Баррикад» мильтоны.
Едва судьба не сорвалась...
Но веские поняв резоны,

Все ж выпустили нас тогда...
Еще о Шотмане... В столице
Я приглашаем иногда
В дом дочери его кормиться...

По сути, это мой отец
Ее отца вернул народу...
Мы – эстафетою сердец
Борцов за правду и свободу,

Отцов – навек породнены...
Захаживала к ней студентка
Валерия... О ней должны
Уже вы знать, наверно... Редко

Встречается такой типаж --
Сравнил бы с Софьею Перовской:
В ней революционный раж
Бурлит... Возглавлен Новодворской

Кружок «торезовцев»... Она
Уже прославлена дебютом...
Когда советская страна
Встречала водкой и салютом

Вновь годовщину Октября
И на Торжественном собранье
В Большом, речуги говоря,
Комбонзы, чествуя во здравье,

Генсека, вешали лапшу
На уши доброму народу,
Валерия:
       -- Я их взбешу:
Я пресмыкаться им в угоду

Не стану... И летят в партер
Антисоветские листовки...
-- Посадят ведь...
       -- И пусть! Пример
Зажжет других... Режим жестокий

Пора оружием свергать
И строить общество свободных...
Я начинаю создавать
Подполье... Власти неугодных,

Подобных мне, темница ждет.
В подполье скрытое движенье
Борцов к победе приведет...
Но власти ни к чему броженье –

И Новодворскую суют
Незамедлительно в психушку.
Там психиатры доведут
До точки... Личности усушку

Устроят – в девятнадцать лет...
Вот – донкихотствует девчонка.
Мне жаль ее, а власти – нет.
Вот и прорвется там, где тонко...

В Одессе тою же порой
В марксизм уверовав, Павловский,
В комунну – (слово, как пароль
Студенчества) – братве московской

Сигнализировыал: и мы
В Одессе вырваться желаем
Из отупляющей тюрьмы...
Мы чувства Глеба разделяем.

Нас с ним и наших мам роднят
Профессии: моя и Глеба –
Метеорологи: глядят
На море пристально и в небо,

Стоб дать советы морякам
И всем, кто в рабстве у погоды.
Но мама Глеба – по югам –
Лишь в этом мамы – антиподы...

Власть – очевидно – не умна...
Привлечь бы юность к созиданью,
Сотворчеству... Она полна
Стремления к добру, желанья

Народу жертвенно служить...
А власть толкает в оппоненты,
Нам ошибаться и грешить
Предрешено, ведь мы – студенты.

Бунтуем... Прага и Париж:
Сжигающий себя Ян Палах,
Кон-Бендит... С властью говоришь –
Глуха... Так странно ль, что в угарах

Полночных споров молодежь,
Авторитеты низвергая,
И пропадает ни за грош,
В азарте доходя до края,

Давая крайностям сбивать
С пути горячие головки...
А я вдруг начал посещать
Макаренковские тусовки...

Их собирала по средам
Элеонора Кузнецова...
Едва ли то чувство передам,
Что всех нас побуждало снова

Являться, как на службу к ней...
Самсоновна -- первопричина
Тех неформальных ассамблей,
Где нет ни степени ни чина –

И я мог спорить наравне
С профессором о Песталоцци
И Корчаке... Давалась мне
Возможность думать... Все кружковцы

Стремленьем объединены
Найти решение вопроса
Прокисшей школы для страны –
Альтернативою минпроса.

В воспоминаниях ее –
Иран... Она в посольской школе
Была директором... Свое
Неравнодушное, живое

Внесла душевное тепло
В пединститутские программы...
От Кузнецовой вечно шло
Заботливое, как от мамы,

Ворчанье... Виктор Дегтярев,
Распознан ею, однодумец
Макаренковский... Из дворов,
Из подворотен, темных улиц

Шла к Дегтяреву шантрапа –
И волшебством его таланта
В тургруппе светлая судьба
Давалась тем, кому баланда --

(Не встреться в жизни им В.Я.) --
И нары в лагерном бараке...
Уже готовились... Семья
Их обретенная – «вэяки»,

Такие точно босяки,
Им мощно вкрученные в дело,
В мечту... Вечерние стихи
У лагерных костров... Взлетела

Душа к прекрасному – и вот
Народ «вэяки», дегтяревцы
По новым правилам живет...
А где хулиганье, «махновцы»?

Их не отышешь среди тех,
Кто ходит в горы с Дегтяревым...
Подвижник повторил успех
Макаренковский... Нездоровым

Слушком испачканный не раз,
Точь-в-точь, как и его предтеча,
Жил на Земле, не пряча глаз...
Те, кто уродуя, калеча

Детей, влетает в школьный класс,
Как в стан врагов, испачкать тщились
Его, Учителя, не раз...
Десятилетия плодились

«Вэяки» под его крылом...
И, продолжая эстафету
Добра, поделятся добром
С потомками -- нести по свету

Высокий свет души В.Я.
Ориентиром высшей сути
В туманном море бытия...
...Элеонора в институте

Читает вдохновенный курс
Истории всемирной школы.
Спешат из всех московских «бурс»
Студенты... Не слыхали, что ли?

Понятно... А не то б и вы
На лекции ее спешили.
Там побывало пол-Москвы...
А избранные к ней спешили

Домой на встречи по средам...
Ее центральная идея –
Ее она упорно нам
Втемяшивала, тем радея

О том, чтоб не легендой был
Антон Семенович, не мифом,
А продолженье находил
Сегодня в школе... Чтобы книгам

Макаренковским педагог
И каждый, кто причастен к школе
Внимал, как библии и мог,
Чтобы хотел вершить такое

Учительское волшебство...
Нам предлагалось угощенье
С чайком...
       -- Спасибо! Вкусно – во!
И пробуждалось вдохновенье,

И щедро пролились на нас
Животворящие идеи
Новаторов, входящих в класс,
Как в храм... Вот и открыл вам, где я

Свои педвузы проходил,
Журфаковских наук открытья
Для жизни важным подкрепил
Высоким знаньем... Оценить я

Смогу позднее этот дар...
О Корчаке воспоминаньем
Его делился секретарь,
Соратник Левин...
       -- Ну, помянем

Героя-педагога -- честь
Он почитал превыше жизни –
Молчаньем... Встанем!... Можно сесть...
Душа моя, вооружись не

Одним лишь перечнем цитат,
Но этой памятью и болью...
Несу ее в себе – и рад...
И школа исподволь судьбою

Тайком становится моей,
Чего и не подозреваю...
Особо благодарен ей,
Элеоноре... Я встречаю

На тех собраньях по средам
Студенточку педвуза Лену...
За встречи с нею – все отдам...
Совпало необыкновенно:

В одном роддоме родились,
В «Орленке» через стенку жили,
Почти синхронно подались
На радио... Нас с ней сдружили

Те среды – и она вошла
Без спроса мне в судьбу и в сердце –
Такие чудные дела
Вершит Господь... Единоверцы

Мы с Леной, больше, чем друзья...
Кончался первый курс... Мы рядом...
Как радостно: она и я
Нужны друг другу – и по взглядам

Близки... Тогда открыл народ
Вдруг Сухомлинского... Открытье
Власть напугало... Власти рот
Перекорежило... Событье,

Казалось, рядовое: вновь
Замешан Соловейчик Сима.
Так верность делу и любовь
В нем проявлялась резко, зримо...

Искал упорно идеал
Учителя и гуманиста.
Из трех возможных выбирал
Фигур, сиявших золотисто

На фоне серости... Один
Был Скаткин, Шацкого преемник,
Второй Костяшкин... Победил
Василий Сухомлинский... Темник,

Написанного им, объял
Все в мире школьные проблемы...
Ну, Сима целый год копал...
Что шло в зачет искомой темы,

По строчкам в письмах собирал...
Так подготовил Соловейчик
Трактат, в котором воспевал
Мечту... В ней педагог-разведчик

Гуманный утверждал подход
К ребенку... Ласка, только ласка –
По этому пути идет
Сам Сухомлинский... Но опаска

У идеологов ЦК:
-- Подхода классового знамя,
Похоже, снято здесь с древка
В угоду гуманизму... С нами

Не согласован сей герой...
Так: Соловейчику накачку...
А лучше бы его – долой
Из «Комсомолки»... Дашь потачку –

И буржуазный гуманизм
Свое протискивает рыло...
И Симу – просят – (эвфемизм), --
Чтоб прочим неповадно было,

Из «Комсомолки» выйти вон...
А эта книга – «Сухомлинский
О воспитании» -- трезвон
Устроила везде... Изыски

Реакционного ЦК:
Антона противопоставить
Василию... Была горька
Та травля Симе... Обесславить

Однако же не удалось
Ни журналиста ни героя...
Цековцы затаили злость...
Но, как обычно яму роя,

Они прославили его –
Та книга – мыслью, благородством
Полна... Конкретна... Итого:
Евангелием, руководством

Для многих стала, чья судьба
От детских судеб неотрывна...
Мне тоже выпала борьба
За Сухомлинского... Противно

И вспоминать: провел журфак
По изысканиям студентов
Симпозиум... Один чудак
Из старшекурсников, агентов

Идеологии, громя,
Талдычил: Сухамлинский – слава,
Макаренко – позор! Меня
Та идиотская потрава

Взвинтала... Выступил. Орал.
Ругался – даже испугались...
А Сухомлинский мне писал:
«Я ученик его...» И зависть

К великим бездарей грызет.
Великие не виноваты,
Что с партбилетом идиот
Куражится дураковато...

На конференции в Москве
Над Симой и его героем
Глумится Савин, что братве
Студенческой досадно... Воем,

Ногами топаем, кричим
Обструкционно пресекаем
Попытки продолжать... Стучим
Усердно стульями – мешаем

Кумиров наших поливать...
Сергей Аркадьевич, докладчик –
Рахманиновский – (наплевать!) –
Племянник – мерзостям потатчик...

Ту конференцию закрыть
Тогда решили торопливо,
Доклады спешно закруглить,
Поскольку под угрозой срыва

По нашей милости была...
А вы, того... не безобразьте...
Кем был он, тот, чья мысль зажгла
Нешуточные эти страсти?

Крестьянский сын, и фронтовик,
И, Божьей милостью, Учитель...
В суть воспитания проник
Умом и сердцем... Поручитель

За детство... «Верьте, -- заклинал, --
В талант и творческие силы
Воспитанника...» Убеждал,
Что воспитания массивы

Неисчерпаемы... Оно
Всегда преисполняться жизни,
Ее энергии должно –
Тогда и будет прок Отчизне

От воспитателя... Нюанс
Для тех, кто понимает знаки
Мистические – реверанс
Полтаве: тот, кто славил флаги

На башнях, здесь окончил пед
И тот, кто сердце отдал детям...
Случайностей в природе нет,
Закономерно все... Отметим,

Что двинулись в учителя
Все Сухомлинские: три брата
И их сестрица -- вуаля!
Василию удел солдата

Суровый выпал: под Москвой
Сражался... Был не очень долог
Путь – (но трагичен) – боевой:
Всю жизнь носил в груди осколок...

Он зав. роно, но для души
Недостает дыханья школы –
И уезжает в Павлыши –
Директорствует... Нет, не скоро

Он проникает в высший смысл
Педагогического дела...
Сперва и горек был и кисл
Удел учителя... Взлетела

Вдруг в озарении душа –
И мир узнал – есть Сухомлинский --
Мудрец и гений в Павлышах,
Гуманистических традиций

Приверженец – и не объять
Его научного наследья,
Читать нам – не перечитать
Его статьи и за столетье...

А на каникулах втроем:
Я, Лена и Марат Томилин –
К нему наведались... Живем
В тех Павлышах, где сотворили

Живое чудо наяву
Восторженные педагоги...
С тем чудом в сердце и живу...
О Сухомлинском, как о боге

Твердят сельчане вперебой.
Им выпал жребий благодарный,
Что, с ними связанный судьбой,
Жил рядом гений – легендарный

Учитель, сказочник, мудрец...
Он просто был послом от детства...
Те сказки – сладость для сердец,
Оставленные нам в наследство,

Читайте, как читаю я...
Нет тайны: он любил ребенка –
И полнилась душа чутья,
Добра – и отзывалась звонко

На голос детства... Понимал
Мудрец растущих человеков,
Их в бурном мире представлял,
Их защищал...
       Ну, вот... Побегав

По жизни и повоевав,
Повозмущавшись произволом,
Экзамены попутно сдав --
(Особо не было тяжелым

То испытанье... Среди всех
Отмечен славный мэтр Архипов,
Вводивший в трепетно в литцех,
Носитель сочных архетипов...

Финита! В схватках бытия
Я с Леной – неразрывно -- рядом) --
Решаю, что обязан я
Себя проверить стройотрядом...

В то время сильно потрясла
Смерть Остермана. Архитектор-
Философ, он сгорел дотла
За дело жизни... Горько... Ректор

Иван Петрович наш, увы,
Причастен косвенно к той смерти,
О чем толкует пол-Москвы...
И я Петровскому в конверте

Свое сверхгневное послал
Сверхвозмущенное сужденье...
И он меня к себе позвал –
И извинялся... В объясненье

Петровский – мягкий либерал –
Со мной беседовал, как с равным...
Я укорял, я напирал...
Он соглашался, что бесславным

Согласьем с выводом ЦК
Он университет подставил...
Да, я ж не объяснил пока,
О чем рассказ веду... Представил

Уже героя... Остерман
Романтик от Архитектуры
С библейским именем Натан –
(Абрамыч – отчество) – натуры

Был коммунарской – и мечтал
В Москве построить дом-коммуну...
Мечту упорно воплощал...
Он чем-то ублажил фортуну –

И дом построен. Он стоит
На Шверника – большой и светлый,
Двухкорпусной – прекрасен вид.
Он необычный и приметный.

Романтик-зодчий возмечтал
Что вдохновенно и открыто
Те жить в нем будут, идеал
У коих личного корыта

С похлебкой-пойлом не включал...
Он верил: праздником общенья
Обед здесь станет, в ритуал
Вседневный превратится... Мненья

Сего не разделял ЦК –
И запретил дворец-коммуну.
Прощай, мечта «еретика»...
Мечтавший радостно и юно,

Удара вынести не смог –
(Чего, видать, желали те, кто
Подсечкой подлой сбили с ног)...
Инфаркт. Скончался архитектор.

Последней каплей для творца
Известье: главный вуз московский
Стал обладателем дворца:
Подсуетился наш Петровский –

И дом-коммуну превратил
В дом аспирантов и стажеров,
В общагу, чем творца добил...
Я долго плакал... Вредный норов:

В письме неудержимый гнев
Я высказал магнифиценцу,
А в кабинет его, вскипев,
Ворвался и устроил сцену...

Другой бы:
       -- Носом не дорос!...
Наш ректор мягок, либерален.
Он принимал меня всерьез.
Он извинялся, был печален –

Еще переживал ЧП:
Студент-философ из окошка
Его – (вообрази себе),
Шагнув, разбился... Дегтя ложка

К сему добавлена моя...
Переживает академик
Перипетии бытия...
Я – в ССО. Не ради денег.

Хочу мозолей трудовых,
Хочу усталости рабочей.
И коммунарский дух подвиг --
Носи кирпич, пеньки ворочай...

Ока, Алпатьево...
       -- Раствор!...
Он мне уже ночами снится...
-- Бетон!...
       Смотрю с приокских гор –
Страна березового ситца...

Коровник строится, растет...
На мне – заглушка-респиратор...
Напряг в работе. Пот течет...
Туман цементный – (вредный фактор) –

От пота он еще вредней –
В глаза впивается кусаче
День от дня больней, сильней...
Внезапно – тьма... Стою – незряче...

Меня хватают и везут
Тотчас по кочкам в Луховицы...
Ребята под руки ведут
В покой приемный райбольницы...

-- На операцию!...
       Спасли
Глаза районные хирурги,
Зеницы мне уберегли
От ядовитой штукатурки.

Прозрел... И вот опять пошли
Студенческие будни... Осень...
Дожди холодные легли,
Темнее над Манежем просинь...

Ветра на листьях ворожбу
Творя, срывают их надменно...
И доминантою в судьбу
Вступает все сильнее Лена...

А в ноябре я заболел.
Врачи считали, что с концами.
Какой-то клещ меня поел –
И группируют с мертвецами.

Полгода бились за меня
В Петрозаводске эскулапы-
Энцефалитчики... Родня
Переживала, дескать, шляпы

Придется вскорости снимать,
Отъехавшего провожая...
Да, из больницы умирать
Меня выписывают... Жаля

Словами, не жалея мать,
Ей говорят, что безнадежен...
Но нет, мне рано помирать.
Я прорываюсь – невозможен

Уход, когда так много дел
И ждет меня в столице Лена...
Я ослабел и похудел,
Но жив... Москва – судьбы арена.

Мой курс умчался – не догнать,
Но не отвергла альма матер:
Дают возможность продолжать
Поход... Я выйду на фарватер

Учебы в новом сентябре...
Ну, а пока – ищу работу,
Мечусь... Вивария «амбре»
Не вдохновляет. Мне охота

Собачек выпустить. Их жаль...
В музее, где хранятся камни,
Студенты ночью -- сторожа.
Сойдет такой удел пока мне...

Тележки с книгами возил,
Впрягаясь, в гулкой «историчке»...
Я здесь «порядок наводил»,
Хорошие таская книжки.

Никто, по счастью, не спалил,
Не то б загнали на кулички...
Но все ж внезапно угодил
В тюрьму... Нет, я не вор по кличке

«Сутулый»... В женскую тюрьму
Библиотекарем явился,
Надеясь, важное пойму
О воспитании... Дивился:

Начальник зоны, Соловьев,
Не отступая от закона,
Не ожидая добрых слов,
Старался – (для него икона –

Макаренко) – своих убийц,
Грабительниц и проституток
Спасать... Заборов и бойниц
В той зоне не было... Проступок

Прощался несмышленым им,
Недовоспитанным в семействе...
Хотел начальник, чтоб режим
Щадящим души был... С ним вместе

Старался души разгибать
Борис Иванович Шлемович,
Сумевший хор в тюрьме создать
С ансамблем классным... Кто сокровищ

Доискивается – найдет...
Я вечерами надрывался,
Читая Андерсена... Ждет
Тех читок публика... Старался...

Мне скажут, сам, мол, здесь плетешь
Бездарно Андерсена сказки –
Таких колоний не найдешь...
Я вовсе не сгущаю краски.

Я даже адрес укажу:
Располагалась в Красноборске
Под Ярославлем... Удержу
Я в памяти пускай по горстке

Тех впечатлений, чем судьба
В пути недолгом одарила...
Вся впереди еще борьба,
Но есть ориентир, мерило...










Поэма вторая. В «Комсомолку», на шестой этаж...
(Фотогрфафия Валерия Хилтунена. Напишем к нему четверостишие-подпись)


И вновь Москва. И курс второй.
В элитной группе я по праву.
Здесь Сема надо мной – горой.
Нас сочетанье всю ораву

Мужскую крепко веселит.
Молодкин – староста. Ромашко –
Комсорг. За нами всеми зрит
Декан особо. Чуть промашка –

И неудачника попрут
Из группы. Заодно из курса.
Уже поперли многих. Тут
Ребята крепкие толкутся.

Я тотчас принят в их кагал.
Громадный Сема, что однажды
На шкаф во гневе затолкал,
Володю Гескина! В миг жажды,

Наверно, выпьет и ведро,
А мне достаточно наперстка.
Так жизнь придумана хитро
По странным правилам... Полоска

Моих житейских неудач
С болезнями осталась в прошлом.
Предощущенье сверхзадач
И мысли только о хорошем.

