Русские поэты сегодня париж дифферанс 2005

       По поводу Антологии

Почти сто лет назад, в начале двадцатого столетия Осип Мандельштам написал небольшую статью О современной поэзии к выходу поэтического альманаха под названием «Альманах муз »1, включающем двадцать пять современных ему поэтов. Среди которых были уже известные авторы, Вячеслав Иванов, Валерий Брюсов и восходящие величины, – среди них Анна Ахматова.

Соединить в одном пространстве Антологии двадцать пять поэтов (по воле случая одинаковое с альманахом число), поэтов разных по темпераменту, стилю, возрасту, эстетическим симпатиям, совсем не значит стремится продемонстрировать воочию идею возможного прогресса поэзии.

В своей статье О. Мандельштам отрицает возможность усовершенствования поэтического языка. Абсурдность этой мысли очевидна для него. Разве Пушкин усовершенствовал Державина, то есть в некотором роде отменил его? По старому уже никто не напишет, исключая, конечно, подделку, имитации. Затем, Мандельштам обосновывает принцип, если не прогресса, постоянного улучшения, приближения к идеальной форме, но изменения. Изменение через потери. Столько же новшеств, сколько потерянных секретов: пропорции непревзойденного Страдивариуса и рецепт для краски старинных художников лишают всякого смысла разговоры о прогрессе в искусстве.

Он упоминает плохое письмо, для него так называемая плохая поэзия была всегда и именно в ней созревают зёрна нового письма. Здесь очевидна историческая спираль, на каждом витке поэзии находятся критики, предпочитающие предыдущий период. Классический период восемнадцатого столетия лучше золотого девятнадцатого, золотой предпочтительней серебряному, шестидесятые годы двадцатого столетия интересней восьмидесятых…

В определенном смысле поэзия движется, выражает современность, не надевая классические Гетевские наручники идентичности формы и содержания на пишущую руку, а на самом деле, расщепляя смысл и форму. И тогда в образовавшуюся щель брызжет свет всегда иной реальности.

Найти выход в стене необходимости, стене неизбежной очевидности, разомкнуть причинно-следственную цепь для Елены Кацюбы это прежде всего подобрать нужный ключ к языковому замку. Найти скрытый код, тайное слово: / Передвигая линии / переставляя слова / создаем варианты естества / « Двери ». И этот код – единый, то есть, относящийся ко всему : уводящий в понятий глушь и в пластику ветки, графику зарослей и лунораспад.. Но, увы, череду слов, как и птиц в птичьем косяке не закрепить на месте, / они меняются местами / если устали /. За открывшейся дверью скрывается запертая…

Рассмотрим несколько строк поэмы Светланы Кековой «Печальные октавы ». Но, без попытки полностью проиллюстрировать наши предположения. Невозможен рецепт изготовления поэтичности, бесконечны вариации со смысловым ядром языка; их контур, стиль вызван временем, которому поэт дает своё определение.

 Нас интересуют её, на первый взгляд сомнительного рода операции со словами м;ука и мука;, но впоследствии, при дальнейшем внимательном рассматривании, нам откроется множество интереснейших интерпретаций в контексте поэмы.
 Увы, не простой перенос ударенья/ со смыслом играет опасные шутки,/ мы все объясняем дефектами зренья/ и слуха. Плывем мы десятые сутки/ по этой реке. Растираем коренья/ в мук;у. И летящие дикие утки,/ предчувствуя м;уку, рыдают протяжно,/ и лебеди плачут. Но это неважно.
Здесь простой перенос ударения в слове мука; меняет ориентацию смысла. Меж слов разверстывается пропасть, пространство звуковых и зрительных интерпретаций, звукового эха и зеркальных отражений. Или же, употребим метафору, равномерный ход маятника и переменный бой башенных часов на городской площади сливаются в одно – непрестанный гул и мелькание.

Собрать вместе разных, но принадлежащих к одному времени, одному историческому отрезку поэтов, не значит найти некий средний интеграл поэтического письма и даже не представить « точную » картину поэтической русской ментальности начала двадцать первого столетия. Ибо, о какой точности может идти речь; процитируем Мандельштама: некоторым участникам сборника, как до звезды небесной далеко до других.

Тогда наша Антология будет скорее суммой сдвигов, шкал различной высоты письмотрясений языковой толщи.

