Родство

Вчера я схоронил деда. Единственного своего деда. Единственного из оставшихся в живых моих дедов, их многочисленных братьев и сестёр. Тех не стало много раньше, когда он был ещё бодр и активен в трудах. А теперь ему исполнилось всего 93 года, 4 месяца и 17 дней. Разумный возраст, учитывая светлую голову; во всех смыслах светлую. И с жизнью, можно сказать, деду повезло. Без малого целый век эпох, событий, перемен и ветров. Повезло с устойчивым здоровьем, семьёй, обожаемой работой. В бреду последних часов он вспоминал её. Нет, не вспоминал. Он там находился. Толковал с коллегами, проверял температуру плавления, обсуждал разработку. Затем, как бы вернувшись домой, звал дочерей, просил достать «Правду» из почтового ящика. После этого часто и судорожно задышал, захрипел, и ещё долго его иссохшее тело без крикливых агоний пыхтело и зыбилось в такт угасающему дыханию.
Пройдя через войну, лишения, науку и бураны истории, он получил свою толику счастья. Был тих, скромен, не показушно страстен, но ответственен в любви. И ушёл также молча, тактично, необременительно, как хотел жить и уйти…
В сорока километрах от Москвы на Богородском кладбище выл ветер, и бригада румяных землекопов уже подготовила целый ряд прямоугольных рытвин, буднично и шумно переговариваясь в процессе очередной засыпки. Наш катафалк стоял в очереди третьим. Сопровождающих у нас было немного. Оно и понятно.
Прямо перед нами свой черёд ожидал коптящий ПАЗик. Его сопровождающие топтались на морозе в ещё меньшем количестве. Буквально три безвозрастных женщины и парень, следивший стылым взглядом за резвыми движениями могильщиков. Он не шелохнулся, когда настала их пора хоронить. И тут я обратил внимание на могилу, вокруг которой сгрудились копатели. Мне неоднократно приходилось бывать на подобных скорбных мероприятиях, однако столь мизерного отверстия видеть не доводилось. Метр на полметра, не больше.
Немигающим взором парень следил за тем, как из ПАЗика двое дюжих мужичков извлекали крошечный гроб. Его немытые волосы ворошили порывы ветра, а посиневшие губы беззвучно смыкались и размыкались. В голых закоченевших руках он сжимал чёрную кладбищенскую табличку с намалёванной на ней фамилией. Женщины в который раз достали из рукавов платки. Истерик не последовало и в тот момент, когда обтянутый лазоревой материей гробик водрузили на покачивающийся железный постамент для прощания. Землекопы обнажили гроб. Сжатые рыдания исказили лица обступивших его женщин.
Малыш спал. Он ещё не успел истрепать и износить своё тело, закалить и выстудить душу. Щекастый, курносый он просто уснул, так и не поняв, для чего приходил на какие-то пару месяцев к этим людям…
Парень, словно в небытии, передал табличку работникам. Потом он всучил им металлический крест, на котором безукоризненной печатью были выведены даты сверкнувшей жизни.
После этого мы упокоили деда.
Оградок пока нет, и теперь два свежих холмика соседствуют друг с другом. Очень старый человек, обошедший жизнь со всех её углов, и яркое дитя, взорвавшее мир нескольких людей.
Смерть.
Смерть – всего лишь излом жизни. Её поворотная часть. Ранняя или поздняя, близкая или дальняя, ожидаемая и всегда нежданная. Пока свежи могилы, свежи воспоминания. Годы сгладят остроту памяти, и жизнь какое-то время не будет твердить о своём закате. Но, если хоть на миг эти двое, увядший старик и безгрешный младенец, напомнят нам о единстве, родстве и бесценности друг друга, то память о них можно считать вечной. Через сорок дней возьмутся они за руки и отпустят души из остановившихся сердец туда, где нет места ненастьям. Взовьются к тем непорочным краям, где облака вбирают в себя свежесть чистых сердец для того, чтобы обрушится потом на нас живительным дождём.
Земля им пухом.

31.01.2008г