От тех, с кем начинал журфак,
Увы, отстал я по болезни.
Наверно все – не просто так,
Все испытания – полезны.

Студенты знают: два горба
У каракумского верблюда
Лиш потому что жизнь – борьба...
По правде – было очень худо.

Потом я, академку взяв,
Читал преступным девкам сказки,
А, Соловейчика изъяв,
Центральный Комитет закваски

Первопроходческой лишить
Желал в то время «Комсомолку».
В застое-то спокойней жить –
И удалили втихомолку.

Он «Алый парус» изобрел
И двадцать лет служил за Грэя
При экипаже вузов, школ...
По мнению ЦК, наглея,

Он педагогов защищал,
Что шли в строю не по уставу...
Он бюрократов укрощал...
Такие истинную славу

Несут отечеству, творя
Судьбу по совести и чести.
За дело правое горя,
Ему был преданным без лести.

Власть не желает с ним шутить.
Он и она – на стенку стенка.
Его не могут защитить
От власти Панкин и Руденко.

Тогда журналы «Колобок»
И «Кругозор» берут в команду.
Ведь он в музыкознанье – бог.
Берут и верят, как гаранту

Того, что вырастет тираж...
А в том остроге для девчонок
Был хор с ансамблем. Главный наш –
Макаренковец мыслью тонок.

Он, Сан Василич Соловьев,
Лишил узилище забора –
Светлее стал казенный кров.
Он полагал, что спевки хора,

Игра в ансамбле для девчат
Полезней карцера намного.
И если песни зазвучат,
Верней ждать доброго итога

Впредь для очищенной души...
И вот звучат под Ярославлем
Они в затерянной глуши...
А Соловейчик, что прославлен

Талантом светлой доброты,
Несется слушать хор с ансамблем.
А тут болтаюсь я...
 -- А ты?... –
Так встретились под Ярославлем.

Он номер телефона дал.
-- Приедешь, позвони, Валерий! –
Во мне он что-то угадал.
Я, Соловейчику поверил..

Учеба шла своим путем.
На философском семинаре,
Считавшийся дубовым лбом,
Ввел Сема в шок. Он был в ударе.

Он нас о йоге просвещал,
О мудреце Ауробиндо,
Что к милосердью возвращал,
Которого почти не видно

В двадцатом веке – лишь вражда.
А Гхош Ауровилль построил –
И приглашает:
 -- Все сюда!
Любой бы сердце успокоил

В таких рассветных городах.
Мелешко:
 -- Это антитеза
Марксизму. Оттого и страх... –
Адептом Гхоша – Мать Тереза...

Растеребил тот семинар
Мечтанья в сновиденьях вещих...
О номере не вспоминал,
Что мне оставил Соловейчик.

Однажды взял и позвонил...
Как оказалось – в «Комсомолку».
-- О вас мне Сима говорил...
-- Мне о тебе он дал наколку.

Ну, хорошо, что не забыл... --
Шефиня Зоя Васильцова –
(Супруг известным бардом был,
Все знали «Трубача» Крылова) --

Встречает:
 – Симин протеже? --
Дает задание на пробу –
И в Ленинграде я уже...
Но от попытки мало проку:

Над очерком сидел, корпел,
Был в восхищенье без лукавства.
Родоначальника воспел
Вневозрастного коммунарства.

Достоин Игорь Иванов
Бесспорно звания героя
За судьбы трудных пацанов.
Об Иванове очерк строя,

Я даже не предполагал,
Кто очерку «кирпич» повесит.
Его,как песню я слагал.
-- Отлично! – Васильцова. -- Влезет

В ближайший номер. Протолкну! –
Но тут вмешался Соловейчик –
И забодал. Хоть на кону –
Судьба – страдает человечек.

Страдает автор, то есть, я...
Мне Зоя возвращает очерк.
-- Перипетии бытия. –
А вместо объясненья – прочерк...

Позднее догадался сам,
Что здесь – характеров искренье
Двух гениев – не мне, не вам
Лезть во взаимоотношенья.

У Симы с Игорем -- вражда.
Какая пробежала кошка?
Руденко Инна никогда
Не станет спорить с Симой. Точка.

Хоть непрерывный Симин стаж
По «Комсомолке» и прервался,
Как прежде на шестой этаж
Как свой в отдел он поднимался.

Он с Ивановым много раз
Рассоривался и мирился.
В период ссоры я как раз
Влез с очерком – и он озлился.

А в «Алом парусе» тандем
В ту пору: Ивкин – Щекочихин...
-- Чем я могу помочь вам?
 -- Чем?
Садись на письма! Не прочитан

Тех писем целый миллион.
У нас к ним не доходят руки. --
Он издает протяжный стон.
Читаю, отвечаю... Жутки

Порой истории детей.
Наивны и светлы надежды...
Пишу обзоры без затей...
Выискиваю письма те, что

Зовут корреспондента в путь...
Мне это просто интересно.
Обременительно? Ничуть.
В них многое, что неизвестно

Ни журналистам ни властям.
«Пишу с надеждой. Милый парус,
Моим нерадостным вестям
Едва ль поможешь...» --
 Постараюсь...

Из разных уголков страны
Ребята самым наболевшим
Делились с «Парусом»... Должны
Помочь, ответить...
 -- Так, с неевшим

С тобой о чем мне толковать?
Иди-ка за деньгами в кассу!
-- Так я...
 -- Стажер, едрена мать!
В столовую! Ударь по мясу! –

Я стал немного мухлевать:
Ведь и зарплата и степешка.
Но не назад же отдавать.
Тем более – стажер, что пешка:

Мзда не особо велика...
Я ни на что не претендую.
И так удача велика:
Я при зарплате, не бедую...

Я отыскал одно письмо.
Парнишка из глухой деревни
Искал смысл жизни, но не смог
Найти в селе, где утром певни

Из спячки вывести едва ль
Затерянное царство могут.
Я мчусь к нему в глухую даль –
И будто погружаюсь в омут.

Я понимаю паренька:
Ему в его деревне тесно –
Жизнь бездуховна и мелка,
Куда податься – неизвестно.

Я «Королевство...» написал
«Колодцев чистых»... Вызывают
К начальству...
 -- Твой материал? --
Кивнул...
 И вдруг определяют –

В корреспонденты. Корнешов
-- В приказ! –
 Скомандовал кому-то.
И это для стажера шок.
Иной в стажерах, мучась люто,

Гуляет до десятка лет,
Одна – так даже два десятка.
Ну, что ж, семь бед – один ответ –
Нет, не чечетка и присядка,

А журналистика. Учти
Те миллионы экземпляров
Газеты, с коей по пути
Стране... Мне Слава Голованов

При встрече руку протянул,
Поздравила Руденко Инна,
А Соловейчик подмигнул:
Мол, дел осталась половина:

Встать с положеньем наравне.
Годков всего-то девятнадцать
Исполниться успело мне,
Но трепетать и сомневаться

Не получается: аврал.
Газета крепко ставит руку.
Я замечаниям внимал –
И быстро постигал науку.

Шестой этаж – он – как вокзал.
Все двери кабинетов настежь.
А Соловейчик так сказал:
-- Будь пень с ушами, все ж ухватишь

Методу, как писать статьи... --
А доводил Евгений Богат.
Отныне все они – свои.
Хоть с нагоняем, но помогут.

Евгений Богат, строгий мэтр,
Невнятно на студийцев шамкал,
Как если бы размокший фетр
Пожевывал, бумажки жамкал,

На коих «гении» свои
Ему носили экзерсисы –
Рассказы, очерки, статьи...
А после богатовской визы

«Шедевры» наши шли в утиль,
Но благоглупости редели.
Он нас увел за сотни миль
В мечту... А дни, а дни летели...

Маститый Гена Бочаров,
Мою карьеру подмечая,
Сказал, что я из ястребков:
Стартую, высоко взлетая.

Вразбивку удается спать
В метро, троллейбусе, трамвае.
Ведь надо и зачеты сдать,
С оценок высших не спадая.

Я из общаги на метро
Катил на лекцию Кучборской.
Все нравственные «контра-про»
При огласовочке московской

Она прописывала нам.
Потом я к старосте:
 -- Прикроешь? –
Троллейбус допускает к снам –
Зевоту на планерке скроешь –

И мчишь опять на факультет.
Отметишься на семинаре,
Выдерживая паритет
С редакцией... Всегда в угаре,

Поскольку – явный перегруз.
Но требований не снижает
Ко мне журфак, ведь вуз есть вуз.
Судьба меня не повожает,

Но все оценки у меня
Отличные без исключенья
Предмета, семинара дня.
Я приспособлен для ученья,

Возможно тем, что стал читать
Уже в два с половиной года.
В газете довелось узнать,
В чем ценность раннего подхода:

Кто в этом возрасте начнет,
Включает кнопки механизма,
Что все аспекты разовьет
В мозгах интеллектуализма.

А кто начнет читать поздней,
Уже для многого потерян.
Читать учите с ранних дней
Про кошкин дом, царевнин терем,

Про репку и про колобок...
Родители нашли подходец –
И я осилить чтенье смог –
Бездонный знания колодец...

Вот где истоки, почему
И в школе и на факультете,
Что прочитаю, все пойму,
Запомню. Передам в ответе...

Нашелся некто, кто донес
Декану о моих доходах.
Декан журит но не всерьез.
Не дать не может «стуку» хода –

Ведь донесут и на него.
Велит меня из группы с Семой
В другую – только и всего
Перевести... Сюжет с оскомой...

Декан: мол многого хочу:
В международной этой группе
Иновещательной торчу,
Где учат и военной вкупе

Профессии по психвойне
С диверсиями – плюс газета.
Не слишком жирно будет мне?
Что я могу сказать на это?

Декан мне намекнул, кого
Я должен впредь остерегаться...
Вот гадость! Что возьмешь с него?
С ничтожеством ли мне бодаться?

Короче, я переведен
В газетную из спецэлиты...
-- Ты, где, Валера?
       -- Я, Семен...
-- Случилось что? Да не юли ты...

Подставил кто-то? Говори!
Я вмиг мозги ему прочищу!
-- Не суетись, Семен, замри.
Так надо. Будь здорров, парнище!... --

Вне группы Семиной грущу.
Там вправду классные ребята.
Панфилов-шеф глядел вприщур --
Я улыбался виновато.

А в «Комсомолке» той поры
Едва не каждый гениален.
У каждого – свои миры.
Любой писака уникален.

Брускова, Ивкин... Имена
Те будут вечно негасимы.
Зюзюкин, Инна... И она
И он – воспитанники Симы.

А Щекочихин? Ведь и он
На той же выведен конюшне.
И список может быть проден.
Крылов... И Иванову нужно

В него добавить – и меня.
И Яковлеву, Снегиреву,
Юмашева... Вся ребятня
Страны прислушивалась к слову

Пескова, Бочарова... Их
Читали граждане и старше.
Газета интересней книг,
А в ней иоя судьба на марше.

В команде -- плотники, врачи –
Не обязательно с журфака.
Лишь были б души горячи...
Нахальство? Любопытство? На-ка –

Я эти качества в себе
Еще в «Товарище» настроил
Ориентирами в судьбе.
Во мне их слишком? Кто бы спорил...

Когда Руденко, Бочаров.
Зюзюкин, Аграновский очерк
Дадут на полосу – нет слов...
Страна в ажиотаже... Прочих

Газет подвалы и столбцы
Едва ли так же интересны.
И Соловейчика птенцы
Изобретательны, непресны.

Теория печати врет:
Большие, мол, материалы –
На полосу и разворот
Читателя волнуют мало.

Так отчего ж тогда «КП»,
Полосников в которой масса,
Мелькает в утренней толпе?
Что – исключение из класса?

И держит первенство «КП»
По тиражу на всей планете.
Ее присвоили себе
Подростки... Но давно не дети

Не могут без нее и дня
Прожить... Сверяя с назиданьем
Судьбу... Я счастлив, что меня
Газета с новым шлет заданьем...

Три категории у нас
Определились журналистов.
Ферст: тонкокожие, чей глаз
В слезах, порыв души неистов

В ответ на явленное зло.
Прожженный циник будет секонд,
Сёрд – в третьих то и то вошло,
Точнее – обошло... И секанс

Событий, преломив в душе,
С профессионализмом мощным
Сливали в сочное драже...
Была газета полномочным

И честным рупором страны,
Томящейся в тисках цензуры.
Власть предержащие темны
И напрочь лишены культуры,

А «Комсомолка» вопреки
Той власти странным устремленьям,
Вскрывала к истине замки...
Я отдавался с вдохновеньем

Под Щекочихинским крылом
Работе, на журфаке парясь.
Еще за далями диплом,
А надо мною – «Алый парус»!

Все с перегрузом – будь здоров! –
Мелькают быстрые недели.
Журфаковские Ковалев
И Ванникова пролетели,

Чтоб эстафету передать
Уже Бабаеву с Рожновским.
Их гениальности печать
Коснулась с оттиском московским.

Я не могу не пропускать,
Но все равно хожу в отличных.
Иначе стали бы таскать
К декану из-за хаотичных

Командировок по стране
По крикам «SOS» в ребячьих письмах.
Приходится вертеться мне
И в овладеньи знаний присных,

Чему способствует журфак,
И поднимая «Парус алый».
Как только выдержал «чердак»?
Но я, худосочный и малый,

Сутулясь, все же не ронял
Свою двух ипостасей марку.
Декан за «двойки» не пенял,
В статьях не допустил помарку...

Как много запрещенных тем!
Вот часовые у погоста
На Красной площади. Я тем
Завидую, кто очень просто,

Подставив тайный микрофон,
Их шепот записал на пленку –
И поместил в журнальчик. Он
Лежал в спецхране. Пацаненку --

(Кто пацаненок – ясно: я) --
Велят избавить «Комсомолку»
От зарубежного старья.
Читнул в дороге втихомолку,

Пока журналы отвозил
В пункт ликвидации спецхрана.
В Москве один подобный был,
Секретный. Строгая охрана.

Там те журнальчики в крупу
Вначале быстро измельчали,
Потом сжигали... На горбу
Сам заносил... В одном журнале

Я по дороге прочитал...
Подслушали у Мавзолея:
Солдат о холоде шептал,
Себя с напарником жалея,

Потом на вечный перешли
Вопрос о девушках столичных...
Конечно, мы бы не смогли
Из представленья о приличьях

Дать в «Комсомолке» этот треп...
Он – невысокого полета.
Солдатам был подброшен «клоп»...
Ну, ладно, дальше неохота...

Невиден, ростом мал, сутул
Студент с мандатом «Комсомолки».
В редакции подставлен стул
С историей. Ее осколки

Мне поспешили поднести:
Мол, Дудинцев и Голованов
От девяти и до пяти
На нем сидели прежде... Рано,

Мне, дескать, в юные года
На трон подобный забираться...
-- Да нет. Не рано никогда
И никогда не поздно, братцы... –

Я понимаю что к чему.
Обласкан ветеранской кликой.
И догадался, почему
Была немыслимо великой

Та журналистика, что нас
Примером звездным вдохновляла.
Ее давили, чтобы глаз
Она отнюдь не поднимала.

В сопротивлении Кремлю
Она наращивала силу.
Я их, предтеч моих, люблю,
Тех, кто до срока слег в могилу.

Ео свет их душ сильнее тьмы
И памяти их быть нетленной...
Был мрй, тринадцатое... Мы
Тогда и расписались м Леной.

Так много мистике – и мне
Понятно: нет для жизни, кроме...
Там, на Матросской Тишине
Мы родились в одном роддоме.

Мою маманю привезли
Из общежитья на Стромынке –
И беспокойства и возни
С доставкой женушки и сынки

Немало... Ленина семья
Жила здесь рядом, при больничке
У бабы Веры. Колея
Судьбы особые отлички

Для бабы Веры припасла:
Она окончила Сорбонну
До революции... Жила
На минах. Ведь в эпоху ону

Элитный вузовский диплом
Приравнивали к шпионажу...
Старт жизни общмй дал роддом...
Шероховатости приглажу...
 
Потом я голос услыхал
По радио – еще подростком
В «Ровесниках» -- и не искал
Ее, но был уверен просто:

Та, что задорным голоском
Открыла бодро передачу –
Родная будто с ней знаком
Сто лет... И песенка впридачу:

Зарю встречает поезд наш,
И мчит в дороги светлые,
Мы взяли в путь один багаж:
Свои мечты, свои мечты, мечты заветные...

В те годы я синхронно с ней
Примерно то же тарабанил
На радио карельском, всей
Судьбы не зная... Голос ранил.

Он остро душу задевал.
И звал. Была из коммунарок,
Хоть Дубовицкий ограждал.
Он, Игорь, с виду тих, неярок.

Зато по радио – орел.
Детей держа от бед подальше,
Их от политики увел,
Взгляд к звездам обратив... Куда же

Еще? Радийный шеф детей
Интеллигентен. Осторожен.
Опасных избегал затей.
Жаль только, что душой скукожен...

А лена для себя нашла
Отдушину. На той же ставке --
(В литературные дела
Водила юных) – кля Саньке

Аронову допрежь дана
Была, а раньше Юле Киму.
О композиции она,
Сюжете возмещала им, у

Которых странные мозги
И руки тянутся к бумаге
С пером... Им, главное – не лги,
Но сколько такта и отваги

Необходимо, чтоб лечить
Закоренелых графоманов,
Помочь по-человечьи жить,
Освободив от ложных планов...

В судьбе не разминуться нам --
Мы лето провели в «Орленке».
Сегодня поражаюсь сам:
Меж комнатами стенки тонки –

Как я ее не услыхал –
Ведь мы там жили через стенку?
Похоже, рок со мной играл,
В супруги предназначив Ленку.

Там Пахмутову помню. Я
«Сутул» -- по мнению маэстры.
Кон Игорь, как всегда темня,
Тестировал, какие ветры

У нас гуляют в голове,
Конформны мы иль неконформны.
Какие надобны Москве,
Кремлю – Понятно... Светофорны

И Газман с Добриком – киты
От педагогики, титаны...
Придумывать не надо. Ты
Запомни: детства капитаны....

Еще студент, уже в «КП»...
К нам раз приводят экскурсантов –
«Ровесников»... И в той толпе
Носитель всяческих талантов

Опять ее не разглядел,
Но рок унынью не поддался.
Уж если он чего хотел...
Как дубовицкий ошибался!

