Пятидесятые

(3) ПЯТИДЕСЯТЫЕ

Чёрно-серая морось рассасывается, светлея,
Тлеет нечто под почвой – не станем угадывать что.
Меди киснущей цвет. После – цвет канцелярского клея.
Серединой толкутся Христовы двадцатые сто.

И становится снежно, и тут же становится бурно,
И косится в окошко тревожно старуха в пальто.
Сивым пеплом секунд забивается времени урна.
Вдруг забьётся – что будет? Не станем угадывать что.

И становится бурно, и тут же становится пыльно.
Ударяется об землю, трётся боками буран
О деревья, да только обидно, что так необильно:
Налетит, пролетит, как война через киноэкран.

Пыль на кожаных чёрных диванах и пыльная буря
В казахстанской степи: на фате недотроги-земли бахрома.
Не пужая вчерашним, к душе подъезжая, куря, балагуря,
Продолжает Никто сочинять надоевший роман.

Снег да пыль, вертикальная, снежно-песчаная Гоби;
Мётлы, сами собою метущие в старых дворах;
Дрязготня на гитарах; я, грешный, носимый в утробе…
Сорок лет с небольшим от подошв отрясаемый прах

Серединных годов. Нескончаема смута в Китае,
В Серединной – как все, в поднебесной – как все. Шепотлива у нас.
Бестелесных существ разрастаются в воздухе стаи,
Снег да пыль наметают и тают от пристальных глаз,

И одно из них – я. Это вовсе не исповедь ино-
Планетянина, князя палаты шестьсот шестьдесят
Шесть, прости меня Господи. Я – земноводная глина,
Снег да пыль, середина, и вместе со мной шелестят

В мутном воздухе пятидесятых и шестидесятых
Легионы в людей воплощаемых дыр и потерь.
Уповаю сердечно: из нас, изо всех, вместе взятых,
Да под пристальным взглядом – не может составиться Зверь…

Под полом поселяются грозные сказки о крысе.
В кочегарке живёт, представляете, некто бабай.
Где-то бродят цыгане… Напрасно ты, бабушка, бисер
Рассыпаешь, мне страшно другое, но, впрочем, бай-бай.

Тело тянется, млея; рассасывается, светлея,
Чёрно-серая морось; и млеком уже налито
(Этих слов я не знаю), от мёда желто, от елея
И не смеет явиться – не станем угадывать что…

И пером без раздумья работает наш Невидимка,
Сам собою, кому ещё гнать, по страницам гоним,
И толстеет – пока что под вечным пером – анонимка,
И под каждой главой Одиссеев стоит псевдоним.

Гнёт своё холодина; крепясь под ботинками, льдина
Обряжается дворницкой солью, хоронится в рыжий песок.
Царство снеговиков, пыльных половиков – середина, – 
Здравствуй, родина, и до свидания, бьёт нам година.
Облепило отродье пузырчатых мамкин сосок.
В бой и в строй, новобранцы! – болит у горниста висок и грудина,
И почти начался – марш-бросок.