Константин Кедров пытается сизифовым усилием разорвать тавтологические круги очевидности, пытаясь выйти за пределы значимого. Войти в сферу произносимого, освободив память от грамматических правил и в состоянии amn;sie под сдвинутыми небесами конца времен Вспомнить, вернуть себе чистую память или Воскреснуть.
/Помню слово/ но смысл забыт/ Как в грамматике где нет правил/ не с глаголами не отдельно а вместе/ в каждой памяти есть провал/ где живые с мертвыми вместе/ Свод небесный слегка надтреснут, как надломленный шоколад/ Надо вспомнить чтобы воскреснуть/ Воскресать значит Вспоминать/ « Орфема »

Андрей Вознесенский бежит по грани реально-воображаемого, акт видения для него ничто иное, как процесс представления: /На закате бегу между пляжем и морем,/ что барашками кажется мухомором,/ мимо пляжей, которые кажутся жизнью,/ мимо жизни, которая кажется пляжем,/ мимо моря, которое кажется смертью,/ мимо смерти, которая кажется жизнью,/
 Слово « представление » в русском языке несет в себе несколько значений. Это и акт воображения чего-либо, и явление некоего действия, например, театрального.

У Михаила Бузника каждая поэма есть пьеса-миниатюра, в которой параметры, сюжетные линии сдвинуты. Микро и макро миры, кажущееся и обыденное, предвиденное и прошедшее постоянно меняются местами, как в некоем театре абсурда. И хотя поэт констатирует смерть красоты, гармонии: /Семя раздавленное./ Трясина – как бабочки./ Вот и век Новый./ Сирень лгущая./ Агония Гармониии/ Агония Гармониии / Ветер безуспешно / перелистывает книги – / обжигая обратный / ход Слова./, его не оставляет мысль о реставрации, возврате к инициальной точке, – /когда исчезнет время– / то мир наш вернется / к точке, из / которой мы в Духе / явлены./

Для Ивана Жданова сцена, пространство представления, актер ; и есть поэт. Он сам. Тогда действие, действие поэмы разворачивается в пустом театре под ментальным куполом его воображения. /Ты – сцена и актер в пустом театре. /Ты занавес сорвешь, разыгрывая быт,/ « До слова »

Чаще всего, особенно в прозаических произведениях, присутствие автора воспроизводится (реставрируется) по оставшимся или привнесенным им помимо его воли следам, по происшедшему, как светоизлучение свидетельствует по истечении времени о своей звезде. 2

У Жданова тело поэта, жестикуляции, его голос, его песня-пение не скрыты за кулисами, а обозреваемы на авансцене, перед сорванным занавесом. Его пение слышно «зрителю » не a posteriori, но сиюминутно, поэт олицетворяется со словом: /рождается впотьмах само собою слово/ и тянется к тебе, и ты идешь к нему/.

И если Мандельштам в своей Записной книжке 3 на вопрос, как почувствовать современность, себе же отвечает: Что мне она? Пучок восклицаний и междометий! А я для неё живу; то современность Жданова на другом историческом витке, в первом или нынешнем ряду многоголосого хора на сцене бытия чем-то родственна восприятию великого поэта: /Ты – соловьиный свист, летящий рикошетом. /Как будто кто-то спит и видит этот сон,/ где ты живешь один, не ведая при этом,/ что день за днем ты ждешь, когда проснется он./

Голос каждого поэта этой Антологии составляет многоголосый хор, исполняющий постоянную в своем бесконечном обновлении мелодию жизни.





       Борис Лежен



Примечания:

1 Осип Мандельштам О современной поэзии 1916. Собрание сочинений. Том третий. Международное Литературное Сотрудничество. 1969

2 Anca Vasiliu Le Passeur, voies de l’expression manuscrit transmis par l’auteur. 2004

3 Осип Мандельштам Записные книжки 1931-1932 годов, Аштарак Собрание сочинений. Том третий.
Международное Литературное Сотрудничество. 1969







Константин Кедров

Русская поэзия XXI века

Современная поэзия по количеству школ и направлений не уступает началу прошлого века. Там господствовали декаданс, символизм, акмеизм, футуризм, конструктивизм, дада обэриутов, пока все они не сошлись к нулевой точке ничевоков, после которой открылась лишь единообразная пустыня соцреализма. Однако вопреки всем запретам в 70-е годы возникло два новых нонконформистских течения: концептуализм (Пригов) и метаметафора (Парщиков и Жданов). Неугодны официальной критике были и новые, постобэриутские направления иронистов (Гандлевский, Бунимович, Салимон). Впрочем, неофутуризм Вознесенского и лирическая публицистичность Евтушенко тоже были весьма нежелательны и существовали не «благодаря», а «вопреки» официальной культурной политики. Однако не приветствовались и поэты вполне академического направления (Кушнер, Найман, Чухонцев). Раздражала их интеллигентность, рефлективность, культурологическая насыщенность и внутренняя замкнутость личности, не зависящей от всесильного государства.