Ведь мы – тринитротолуол,
Что в их болото смело брошен.
К нам шеф «Ровесников» привел
И пожалел. Он огорошен:

Мы костерили комсомол
В открытую – мы, «комсомольцы»!
Он поскорей своих увел...
Нет, мы не прячемся. Извольте,

Мы не скрываем наших «брр»,
На мерзости системы глядя,
Желаем переделать мир
Под свой формат – не злого дяди,

Который охамел в Кремле,
На Старой площади... Поселишь
Там хоть кого... Заметно мне,
Что Ленин папа Сан Лексеич,

Хотя и лучшим был из них,
Но он такой же партработник
Цековский – неизбежен миг
Конфликта с дочкой... Для свободных

Души ее и головы
Диктат цековского папаши,
Любившего ее – увы:
Ему чужды идеи наши,

От коммунарства он далек
Однажды стал невыносимым –
И та покинула мирок
Хором элитных. Стала с ними,

Родителями, не дерзя,
Держаться более на равных:
Мол, у нее своя стезя.
Их старшинство приемля, главных

Не признавая над собой...
Визит случайный в «Алый парус»,
Стал путеводною звездой...
От безыдейности избавясь,

Дух коммунарства разожгла
В отзычивом на правду сердце.
Она не сразу поняла,
Что входит к испытаньям в сенцы,

А испытанья тут как тут:
У же грозил ей вскоре грозный
И праведный советский суд.
В Перми на сборе в день морозный

Был лыжный агиткультпробег.
Она с отрядом заблудилась,
Едва не поморозил всех...
Фемида, правда, отступилась,

Когда Сан Сеич позвонил.
Не то бы хрустнула судьбина –
И срок немаленький грозил.
По-прежнему отцом любима,

От этой бури спасена...
Из фешенебельного дома
На Ленгорах ушла она
К бабуле в комнатку... Весома

Потеря: бабушка жила
В гостиничного типа доме –
И ей пристанище дала,
А с ней – и мне (поздней)... Ладони

И судьбы мы смогли свести...
В то время я создал коммунку
В общаге с целью, чтоб спасти
От голодухи, дабы слюнку

Вотще неделю не пускать,
Что не всегда случалось гладко.
Один, войдя в нее, искать
Стал повода -- (увы, накладка) –

Как изнутри нас развалить:
Свой пай потребовал посудой.
Я обещал ее разбить
На черепе его... С иудой

Лишь так и надо поступать...
С другимы вышло все толково.
Смогли в коммуне выживать...
Тут и возникла Белякова –

И на окраину Москвы
В свою каморку пригласила
Коммуну... Подивитесь вы –
(Я подивился) – это было

Так искренне и так светло.
И на окраину столицы
Со мной в ту комнатку ушло
С пяток ребят, кто всем делиться

Готов: и хлебом и судьбой...
Вид из окна: Лосиный остров.
Чуть свет – выходим всей гурьбой
На пруд: заврядка... Вскоре остро

Встает вопрос: как дальше быть?
Неловок в роли ухажера –
Не привелось допрежь любить...
Ну, сделал предложенье скоро.

Была и свадебка. С собой
Спиртное приносили... Только
Стояла цербером, скалой,
Шлагбаумом пред пьянкой Ольга

Клековкина. Весь «лимонад»
Лила на головы старушек,
На всех бросая строгий взгляд...
Кефирчиком из чайных кружек

Отметили мой переход
Из холостого состоянья...
Судьбе известен тайный код.
Я только Леночке признанья

Нашептывать в азарте стал
И страсть нас разбирала, голых...
Как вдруг взволнованно позвал
Ее из-за окошка голос.

Из зоны, где когда-то я
В библиотеке подвизался
И Лена школу бытия
Прошла, гонц судьбы примчался:

То ль проститутка с малых лет,
А может – юная убийца,
Орала в полночь – всюду свет
Зажегся – лучше б не ложиться –

И Лену во весь дух звала –
Она квартиру позабыла.
Конечно, Лена привела
Ее, конечно, приютила...

Она частенько и потом
Каморку нашу посещала.
Впускали, ведая о том,
Что исподволь разворовала

Детгизовскую – как мне жаль! –
«Библиотеку приключений».
Была неблагодарной тварь.
А Лена – милый, добрый гений –

Гордилась: все же приучить
Сумела к чтению девчонку...
Ну, как такую не любить?
Мы обживаем комнатенку,

И строим крепкую семью,
И оба делаем карьеру.
С рассветом уношусь в свою
Учебно-творческую сферу...

Нас репортеров-пацанов
Прилюдно жучил Голованов,
Порол нас, не жалел штанов,
В изобретательстве профанов,

За то что странных избегать
Старались «гениев»-пришельцев.
-- Из миллиарда если пять
Всего идей пригодны в дельце,

То пропустить их – смертный грех.
И, стало быть, терпеть и слушать
Обязаны усердно всех,
Чтоб веру в людях не порушить... –

Тогда казалось, что король
Космического репортажа
Перебирал... Теперь порой
Я думаю, что мало даже

Он нас выстегивал тогда...
Семестр несется за семестром...
Курс третий...
 -- Ты у нас звезда
На курсе... –
 Падок к комплиментам,

Но я уж опыт подкопил –
И понимаю: осторожно,
Сигнал опасности. Кадил
Мне тот, на коего оплошно

Иль неоплошно указал
Мне некогда декан намеком.
Я дважды два легко связал.
Предполагаю: выйдут боком

Те комплименты – отошел
От славословящего дальше...
Тогда вплотную подошел
К идее развернуться так же,

И в «Комсомолке», взяв в пример
Петрозаводский клуб «Товарищ» --
Одной из коммунарских мер...
-- Валер, идею не провалишь?

Потянешь?
       -- Потяну!
       – Давай! –
Зеленый свет зажжен «Комбригу».
Вперед!
       -- Ребята, подпевай!
-- Даешь попутный ветер бригу

Под «Алым парусом». Виват! –
Отряд ребячьих комиссаров,
Живущих с верой в правду в лад,
Ты, «Комсомолка» записала

В свою историю навек...
В Петрозаводске это было
В «Товарище». Берет разбег
«Комбриг». Велит поднять ветрила.

Цель: разыскать в стране людей,
Которым пресно жить и тошно
В серятине ползущих дней.
Помочь понять, что всюду можно

Жить интересней и полней,
Восторженно и заполошно.
В реализации идей,
Что было в школе невозможно.

Мной опыт Иванова взят,
Макаренковские идеи.
Мы не ломились наугад...
Подростки, школьные злодеи,

Здесь обретали интеллект,
Оказывались мудрецами.
И -- поразительный аспект:
В общеньи с ними мы и сами

Вскрывали свой потенциал...
«Комбриг» нес знамя коммунарства,
Ребят страны к горенью звал,
Раскрепощал... Терпел мытарства.

Забюрокраченный ЦК
Идею принимал с опаской.
И, хоть не запрещал пока,
Не согревал теплом и лаской...

Юмашев... Валю мы нашли.
Где? У Чуковского на даче.
Возился в угольной пыли.
Глаза сверкали углей ярче.

Он маме помогал топить
Избу папаши Айболита.
Сумел нас чем-то зацепить.
Решили, что его орбита

Достойна большей высоты.
Поверил и пошел за нами.
Пути дерзания просты:
Мечта и вера наше знамя.

Других подобных пареньков
Везде, где можно, подбирали.
С командой страстных чудаков
Такие штуки вытворяли.

Я раз повез ребят туда,
Где с Соловейчиком столкнулся,
Здесь замкнутые на года
В остроге девушки... Проснулся

Наутро девичий острог,
А к берегу ладья пристала
Под алым парусом. Был шок.
Толпа смеялась и рыдала.

А Валя им вещал с ладьи
Из-под портьеры «комсомольской»,
Что, дескать, милые мои,
Все впереди – и мы не моськой

По жизни пробежать хотим.
А пролететь отважной птицей.
И мы, конечно, полетим –
Душа к высокому стремится...

Журфак немного потускнел
На фоне нашего «Комбрига».
Я в «Комсомолке» перезрел
Журфак, ведь лекция и книга

Всегда и суше и грубей
Того, что обретаем в жизни...
И ты, ровесник, не робей –
Живи! Над книгой не закисни...

Поэма третья. Мои журфаки.
(Фотогрфафия Валерия Хилтунена. Напишем к нему четверостишие-подпись)

Семидесятые года…
По Бочарову я – на взлете.
Два было у меня тогда
Журфака – может быть поймете:

Один – нормальный, как у всех,
Кто прибегал на Моховую,
Второй – даривший и успех
И окунавший в жизнь живую –

На «Комсомсмольском» этаже…
В «КП» освоился мгновенно.
-- Шерше ля фам?
       -- Себя «шерше»
Раскованно и дерзновенно. –

Вошедший в «Комсомольский» миф:
Старт небывалый понаслышке,
Болезненно самолюбив,
Как все, наверно, коротышки,

Завидующий москвичам
Провинциал, бирюк, кулема,
И ветеранам-силачам,
Служившим в армии, как Сема,

Воспитывался под рукой
Пескова Васи, Аллы Гербер,
Тянулся к звездам за строкой,
Весьма задиристых манер был.

Внедрялся в разные дела,
Любые открывал запоры...
Со мной Кучборская вела
По коридорам разговоры.

Акселерат – был все же мал.
Ее из вежливости слушал,
Кивал, плечами пожимал --
Она мне открывала душу.

В пол-уха – (Жаль теперь) – внимал –
Эгоистично и жестоко.
Единственно – осознавал:
Она ужасно одинока.

Ведь было ценное весьма
В тех откровеньях – не обуза.
Рассказывала, как сама
Она осилила два вуза

В одно и то же время... Как?
Педфак в то время посещала,
Одновременно и филфак...
И сил хватало, успевала?

Ведь сбрендить можно только так.
Домой с филфака забегала,
Главу под воду и – в педфак...
Вот так и стала той, кем стала...

Еще меня Влад Владыч Шах –
(Шахиджанян) в адепты выбрал,
Грузил лапшою на ушах,
Что было правдой, что он выврал, --

Поймешь у Шаха не всегда.
С его подачи клоун Юра
Никулин стал ко мне тогда
Присматриваться, мол, фигура

Для клоунишки – хоть куда.
Никулин звал из журнализма,
Успехом соблазнял... Беда,
Коль клоунская есть харизма,

А я романтик и герой –
И не хочу смешным казаться.
Я с Семой бы хотел, «горой»,
Не глядя имиджем сменяться.

Уж лучше напуготь людей,
Чем, если над тобой смеются...
Одна из Юриных затей:
-- Пускай студенты развлекутся,

А ты им лекции читай
На 5-й улице Ямского... –
В училище где он, считай,
Был царь – искусства циркового...

-- Но я же сам еще студент... –
Сопротивлялся я недолго...
-- Но ты же и корреспондент! –
Он напирал на чувство долга. –

И вот я вышел к циркачам.
Чего-то им ору с арены...
Им буду сниться по ночам:
От крика накачались вены.

Я в центре, маленький такой,
Вещаю важное, как надо.
Для усиления рукой
Машу – сплошная клоунада...

Наверно, это и имел
В виду, послав сюда, Никулин...
Ну, что ж, в нужде не пропаду –
Прокормит цирк... Меня воткнули

На факультете в СНО:
Студенчеством творить науку.
Еще – в профорги занесло –
Сверх прочих дел и в ту докуку.

В ту пору в секторе семьи
У Янковой трудилась Лена
В социологии. В сии
Труды ввергалась вдохновенно.

Однако власть дала заказ:
Всем доказать, что нету лучше
На свете жизни, чем у нас.
Как, чем доказывать, не глюча?

Приказано перевести
С немецкого такую быку!...
Чтоб Лену поддержать. Спасти,
Я с бякой бегал по журфаку,

Как мог умасливал ребят,
Учившихся на дойче шпрехать.
Те тоже бяку не хотят
И искренне не могут въехать:

С какой им стати на меня
Пахать, как карлам, на халяву?
-- На бяку я убил три дня!
-- Зато обрел и честь и славу! –

Конфликт с Засурским. Отчего?
Я за Клековкину вступился.
В письмишке Оленька его
Легонько пнула: мол, склонился

Подобострасно, как лакей,
Пред идеологом цековским,
С чайком бежал к нему скорей...
Письмо перехватили... Розги

Скорей обрушили на ту,
Что всех честней была и чище,
Предпочитавшая мечту
Материальной грубой пище,

Едва не ухнула в инфаркт –
Всегда сердечко было слабым...
Я Ясену в лицо:
       Был факт?
Так что ж тогда вы вроде бабы

Орете? –
       Он и замолчал...
Был вообще-то либералом,
Зла на студентов не держал.
Вот потому и продержал он

Журфаковский так долго руль...
Когда я с лошади свалился
В Одоеве, как мокрый куль,
Не слишкои сильно. Но побился –

И был в больничку взят силком –
(Сей факт в книжонке описала
Взахлеб Ученова потом) –
Шах, вдохновившьсь, род аврала

На всю Европу закрутил:
Смотался к Симонову шустро,
Мозги поэту замутил...
Тот написал, что дескать, грустно,

Когда великий публицист,
Я. то есть, с травмою в больнице...
И Шостакович Шаху лист
Такой же дал... Бледнели лица,

Когда он в Тульский дал обком
От двух великих телеграммы.
В больничке раду дым столбом.
Сюжет для водевильной драмы:

Начальство ринулось ко мне,
Пришли с цветами пионеры.
Елену чуть не на коне
Ввезли в палату... Изуверы:

Покоя напрочь был лишен...
А Шах, конечно, ухмылялся:
На розыгрыши был силен...
С его подачи повстречался

И с Молотовым... Вячеслав
Михалыч топал по больнице –
(Другой). Был стар уже и слаб,
С Альцгеймером под ручку... Мнится,

Во мне кого-то узнавал
Знакомого из жизни прошлой –
Ежова, может? Тоже мал
Нарком был шибко нехороший.

Мне улыбался Вячеслав
Михалыч, руку жал умильно...
Шах ухмылялся, сбоку встав...
Подставил, чтобы инфантильно

От встреч подобных не потел?
Вполне возможно... Воспитанью
Подвергнуть жесткому хотел,
Чтоб я к любому испытанью

Умом и сердцем был готов...
В семье отца московской как-то
Обедал – в ней немного ртов.
Мать мачехи подачей факта

О власти жару поддала:
-- В квартире жил когда-то Троцкий.
Вагон доставил барахла
Из Петрограда. Чтоб в московской

Его квартире разместить,
Потребовал ему квартиру
Наикрупекйшую добыть.
Ему – наркому-командиру

Здесь, на Соймоновском, одно
Лишь временами досаждало:
Звон колокольный... Суждено
Христу-Спасителю под жало

Наркома-воеводы лезть.
Привык к покорности всеобщей.
Считал: ему и ангел:
       -- Есть! –
И напрочь упорхнет, не ропща...

Мой, кстати, тесть, когда был мал,
Последний паренек москоский
Кто на верхушку зазезал
«Христовой» звонницы... Не Троцкий

Приказ о взрыве подписал,
Не Каганович, между прочим –
Иной антихриста вассал –
Сережа Киров... Изурочил

Несчастного партийный бес.
Не потому ли приключился
С ним неприятнейший эксцесс –
И он от жизни отлучился?

...Шах мне полезное внушал
В добыче мудрости и хлеба:
 --Пусть страшно или оплошал,
Пусть ситуация нелепа,

А ты невозмутимым будь... –
И помогало не однажды.
На розыгрыши те ничуть
Я не сержусь... Духовной жажды

Моей расширили канал...
Я как-то учинил жестокий
На конференции скандал.
Макаренковские истоки

Павлышский гений находил
В своих исканиях моральных.
Какой-то недоросль чудил,
Сбивая лбами их... Нахальных

Тех поношений не стерпел –
И стопкой писем потрясая
От Сухомлинского, хрипел,
Что, мол, любого закусаю,

Кто противопоставит их...
Оценок, кроме как отличных,
Не получал. Я скромен, тих...
Провинциален средь столичных

Спецшкольных мальчиков крутых.
В их круг меня не принимают.
Не то чтоб апперкот под дых,
А вообще не замечают.

В круг отслуживших молодцов
Хотел прорваться с анекдотом
Про полну жопу огурцов.
Они со мной – как с идиотом,

Точнее скажем: с мудаком
Себя ведут, солдаты наши.
Расположения – ни в ком.
Добавил яду горькой чаше

Неологический словарь:
Мудак, мол – старый неудачник.
И это обо мне? Едва ль.
Словарь узбекский мыслей мрачных

Добавил: «... Глупый человек
С большими яйцами...» В сомненье:
С большими по Москве забег,
Когда вокруг столпотворенье?...

Давно когда-то в детсаду
Я побеждал больших, читая...
С тем давним опытом в ладу,
Стал уникальным, побеждая

По части знаний... Для чего
Во все публички записался.
Ведь должен знатоком всего
Стать побыстрее. Я старался

Репертуар освоить весь –
И астму чуть не заработал
На дальних ярусах, где взвесь
Пылищи вековой... Похлопал

Великим звездам той игры,
Над коей властна Мельпомена.
Души роскошные пиры –
Театр, катарсиса арена...

«Таганка», «Современник», «Мхат»,
«Ленком»... везде я на галерке
И впечатленьями богат.
Поставь, театр, и ты «пятерки»:

Дотошно изучил предмет.
Театр мне третьим стал журфаком
И остается много лет.
Стал капельдинерам кунаком,

Гримерам и пожарным... Стал
Давать подачки билетерам,
Чтоб тайно пропустили в зал –
Наполнен опытом, которым

Делюсь с профессией моей:
Умением открыть запоры
Законопаченных дверей
Чему-то учат и актеры.

Я притворяюсь чужаком.
К примеру – захмелевшим финном.
Мамаша с финским языком
Просила заниматься с сыном

В Петрозаводске Анну свет
Ивановну, старушку Мильман...
И шепелявлю, коли нет
Другого способа... Умильно

Мне, «иностранцу» все врата
Распахивают вышибалы.
Благословенная черта –
Нахальство: поднимайте баллы

И за него мне, да щедрей...
Коль надо в ЦДЛ проникнуть,
То облапошу и чертей.
Никто ни тыкнуть мне не выкнуть

Не смеет, дескать, почему
Внедряюсь, по какому праву?
В толк сам по правде не пойму:
Зачем так яростно ораву

Стремился в чем-то убедить?
В центральный запишусь лекторий
И стану каждый день ходить
На лекции... Мне мало, что ли

Своих, журфаковских?... Хожу...
Благословенная эпоха:
Дороговизна? Не тужу:
На все зватает. И степёха

Повышенная – сорок пять,
Зарплата, родичи прокормят.
А нет – в столовке можно взять
За так – капустки с хлебом... Помнят

Едва ли это те, в чью честь
Я в трех журфаках упирался.
Но это было, значит есть –
И, верю, что не зря старался,

Что подтверждает вся река
Судьбы, терзанья и дерзанья...
Ну, что ж – еще одна строка
Для закругления признанья...

Ах, лето – чудная пора.
Не отдохнуть ли друг от друга,
Учители, профессора,
Кого – Донбасс, Кого – Калуга,

Кого зовет Улан-Удэ...
Мы выбываем ненадолго
В командировочной среде,
Уносимся по зову долга

Так трудно строили себя...
Сияет солнце над столицей,
Нас озаряя и слепя...
В толпе стоглавой и столицей

Выкатываемся на свет...
Рокочут аэровокзалы...
-- Пока, Москва! Страна, привет!
Нам альма матер приказала

Себя достойно проявить
И всей стране без промедленья
Свои таланты предъявить
Совместно с качеством ученья...

В азарт впадаем, как в недуг.
Клянемся, что не оплошаем...
Удачи, мой веселый друг.
Мы улетаем, уезжаем...

А любопытная страна
Сейчас произнесет впервые
С надеждой наши имена...
Талантливые, молодые –

Еще в нас знания свежи
И высоки ориентиры –
Не гипсовые муляжи
С собой в дорогу прихватили,

А свет возвышенных идей,
Чтоб ими напитать творенья
И донести до всех людей
Духовное – в благоговенье...




