За пингвинячью наивность

Я знаю, за что любили меня: за мою пингвинячью наивность,
За веру в людей, которая так мешала жить.
За жалость не к себе, а к другим.

За такую человеческую незвериность
И невероятную способность любить,
Которую не понять было им.


Теперь говорят, что я стала хуже.
Испортилась в чём-то. Непонятно, в чём.
Стала такой же, как эти безликие сотни.

А я так же солнце упавшее вижу в лужах,
Так же хочу быть с любимым вдвоём.
Хоть в шалаше, хоть в подворотне…


Я всё та же, только в маске-невидимке.
Так устала быть собой там, где от этого бесятся.
Отказываться от того, что своим не считаю.

Только где-то там… на ненарисованной картинке…
Дерево растёт, на котором мне повеситься.
Или по нему долезть до рая.


Теперь стало всё… Слишком обыденным и привычным.
Боль капает на нервы, но не прожигает их.
Яд, наверное, слишком впитался в кровь.

Я не ожидаю ни от кого всяческих зуботычин.
Не смеет никто из своих и чужих.
Где-то внутри гниёт больная любовь.

Она такая же больная, как и большая.
От её количество меня разрывает на части.
Она не хотела умирать. Я похоронила её заживо.

И родная стала кому-то, и кому-то – чужая.
С разъедающей слюной слов, капающих из пасти.
Кровоточивость души… Да, наверное, зажило.


Люди убили мою психику. Люди, вы рады?
Любовь выжгла её остатки.
Осталось для полного кайфа и мне сгореть.

Под несмелой навязчивостью снегопада
Я чувствую горечь и нахожу её сладкой.
Слишком приторной, чтобы теперь умереть.