После падения советской диктатуры в августе 1991 года выяснилось, что живы все школы, запрещенные еще в 30-е годы. Стал очевиден мистический символизм (Ахмадулина, Кублановский, Седакова, Кекова). Выявилась кровная связь с футуризмом (Айги, Соснора, Кацюба, Шварц). Появились новые имена авторов, пишущих вполне традиционно, но уже о другом (Кузнецова, Павлова, Ермакова, Амелин). Лирика стала менее целомудренна, более эротична, иногда даже рискованно откровенна.

Все поэтические школы предшествующего века выжили, несмотря на запреты и замалчивание. Однако господствующим и торжествующим все же остается неоакадемизм, верный традициям четкой силлаботоники, разработанной в русской поэзии еще Тредиаковским, Ломоносовым и Сумароковым и доведенной до совершенства на основе байронической традиции Пушкиным в XIX столетии.

Если говорить не о литературных направлениях, а о стилях в современной русской поэзии, то четко выявляются три переплетающихся слоя: модернизм, постмодернизм, академизм. Последний нуждается в пояснении: академизм, исходит из уверенности в существовании некой эстетической нормы, сформировавшейся в великом прошлом. Такой нормой для очень многих русских поэтов был и остается Пушкин. Для других – Бродский, в свою очередь опирающийся на Пушкина.

Правда у модернистов есть свой «Пушкин» – Велимир Хлебников. И в этом смысле нормы современного академизма весьма расплывчаты и подвижны.

Так для постмодернистов в равной мере нормативны и Пушкин, и Хлебников, поскольку, по их мнению, все слова уже сказаны, и остается только языковая поэтическая игра с тем, что было. В этом смысле постмодернисты вполне смыкаются с академистами.

Проще говоря, модернисты стремятся создавать новое, академисты четко ориентированы на уже созданные шедевры, а постмодернисты чувствуют себя в равной степени уютно и там, и там.

Модернисты, представленные в этой антологии: Вознесенский, Соснора, Айги, Кацюба, Парщиков, Шварц и отчасти Жданов. Постмодернизм доминирует у Пригова. Остальные, их большинство, обновляют пушкинскую силлаботонику новым жизненным опытом.

Из поэтов, издаваемых во Франции на русском языке, хорошо известны Борис Лежен и Михаил Бузник. Не удивительно, что оба они при всей несхожести, как большинство европейских поэтов предпочитают свободный стих. Религиозно-мистический минимализм Бузника уходит корнями в традиции православного исихазма. Развернутый и пластически осязаемый стих Лежена похож на его скульптуры и разноплановую графику.

Все три дискурса: модернизм, академизм, постмодернизм – затрагивают и выявляют глубинные свойства человеческого духа. Модернизм – стремление к новизне. Академизм – приверженность традициям. Постмодернизм – ирония, самоирония и искренняя веселость. Без этих течений современный человек выглядел бы в поэзии усеченным, отредактированным, не выявленным, не свободным.

Все уходит в язык, и все исходит из языка. Поэзия – это человек или даже сверхчеловек, полностью перекодированный в язык, и в этом смысле неподверженный уничтожению. Литературные школы и направления, как и рукописи, «не горят». Образ сжигаемых, но не сгорающих рукописей, ставший популярным в России после публикации ранее запрещенного романа Булгакова «Мастер и Маргарита», практически применим ко многим поэтам антологии, пережившим советскую эстетическую цензуру. Однако подлинная эстетическая свобода не зависит от политической ситуации. Мера этой свободы – мощность и глубина таланта. Свобода оказалась не только эстетической, но и поэтической категорией. Только в несвободной эстетике могло возникнуть понятие свободный стих, подразумевающее, что есть стихи несвободные. В этом смысле, тон в новой поэтической антологии задают приверженцы свободного стих