Поэма четвертая(Июль-август 1972 г.) (Фотогрфафия Валерия Хилтунена. Напишем к нему четверостишие-подпись)



Поэма пятая ( Сентябрь 1972 – январь 1973 г.) (Фотогрфафия Валерия Хилтунена. Напишем к нему четверостишие-подпись)



Поэма шестая (Февраль-июнь 1973 г.) (Фотогрфафия Валерия Хилтунена. Напишем к нему четверостишие-подпись) Дети рождались в
1973 (Денис)



Поэма седьмая... Равняйсь! Смирно!... (Фотогрфафия Валерия Хилтунена. Напишем к нему четверостишие-подпись)

Как «вундеркинду» мне зело –
Почти что как цыпленку в супе –
Сперва отменно повезло
Учиться в специальной группе.

Предполагалось: тех, кто в ней –
Наполовину «вундеркиндов»
Плюс дембильнувшихся парней –
(Секреты родины не выдав,

Надеюсь, раскрываю факт) --
Учили для иновещанья.
Но если огненный контакт --
Нам должно выполнить заданья

По разложению врагов
Психологическим террором.
Что ж: будь готов! – всегда готов –
Возьмем противника измором.

А кто противник, кстати, где?
И мы запаренно учили –
В сражении сгодится-де,
К примеру, хинди, суахили.

А одногруппник мой Семен
В соцлагерный славянский – чешский --
Приказом свыше погружен.
Надеемся – не для насмешки.

Второй язык – начальства бзик.
Зато на первом молотили
Мы иностранном классно, шик!
Представь: английскому учили

Ответственно не абы-кто –
Сама Баганова – поверишь?
И Анитонова зато –
Их имена на книжках встретишь.

От них словечек набрались.
Те подцепили их в Нью-Йорке
На стажировке... Как велись
Уроки? Чтоб у нас в головке

Словечки задержать прочней,
Учили назубок «Алису» --
На русском вы знакомы с ней –
И пели мюзиклы... В кулису

 Вбегали в юбках, отвопив
«... Вэйт, Хенри Хиггинс...» романтично
И переврав слегка мотив,
Что было более комично,

Чем на Бродвее – мужики,
Допустим, в габаритах Семы,
На коих крупно ярлыки:
«Сержант запаса»... С ними что мы,

Три «вундеркинда», поделить
Могли, а главное – поделать?
Они нас рады похвалить...
Чтоб ветеранов не прогневать,

Нельзя выпячиваться... Я,
Гуревич «вундеркиндный» Вовка,
Кем школьная была скамья
Оставлена – и Танский Левка,

Мы, «вундеркинды», в меньшинстве...
Анпилов из солдат, ракетчик
В старшинском ражем естестве –
За революцию ответчик --

Испанский в группе изучал.
Наверно – не «Пигмалиона»,
Как «англичане», танцевал –
Фламенко... Нас побатальонно,

Поотделенно развели –
Из расцветающей столицы
На лето в лагерь увезли –
И запретили гоношиться –

Поставили в курсантский строй.
-- Ремень свой затяни потуже! –
На языке – проснись и пой!
Но здесь языковеды хуже.

Они в погонах – и тренаж
Идет по лексике военной.
В палатках полк курсантский наш.
Средь ветеранов я – как пленный.

Сержанты нам через губу:
-- Раз, два! Подъем! Кругом! Равняйтесь! –
Кричим в какую-то трубу:
-- Ура, противники, сдавайтесь! –

На нашем оксфордском. А нас
Не понимают офицеры.
У нас произношенья класс
Превосходящий их без меры.

Они – полнейшие «ку-ку»,
Откуда их таких набрали?
Где их учили языку?
Неужто в МГУ? Едва ли.

С подшитым подворотничком,
Начищенными прохорями –
Левофланговый я... Дурдом!
Хочу домой немедля к маме.

Мне дали в руки «АКМ»:
-- Стреляй, Валера, по мишени! –
Стрельнул. «Десятка» -- назло всем...
Бог, за какие прегрешенья

Меня воткнули в этот строй?...
Володя Гескин – сочинитель
Смешных куплетов... С ним – хоть стой,
Хоть падай – пародист-хулитель:

Наш ротный старшина –
Большой кусок говна,
Но Петя в этом даже впереди.
А ты, дружок учти,
Что оба стукачи.
Поэтому ты лучше помолчи.
Не плачь девчонка...»

Орем:
       -- Сдавайтесь! – в ту трубу.
Начальство сетует:
       -- Не страшно! –
-- Ну, я их всех видал в гробу!. –
Подсадка рявкает куражно,

Пытаясь нас подзавести.
Мы не заводимся, мы знаем,
Что попадемся – не спасти.
Не смотрим даже. Не киваем.

С сосновой чуркой нас в окоп
Законопатили попарно.
Один швыряет танку в лоб,
Что давит нас, чадя угарно.

Другой, поднявшись, лупит в зад.
«Панфиловцы» -- едрит за ногу!
Над полигоном – черный смрад –
Не раздавили, слава Богу!

Потом несемся сквозь напалм.
Горит везе: и слева, справа,
И впереди... Ну, пан – пропал!
Как очумелая, орава

Т в огнедышащий туннель
Вбегает, то на «мост разбитый»
Без остановки... Канитель –
И загоришься. И «убитый»...

Убитых, к счастью, в роте нет.
Есть сильно обожженный. Парня –
В нетро одной из медкарет –
Еще и подышал угарно –

Схватили, увезли в санбат.
А нас – в палаточную баню,
Прошедших полигонный ад...
А банька – чистый рай... Дневалю.

Что означает: ночь не сплю.
А под грибком стою с кинжалом –
И думу думаю свою.
Спит батальон наш. В сон сбежал он

От ужаса всего. Дурдом!
Спит правдинский завхоз Андрошин.
Там и статьи печатал он.
Да, репортером был хорошим...

Спит тихий сельский паренек...
О мужеложстве нам поведал
С преподом... Избежать не смог...
Очистил душу пред народом.

Народ не скалился над ним.
В палатке дружба, как на фронте.
Отбой – а мы еще бубним.
Начальники, вы нас не троньте.

Нам есть о чем порассказать –
Такая психотерапия
И от депрессии спасать
Могла и трудности любые

Нам помогала одолеть...
Журфак! Мы, в общем, молодцами
Держались – ведь нельзя болеть.
Философы в сравненьи с нами –

Несчастные: они – ку-ку!
У них – депрессняки частенько
И завихрения в мозгу,
Что -- предпоследняя ступенька –

И в Кащенко... Юристы – те
Здесь подличали без стесненья.
Их учат этому? В тщете
Понять феномен их паденья

Духовно-нравственного. Есть
Причины общего порядка.
Идут в юристы те, в ком честь
Отсутствует, -- итожу кратко –

Подразделения пахан –
От службы сумрачной уставший
В ее бесцельности полкан,
Еще сильнее нас страдавший –

При портупее – от жары,
Вел нашу бражку к водоему,
Где, помня правила игры,
Мы (будто) изучали тему

Десантной высадки в трусах.
А из-за ближнего бархана,
Вгоняя нас и в смех и в страх
Ор доносился постоянно:

-- Проивогазы, вашу мать,
На морду! Зарывайтесь глубже!
Ползком! Зады не отставлять! –
Ох, до чего был туп и глуп же

Пахан соседей Кочержук!
Майор еще карьеру делал –
В энтузиазме не пожух,
Вокруг студентов шавкой бегал...

Я телеграмму получил:
Мой дед, приехавший лечиться –
Компартии Суоми чин –
В Кремлевку – надо ж так случиться –

Внезапно умер. И семья
Зовет с дедулей попрощаться.
До командирского дубья
Мне с той бедой не докричаться.

Был вечер. Завтра выходной.
-- Дуй, -- говорят друзья, -- прикроем!
 Вот треники – вали домой.
Мы за тебя походим строем,

А на поверке покричим... --
Я дунул, с дедом попрощался...
Я только раз его живым
И видел: удалось, прорвался,

Как самый юный в СССР
Член комсомольского горкома
В Суоми с мамой. Был манер
Мой дед простых... А я, кулема.

Потом едва не погорел:
Взахлеб рассказывал в Союзе,
О том, что видел, подсмотрел...
Дед – ректором в партийном вузе

Компартии Суоми, он,
Агент давнишний Коминтерна,
Был мудр, коль выжил, и умен.
Меня учил нелицемерно

Беречь природу и держать,
Уж если дал кому-то, слово
И никого не обижать.
Гуманитарная основа

В нем генетически сильна...
Была... Я двое суток вздернут:
Туда – обратно – и без сна.
Пробрался... Дрыхнут... Не накормят

Друзья скитальца-пацана?
И тут орут:
       -- Подъем, Тревога!—
И словно жаркая волна...
Силенок-то и так немного...

Поспать бы! Но меня силком
Майор Хорунжий самолично
Обвесил грубым вещмешком.
-- Ремень потуже! Так, отлично.

Теперь...
       К оружию – бегом! –
И побежали – лесом, лесом...
А я нагружен вешмешком,
Что с каждым шагом больше весом,

Противогаз и автомат,
Лопатка шлепает по бедрам...
Еще чуть- чуть – и прямо в ад...
А батальон несется бодро...

Тут, амуницию мою,
Ребята на ходу снимали...
Ну, налегке-то я могу...
И Петя, тот, о ком певали

Частушки гескинские мы –
И он с меня снимает ношу...
Прости за глупые псалмы.
Недоброго словца не брошу

В твой алрес, мой товарищ, впредь...
Бежим, потом плетемся шагом
И снова вдаль – бегом... Терпеть!
Понятно, что трудней салагам.

Но нормативы сдали все.
Нет ни отставших ни погибших.
Тот день в житейской полосе
Повысил мнение о бывших

Солдатах.. Нас еще потом
Травили в погребе ипритом
В противогазах... Что ж, пройдем
И через это. Всем испытан –

И радостно, что не подвел...
Последним испытаньем было,
Когда я рацию завел –
И вдалеке заговорила

Труба, с задержкой повторив,
Что здесь я в микрофон гутарил...
И баста – все уходит в миф,
В легенду... Тот сезон состарил

Меня, поди, на десять лет.
Но в собственных глазах возвысил,
В судьбе оставил резкий след –
И память, и печаль, и мысль...

Ковров, Владимир и – Москва...
Вокзал и – «Разойдись!» команда...
Остриженная голова
И голос хрипловат – да ладно...

Опять, в который раз скажу:
-- Привет, Москва! Мы возвратились.
Я зла на сердце не держу
За то что тяжко потрудились

Мы на строительстве себя
На марш-бросках и полигонах,
Все – по уставу -- претерпя
Лишения – и на погонах

У нас появится просвет,
По две звезды слетят на плечи.
Пускай стал тоньше силуэт,
Стал уже фас и суше речи –

Писакам все во благо, впрок...
Избегший армии салага
Отменный получил урок.
Он и служившим был во благо.

Себя проверив на излом,
Мы убедились: мы в порядке.
И с пущей радостью возьмем
Свои учебники, тетрадки...

В нас незаметен переход
В степенную мудскую зрелость.
Еще в студента целый год
Нам пребывать, но что-то грелось

В мозгах неспешно и в душе.
Там что-то важное варилось,
Перепревало – и уже
Почти до точки сотворилось.

Семестр армейский послужил
Катализатором, усилив
На чувства и мозги нажим
Безжалостно и жестко вылив

Все суетное... В самый раз –
Готовы приступать к диплому.
И волю подкачали в нас...
Мы подтверждаем аксиому,

Что лучше школы нет, чем та,
Что армия дает мужчине.
Конкретность обрела мечта:
В нас офицерское отныне

Достоинство, прошу учесть,
Хоть аттестуют нас позднее,
Но старое понятье: честь –
Оно в нас проступало, зрея –

И вызрело в конце концов
В классическом своем обличье.
Остались мы строю бойцов,
Но нам теперь дано отличье

Звать в наступленье за собой...
Так журналист Сергей Борзенко
Повел солдат в кровавый бой,
О чем армейская газетка

Сочла нескромным поминать...
Мы ратоборствовать учились.
Доверься нам, Отчизна-Мать:
К тебе бойцами возвратились...






Поэма восьмая. Командировки

 (Фотогрфафия Валерия Хилтунена. Напишем к нему четверостишие-подпись)

Семестр формально – ключевой:
Для преддипломной стажировки.
Но я-то в дружбе с головой –
И мне не надобны уловки.

Уже нахоженный маршрут
До «Комсомолки» неизменен.
И мне как практику зачтут
«Шестой этаж». Особо ценен

Период: первенец Денис
Получит и вниманье папы...
Листок слетает на карниз
Потом снежок... Сквозь все этапы

По журналистике иду,
Она по мне ступает тяжко.
Послушно предаюсь суду
Народа... Малая промашка –

И буду вмиг приговорен...
По Соловейчику три вида
Есть журналистики. Мне он
Внушает: наша жизнь – коррида.

Три вида вписаны в нее,
Три разных вида журнализма.
Предназначение свое
Для части – род лоббизм-подлизма –

Подтявкивание властям.
Другие – (Юрий Щекочихин) –
Рычат – и к брошенным костям
Не приближаются... Засчитан,

В анналы вписан навсегда
Высокий журналистский подвиг.
Им журналистика горда –
Сражался стойко против подлых.

Кто встанет вровень с Юрой в ряд?
Илья Мироныч Шатуновский,
Имевший острый-острый взгляд,
Характер подлинно бойцовский.

Он фельетонами хлестал
Чинуш, хапуг и самодуров
И остроумием блистал.
Творил, не зная перекуров.

Суконцев был ему подстать.
Сражались оба бесшабашно...
Случалось даже: в них стрелять
Хотели, но вели бесстрашно

Два журналиста бой со всем,
Что полагали вредоносным,
Поглаже не искали тем,
Уничтожали словом острым

Пороки. Мужеством своим
Дарили светлые надежды,
Что все же зло искореним...
Ну, что ж, надеждами потешь ты,

Наивный, душу... Нелегко
В стране советской Дон Кихотам,
Где им за вредность молоко
Не полагалось... Как по нотам

Их подставляли... Мастера
Интриг отлично выживали.
С людскими судьбами игра
Для них отрада... Вызывали

Бесстрашных журналистов в суд,
Оплевывали – фигурально
И натурально... Их «пасут» --
Следят за ними, что нормально

В стране, не признающей прав
Ни личности, ни всенародных.
Тираны, все права поправ,
Сидят над массами голодных,

Униженных... А в вестибюль
Внедрили милиционера.
Он должен защитить от пуль,
От злобного пенсионера

И шизофреника трудяг
Пародии и фельетона.
Чтоб гостя привести, бумаг
Испишется почти что тонна.

В приемных сели и ОК
Из органов (в запасе) тетки.
Все с бородавками... «Рука» --
На пульсе... Мрачные сексотки

За диссидентствующими
Со страстью волчьей наблюдают.
А остальных, таких, как мы,
Случается и прикрывают:

Ведь как никак, а мы – свои.
Мы этим злоупотребляли.
Все злые, точно яд змеи,
Эпистолы тайком спускали

С греха подале – в унитаз.
Туда же удостоверенье
С письмом отправил как то раз.
Загадочное совпаденье:

Мариничева в тот же день
Свое в сортире утопила.
Шеф Игнатенко был кремень,
Но чуть кондрашка не хватила

Его от хохота. Синхрон
Смешным Виталию казался.
Развлек и всю планерку он,
Читая рапорты... Смеялся

И весь редакционный люд.
А Игнатенко ухмылялся:
-- Спасали там кого-то? –
       Тут
Он а яблочко попал. Спасался

Так от навета человек.
Что для спасавших не без риска,
Поскольку в туалетах тех
«Жучки», «глазки»... Порой до визга

Доходит возмущенных дам,
Что желают под контролем
Свои делишки делать там...
По-диссидентски не глаголем –

Ведь у начальства рычаги:
Пайки, квартиры, должностенки.
С начальством спорить не моги –
Терпите, стало быть, девчонки...

Мой первый был в «КП» вояж –
В Карелию на сбор коммуны.
Сварганил лихо репортаж.
Какие им задеты струны –

Не ведаю. На сбор всегда
Я убегал с журфака прежде,
То «заболев», то – как когда,
Доверясь на авось надежде,

Что как-нибудь да проскочу,
Не возбудив учебной части.
В Петрозаводске быть хочу
С народом коммунарской масти.

А тут впервые не беглец,
А репортеришка с бумажкой.
И, даже, обнаглев, малец
С обкомовской карельской бражкой

Общался малость свысока
И требовал себе машину.
Здесь сто пудов наивняка –
В нем, мудрость, отыщи причину

Того, что взялся описать
Все таинство ребячьих сборов.
Великий Сима (исполать!),
Один из пламенных моторов,

Тот не пытался. Он всего
Собрал ребячьи впечатленья –
И вышла книга – ого-го!
Евангелие поколенья.

Ее из всех библиотек
Подростки тырили упорно...
А тут мальчишка (имярек)
Репертовал в статье задорно...

Тащила также ребятня
Повсюду сборник «Алый парус»...
А станут ли тащить меня?
Поди, лишь наглостью прославлюсь,

Безумством храбрых: перевел
Священодействие – в словечки...
Ну, пусть позлится комсомол –
Я стану танцевать от печки...

Нас держат в строгости верхи.
Политбюро касалось дважды:
-- «АП»? Неужто там враги?
-- Нет, вроде, просто юной жажды

Они к романтике полны... –
-- Ну, если не враги, то ладно... –
У босса – полные штаны
Восторга. Нам – и то -- отрадно.

Нас Соловейчик относил
К особой ветви журнализма,
Двух первых выше возносил.
Не признававший ни марксизма

Ни прочих «измов» он хранил
Тору древнейшую в квартире.
Усилья наши оценил
Как остро ставившие в мире

Вопросы сущности подстать
С попытками найти ответы,
Наиглавнейший отыскать
Смысл, в коем вечноти заветы.

Мы атеисты все, а все ж...
Кто знает, в Библии, возможно,
Не все, как полагают, ложь...
Задумаешься и – тревожно...

Мы осознали, что враги
Всего, в чем этот смысл глубинный,
Как раз кремлевские верхи:
Опишет Соловейчик мирный

Учебный опыт в Павлышах,
Шаталова ли пропиарит –
Начальство сразу на ушах:
Так нагоняем отоварит

Главреда бедного ЦК!
Мариничева выдаст очерк:
Устинов Юрпий, мол, -- звезда –
Звонки – и Панкин точно в корчах,

Руденко валерьянку пьет,
А однокашниуа-подружка –
В раздрае: стресс веревки вьет –
Нй обещается психушка.

Не зря, наверное, Талмуд
Считает: только оный – раввин,
Кого с охотою убьют
Его же прихожане... Нравен

Был Щекочихин. Я и он –
По журнализму – антиподы.
В разоблаченья вовлечен
Всегда был Юрий в эти годы.

Нельзя сказать, чтоб с Ольгой мы
В дела такие не впрягались –
За шаг до пули и тюрьмы
Оказывались – не сдавались.

Но все же наш удел иной.
Судьба ведет своей дорогой.
И наше дело – вечный бой,
Но более опасной. Строгой

Дорогой Юрий проходил.
Он был разведчиком, спецназом
От журналистики – судил
И сам карал. Да будет назван

Наиотважнейшим бойцом...
В «АП» масштаб не тот для Юры.
Он – с мафией к лицу – лицом,
Вегда, мятежный, ищет бури.

