Маленькая смерть в багете вечности

Фальшь улыбки
Застыла на твоих губах.
Дождись слезы –
Она восстановит
Правду лица.

Надпись в туалете в Чите

       Всю жизнь он чувствовал во рту привкус смерти. Но когда ему исполнилось сорок лет, он ощутил, что за его спиной стоит вечность и пристально разглядывает его жизнь, дескать, принять её в свои объятия или не принять? Он сначала не осознавал всю травмирующую глубину своего ощущения, даже тревожно озирался, чтобы подтвердить или опровергнуть сей метафизически навеянный артефакт. Но потом, по ходу распада времени на было, есть и будет, как-то свыкся с сознанием, что его короткая жизнь и вечность породнились не в прописанном книжками вымысле, а наяву, в трухлявой повседневности.
       Теперь каждое утро, просыпаясь, потягиваясь вдоль кровати всеми сантиметрами своего тела и здесь же, в постели, делая лёгкую гимнастику, затем три минуты вычищая зубы и пристально рассматривая своё отражение в зеркале, он каждый день видел у себя за спиной вечность, которая стояла неподвижно на всю широту его воображения.
       Это ощущение усилилось на похоронах друга, где лечащий врач сказал ему о смертельной болезни его жены. Сказал всего двумя словами: диагноз подтверждается. И жена, с которой он прожил двадцать лет, в один миг стала смертным человеком, а он окончательно породнился с вечностью и закрепился в ней. И не потому, что ощутил себя неоправданно бессмертным и теперь, с этого момента, никогда не умрёт, а потому, что её переживёт, хотя по всем физическим данным должно быть наоборот.
       На похоронах друга ему предстояло сказать речь, но мысли его путались между страшной вестью, которая захлёстывала сердце до боли, и тем, что нужно сказать прощальные слова, не сбиться, не дрогнуть, не расплакаться на людях… Хотя место для слёз подходящее и такое удобное, что можно и поплакать, люди поймут, оценят, какой он добрый и чувствительный: не сдержал слёз по товарищу.
       И он заплакал. Он плакал о всей несправедливости, что накопилась тяжёлым грузом внутри и снаружи него за сорок лет. Плакал впервые, сглатывая крупные слёзы, удивляясь, что они не солёные, а сладковатые. Плакал, отвернувшись к стене, повторяя хрестоматийную мысль сорокалетних мужчин, что он никому и ничего больше не должен, но при этом неожиданно заворачивая мысль в другую сторону: а должен ли кто-то за это ему? Он уже знал эффект сказанного или записанного слова. В разговоре слово промелькнёт и будет забыто, но стоит его записать на клочке бумаги, как оно приобретает функционально управляющее значение в твоей жизни, угрожая самой жизни. И вечность как-то сузилась, потому что во время похорон в углу сидела такая маленькая смерть, совсем крохотная, никому, кроме него, не заметная, но только сейчас он стал понимать, как это много для одного человека, такого как он. Хотя он и был окружён со всех сторон вечностью, но не было гарантий, что вечность его защитит.





ЛЮБОВЬ - ДАР!
НЕ РАЗЛЮБИТЬ - НАКАЗАНИЕ!

Одной строчкой
Увековечиться в мире:
“Я тебя люблю!”
Одной строчкой –
Единственной!

Надпись в ЗАГСе в городе Вихоревка

       Только по большим праздникам мой деревенский дед надевал яркую рубашку
и, внимательно рассматривая себя в потускневшем зеркале, где все старые записи стёрты были его праздничным отражением, громко возвещал на весь дом, хотя обращался только к жене:

       - Фу, мать, дюже я нарядный, аж стыдно!

       При этом даже старинное зеркало скрывало в нём все приметы возраста, акцентируя внимание на праздничной рубашке. Бабушка смотрела на дедушку восторженным взглядом и, не сказав ни слова, уходила к себе за занавеску, где надевала панбархатное платье, которое дед подарил в молодости, сватаясь к ней, и этим роскошным поступком навсегда покорил девичье сердце.

       - И я у тебя ещё красавица хоть куда! - выходила в наряде к смущённому деду зардевшаяся бабушка.

****************
       Ребёнком я обожал эту праздничную обстановку деревенского дома, потому что в длинные заскорузлые будни и дедушка, и бабушка носили бесцветную немаркую одежду, пригодную только для крестьянской работы. В повседневности они были банальны и малоинтересны. А в праздники, не стесняясь внуков, радовались друг другу и даже
целовались на глазах детворы.

*******
       - Надо же, - однажды сказала, выходя из комнаты, мать. – Им уже под шестьдесят, а они всё еще целуются, как голубки.
       - И чего тут удивительного?- спросил отец.
       - Так внуки уже по дому бегают, пора и угомониться. Не стыдно им?
       - Доживём до их возраста, посмотрим на себя, любимых, - обнял мать отец. И тоже поцеловал при детях.
       - Да ну тебя! - замахнулась на него мать, но тоже прижалась к нему…

*******************
       Мне уже пошёл шестой десяток, а я ведь тоже целуюсь, хотя всю жизнь пронёс с собой знатное изречение, которое вычитал в одной мудрой старинной книге и запомнил, потому что оно показалось справедливым:

 «ЛЮБОВЬ - ДАР! НЕ РАЗЛЮБИТЬ – НАКАЗАНИЕ!»

       Но мои дедушка и бабушка об этой мудрости древних ничего не знали и потому чётко следовали первой половине этой старинной мысли и любили и целовались до самой смерти. Думаю, что и после смерти, поскольку Бог им дал место рядышком на том свете – и в земле, и на небе.