Константин КЕДРОВ


Чтобы вовлечь себя в эту игру
надо представить что все калибры
это всего лишь один калибр
для которого мир – колибри

Лабиринт в черепе – это мозг
мозг – лабиринт в середине Орфея
середина голоса – это воз-
глас
вопиющего в центре сферы

Сфера – это Орфей в аду
где катит Данте свои колеса
Арфа Орфея только в аду
звонкоголоса и многоголоса

Я всегда играл на лире
но молчала лира
Каждый звук в лире
многоголосен как Домский собор
Звук тонул в лире
как в цветке колибри
или как Россия в слове Сибирь

Я стою в середине собора
где труднее всего не быть
Помню смысл
но не помню слова
Помню слово
но смысл забыт

Как в грамматике где нет правил
не с глаголами не отдельно а вместе
в каждой памяти есть провал
где живые с мертвыми всегда вместе

Свод небесный следка надтреснут
как надломленный шоколад
Надо вспомнить чтобы воскреснуть
ВОСКРЕСАТЬ значит ВСПОМИНАТЬ


Кто построил
этот чайный собор

он воздвигнут
из аромата
арка жасмина
арка земляничная

нет
это не аромат
а пение

на небе горит жираф
это Сальвадор Дали
сгорел незадолго
до смерти

в созвездии Лебедя
растет лебеда
и полынь
горьковатого
света

там чай собирают
для Божьего чая
но там нет печали

поэтому чай
не нуждается в горечи
чтобы заваривать
свет

Господи
пошли мне твой чай
из звезд
с лимонной долькой
луны

на чайном наречии
я сказал чаю:
– Чаю воскресения мертвых

– И жизни будущего века –
отвечал чай
– Аминь.
Радуйся - Лестница от земли к небу
небо выше небес
печаль нежнее печали
это называется
амаль-гамма
это вспоминается
но не называется
это как воздух
и видим и невидим
Филос - дружеское расположение
Агапия - мировое влечение
Эрос - сладостное томление
все это конечно же есть
но скорее мерцает
нежели отражает

Это похоже на морское дно в лучах света
близко и отдаленно одновременно
Если вспомнил
это уже не то
Вот когда и помнишь
и не можешь вспомнить
одновременно
знаешь что есть
но не знаешь что
как холодок валидола под языком
вот нет его
вот тут-то он и остался
Взор упирается в стену
затем в стекло
но если нет ни стены ни стекла
а взор улетел за взором
или еще
улетает мяч
но пока он не вернулся
он уже ракеткою пойман
То ли улетает мяч
то ли прилетает
это смерть - любовь
это разлука - встреча
Я бы назвал это прикосновением
если бы прикосновение улетело
Я бы назвал это поцелуем
если бы поцелуй отделялся от губ

Мои начальники хрусталь и ночь
Мои помощники печаль и пламя
Двуногий день вторгается в луну
и отраженный Бог в надежде плачет
Как радуга затачивает нож
так я молчу и думаю о Боге
Прозрачный череп исчерпал всю ночь
Избыток звезд переполняет горло
Ныряя в мир я вынырнул в себя
и оказался в замкнутом пространстве


Зеркальный паровоз
шел с четырех сторон
из четырех прозрачных перспектив
и преломлялся в пятой перспективе
шел с неба к небу
от земли к земле
шел из себя к себе
из света в свет
по рельсам света
вдоль
по лунным шпалам
вдаль
шел раздвигая даль
прохладного лекала
входя в туннель зрачка Ивана Ильича
увидевшего свет в конце начала
Он вез весь свет
и вместе с ним себя
вез паровоз весь воздух
весь вокзал
все небо до последнего луча
он вез
всю высь
из звезд
он огибал край света
краями света
и мерцал
как Гектор перед битвой
доспехами зеркальными сквозь небо

ЗЕРКАЛЬНЫЙ ПАРОВОЗ



ЧАЙНЫЙ СОБОР




ЛЕСТНИЦА




***


 
ОРФЕМА





Konstantin KEDROV

LA LOCOMOTIVE MIROITANTE

La locomotive miroitante
roulait des quatre c;t;s
en quatre perspectives transparentes
dans la cinqui;me se r;fractait
du ciel en direction du ciel
de la terre ; la terre
et de soi-m;me en soi
de la lumi;re vers la lumi;re
sur des rails de clart;
aux traverses
lunaires
;cartelant
le calibre glac;
des lointains
et s’engouffrant dans le tunnel de la pupille d’Ivan Ilytch
qui a vu la lumi;re ; la fin du commencement.
Elle transportait toute cette lumi;re
portant aussi son propre poids
et l’air entier
la gare enti;re
et tout le ciel jusqu’au dernier rayon
et la vo;te
;toil;e
elle contournait
le bout du monde
et traversait le monde et sa lumi;re
;tincelant
tel Hector avant la bataille
de son armure miroitante ; travers ciel