И этим он меня пугал...
Мне вспомнился полковник Пестель,
Что тоже меры предлагал
Крутые... Он, невольник чести,

Намеревался превратить
Россию в поддлинный концлагерь:
Евреев выгнать – и закрыть
Границы, чтобы бедолаги,

Взяв власть, передушили всех,
Кто ранее при власти терся.
Так мыслился ему успех.
Уж то-то б ужас распростерся...

В Египте вспыхул бунт рабов –
И свергли зверя-фараона?
И что – да здравствует любовь?
Отнюдь. Всех прежних вне закона

Вельмож с писцами объявив,
Своих поставили совместно
И с фараоном рабским... Миф?
В истории, как всем известно,

Так повторялось много раз...
Да, мафия непобедима,
Ведь «капо» затаился в нас –
Любое называйте имя.

Любой и рыцарь и поэт,
Кого особо грязь и пошлость
Коробят – дайте пистолет --
Тотчас использует возможность –

Во благо разрушать, крушить,
Народы загоняя в счастье
Пинками – что им мельтешить,
Народам?... Если бы при власти

Внезапно оказался Грин,
Уж он бы отомстил Каперне –
Так клином выбивают клин –
И Фрези Грант ему, наверно,

Вовсю старалась бы помочь,
Как Рифеншталь Хелена – Лени
Фашистам, погружая в ночь
Германию – несчастный гений...

Наш «Алый парус» -- о другом,
Чтоб в революцию плыть дальше,
Высоким духом (не душком)
Воспламеняя, чтобы даже

Через столетия они,
Мальчишки, «Алый парус» помня,
Жалели, что в иные дни
Живут... Нам -- Павел Коган – ровня,

ИФЛИ-ец духа, комиссар.
Он словно бы для нас нарочно
Четыре строчки написал,
В них чувство выразив дотошно:

Есть в наших днях такая точность,
Чтомальчики иных веков,
Наверно, будут плакать ночью
О времени большевиков...

Он эти строки написал,
Когда из комсомола изгнан.
Тем революцию спасал.
Он слышал, что истошным визгом

Наполнен радиоэфир,
Он видел весь кошмар тридцатых...
Поэзией исправить мир
Пытался, заглушая запах

Кровавой тризны... Он, поэт
Все понимая, видел дальше –
И в наших душах – явный след
Его любви и веры... Старше

Мы нынче... Он же – навсегда –
ИФЛИ-ец, коммунар, мальчишка.
Пусть яркая его звезда
Светила кратко, точно спичка,

А все ж ее не погасить.
Любимая не оценила,
Потом жалела. Но простить
Мать Павла не смогла. Судила

Ее сурово. А судьба
Сложилась так, что жили обе
На Правды – странная волшба.
Но мама Павла – в вечной скорби

Не пожелала узнавать
Ту, что была любимой Павла...
Ну, им обеим—исполать...
А рядышком жила, кропала

Мариничева – тесен мир.
За паренька подруга вышла
Петрозаводского, с кем мы
Соседствовали... Коромысло

Мистическое вновь и вновь
Неутомимо проявляло
Ко мне престранную любовь.
Тьма совпадений удивляла.

В квартире Ольги, что была
На линии меж мамой Павла
И той, к кому душа звала
Поэта «Парус» полноправно

Частенько сходки проводил.
В соседстве с «Домиком культуры»,
Откуда Чкалов уходил
В последний путь... Ее натуры

Феноменальные черты –
В открытости гостеприимства.
Душа небесной чистоты.
В ней нет и следа лихоимства.

В нее влюблялись мужики
Из самой что ни есть элиты,
Но не способные строки
Черкнуть... Престранные кульбиты

Проделывает с ней судьба:
За них (о них) напишет книгу
Мариничева и – гуд бай! –
Линяют прочь, в кармане фигу


Показывая бедной ей...
И молодежь при ней лихая...
Борис Исайко – с школьных дней –
Вождь молодых – душа такая.

В пятнадцать лет он – делегат
Уже на съезде комсомола.
Вел справедливости диктат
В бой и велел исполнить соло

«За мной!» В те дни, когда Китай
Устроил на Даманском бучу,
-- Друзья, чернильницы хватай! –
Поднял Борис студентов тучу –

И град чернильниц полетел
На окна близкого посольства,
А сам остался не у дел –
Из МГУ спихнули. Свойства

Народного вождя пришлись
Занудной власти не по вкусу.
Вернулся в Кишинев Борис –
Не дали парню кончить бурсу.

Закоренелый коммунар
Там колобродил тоже бурно,
Ввергая юношей в угар.
В мозгах восторженный сумбур, но

Душа Борискина чиста,
Бесстрашна. Кредо – справедливость.
За ним по следу неспроста
Пошла гебуха. Лишь сонливость

Властей и третьей стороны –
Молдавской мафии Борису
Позволили внутри страны
С семьей укрыться за кулису.

Мариничева помогла.
Архангельские коммунары
Укрыли – ведь у них была
Подпольная деревня. Нары

Борюсика не дождались.
Да, целый город нелегальный
Построили ребята близ
Пановских Холмогор – реальный,

Но с катакомбным этажом.
Я к ним сбежал в командировку
И видел тот подземный дом.
Алеша Кудрин там сноровку

В благоустройстве проявлял,
А вся коммуна помогала...
Я в Ленинграде побывал,
Где комиссарствовала Галя.

Ей, Старовойтовой, приезд
Корреспондента «Комсомолки»
Был важен: чтобы вести с мест,
Как смальты пестрые осколки,

Картину складывали всю
О рыцарстве и коммунарстве...
Я эту миссию несу –
Пишу о коммунарском братстве,

На что ЦК ЛКСМ
С обкомами глядели косо.
Приглядывали: то ли ем,
Какие задаю вопросы.

Командировки из «АП»
Вождей обкомовских в тревогу
Ввергали тотчас... На тропе,
Куда б ни шел, со мною в ногу –

Два-три обкомовских хвоста...
Зато отели и питанье –
По высшей норме... Неспроста?
Само собою. То старанье

Свидетельство, что на ребят,
Что выбильсь в номенклатуру,
Найдется мощный компромат –
Едва ли стоит их натуру

Воспринимать за идеал...
Так утомительна опека.
Но кто-то злоупотреблял.
Звонят:
       -- Вы ждите человека

С секретной миссией ЦК –
Сам о себе. – Готовьте встречу:
Плэнер, на вертеле быка... –
Природу зная человечью,

Уверен: будет лимузин
Стоять у трапа самолета,
Отельный люкс... Вообразим:
Обкому явно неохота

Вступать с московской прессой в спор,
Кто «Комсомолку» уважает,
Кто – ненавидит, но сыр-бор
Опасливо не затевает.

Бывало всякое не раз.
Под Ставрополем было дело.
Устроили пикник.
       -- Для вас –
И девочка, такое тело!...

На провокации не шел –
Спасает коллективный опыт.
На все способен комсомол...
Я «не услышал» сальный шепот...

Аналогичные дела
Случались с Ленкой Воронцовой –
На провокации не шла.
Позднее – с Таней Корсаковой.

Пытались девушек споить
Для нокопленья компромата,
Потом чернуху прилепить.
Те отбивались не без мата...

Я не привык себе комфорт
Устраивать в командировке.
Мне этот не по вкусу спорт.
Предпочитал пройти по кромке,

Не замечаемый никем:
В воскресный приземлялся город,
Напитывался споро всем,
Чем город жил, умело голод

Информативный утолял,
Формальных избегал контактов.
Командировку оформлял
В библиотеках. Массу фактов

Незаурядных добывал,
Определялся в главной теме,
Писал... Статейки наповал
Сражали. Крепкий кол системе

Нечеловечьей так вбивал
В ее раскормленное брюхо,
Наш, коммунарский, идеал
Тем утверждал во славу духа...

Мне чуть полегче, чем другим.
Ведь коммунарское подполье
Не миф. И мы на том стоим,
Что каждый воин в этом поле,

А вместе не осилят нас
Ни органы ни бюрократы.
В «АП» есть карта. В ней как раз
Отмечены места, где свято

Коммуна бьется за свою
Мечту о жизни Человечьей.
И коммунарскую семью
Надеясь видеть в мире вечной.

Иван Зюзюкин продолжал
Флажки на карте выставляя,
Поддерживать в стране накал.
В стране от края и до края --

Коммунские аванпосты.
Флажок: киргизская коммуна
Пять тысяч собрала – густы –
Ряды -- восторженно и юно

Рапортовали к нам в «АП».
Флажок Зюзюкина на карте
Отметил: прибыло в толпе
Коммунской... А уже на старте

«Орленка» новый контингент...
И вновь крепит флажок Зюзюкин:
-- Не съездишь ли в Ижевск, студент?
Туда-сюда смогешь за сутки:

Поддержки ждут в Якщур-Бодье,
Глухой деревне, коммунары
Пять лет... Вперед, держись бодрей... –
Как ни пытались янычары

Цековские сгубить, забить
Коммуны чистый дух в «Орленке»,
Всю юность чохом оглупить,
Поставить крепкие заслонки.

Не получилось. Вопреки
Всем ухищрениям гэбэшным,
Коммуны крепкие ростки
Не отступали пред кромешным

Идейным мраком. И «АП» --
Всем контингентом коммунарским
Был признан в качестве КП –
Командным пунктом комиссарским.

Ушли «орлятские» полки
В народ. В народе растворятся.
Пускай гонения тяжки –
Приходится гримироваться:

В «КП» стоял мемориал
В честь павших – правильный, уместный.
Творенье скульптор подписал:
Прославившийся Неизвестный.

Его поперли за кордон.
А подпись скрыли за букетом.
А гостю, если восхищен
Твореньем эпохальным этим,

То, отвечая на вопрос,
Кто он, такой шедевр создавший?
Секретили в ответе вброс:
Мол, неизвестный нам, пропавший

Художник...
       -- Ясно! --
       Полстраны
Исколесил в командировках.
Хоть вроде не было войны,
А рисковал. Шагнешь неловко –

И можешь потерять штаны,
А с ними – голову впридачу.
Хоть вроде не было войны,
Но что-то как боец я значу.

Травил меня Азербайджан,
Башкирия меня взрывала,
Ловили в нравственный капкан –
Различных гадостей хватало.

Когда «Почетный легион»
Плисецкой был вручен в Париже,
Сказали:
       -- Вообще-то он –
Военная награда... Вы же...

-- И я всю жизнь как на войне, --
Она ответила резонно.
Такой ответ подходит мне.
И я воюю озаренно --

Перо, известно – род штыка.
Я снимки коммунарских сборов
И несмышленого сынка
Средь факультетских коридоров

Показывал – предполагал:
Порадуются и похвалят,
Но в озлобление ввергал
И зависть. Кислым взглядом жалят.

С Денисом я практиковал
В стране из первых – беби-йогу.
И в поле зрения попал
Кино и прессы. Понемногу

Богатство творческих идей
По педагогике на сыне,
Беря у знающих людей,
С которыми дружу поныне,

Испытывал. Семью журнал
Солидный, творческий «Наука
И жизнь» однажды поснимал,
Прославил. Быть объектом – мука.

Потом киношников привел
Калифорнийских к нам Чарковский.
Тут был изысканный прикол:
Он знал. что Лена -- клан цековский

Скомпрометирует, коль связь
С американцами проявит.
И киногруппа назвалась
Эстонской, таллинской... Прославит

Мариничева сей сюжет...
Напротив папиной общаги,
Там, на Стромынке, много лет
Наль Злобин с Зоей жили – маги

Культурологии. Его
Мы вовлекали в коммунарство.
Он вглядывался. Но всего
Не понял. Чванство, лень и барство

Ему не свойственны. Со мной
Он побывал на наших сборах...
Развел руками:
       -- Пульс живой,
И градус в поисках и спорах –

Высокий. Творчества накал –
Религиозно-экстатичный.
Но, я классический искал
Предмет науки... Эклектичный,

Он в руки не давался мне... –
Была у коммунаров «АРФО» --
Самодостаточны вполне,
Не надобен пиар от «ARF»’a*.

*Фонд рекламных исследований -- Advertising Research Foundation (Амер.)

«А» -- «Академия» – видал?
«Р» - «Развитых», «ФО» -- «Форм общенья».
Гармаев Толик изучал,
Что здесь и как – и суть и мненья.

Он был-новатор-педагог
И то ли Буддой просветленный,
То ль озаренный раджа-йог –
Привязывал к коммуне оный

Эзотерический контент.
А я считался комиссаром,
А был – журфаковский студент.
Рок вверг в рисковый сложный слалом...

Поэма девятая. Вокруг да около диплома.

(Фотогрфафия Валерия Хилтунена. Напишем к нему четверостишие-подпись)

Под светлым куполом шаги –
Добра того не огребешься.
Дают - бери, бранят – беги,
Но от судьбы не оторвешься.

Мы подождем – свое возьмем
Кто тихо ходит, густо месит.
Журфак – какие судьбы в нем!
Кто весел, кто и нос повесит..

Огню не верь, воде не верь.
Поверь себе, идя к диплому.
Путь обретений и потерь...
Диплом подобен был парому:

Он должен нас перенести
К освобожденью от журфака,
От обязаловки спасти –
И это грустно так, однако...

Он -- самый странный, мой диплом.
Я в «Алом парусе» на письмах.
А их -- мешки – куда с добром!
В богатствах этих закулисных

Сто диссертаций нагребешь
Не говоря уж о дипомах,
Будь взяточник, медный грош
Беря за каждое, кулема,

Обогатился б... Но, увы, --
До взяток я не докатился,
Не стал объектом для молвы,
А значит – не обогатился.

А сколько там для ЦРУ
Добротного материала!
Нр социологам игру
Не портя, все же отдавала

Им те редакция мешки,
Педагогическим светилам
Под диссертации – горшки
Не боги обжигают... С Хилом,

Со мною, то есть, те мешки
Ассоциировались прочно.
И на конвертиках значки:
Кораблик с парусом – мне точно

Известно: до сих пор еще
Хранятся в очень многих семьях.
В тех письмах Хил был замещен...
Чем? «Алым парусом»... Зачем я

В Луганске на вокзале раз
У стенда «Комсомолки» терся?
Подвыпивший хохол как раз,
«АП» читая, подзавелся,

Спросил:
       -- А хто вин, цей «АП».
-- Це я! –
       Ответствую достойно.
-- Та не п.. ди, куди табе! –
Откомментировал спокойно

Хохлище и уп....овал...
В тех письмах жизнь страны вставала:
Кто от чего в ней бедовал –
Немеряно материала.

А десять лет всего назад
Брускова Лена для затравки
На потолок буфета взгляд
Направив, -- тема хоть для Кафки –

Сама себе строчит письмо –
Ведь старшеклассники – не пишут!
За десять лет так много смог
«АП», чей путь к успеху вышит

И Соловейчика трудом
И Щекочихина талантом,
Что предваряло мой диплом.
Я благодарен им, гигантам-

Предтечам... Мне-то миллион
Носила ежегодно писем
Совпочта... Авторам – поклон.
Мы в «Алом парусе» зависим

От этих писем на все сто...
Лазутина – моя шефиня
Галина... Так о чем и что
Писать, не опозорив имя?

О чем ребята пишут мне?
Об одиночестве – нередко.
О том, что жизнь их – как в тюрьме.
Что взрослых только их отметка

Интересует... А душа...
Чем наша почта интересна
И чем особо хороша –
Тем, что ребятам неизвестно

О самовластии ЛИТО,
Иначе говоря – цензуры.
И пишут лишь о том и то –
В разнообразии фактуры,

Что важно для правдивых душ.
«... Я не могу об этом с мамой...»
И это никогда не чушь,
А то, что стало острой самой

Бедой иль радостью души
Еще совсем не заскорузлой...
Пиши, страна, в «АП», пиши...
Боль ребятишек – тяжкий груз мой.

Не раз я мчался в глухомань
По их письму по бездорожью...
Ты рань меня, как прежде, рань.
Я не хочу, чтоб толстой кожу

Привычка выдубила мне...
Под «Алым Парусом» газетки
Нас было трое на челне.
И мы в газетке, как в разведке

И информация – наш бог...
Дверь кабинета – зазывала.
И каждый подивиться мог,
Что визитеру возвещала?

Мол, Щекочихин есть за ней,
Который Юрий свет Петрович
И Хилтунен с недавних дней
Валерий... Долго не откроешь

Ту дверь, понеже вдруг мысля
У двери, точно, остановит,
Когда увидишь опосля:
«Загальский Ленька»...
       -- Во, буровит

«АП» -- подумает любой...
Индюк начальственного вида
Нам запретил играть с судьбой.
Знать, такова у нас планида.

Начальник тот душой был раб.
И наша новая табличка --
Кораблик с лаконичным «АП!»...
Здесь все же малость обезличка...

«Ап!» по английски значит – «Вверх!»,
А в цирке – трудный номер – «Выдай!».
Ну, ладно хоть совсем не сверг –
И мы пренебрегли обидой...

И продолждали свой кульбит
И наши пляски на канате.
Нет и секунды для обид...
-- Где «Алый парус»? Вот он, нате... –

О Щекочихине... Пришел
Он в «Комсомолку» годом раньше.
Его московский комсомол
В газетке воспитал, но в ранце

Жезл всесоюзного носил
Писаки вдохновенный Юрий.
Кто в «Комсомолку» пригласил –
Не знаю... Факт не встречен бурей

Сопротивления... Хотя
В «КП» к нам из «МК» не брали.
Из Мухосранска-городка –
Пожалуйста, «МК» -- едва ли.

Провинциалом управлять –
(В Москве квартира и «Кремлевка» --
Престижно, нечего скрывать) –
Намного легче... Все же ловко

Петрович проскочил в «КП»,
Притом, что выкормыш поэта
Аронова – вот так тебе,
Виновник полного запрета

На публикации стихов
Того, кто вровень с Евтушенко
Встал против танковых полков,
Вошедших в Прагу... Хорошенько

Поэта припугнула власть.
Рассыпали в печатне книгу.
Теперь вовеки не попасть
Ему в печать... Но власти фигу

Коллеги кажут из «МК»:
Берется вновь на заголовок
Из Сашина стиха строка –
И бьет она точней винтовок.

Так продолжалось много лет...
А Щекочихин – в «Комсомолке»
И я с ним рядом, шпингалет –
Сижу на письмах, их прополке.

А он в них лазить не любил.
Спонтанный он и поэтичный...
А я с народом связь крепил –
Такой у нас тандем отличный.

Я написавшим пацанам
Пишу короткие ответы.
А перлами, что шлются нам
Казенный серый слог газеты

Перебиваю – и в «АП» --
Живая жизнь во всем бараке
Сометском – собирай себе –
И комментируй... К этой бяке

Приставь обложечку «Диплом» --
И отличишься на журфаке
Сверхактуальностью... Причем,
Была возможност и без «бяки»

Рубеж финальный проскочить.
Так поступил, к примеру, Сема:
Опубликованное сшить –
И защищать, как род диплома

С пометкой «творческий»... Статей
Уже в «КП» прошло немало.
Чего бы проще: без затей
Собрал, сколол под вид журнала –

И не обременяй мозги.
«КП» б письмишком подкрепила.
А на журфаке не враги.
«КП» уже в Союзе сила...

Мне помнится тревожный день,
Когда Петровича забрили.
Тень не наводит на плетень
Шеф Игнатенко... Позвонили...

-- На проводе горвоенком!
-- Постойте там у телефона –
Косыгин позвонит! –
       Столбом,
Поди, стоял ошеломленно

Полковник или генерал...
Совсем от службы неудобно –
В редакции служил, писал
Об армии весьма подробно

И из Ростова-на-Дону,
Где штаб военной был газетки,
И нам слал за одной одну –
Корреспонденции, заметки...

