Сокольскому

 1

                В образах твоих мыслей
                сомневаться трудно,
                но какая-то спешная тяга
                к обладанию сразу всем.
                Лучшее из лучшего –
                хорошо, если серебро…

В молчанье белого стиха, меж строчек
вычёсывая гребнем шелуху
в проколотости вытянутых мочек,
косноязычье на слуху.

Подарок ветреной судьбы –
растление глагола,
тень от немыслимой ходьбы
в оскале частокола.

Зубами стиснута слеза,
что тоже между строчек,
в разрывах – мамины глаза
скопленьем многоточий.

А, впрочем, нет у мудрецов
скабрёзности поэтов,
прокуренности лжепевцов,
величия эстетов.

Нет-нет, да вздрогнет, впопыхах
проветривая голос,
душа, томлённая впотьмах,
в разверзнутую полость

четырёхстенности домов
уродливых построек.
Мне, честно, жаль говорунов,
как жаль посудомоек.

Написан, но бесцветен стих
на белом в клетку поле.
Язык растерянно притих,
читавший поневоле.

В раздумье затаился жест –
готовая интрига.
Не отвечая на протест,
я закрываю книгу.

2

                Тебе, мой друг, мечтатель и поэт.

Бесполы тени
опустошённых судеб.
В окостенелой лени
проломлен будет
след неземного зверя
в отрепьях мира лжи.

Коли глазам не верил,
не верь и в миражи.
Разбей витрину красок,
в палитре есть предел
от лицедейства масок,
до превращений тел...

Очисти. Сор из слова,
пространного внутри
до блеска рокового,
без жалости сотри.
Сомненья, суть которым –
больной рассудок твой,
как похоть Казановы
до женщины любой,
рвут с жадностью на части
души тончайший мир.
Эфиру чужды страсти,
комедиант, сатир.

Уйди. Беги в долину.
И в чистоте лугов
склони покорно спину:
там нет твоих врагов.
Там ветер кормит землю,
разносит семена,
и, ожиданью внемля,
как верная жена,
она восходит к небу
ростками... Ты ж проси
прощения и хлеба.
И данный смысл неси,
покуда терпит время
дней малый оборот,
пока иное семя
в тебе не прорастёт.

3

                Тончает жизненная нить,
                а груз одежд велик.
                Страх просит смерть повременить...


Нам не дойти, не добрести, не доползти,
когда б не знать, что в окончанье прочат.
Слепой не может никого спасти,
паяц, как правило, хохочет...

.............................
Ты замолчал, задумался, притих.
Стоишь среди пустого храма.

Покой и радость на лице...
Нас скоро перевозчик тронет в спину,
и поплывём на свет в конце
с молитвами Иоанна Дамаски;на.

4

Будет вечер повержен дождём.
Как нелеп и причудлив наряд.
Время в сговоре с календарём.
– Межсезонье. Зазывно горят

тротуары витринами луж.
Город вспыхнул пестрядью зонтов.
Под присмотром зевающих клуш
из витрин, проплывают авто.

Проплывают и тонут; огни
бело-красной гирляндой текут.
Мы с тобой в этот вечер одни,
я его в твою честь нареку.

– Назову. Дождь стирает слова,
обещанья, сближает людей...
Твой басок с хрипотцою, едва
через год кто-то вспомнит, ей-ей!

Будет вечер повержен дождём.
Как нелеп и причудлив наряд.
За твоим следом месяцебрём
каждый раз отправляюсь назад.

5. СОНЕТ

Ты глубоко рассыпал по сердцам
восторги и сомненья.
Волшебник, сеятель, обманщик – кто ты, сам,
без вдохновенья?

Наивно слепо верить чудесам,
и соловья распознают по пенью.
Гулять влекло их по твоим полям, лесам,
бездумно, оказалось, шли за тенью.

Не разобраться простаку,
без видимого смысла
наружность сходу привлекает:
возьмёшь его лишь за руку,
и тень уже нависла,
а от чего – он и не знает.