Марине

               Я верую: моя кончина –
               переселенье в мир иной.
               Уверившись, как я невинна,
               ты в небе встретишься со мной.
                Кетевана. Бараташвили
                (Пер. Б. Пастернака)

1

Мне бы твоё варенье
из алых губ.
Да за твоё прощенье
будешь ли люб.

Что же губам, то знамо,
в кровь перекусаны;
не по зубам – обманом,
на шею бусами.

И в стужу – не с мужем,
а лихо – спи тихо.

Будет твоя Елабуга,
спящая под колесами…
Легче обидеть слабого,
чем угодить с вопросами,

зеленью глаз изверившись.
– Не отступайтесь, друженьки!
Солнце парижское щерится
на брошенную супруженьку.

* * *

Подлогом ли, волоком
(благо косы острижены)
с сердцем исколотым,
миром унижена,

за мужем – за ворогом
(продана) преданно
к лютому ворону,
к смерти неведомой

бросишься. – Бросят все
к тридцать девятому.
Знала ли?! Спросится
с века проклятого

славой-обручницей
за душу повинную,
там чтоб не мучиться
горькой Мариною.

2

– Не умирать же в ноябре
в простудном, жалком и промозглом
одной на сваленном добре
под небом серым и беззвёздным.

Не умирать же в ноябре.
Когда, глянь, лето на исходе.
Война. Бурьян на огороде…
И дети, чьи-то, во дворе.

Не умирать же в ноябре.
Прости мне, Боже, слабость эту!
Нет сил, скорей, на волю, к свету.
Душа, как птица на заре,

вспорхнёт, не шелохнутся веки.
Прощай, мятежный мой приют.
Прощайте, милые, навеки.
А там, Бог даст, и отпоют.

3

Строг на тебя запрет,
выпросила сама:
год – и полсотни лет.
А там сума да тюрьма.

Свят для тебя запрет.
В сердце щемит – тесно,
и времени как бы нет
для бедной души. – Темно.

Мрак, хоть глаза коли.
То-то штыкам разгул.
Там, из твоей дали,
не до пулемётных дул.

И где им твоё понять,
коли за жизнью смерть
будет костьми стоять,
колебля земную твердь.

А Стан лебединый забудь:
крылья не сберегли,
уткнулись в земную жуть,
не поднялись с земли.

Не вознеслись – ушли.
Что в небо полки звала –
не зря, иные взошли
в сиянии купола.

Так, где же тебя искать:
под кровом? – за краем ли?
Не разобрать.
… страдаем ли?

4

Не дождалась, – не ожидала:
ни часа, – ни времени.
Не домолилась, не узнала
имени – семени.

Не к племени кочевому
чрез млеко привязана,
а колоколу вечевому
долей обязана.

Тарусы наложница,
вопль эмиграции,
россов заложница
до реставрации:

здесь революции:
здесь истребление
боголюбивого
русского племени...

Ты шёпотом,
а он баском,
ты с клёкотом,
а он броском,

когтистой лапою
в берлогу – шасть!
И тихой сапою
в рябую масть.

Не дождалась, – не солгала,
что Богу клятвы и поруки.
Иначе видеть не могла
уже беспомощные руки.

5

Может, займётся свет
над той – над испуганной
не исчисленьем лет,
не честью поруганной,

но, тайно соединясь
в верховиях неб немыслимых,
за душу её борясь
до муки её осмысленной?

6

Ты далека, вернее, далеко.
Где и куда, нам точно не известно,
тебя забросило, закинуло, внесло –
в какие вечности? И всё же интересно,
возможен ли досрочный переход
в иные плоскости, в иное положенье;
и может ли такое продвиженье,
влиять на здешней жизни ход?