А тот несчастный военком,
Кто Юру в этот «рай» направил,
Так ошарашен был звонком,
Как наш начальник... Против правил

Сам Брежнев позвонил ему...
Тогда Алешка Черниченко
В струю попал – и потому –
Звонок... Генсекова оценка

Была благоприятна, но
Уж так главред заволновался,
Что стало в глазоньках темно,
Как если б сам проворовался.

А Черниченко написал
О бабушке. Гусей колхозных
Выхаживала... Бог спасал
Газету от, с покоем розных,

Командных телефонограмм...
Простите, убежал от темы –
Диплом ведь интересен нам.
В ассоциации ведь все мы,

Случается, вовлечены,
Что замечал и Паустовский...
Под «Алым парусом» страны
Писал я свой диплом московский...

Еще раз, впрочем, отвлекусь...
О Щекочихине. Наверно
Так в армии вошел во вкус,
Что сам увлекся беспримерно –

И оловянных собирать
Солдатиков азартно начал,
В чем Юру перещеголять
Не мог никто... Переиначил

Солдатское житье-бытье
В игрушечное это хобби
Ну, что же --- каждому свое.
Мог о солдатиках в захлебе

Рассказывать – и в них играл,
Тем успокаивая нервы.
Игрушкой той же занимал
Себя – все знают – Павел Первый...

О власти прессы... Власть была.
И посильней, чем у экрана.
Хоть комсомольскую несла
«КП» эмблему, вал кардана

В движенье приводил ЦК
КПСС – и мрачный Суслов
Тяжельникову – не слегка
Вправлял мозги не лезь, мол, в русло

Редакционных дел, сопляк!
Вот, первый секретарь, хоть прав ты,
Как комсомольский вождь, но так
Указано, что здесь, на Правды,

В своей газете ты – никто.
На белой плоскости табличек
Занятно было видеть, что
Писалась Правда без кавычек.

И здесь, на нашенской Флит-стрит
Грызня с подставами и «стуком»
В борьбе за должности царит.
И прогибаясь каучуком,

Интриговали – будь здоров,
Кто всех подлее – побеждали...
А должности редакторов
Партбонзы лично утверждали.

Газеты – легкие мостки
Меж властью и народной долей.
Газеты правили мозги
В согласии с цековской волей...

Но в лучших находил народ
Ответы на свои запросы/
И сам слал письма в свой черед.
Порой случались и доносы,

А чаще – жалобы на все,
Но были факты, были судьбы.
Затягивало в их лассо
И нас... Решали, точно судьи,

Как поступить с письмом-судьбой...
И я шел на работу с почтой
Так, как шахтер идет в забой:
Перелопачиваю то, что

В ребячьих душах и мозгах,
Их беды в свой мирок включаю.
Цейтнот меня держал в тисках,
Но, хоть и кратко, отвечаю.

В итоге написал о том,
Как одному с потопом писем
Надежней сладить в свой диплом
В условиях, когда зависим

Так от цензуры и ГБ,
О чем, конечно, между строчек.
Но жестко, доложу тебе,
Постукивавший молоточек

Существованье отравлял.
Зав. писем дядя Жора Скляров
Пример симпатии являл,
Но ни «Ребячьих комиссаров»

Ни прочих в штате не щадил:
За небрежение с нашей почтой
Позором грешников клеймил,
А что «стучал», так это точно.

Был случай: девушку одну,
Весьма приметную размером,
Отправил цербер наш ко дну.
Став отрицательным примером,

Им согнута в бараний рог.
Он к ней зашел без приглашенья.
Вступает Скляров на порог
В момент такого прегрешенья:

Та письма авторские рвет!
Уволили, конечно, с треском.
Под тяжким молотом живет
Редакция – и все же с блеском

Проводит миссию свою...
Уж как нам жить мешали, гады!
О той девице. Признаю:
Будь я в отделе пропаганды,

Наверно, тоже письма б рвал –
Такая в тех была скучища.
Не то у нас. Я кейфовал –
Уму и вдохновенью пища.

Кровоточащею была
Искристой и звенящей почта.
Она и ранила и жгла,
К себе привязывала прочно.

Предтеча, Ивкин Алексей,
Декады две сидел на письмах,
Был предан им душою всей.
Уж он-то был из верных, истых

Хранителей. И двадцать лет
Студентом числился журфака –
Неординарный камуфлет –
Деталь приметная, однако...

В «АП» -- дерзание, мечта.
Нет писем и заметок серых...
О том, какая скукота
В хранящих статус кво отделах:

С Подгурской связан инцидент,
Галиной – вывихнула челюсть,
Зевая... Скучный документ
Перелагая, так чтоб целость

Доклада втиснуть в репортаж...
Не позавидуешь девице...
Ну, шороху на весь этаж –
Вправляли челюсть ей в больнице.

О Щекочихине еще.
Точнее – о великом крестном.
Аронов властью не прощен.
Ну, хоть на Соловки не сослан,

Но, как Шевченко, запрещен,
Что популярности поэту,
Представь, добавило еще.
Его стихи не канут в Лету.

Спектакль, известный всей Москве,
Где – косвенно – и о журфаке,
Дал пищу каждой голове –
В нем времени больного знаки.

В нем заголовок из стихов
Аронова. Само творенье,
Как совести печальный зов,
Играет роль в спектакле... Мненье,

Что Жуховицкого шедевр
Без строк Аронова – пустышка.
В них – кульминации маневр.
Случайно? Не случайно. Вспышка

Прозрения была всегда
В стихах опального поэта.
Ну, что ж, читатель, глянь сюда,
Прими с открытым сердцем это...

Остановиться, оглянуться
Внезапно, вдруг, на вираже,
На том случайном этаже,
Где вам доводится проснуться.
 
Ботинком по снегу скребя,
Остановиться, оглянуться,
Увидеть день, дома, себя
И тихо-тихо улыбнуться...
 
Ведь уходя, чтоб не вернуться,
Не я ль хотел переиграть,
Остановиться, оглянуться
И никогда не умирать!
 
Согласен в даль, согласен в степь,
Скользнуть, исчезнуть, не проснуться –
Но дай хоть раз еще успеть
Остановиться, оглянуться.

Над каждым властен демиург...
Кто адресат сего творенья?
Он, Жуховицкий. Драматург –
И в пьесу взял для усиленья.

И мы послушно шли туда,
Где – вслух – взлетает мысль поэта...
Чем знамениты города?
Москва – та – чудесами света.

Занятных скопище чудес:
Царь-пушка. В жизни не стреляла.
Царь-колокол. А он не влез
На колокольню. Если мало,

То есть в Москве и Царь-поэт –
Не издававшийся Аронов...
Булат ведь у него сюжет
Взял, только в песне был Морозов

Для политесу. Речь о нем,
Дружившем пламенно с Булатом.
И здесь мы песню приведем
И познакомим, чтоб охватом

Судьбы поэта зацепить
И вас, моей судьбы читатель.
Не станет, думаю, вредить
Ему сегодняшний издатель...

За что ж вы Ваньку-то Морозова?
Ведь он ни в чем не виноват.
Она сама его морочила,
а он ни в чем не виноват.

Он в старый цирк ходил на площади
и там циркачку полюбил.
Ему чего-нибудь попроще бы,
а он циркачку полюбил.

Она по проволоке ходила,
махала белою рукой,
и страсть Морозова схватила
своей мозолистой рукой.

А он швырял большие сотни:
ему-то было все равно.
А по нему Маруся сохла,
и было ей не все равно.

Он на извозчиках катался,
циркачке чтобы угодить,
и соблазнить ее пытался,
чтоб ей, конечно, угодить.

Не думал, что она обманет:
ведь от любви беды не ждешь...
Ах Ваня, Ваня, что ж ты, Ваня?
Ведь сам по проволке идешь!

Поэтовых раздумий знаки
И в строчках Сашиных о том,
Что, дескать, если нет собаки,
Сосед не попадет в дурдом...

Если у вас нету дома, пожары ему не страшны
И жена не уйдет к другому
Если у вас, если у вас
Если у вас нет жены
Нету жены

Если у вас нет собаки, ее не отравит сосед
И с другом не будет драки
Если у вас, если у вас
Если у вас друга нет
Друга нет

Оркестр гремит басами
Трубач выдувает медь
Думайте сами, решайте сами
Иметь или не иметь

Если у вас нету тети, то вам ее не потерять
И если вы не живете
То вам и не, то вам и не
То вам и не умирать
Не умирать

Оркестр гремит басами
Трубач выдувает медь
Думайте сами, решайте сами
Иметь или не иметь
Иметь или не иметь.

Такого стихотворца власть
Столкнула в яму... Самодуры!
В гордыни грех не страшно впасть?
Льстецам, подонкам – синекуры,

Поэту Божьей воле – шиш...
В свой день рождения однажды
Ждал в гости Сашу – но, шалишь:
Не вынеся в дороге жажды,

Пошел с Булатом возливать –
И позабыл про день рожденья.
Хотя бы буду вспоминать,
Что обещал... По части пенья

В компашке были и свои
Ревущие под струны барды.
Булат и Саша не свели
С ума и не смешали карты.

Юмашев, Двоскина – задор...
Минаев и Шамиль Абряров,
Да я в придачу – чем не хор?
Корпоративных гонораров

Друзьям за пенье не плачу –
Вовсю сам с ними отрываюсь...
Вновь на диплом переключу
Вниманье. Каюсь – отвлекаюсь...

Но, впрочем, вот еще одна
Необходимая ремарка –
О Муравьевой... Не видна
На полосе... Но нет подарка

Ценней: литературный дар
Она коллегам посвящала.
Пройдет по тексту – светозар!
Творенья наши очищала

От незамеченной трухи,
Рукою твердой укрощала
Стремленье взбросить чепухи,
Талантом ярким восхищала...

Эргономический диплом
Я защитил. Да не без блеска.
Кому-то, может быть, потом
При добавлении гротеска

Он в диссертацию вошел...
Историк, разыщи в завалах,
Коль изучаешь комсомол...
Трудов положено немалых.

И, ежели к исканям зуд,
То мой диплом, как на экране
Подсветит жизнь, облегчит труд –
И диссертация – в кармане...

Ну, все... Повез судьбы паром
Нас прочь от пристани журфака...
В кармане новенький диплом –
Сертифицирован писака:
 
На лбу пришлепнут синий штамп.
Читайте: «Гений. Годен вечно!»
К концу подходит дифирамб...
Так было время быстротечно,
 
Когда, казалось, что трудна
Невероятно наша доля
Студенческая... Не видна
Вся ширь и даль в начале поля.
 
Но вот мы поле перешли –
И вдруг в печали осознали,
Как много радости нашли
На нем, как много потеряли,
 
Закончив трудный переход...
Ах, если б нам подзадержаться
В той ипостаси хоть на год...
Ан – баста! Время собираться –
 
Страна в нас верит и зовет
В жизнь настоящую включаться...
Но эхо светлых дней живет
В душе – и отголоски счастья
 
Нам озаряют новый путь.
Послами университета,
Выпячивая гордо грудь,
Выходим в мир... Встречай, планета...
 
Нас разбросает по стране,
А вскоре – и по разным странам...
Но светит и тебе и мне
Маяк высотки... Осиянна
 
Судьба – и университет –
Ее счастливая вершина.
За нами славный факультет –
И наша связь нерасторжима.



Поэма десятая. Куда привела судьба (Фотогрфафия Валерия Хилтунена. Напишем к нему четверостишие-подпись)

Где он пылится – мой диплом?
Да цел ли вообще, бедняга?
Спалили, иожет, под котлом?
Заплесневела вся бумага?

Лазутина-шефиня, как
Вам новое тысячелетье?
Скучает ли по мне журфак?
Я доброе его наследье –

Каких нибудь процентов семь –
Не так уж -- мало нес по жизни.
И, стало быть, не зря совсем
Науки мы упрямо грызли.

С Лазутиной была –вась-вась
Ученова – (земля ей пухом),
Что обо мне отозвалась
Светло в книжонке, что потугом

Давнишней «Эврики» была
Дать просвещение народу.
Там журналистике сплела
Ученова беседу-оду.

Вот в той-то эвричной меня
Книжонке и упомянула.
Диплом отлично оценя,
Весьма прозрачно намекнула,

А впрочем, без обиняков
Аспирантуру предложила...
Включился – я ж из простаков,
Но мне... калина подкузьмила.

Я от Руденко уходил.
В тоннеле возле дома Инны
Вдруг соблазнился и купил
Пакет мороженой калины.

Закономерно: вытек сок –
И диссертацию окрасил.
Над фактом погрустил часок –
И... пожалел, что время тратил –

Ту трихомундию писал.
И выкинул ее к барбосам.
Не жаль... А кто «ученым» стал,
Гнул гибко спину перед боссом,

Нагутаперчивал хребет...
Сегодня б мой диплом сгодился
Тем, кто пристроил в интернет
Мега-порталы... Вот открылся

Для одноклассников такой...
Нам после сборов – по просвету
С двойной малюсенькой звездой
Журфак сготовил по сюжету,

Жизнь прожил в ипостаси той,
Военной – Саша Иваненко...
Из однокурсников – второй
Служивый – Миша Вороненков

В ладу с журфаковской судьбой –
Погоны временно напялил...
Судьба... Смирись, проснись и пой,
Вой, ежели комар ужалил...

Нет поводов да и причин
Откашивать. Служу – в запасе.
Повышен в капитанский чин,
Ео ни в одну из катавасий,

По счастью, не был вовлечен.
А подполковник Иваненко
Слегка Чернобылем пожжен,
Здоровье потерял маленько...

А в девяностые – фигня
Случилась полная. Не враки:
За что в полковники меня
Внезапно выбрали казаки

Стбирские? Ответ один:
Не знаю. Грамоту, однако,
Храню свидетельством годин
Раздрая... Той порой без ВАК’а

Мне также докторский диплом
По экономике вручили.
О, я великий эконом!
Но в зал научный не пустили

В библиотеке, а диплом
С презрением объявлен липой...
Но это мы переживем...
Мы разминулись с Семой-глыбой.

Был этот парень простоват,
Но искренен и добродушен,
Не проходимец и не фат.
Я был с ним в дни учебы дружен.

Потом он укатил в Сибирь –
Где в журналистике глубинной
Выстраивал легенду-быль
Судьбы в сотворчестве с любимой.

Хоть был отправлен в Ашхабад,
Куда ссылали и отличниц,
А те реаели:
       -- Там же ад!
Журфаковских девиц-лимитчиц

Особо раздражали мы
Андрошиным: трудились в штате.
Мы б дали им судьбу взаймы,
Распределясь на автомате...

Из однокашников другой
Был с виду вроде не завистлив,
По сути же – как раз такой,
Улыбками подлянку выстлав,

Всегда клеймивший стукачей,
Тихонько стукнул в деканате,
Что вне начальственных очей
Я, точно клоун на канате,

Меж ипостасями двумя:
Меж «Комсомолкой» и журфаком...
-- У нас степешку сохраня,
В газете – на зарплате... Фактом

Доходов ОБХСС
Должон заинтересоваться...
-- У вас какой здесь интерес?
-- Не мог бесстрастным оставаться,

Как человек и гражданин... –
Такая получилась лажа.
Сдал с потрохами сукин сын.
Засурский чуть смутился даже.

Он на журфаке царь и бог,
Ко мне и добр и расположен –
Не среагировать не смог.
Я из спецгруппы с Семой должен

Тотчас к газетчикам уйти...
Со стукачом потом по жизни
Я помирился... Ну, почти...
Не назову его, не висни,

Сверхлюбопытный, над строкой...
Недавно повстречал в Домжуре –
Он лысый, старый – никакой,
Нутро гнилое в мятой шкуре...

Приказ к газетчикам меня
Послал. Я перешел послушно.
Мужское общество ценя
Спецгруппы, здесь прекраснодушно

Вошел в журфаковский цветник.
Не развиваю эту тему:
Женатым средь девчат возник...
Вершинину отмечу Эмму,

Как внучку маршала. Его
К себе однажды вызвал Сталин.
-- Мы в курсе, -- говорит, того,
Что вы у нас, как Геринг стали.

Внимательно и долго зрим
За тем как вы, пока что маршал,
Палаццо мерзостным своим --
(Народ вас званием уважил) –

Мозолите ему глаза...
Мы вам советуем разрушить
Там все к утру, не то... –
       Гроза
Не разразилась. Значит, слушать

Умел тот «ас» и понимать...
Мне довелось диплом с отличьем
Из рук Хохлова принимать.
Рэм-ректор по канонам птичьим

Из горных смелых был орлов.
Он в нашей памяти навечно –
Спортсмен и ректор Рэм Хохлов...
Как наше время скоротечно!

-- Спасибо! – ректор мне сказал.
Спаси, мол Бог! – я догадался.
И Бог не раз меня спасал,
А сам Хохлов беде поддался...

Когда он руку пожимал,
Я нервничал – домой стремился.
Сынку полгода – он орал –
Я и на службу торопился.

Тогда мы жили то в Москве,
То у Никитиных... Возднее
Статью о них на целых две
Я выдал полосы, что мне и

Аукнулось. Но в этот раз
По-доброму. На той планерке,
Где обсуждался мой рассказ,
Народ мне выставил «пятерки»,

Шеф благодарность написал –
Пошла работа как по нотам.
А Гена Бочаров сказал:
-- Пацан-то с вертикальным взлетом.

Мне лестно... Гена подчеркнул:
-- Фамилию народ запомнит –
Не Иванов... --
       И шеф кивнул...
Потом ко мне из смежных комнат

Коллеги поздравлять пришли –
Ни зависти ни интригантства...
Газета первой всей Земли
Была... Духовное пространство

Ее – все граждане страны,
Все поколенья и народы.
Мы были верою сильны
И вдохновением в те годы.

Дочурка Ольга родилась,
Добавив опыта семейству.
Чарковский научил и—раз!
В водичку ухнула – и к месту

В бассейне стала привыкать.
Два года голенькою рыбкой.
Что за игрушками нырять,
Что спать... Бассейн был Ольге зыбкой.

Мы крепко верили в себя.
До зав. отделом вырос вскоре
Пред юбилеем Октября
Впервые окунулся в море,

Точнее, даже в океан
Документальных сериалов:
На телевидении дан
Был старт такому – для анналов.

Что фильм – то год. Я пятьдесят
Седьмой взял под свою опеку.
На жизнь имел особый взгляд,
Искал подходы к человеку,

Полезному для всей страны:
Антонов и Амосов (Киев).
Мешалкин и Лаврентьев... Сны
Пропали – люди-то какие!

Тот сериал отмечен был
Госпремией, но в списке только
Начальство... Славой обделил,
Но не был, в целом, неустойкой:

Ценнейший опыт накопил,
А он позднее пригодился.
Я с телевидением был
С тех пор в друзьях – в процесс включился.

С командой делал «Огоньки»,
Еще – учебные программы
С Никитиной, как островки
Больших наук, наукодрамы.

Еще – «12 этаж»
И «Лестницу» для молодежи,
Рождавшие ажиотаж,
Они воспитывали тоже.