CATHEDRALE DE THE

qui ;difia
cette cath;drale de th;

faite
d’ar;me
une vo;te de jasmin
une vo;te de fraise des bois

non
pas d’ar;me
de chant

au ciel br;le une girafe
c’est Salvador Dali
consumm;
peu avant sa mort

dans la constellation du Chien
pousse le chiendent
et l’absinthe
d’une lumi;re
am;re

on y cueille des feuilles
pour le th; divin
sans conna;tre le chagrin

ainsi le th;
se passe d’amertume
pour infuser
la lumi;re

Seigneur
verse-moi ton th;
;toil;
avec la rondelle de citron
de la lune

J’;nonce un th;isme :
– J’ai foi
en la r;surrection des morts

– Et la vie des si;cles futurs
r;pond le th;

– Amen



ECHELLE

R;jouis-toi : une Echelle de la terre au ciel
un ciel plus haut que les cieux
une tristesse plus tendre que la tristesse
elle s’appelle
amal-gamme
on s’en souvient
sans pouvoir la nommer
c’est comme un vent
; la fois visible et invisible
Philos : disposition amicale
Agapia : attirance universelle
Eros : douce langueur
tout ceci existe bien s;r
mais miroite
plut;t que ne refl;te

On dirait le fond de la mer baign; de rayons
proche et si loin ; la fois
Si tu te souviens
ce n’est plus ;a
Si tu te souviens
et qu’en m;me temps
tu n’arrives pas ; te souvenir
tu sais que ;a existe
mais tu ignores quoi
comme le froid menthol; d’une pastille sous la langue
disparu
;a reste l;
le regard heurte un mur
puis une vitre
mais s’il n’y a ni mur ni vitre
si le regard s’envole ; la poursuite du regard
ou encore
une balle s’envole
pas encore revenue
mais d;j; rattrap;e par la raquette
balle qui s’envole
ou balle qui revient
c’est la mort - l’amour
c’est la s;paration - la rencontre
Je dirais que c’est un contact
si le contact s’;tait envol;
Je dirais que c’est un baiser
si le baiser pouvait s’abstraire des l;vres


***

Le cristal et la nuit me dirigent
La tristesse et le feu me pr;tent assistance
Le jour bip;de s’ins;re dans la lune
Comme l’arc-en-ciel aiguise sa lame
ainsi je me tais et je songe ; Dieu
Dieu refl;t; qui sanglote d’espoir
La nuit s’;puise dans la transparence du cr;ne
Le gosier d;bordant d’une pl;thore d’;toiles
plongeant dans l’univers j’;merge en moi
dans un espace ferm;


 
ORPHEME

Pour s’impliquer dans ce jeu
il faut se dire que tous les calibres
ne sont jamais qu’un calibre
pour qui le monde est colibri

Labyrinthe dans un cr;ne – cerveau
cerveau – labyrinthe au milieu d’Orph;e.
Le milieu d’une voix, c’est la pa-
ro-le
de celui qui crie dans la sph;re

Sph;re - Orph;e aux enfers
o; Dante roule ses roues
La harpe d’Orph;e n’est sonore
que dans l’Had;s

J’ai toujours jou; de la lyre
mais la lyre se taisait
chacune de ses notes
est cath;drale polyphonique comme ; Florence
Mais se noie dans l’instrument
tel un colibri dans sa fleur
ou telle la Russie dans le mot Sib;rie

Au coeur de la cath;drale
o; ne pas ;tre est si difficile
je me souviens du sens
mais pas du mot
je me souviens du mot
mais le sens est perdu

Comme une grammaire d;pourvue de r;gles
pas avec les verbes pas s;par;ment mais ensemble
dans chaque m;moire il y a une br;che
o; les vivants restent avec les morts

La vo;te c;leste est un peu f;l;e
comme une plaque de chocolat entam;e
il faut se souvenir pour ressusciter
RESSUSCITER c’est SE SOUVENIR.