В «Пресс-клубах» часто выступал,
Была на ТВЦ программа,
Во «Времечко» свои вставлял
«От дяди Хила сказки»... Гамма

Моих экранов – как всегда...
Сейчас вот на «Звезде» ток-шоу
С Иваном Кононовым... Да,
Сдав фильм, я в «Комсомолку»-«школу»

Вернулся на шестой этаж
И долго потрудился в «фирме» --
Солидный непрерывный стаж.
Картины на «Леннаучфильме»

Документальные снимал...
Прибавились в семействе Катя
И Александра... Мал-удал.
Я многодетный – привыкайте...

Меж делом книги выпускать
Сперва для иностранцув начал.
Коль совокупный сосчитать
Тираж – весь мир я околпачил.

Их миллиона полтора –
Томов и томиков, брошюрок
Пошли от моего пера.
Немало накропал, без шуток.

В объединения вступал,
Организации, союзы,
Суперпроекты начинал,
Чем добавлял семье обузы.

Семейных клубов активист –
Никитины, Чарковский... Прочих
Мужей, лихих отроковиц
Мелькнуло меж газетных строчек.

А фестивали, лагеря,
А экспедиции, полеты,
Поток загорский... Все – не зря:
Итогом творческой работы –

Тот добровольческий порыв
Слепоглухим ребятам в помощь,
Что им, каналы в мир открыв,
Дал шанс пожить, дружить и помнить...

А Остров будущего мой?
О нем журнал американский
Писал – и эхо жизни той
Звучит в стране заокеанской

До сей поры... Была еще
И Академия, что дикой
Назвали... Много кой-чего,
Что делает судьбу великой.

Иосиф Гольдин... И ему
В совета по резервам людства –
(В делах его не все пойму) –
Следы, однако остаются

Усилий добрых – соль земли...
Зачислен был ЦК партийным
Я в «Банду...» вредную «...Семи» --
Партийфным, значит, был противным

Любой естественный порыв.
В той банде первый – Соловейчик.
Коль так, я в ней. Императив:
Он рядом – светлый человечек.

Что в семьдесят восьмом году
Со мною важного случилось?
Послали – не в Караганду –
В Алма-Ату... Башка вскружилась --

Там совещались: Тараки,
Шахиншахиня и иные.
Из «Комсомолки» старики –
Не пожелали. И впервые

Я среди ВИП-ов. Вот стоит –
И я уже ему представлен –
Сам эдвард Кеннеди. На вид –
Обычный, братьями прославлен.

Я даже руку пожимал,
Представьте, Тараки и Эду.
И тоже славу пожинал –
И, думал, одержал победу.

Был саммит Красного Креста
И здесь такие персонажи –
Необозрима высота.
Я сильно удивлялся даже,

Наивно недоумевал:
Любой старик из «Комсомолки»
С усмешкой на меня кивал...
Там пыльной испытал просолки,

Но я с великими балдел...
Песков Василий отказался
И Голованов не хотел...
А я особо удивлялся:

Обрыдла до того ему
Космическая эпопея!
Он всякий раз искал, кому
Ее бы сбагрить... Но, робея,

Не шел никто на Байконур...
Однажды все ж Зубкова Вальку
Он в это дело затянул.
Тот полагал: дадут медальку,

Но сильно возбудил народ,
Мол, космонавт пшена посевы
Легко из космоса найдет.
Я полагаю – знали все вы:

Пшено – из проса. Мне пришлось,
Как роботу по телефону
Вещать: корректор вкривь и вкось
Сработал. Изгнан по закону

С билетом волчьим навсегда.
Без перерыва две недели
Звонили... Вообще тогда
На публикации летели

Мешками отклики. Коль их
Одиннадцати тысяч меньше –
Считайте – траур. Автор сник.
-- Да ладно, брось. Осталась тень же... –

Ходили, горестно сопя,
Друг другу плакаличь в жилетку...
-- На прежнюю зато тебя
Засыпали мешками... Редко

Считать был вправе. Что один
Ты – автор собственной статейки.
Еапишешь очерк – и ходил
С ней «по мозгам», читал... В семейке

Газетной так уж повелось:
Не закрывались вовсе двери...
Ходил, читал, чтоб вкривь и вкось
Костили – не благоговели...

Когда к начальству заносил –
Уже от каждого поправки –
Трудился каждый что есть сил.
Там были Иннины пол-главки,

А также Ольгины – и всех.
Я этим пользовался смело –
И должен разделить успех
С коллегами... Тогда всецело

Всерьез был принят анекдот
Про тапочки и Аджубея.
Сюжет: тот пьяненький идет
Пописать в туалет. Робея,

Пред главным – юноша-стажер...
-- Ты?...
       -- Иванов...
       -- Летать умеешь?
Тошнит в полете?
       -- Нет...
       -- Востер!
Пока я тут поссу, успеешь

В мой кабинет зайти и там
Отбей себе командировку
На полюс Северный... Да, сам.
Не дрейфь и не бери в головку.

Старик некстати заболел,
Военный борт гадит мотором
В Челюскинской... Шустри. Пострел...
-- Так я же в тапочках!-
       Со вздохом:

-- Мда... Все-таки иди туда.
Пиши приказ: тебя – уволить! –
Я потому – готов всегда.
Прикажут – я мозги мозолить

Не стану: Валенки стоят,
На всякий случай есть и тапки,
Как обувь сменная. Велят
Иные: приносите чашки,

Да чтобы здесь не наследить...
Иные: Анненский и Богат
Аронов, к коим приходить
Случалось – чтоб ни грязь ни топот...

Ну, вот, слетал, поговорил...
Там встретил чудика. Который
Двухлетнего мальца учил
Пилить на циркулярке... Сворой

Гэбэшной местной уличен
С тем чудиком почти в шпионстве.
Пакетик, озираясь он
Передавал мне при знакомстве.

Там фотографии. Уже
Чудак задерган и затюкан
Донельзя, в полном мандраже –
Ведь под приглядом и со «стуком»...

А с ним застукали меня,
Но я успешно оторвался.
Невозмутимый, как змея,
Отбил нападки. Отоврался.

Мне виповские интервью
Особых радостей не дали.
Но все ж в газетную семью
Явился, будто мне медали

Уже навесили на грудь...
Увидел Слава Голованов:
-- Вспотел. Бедняга даже... –
       Чуть
Хихикнул – не без тараканов...

Мне стало стыдно... Я потом
Припомнил это в некрологе...
Та «Комсомолка» -- светлый дом.
Добры коллеги. Но и строги...

Я с той минуты не «потел»
От важности при новой встрече.
Я соответствовать хотел
Достойной сути человечьей...

О циркулярке написал
Оговорившись. Чтоб примером
Тот чудик для других не стал,
Уча дитя таким манером...

Был 79 год.
Главред Виталий Игнатенко
Статью в газету не берет.
Не понимает, точно стенка

Возникла. А в статье-то быль,
Которая со сказкой схожа –
Про город грез Ауровилль...
А я таков, как будто кожа

На мне отсутствует совсем –
И ощущенье безнадеги...
Что я здесь делаю? Зачем?...
И повели меня Дорогие

С семьей вначале в Люксембург.
Бродил по матушке-Европе –
И в Индии очнулся вдруг...
Выслушивал при стетоскопе

Неравнодушные сердца...
Добру учился у бахаев,
Жил у духовного отца,
Магистра, мудрость постигая

Всех розенкрейцеровских тайн.
Сам в лекциях делился знаньем.
Выпытывай смелей, пытай,
Немецкий парень со стараньем...

В еврокомиссиях творил
На конференциях глобальных,
Переводягой скромным был
Айтматову, потом портальных

«Другой планеты» типажей
Я собирал по разным странам.
Со всеми видными уже,
Кто отличился резким, странным

Подходом к теме: как учить
И как воспитывать ребенка
По совести и правде жить,
Воспринимая чутко, тонко

Любовь открытою душой,
Я подружился на планете...
Исландия была мечтой,
А стала радостью... В сюжете

Судьбы – любимая жена
Нашла себя на Монтессори...
Втямяшилось: она должна...
И детсадов открыла вскоре –

По Монтессори – штук пятьсот.
А в Мюнхене аттестовали
Ее в профессора... Везет?
Завоевала – титул дали.

И с Абрамовичем она
Еще трудилась на Чукотке –
Такая у меня жена.
Мы вдохновенны, но не кротки.

Елену -- Соловейчик брал
В «Учительскую» -- было дело...
Я в «Комсомолку» поступал...
Она однако пожелтела –

В «Литературку» перешел
Обозревателем... Собкором
По Скандинавии молол,
Газету забивал не вздором,

Когда хотел в Суоми жить,
Но заскучал невыносимо.
Другой бы начал сильно пить,
Меня же не задело – мимо...

Дед финский умирать в Москву
Поехал. Бабушка в Суоми
Была – без искорки в мозгу,
Бесчувственная, будто в коме

В больнице. Здесь и умерла.
Я прибыл в Хельсинки позднее.
Душа проститься позвала.
Зима. Укрыл могилы снег и

Никто не может подсказать,
Как в тех немыслимых сугробах
Ее могилу отыскать.
По-видимому это промах –

Зимой по кладбищу блудить.
Стемнело. Никого. Обидно.
Придется, значит, уходить –
Ведь вправду ничего не видно.

Напрасно поспешил сюда,
Чудак, из побуждений лучших...
Мигнула ярче вдруг звезда –
И из под снега тонкий лучик

Коснулся сердца... Напролом
Пошел в сугробах утопая,
Рками снег разгреб... Облом?
Нет, точно, Здесь она, родная.

Здесь под могильною плитой –
Останки Евы Хямяляйнен...
-- Приехал, внучек? Ну, постой
Наедине с воспоминаньем.

Отныне я живу – в тебе,
В любви твоей и сердце светлом... –
Стоял в раздумьях о судьбе,
Кружился снег, взметенный ветром...

О «Хямяляйнен»... Перевод:
«Гуманная» -- на старофинском.
Бабуля в довоенный год,
Пока усач в угаре свинском –

Не до предела ошалел,
Стремясь народонаселенье
Известь, а многих и успел,
Являла школьникам терпенье

В петрозаводской школке той,
Которой я не встретил лучше
Ни до черты ни за чертой –
Судьба не предъявила случай,

В какой бы ни возник стране.
Преподавали все предметы
Предшественникам, позже мне,
Давали честные ответы,

В чем был духовности оплот,
Потомки тех, кого домашний
Старательно губил «Пол Пот»...
В чем день, возможно, не вчерашний...

А ранее она была
На службе здесь в посольстве польском.
Сметло жила – и вот – ушла,
Конечно, в ранге не посольском...

Сгущается над градом мгла.
На кладбище стоят сугробы,
Прости, я есть, а ты была.
Теперь ты в сердце внука, чтобы

Добавить мудрости и сил...
Я шел по кладбищу в печали,
Бабулю в сердце уносил...
Ее во мне не примечали?

Пятнадцать лет тому назад
Мы с мамой здесь же оказались.
Вдруг с неба сильный дождь и град –
И мы в ловушку – бац! -- попались:

Охранник запер все врата...
Сперва до хрипоты орали.
Сообразив, что ни черта
Не выйдет, преодолевали

Сажённый кованый забор...
Препоны, «стопы» и преграды
Мне доставались с давних пор –
И нет приятнее награды,

Чем ощущенье: одолел!
Осмеливался и решался,
В делах безвыходных смелел –
Вот потому и состоялся.

Я жил недолго в Валгале –
Глухом, далеком позабытом
Давно автобусом селе.
Был фактом в том селе нарытом

Необычайно поражен...
Сапожничий стоял домишко
В котором народился он,
Куусинен... Пришла мыслишка:

Он, тот, кто Сталину служил,
Врагом для своего народа,
Чьим будущим не дорожил,
Типаж – духовного урода.

О Кекконене в той стране
Различные гуляют слухи:
Шпионом русским был... Их мне
Шептали финские старухи...

Что мне за дело до него?
Случайно промелькнул в поэме.
Был именитым – что с того?
Ко мне вернемся, главной теме...


Был в «ВиД’е», после – в «АТВ»,
Вел «Времечко» в прямом эфире,
Ведущим на «Дарьяле»... Две
Привычных ипостаси в мире

Везде преследуют меня:
Печать с мерцающим экраном.
Без строчки, камеры – ни дня.
Газетам разным и журналам

Оставил имя. Где – главред,
В иных – писака на подхвате.
Надеюсь, оставляю след,
Не наследив... К какой-то дате

Стал академиком ТВ –
Моих терзаний и дерзаний
Признанье... Пищу дал молве
За годы творческих исканий.

Мне Шварценеггер интервью
Дал, Ростропович и Миронов.
Я вспоминаю жизнь мою
Без горьких сожалений-стонов.

И штшь той «Комсомолки» жаль,
Неповторимой «Комсомолки».
По ней – всегдашняя печаль
И в пальцах, и в душе, и в холке.

Юмашев – Эхо той судьбы
Высокой – и Андрей Максимов,
Заметные среди толпы.
Опять – как моментальный снимок –

Я вижу молодыми их.
С «пеленок» здорово писали,
Втолкнули в души тонны книг.
А впрочем, в пору ту едва ли

Сумел бы кое-как писать –
Нельзя было писать дубово.
Всех гениально исправлять
Умела Ира Иванова.

Иные после встречи с ней
Валокардином «поправлялись».
В ее руках Песков умней
И Щекочихин... Им прощались

Огрехи за большой талант...
Вот потому-то так читались,
(Хотя ценился каждый квант,
В других газетах не решались

Сюжетец дать на разворот) –
В той «Комсомолке» -- развороты!
То Бочаров шедевр зашлет,
То Инна...
       -- Ира, ты ли? Что ты?...

Недавно повстречал в Москве –
Она бутылки собирала...
Застыла на секунды две:
-- Я вас не знаю! –
       Убежала...

Андрей Максимов в пору ту,
Представьте – поработал в морге,
Что я, как практику зачту:
Знал жизнь от корки и до корки.

А Ленина семья жила
Тогда на Университетском.
И слышать с потолка могла,
Как Чурикова на несветском

Наречии чехвостит всех
В соседстве с Тер-Ованесяном.
Напротив доживал свой век
Чахотин, в озаренье странном

Соорудивший аппарат,
Известный как гиперболоид.
Прообраз Гарина назад
Вернулся волей синусоид

Судьбы из Франции. Его
Единственно боялся Геббельс –
Не дал фашистам ничего
И не раскрыл секретный ребус

Оружия, что изобрел.
И в Тимофееве-Ресовском
Фашизм противника нашел...
А здесь, на чердаке московском,

Чахотин детище свое
Усилил... С Матерью Марией
В Париже во дворце Шайо,
В Музее человека, выей

Рискуя, вместе воевал.
Как мог, Великую Победу
Своей отчизны приближал...
Я по Чахотинскому следу

Прошел во Франции... Потом
Я был Бернаром Замороном,
Весьма гордившимся отцом,
Бросавшим смелый вызов войнам,

Зачем-то вызван в Люксембург.
Отец Бернара был в Париже
В войну префектом, чистых рук
Не замарав. И те, кто выжил,

Потом уже его спасли.
Он был к Музею человека
Приближен, с ним дружить могли
Чакотин, Мать Мария... Веха –

Любая встреча на пути...
Робер ШумАн, «отец Европы» --
Сумел от хаоса спасти
Европу, с коим наши тропы

Пересеклись, потом святым
Объявлен – искренний политик...
Чакотин... Разминулся с ним,
Что жил достойно вне энциклик

Но друг Чакотина, Стрелков
Дарил мне светлое общенье.
Он был их ярких чудаков:
С гитарою круговращенье

По «шарику» осуществил.
Имел альбомчик в подтвержденье.
Мэр города, в котором был,
Его заверил прохожденье

Печатью... Жил на Ленгорах.
Я забегал к нему на кофе,
Он у него в пяти сортах.
А он знал толк и в добром штофе.

Спиртное он не отвергал.
Он на пути круговращенья
Рецепты жизни собирал:
Питанья умного, леченья,

Писал Хрущеву. Предлагал.
Бездумно в институт питанья
Тупоой чинуша отсылал
Стрелкова страстные поланья.

Тот Серафиму слал ответ:
Советы, мол, неактуальны.
Но вскоре покидал сей свет
Директор института. Жаль, но...

А мог бы жить еще и жить,
Советам следуя Стрелкова.
Он не хотел себя убить,
Но чванство бездарей не ново....

Потом и Брежневу писал
С таким же точно результатом.
Генсек поныне бы топтал
Страну здоровым и богатым,

Когда бы вслушался в совет
Тогда Стрелкова Серафима.
Но где ему – мозгов-то нет,
И пролетела мудрость мимо,

А смерть до срока подошла...
Стрелков опять писал упрямо.
Ведь он старался не со зла.
Предложенная им программа

Всему бы любу помогла
Всегда здоровым оставаться...
Бюрократическая мгла...
И все ж он не желал сдаваться.

В конце-концов в «АП» нашел
При помощи моей трибуну...
И странно ль, что Стрелков вошел
Как свой уверенно в коммуну?

Из наших многих убедил,
«Размножился» в десятках кланов...
Непризнанным пророком был
«Шизофреническим» Лозанов,

Непризнанным в его родной
Болгарии, ведь нет пророка
В отечестве, хоть волком вой...
Он понял, что его дорога

В Союзе выведет в успех.
Уехал в Харьков, Защитился.
Со степенью – плевал на всех.
Едва лишь здесь остапенился

У Вельвовского, начал там
Качать, как нефтепомпа грины.
-- За месяц мы прилепим к вам
Болгарский. Возбудим глубины

Мозгов и память укрепим...
Суггестология учебы
Настойчиво внедрялась им...
Но мог ли я позволить, чтобы

Такое новшество прошло,
Меня минуя... О, удача:
Мне в розыгрыше повезло
Путевку выиграть... Задача

Теперь в Болгарии к нему
Попасть. Но это уж попроще.
Что, как, зачем да почему –
Терпел нахальство и не ропща

Свой метод мне истолковал.
Что оказалось? Я в коммуне
Уже такое отыскал.
Выходит, вовсе и не втуне

Вбивали в нас офицера
Приемы психвойны. Они же
Немало всякого добра
Способны принести нам, иже

Не все сознательно принять
Умеем в наш тупой лобешник...
А коль сознательность отнять,
В чем видится успех успешных,

То многое идет в мозги
Полезное куда надежней...
Позднее провести смогли
Спецконференцию, где с должной

Витиеватостью свой взгляд
Даосы разные и йоги
Высказывали... Я был рад:
Их выводы пришли в итоге

К тому, что поняли давно
И сами о своей коммуне.
Но взгляд извне, он все равно
Полезен, стало быть, не втуне...

Даосам, правда, невдомек
Те мэтры, коих мы склоняли.
Макаренко -- коммунский бог
Наш Иванов. Едва ль слыхали

О Марксе с Лениным они.
Зато Гурджиев им известен.
И ведомо, что в оны дни
Был у него адепт. Нелестен

Для «крестного отца» такой
Злодей – Иосиф Джугашвили.
А впрочем, как и тот, другой –
Фашистский фюрер. Оба были

Гурджиева ученики.
Его учителем считался
И старший Иванов. В деньки
Давнишние болтался

В Батуми. В органах служил.
И со Стругацкого папашей
Жил по соседству и дружил.
Сын Игорь дал начало нашей

Коммуне. В индии всегда,
Когда толкуют о России,
В ее великие года
Включают как подтип Мессии –

Толстого. В Индии ценим
Писатель, как учитель Ганди.
Встает Гурджиев рядом с ним.
А Рерих? Тот не входит в клан-де

Великих русских. Отчего?
Знают немногое о нем индусы:
Жил, дескать, больше ничего.
Поудивляемся на вкусы...

Лозанов грустновато рек:
Прорвался в древние глубина
Мозгов, им познан человек
Детальней. Но, неколебимы

Его устои. Открывать
Секреты он не стал, поскольку
Сам опасается вступать
В то, что открыто Богу только.

Но верно, что его гипноз
На два порядка поднимает
Способность помнить – не вопрос.
-- Здщесь ученик запоминает

Не пять словечек за урок,
А тысячу. Америкосам
Лишь это я доверить мог.
Те платят. Дальше – стоп вопросам... –

О выигрыша. В те года
Разыгрывались и подписки
И турпутевки. Я всегда
Выигрывал – судьбы изыски.

Потом пропало. Перешло
К Юмашеву. Четыре раза
Ему с машиной повезло.
Народ озлился – вот зараза!

В семидесятые года
К нам приходил Гармаев Толик,
Учительствовавший тогда,
Буддиствовавший трудоголик.

Сегодня он миссионер,
Но не буддистский – христианский.
Он нестандартный монастырь
На Волге создал? Шарлатанский,

Как утверждает РПЦ.
Все иерархи с возмущеньем
Твердят о сем святом отце...
Я отмечаю с удивленьем:

Из «Паруса» примерно семь
Пошло в священники адептов...
«АП» помог, дал нечто всем,
Хоть четких не имел рецептов.

Не затеряются в толпе
И в православной ипостаси,
Кто вырос под крылом «АП»,
Нет. Не утонут в серой массе,

Бесценным фондом РПЦ,
В итоге, я уверен, станут.
У них духовность на лице
Надежд высоких не обманут

Те, кто к коммуне приобщен
Был «Парусом» в былые годы.
Уходит молодость, как сон.
Любовь и дружба выше моды.

Кто может прошлое вернуть?
«Иных уж нет, а те – далече...»
На что нам хочет намекнуть
Судьба, устраивая встречи?

О звездах, что видны нам днем
Лишь в зеркале колодцев темных.
Что ж, напрядемся и копнем
Поглубже... В уголках укромных

Живут без хлеба и без льгот
Себя забывшие герои.
У их судьбы особый код...
Капитализм упрямо строя,

Народ спешит разворовать
И то, что быдо б во спасенье
Ему, народу... Исполать
Старушке... Истое раденье

Ее и мужество спасли
Лекарственных растений грядки
От варварских набегов... Шли
Не годы той кровавой схватки,

А девяностые. Она
Ходила с палкою ночами
У грядок с травами. Цена
Которым – с многими нулями.

Там и библейский рос иссоп.
Дна ходила и ворчала:
-- Не голодаете вы, чтоб
Так одичать. Всего вам мало.

Крадете как бы для детей.
По правде -- вы у них крадете.
Не понимаю злых людей.
Мои Учители в заботе

О вас в блокаду сохранить
Смогли вавиловские злаки.
Едва ли переоценить
Тот подвиг можно... Вам, собаки,

Не дам разграбить генофонд
Лекарственный для всей планеты...
Пока жива я, вам – афронт... –
Мы, пишущие, жизнью вдеты

В чужие судьбы. Я писал
Об этой тихой героине
В «Литературке»... Я узнал,
Что поразительно – поныне

Никто мне объяснить не мог
Загадочный феномен давний –
Его не принимает мозг:
В годину жестких испытаний,

В блокадные лихие дни
Не простужались ленинградцы
И язвенных проблем они
Не ведали, в чем разобраться

Врачи покуда не смогли.
Возможно, Иванов Порфирий
Мог объяснить, но он – вдали.
Похоже, сила не в кефире.

Порфирия предтечей был
Филосов Федоров, что тоже
Зимою босиком ходил.
Подумаешь – мороз по коже.

Его учителем считал
Всегда великий Циолковский.
Философ стужу побеждал.
Лишь раз надеть зипун московский

Его заставили друзья –
И одолела пневмония,
Убила... То есть, если уж стезя,
То не сходи, как ни манила

Бы с виду теплая тропа,
Но чуждая твоей природе.
Жил чукча. Вывела судьба
Вдруг в депутаты. На народе,

Ему внушили, грязным быть
В самой столице неприлично,
Велели баню посетить,
Отмыли дочиста... Отлично?

Ан нет: от этой чистоты
Он в лайнере простыл и умер.
Рискуем жизнью, коль чисты?
Судьбы ирония и юмор...

О Щекочихине опять...
Посмертные читаю книги,
Что продолжают волновать.
Но я бы Юркины вериги,

Наверное, не потянул...
А Щекочихин лез под пули,
Был на прицеле многих дул,
Мешал и вот – с доски смахнули.

Он был с великими на «ты».
И Никсон с Тэлботом почтили
Рукопожатием... Посты
Товарища не развратили.

На «ты» был с Юрой Горбачев
И фамильярничал с ним:
       -- Щекоч... –
Но не нашел прощальных слов
Вслед убиенному – не мелочь.

Явлинский -- Юрка был его
Последним рыцарем идейным –
Явиться помянуть того,
Сопливым барышням кисейным

Уподобляясь, не желал:
Депешу на сороковины,
Мол, занят слишком уж, прислал.
Политиканы, унвейбины...

-- Чем ты занят, заяц, зая?
-- Кочерыжки разгрызаю!
-- А чему ты, зая, рад?
-- Тому, что зубки не болят...

В один и тот же с Юрой день.
Идти во власть мне предложили.
Зачем мне властная мигрень?
Я отказался... С ним дружили

Луганские. Они его
На депутатство сговорили
Меня – карельские всего
Тем предложеньем иззнобили.

И я, конечно, бы прошел:
Меня в Карелии любили.
Успенский бы включился: мол,
И в Простоквашине решили

За Хвара голоса отдать...
Но как бы в девяносто третьем
Сумел я честь не запятнать,
И как позднее жил бы с ЭТИМ?...

Виталий Челышев писал,
Что в горьком девяносто первом
Из первых Белый Дом спасал
И вывдержал удар по нервам

Евгений Евтушенко. С ним
Стас Намин стал в кольцо защиты.
И это в сердце сохраним:
Толпою хилтуненониты

Необозримой подошли
Из неформалов-коммунаров.
Они-то, в общем, и спасли.
Пример ребячьих комиссаров

Разжег в Москве патриотизм –
Стеною встали за Россию,
Московский одолев цинизм,
Свою почувствовали силу.

Но я хочу, как страшный сон,
Тот август погрузить в завбвенье.
Впоследствии был предан он
Вождем... Народ был в ослепленье...

Хотя, казалось мне тогда,
Что происходит – понимаю...
Так быстро пронеслись года.
Что мне дано, все принимаю.

И то, что к месту не пришлось:
Меня «на молодежь» манили
На радио... Не привелось:
Стал Селезнев стеной. Лишили

Возможности уйти... Страдал...
Сосватал Леня Голованов
(Не Слава) в «Коммунист»-журнал.
Но сам от наших горлопанов

Уйти уже не пожелал...
Но все ж ушел в «Литературку»,
О чем я выше рассказал...
Сейчасная – лишь на раскурку...

Теперь два слова об отце.
Рудольф стал в АПН фигурой.
Он совмещал в одном лице
Две должности – владел фактурой:

По Западной Европе – зам,
Главред по финскому журналу.
Я, брат... Отец добавил к нам
Сестру московскую, что смалу

Характерец имела тот...
Теперь она живет в Суоми.
Что год – у яны рос живот,
Теперь детишек десять в доме.

Засуживает вновь минздрав,
Чтоб детям не колоть прививки,
Рожать в ручье в тени дубрав...
И эти выходки – лишь сливки...

Отец лет сорок сохранял
«Труда» собкоровскую ксиву,
Что он газету представлял –
Эх, мне б такую перспективу:

В трех королевствах, а сверх них –
И двух республиках собкорил.
Составил уйму добрых книг,
С сов. властью никогда не спорил...

Себе из принципа потом,
Собкоря от «Литературки»
По Скандинавии, путем
Добыл такую и в тужурке

Носил и гордо предъявлял,
Когда не спрашивали даже,
Друзей старинных удивлял,
Поигрывал на эпатаже...

Я – бардовский лауреат.
Еще: на записях ток-шоу
Великим подмурлыкать рад.
Вокальную в «Орленке» школу

Прошел – и думаю издать
Диск с песнями, раздвинув рамки.
Есть что воспеть, о ком страдать...
Не опустить бы только планки...

Партийный тесть мой был суров,
Приверженец одной идеи.
О демократах добрых слов
Не говорил... Он орхидеи,

Уйдя от власти холить стал –
Такое появилось хобби.
Власть «дерьмократов» проклинал
Неистово в бессильной злобе...

Уж коль о воасти разговор...
Рассказывали, что и Путин
Из финнов... Может быть и вздор.
Не проверял.. Давай не будем...

Засурский в старости меня
Уже, похоже, с кем-то путал.
Тряс руку чуть ли не полдня,
О диссертации агукал.

Присутствававший рядом Шах
Ему поддакивал, запаза.
Лапшу развесив на ушах...
Чур, чур! – Спаси, судьба от сглаза...

Мариничева у ДК
Жила, что славен панихидой
По Чкалову... Людей река
К герою, движимых обидой

На рок, бескрайняя текла.
Он на столе лежал сурово...
А после у того стола
Играли в карты – право слово!

Преобразился в казино
Героя знавший дом культуры.
Вот так разорвано звено.
Ушли свои, пришли гяуры...

Мариничева -- обо мне:

...Хил Шамбалу упрямо ищет,
Дверь к мудрости в скале-стене...
Еще ее найдешь, дружище.

В его руках всегда блокнот.
Записывает, что услышал,
Что съел и что – наоборот –
Какой продукт из Хила вышел.

Сам объясняет, что помочь
Желает тем, кто завтра станет
Наш день исследовать и ночь
-- С моим блокнотом – не устанет.

Поймет, каков он был тогда –
Сейчас – наш человечек средний...
Хил – средний? Вот уж ерунда.
 Воистину сплошные бредни.

Он – помесь Маркса с городским
Блаженнвм – полусумасшедшим.
Мне радостно, что с ним – таким
Дружу – меня в толпе нашедшим...


Я жил, на свете, как умел,
Причем, состарился – не очень.
И впереди немало дел:
Завязан с олимпийским Сочи.

«Сезонам русским» сотня лет –
Там без меня не обойдутся.
А русских кругосветок след?
Мечтаю и туда втянуться,

Куда-то все-таки помчу...
Щетинкин волевым приказом
Назначтл замом... Все хочу
Успеть – и непременно – разом...

Геннадий Алференко внес
Идею с лёгонькой подначкой:
Что я – бродячий мира пес
Под ручку с интернет-собачкой...
 
Десятилетие назад
Детишки вырвались в Суоми.
На молодой и строгий взгляд
Тогда нельзя в российском доме

Достойно было жить совсем.
За ними подалась и Лена.
На всех – российских много тем.
Сложилась четкая система:

Жить – там, осуществляться здесь...
Уже пять внуков, все – в Суоми...
Такая вот крутая взвесь
Судьбы... В одном нетолстом томе

Едва ли можно передать
Все завиххренья-заморочки.
А все же надо закруглять –
В рассказе подошли до точки...

Не всяк монах, на ком клобук
И нет пророка без порока.
И у меня не десять рук,
Но мною пройдена дорога.

Хоть лыком шит, да мылом мыт.
Дает Бог день, дает и пищу...
Теперь не буду позабыт
Годков поди и через тыщу.

И завершается рассказ,
Что столько сил и нервов отнял,
О времени, судьбе о нас...
Да, все вам ведомо сегодня.

Лишь остается пожелать
Герою этой эпопеи
По-флотски кратко:
       -- Так держать!
Не отступая, не слабея

Достойно выдержать маршрут.
И нас в суглинистом ночевье
Теперь-то точно не сожрут
Могильные тупые черви –

Живыми в книге навсегда
Останемся теперь, ребята!
И МГУ-шная звезда
Светла, как встарь, в часы заката.

Теперь не потеряет нас
В пространстве наш декан Засурский.
Вновь воедино свел рассказ...
Поплачьте о зиме, сосульки!

Непреходящая весна
В душе у нас, детей журфака...
Нам наша дружба не тесна.
Нам с ней – и в Заполярье жарко...

Остались наши имена
В журфаковских зачетных списках.
Безмерно высока цена
Всего, что стало сердцу близко

Под знаменем твоим, журфак!
Нас выбрала судьба однажды –
Не знаем почему и как.
В томлении духовной жажды

Пришли мы на святой порог
Непревзойденной альма матер...
Потом пред нами сто дорог
Легло... Кого куда сосватал

Удел, кто как стезю торил,
Чем вдохновенно окрылялся,
Как над судьбою воспарил –
Здесь обо всем я постарался

Без украшательств рассказать.
Читайте, вспоминайте снова.
Жаль, но придется, завязать.
Передается право слова

Потомкам нашим. Пусть они
Теперь расскажут о журфаке.
Их начались часы и дни,
У них в руках священный факел...


Поэма одиннадцатая. Я, Ольга, дочь журфаковца

(Фотография Ольги с папой. Напишем к ней четверостишие-подпись)

Подружка верная и я –
Мы обе из максималистов.
Нам дай покруче бытия,
И к жизни интерес неистов.

И мы с ней постучались в ШЮЖ,
И с ранней юности – с журфаком.
А взялся, говорят, за гуж,
Вся жизнь под перышком, как знаком...

Я, собственно, могу начать
И с зарождения: в затакте
Взяла участие печать –
В занятном, необычном факте

Валеры Хилтунена роль
Не будь судьбой не оцененной.
В земную брошена юдоль,
Чтоб быть с рожденья вовлеченной

В проект того из чудаков,
Кого из тени папа вывел
Из под запретов и замков --
Газетный яркий очерк выдал.

А в нем – кусает локти власть,
Дивится и бомонд московский –
С идеей небывалой всласть
Юродствует чудак Чарковский:

Мол, деток надобно рожать
Не в тряпочку, как встарь, а в воду.
Отец на мамочку нажать
Смог, начиная эту моду –

И я русалкой рождена,
До двух годков росла в бассейне...
Каких потом еще страна
В отцовых очерках идей не

Вычитывала впопыхах –
И папа многие идеи
Проверил не на чужаках –
На нас! В неслабые затеи

Семейство все вовлечено ---
У Хилтуненов же коммуна.
И вроде так и быть должно:
Опять оттчаянно и юно

Он, невзирая на года,
Уносится в командировку
Куда? Неведомо куда –
На край земли, за калибровку,

На грань привычного, порой
За грань, за грезой, синей птицей.
Он – очерков своих герой –
Когда-нибудь угомонится?

Слегка журфаковка и я,
Такого же как он замеса.
Во мне ко вкусу бытия --
Всегда без меры интереса.

Я острой жизни не боюсь –
То в синем небе с парашютом,
То к партизанам уношусь,
Жестоким, кровожадным, жутким.

С ребенком и без языка
Одна в Финляндию умчалась...
И ничего в судьбе пока
И никого я не боялась...

Когда в машине всей семьей
Перевернулись в финских скалах –
И я ушиблась головой,
То боль терпя, семью спасала.

Сперва, еще не отрубясь,
Звонила финнам в чрезвычайку...
Уж если я за что взялась...
На крыльях обгоняю чайку...

Я даже в депутаты здесь,
В Финляндии, уже стремилась.
Гремучая по жилам смесь
Течет, бурлит, как Божья милость...

Ползут минуты, мчатся дни
И чередуются этапы.
Из детства помнятся одни
Отъезды и приезды папы

И сказки странные его,
Рассказываемые на ночь.
Уже не помню – кто кого,
Сюжеты позабылись напрочь...

Не странно ль: что журфак – его
Возлюбленная альма матер,
Не знала в детстве ничего,
А может, в некий мнемо-кратер

Та информация ушла –
И там бы, точно, потерялась.
На бабушка ее спасла.
Она дотошно постаралась

Меня о папе просветить
Включая и образованье.
Теперь-то точно не забыть.
Хотя – к чему мне это знанье?

Про папин с мамой журнализм,
Конечно, знала я и раньше,
Детально не вникая в жизнь.
В негативистском юном раже

Неактуален был вопрос
О папином образованье.
Он в «в Комсомолке» рос и рос,
В коммуне обретя призванье.

Казалось, он родился в ней,
В той незабвенной «Комсомолке»
Ее феноменальных дней,
От коей нынче лишь осколки.

Он положеньем рисковал –
Бесстрашный, исренний, тщедушный...
Меня журфак к себе не звал,
К нему осталась равнодушной.

И слово вещее не жгло –
Без вдохновенья «сочиняла».
Хоть что-то в генах перешло,
Оно себя не проявляло

В час выбора. И я – лингвист.
В чем тоже папино в основе.
Вне языков – не журналист –
Одно из базовых условий.

Я забегала на журфак
К подружке – выпить с нею чаю...
Выходит, так или не так,
А все ж его в судьбу включаю.

Журфаковских мой папа был
Всегда в горниле чувств полярных.
Немало тех, кто не любил,
Полно – навечно благодарных.

Он – папа. Снисхожу к нему,
Чтоб обсудить любые темы.
Он – столп надежности в дому,
На коего в надежде все мы.

Его не трогают года.
Жить папе так же интересно,
Как в дни журфака. Как всегда.
И людям рядом с ним – не пресно...




Послесловие

(Фотогрфафия Валерия Хилтунена. Напишем к нему четверостишие-подпись)

Когда мы жили на Земле,
Там жили Сталин и Гагарин...
О нас один упрямый парень
Зарубки делал на скале.
Когда мы жили на Земле,
Вели Учители за руку
И в жизнь и в чистую науку,
Когда мы жили на Земле.

Когда мы жили на Земле,
Мы были молоды и смелы
И взгляды – пламенные стрелы
Сверкали лазером во мгле.
Когда мы жили на Земле,
Мы жить по совести учились
И наши души так лучились,
Когда мы жили на Земле.

Когда мы жили на Земле,
То мы о подвигах мечтали,
С улыбкой к звездам улетали,
Не грезили о барахле.
Когда мы жили на Земле,
То мы на ней везде бывали...
За нашу веру воевали,
Когда мы жили на Земле.

Когда мы жили на Земле,
Мы ликовали и страдали,
Сердца любимых, как медали
К нам прикреплялись на заре...
Когда мы жили на Земле,
Сверкнули искоркою мига...
Пусть правнукам расскажет книга
О том, как жили на Земле...





Содержание

Пролог (от автора)
Поэма первая. Я, Валерий Хилтунен...
Поэма вторая. В «Комсомолку». На шестой этаж...
Поэма третья. (Февраль-июль 1972 г.
Поэма четвертая(Июль-август 1972 г.)
Поэма пятая ( Сентябрь 1972 – январь 1973 г.)
Поэма шестая (Февраль-июнь 1973 г.)
Поэма седьмая... Равняйсь! Смирно!...
Поэма восьмая. (Сентябрь 1973 – январь 1974г. По идее – преддипломная практика)
Поэма девятая. Вокруг да около диплома.
Поэма десятая. Куда привела судьба
Поэма одиннадцатая. Я, Ольга, дочь журфаковца
Послесловие








( Последняя страница обложки)

Цена: бесценно!

 
В судьбе – навечно – университет,
Маяк и крепость, опора в судьбе...
Ровесник! Сними-ка очки-велосипед –
Я все рассказал о времени и о тебе...

Семен Венцимеров

(Конец последней страницы обложки)