Она вдыхала запах моря,
Внимая зову глубины.
Полоска тонкая прибоя
Боролась с царством тишины.
Ей только двадцать,
Мне за сорок.
Я ей в отцы гожусь, хотя,
Забыв про возраст, понимаю –
Она давно уж не дитя.
Улыбка, вздох и взмах ресниц –
Она прекрасна словно фея.
И взгляд ее меня пленит,
И вновь смущаюсь и робею.
Откинув волосы с лица,
Их золото доверив ветру,
Любимое дитя творца
Начнет волнующую речь:
- «Ведь я люблю тебя, о боги!
И быть хочу я лишь с тобой.
И ни один закон природы
Не против разницы такой».
- «А как же люди?
Ведь осудят!
Ведь будут искоса смотреть».
-«Лишь мы с тобой и наши чувства
Важны…
Ну что же ты поник?
Ты тоже любишь, ну же, милый,
Послушай сердце хоть на миг».
Морская нимфа убеждала
Меня доверится себе,
Манила, в сети зазывала,
Твердила что-то о судьбе…
Но я не смог…
Ушел, оставив
Ее одну на берегу.
Я просто трус!
И трусость эту
Себе простить я не смогу.
Упущенный шанс
© Copyright: Екатерина Ладынина, 2008
Свидетельство о публикации №108012901527
Свидетельство о публикации №108012901527
Рецензии
Гл. 26
- Любочка, Федюшка! Идите скорее! Папа ёлку принес.-крикнула Надежда Алексеевна, глянув в детскую.
Любочка соскочила, точно бабочка, со стульчика от фортепиано. Федюшка оставил кисточку в акварельной краске на листке бумаги. Они бросились в прихожую , лишь чудом не наталкиваясь друг на друга.
- Ёлка, ёлка, ура! Это нам дедушка на лошадке привез! А где дедушка?
- Он к бабушке в лес поехал, она там одна, ей страшно.- сказал, улыбаясь, Петр, взяв детей на руки.
Надежда Алексеевна не находила большего удовольствия, чем видеть детей на руках у мужа. Федюшка не был кровным сыном Петра. Помнил ли Петр об этом, Надежда у него не спрашивала. Она знала, как он относился к детям в школе: для каждого ученика Петр был учителем, отцом и другом, и при этом делал все не специально, не потому, что так хорошо для работы. Именно о таких педагогах будущего писал Макаренко, поясняя «что нельзя быть личностью на час или любить по привычке».
История в школе – предмет аморальный, если вмещается на одной строчке между двумя датами, но между ними вмещается и человеческая жизнь, каждая секунда которой стоит иных столетий в истории цивилизации.
Петр Антипович Щуряткин проводил урок, словно рассказывал о хорошо знакомых людях. Частенько уходил от утвержденной директором школы программы, от чего имел неприятности едвали не на каждом педсовете.
- Щуряткин Петр Антипович!.. Вы преподаете в школе, или у нас здесь аспирантура МГИМО?
- А что, Глафира Гавриловна, МГИМО – это плохо?
- Пока я директор, здесь будет нормальная школа. От учеников только и слышишь: Петр Антипович сказал, Петр Антипович советовал… Что с вами делать? До пенсии я с вами не доживу, умом тронусь и стану во сне цитировать слова Наполеона, сказанные на Старой Смоленской дороге…
- А что он сказал, Глафира Гавриловна?
- Как вас жена выносит!...
- А я её на руках ношу и кофе в постель подаю!
Но был один нюанс в личной жизни Петра и Надежды Щуряткиных, произошедший в их медовый месяц. Чтобы улететь из Москвы по одному билету, Петр надел жене на голову панамку, дал соску – пустышку, завернул в покрывало и так, на руках, пронес в самолет. Федюшка шел рядом. Когда стюардесса спросила: « Мальчик, а где твоя мама?- он ответил,-
- Вот моя мама!
- Такой большой и уже обманываешь.- произнесла стюардесса, глядя на Петра и Федюшку.
В самолете Петр переложил Надежду Алексеевну в подвесной манежик, где она и пролежала до самой Вологды. Выходили из самолета они уже втроем. Стюардесса слегка дернула плечом, её лицо выглядело бледно розовым и нелепо озлобленным, она не хотела даже себе признаться, что её, пролетавшую пятнадцать лет, провели эти, трое. Но у Щуряткиных закончился отпуск, а билет у диспетчера по транзиту был только один. Решение у Петра возникло мгновенно, обсуждать его с Надеждой было некогда.
- Потом, потом, Наденька! Дома обсудим.
Сейчас, глядя на пахнущую морозом елку, на Петра, Надежда Алексеевна вспомнила тот день, ту обиду и решение по прилету в Вологду взять сына и уехать к матери во Владимир. Впервые с ней не советовались. Её Петя поступил с ней, как с куклой.
Ух, её черные глаза, блестящие, как капли нефти на солнце, готовые вспыхнуть и испепелить все вокруг! Но Петр любил эти глаза, увидев их восемь лет назад, не мог и не захотел забывать. Он ждал, а когда уже почти смирился- значит, не судьба,- пришла телеграмма: « Прилетаем пятницу. Тчк. Надежа. Федор.» Надежда, спускаясь с Федюшкой по трапу, сразу увидела Петра, высокий, угловатый, он стоял с огромным букетом роз. Цветы падали, Петр подхватывал их и снова ронял. …А ведь мог и не дождаться, думала Надежда Алексеевна и отвечала себе убежденно: Петя не мог не дождаться. Да, у нее невыносимый характер, доставшийся от крымских татар Золотой Орды по материнской линии и спокойно теплый – от отца из степей Бесарабии, где самое вкусное вино, а люди открытые и ранимые.
…Они прилетели в Вологду. Надежда, взяв сына за руку, решительно пошла вперед по дороге от аэропорта в город. Петр, закурив, медленно шел сзади, все дальше отставая от них. Вот и конец, какое оно хрупкое, настоящее человеческое счастье. Петр знал, что догонять и говорить с Надеждой сейчас, значит, сломать счастье напрочь, в пыль, которую тут же подхватит и унесет ветер, смешав с сотнями других судеб и жизней.
Петр сидел и курил, ожидая автобуса в город. Сколько прошло минут, может час, опустевала и снова наполнялась людьми остановка. Из оцепенения Петра вывело прикосновение знакомой детской ладони.
- Папа, пойдем домой!- сказал Федюшка
- Правда, Петь поехали! Я так устала и чаю хочу твоего, лесного!
Надежда сидела тут же. Когда они вернулись и подошли, Петр не видел и не слышал.
Ух, эти Золотоордынские глаза! Но они у Надежды Алексеевны были сейчас открытыми, ранимыми и спокойными, как степи Бесарабии, куда они хотели обязательно съездить.
Два замечательных человека, две редчайшие по красоте судьбы едва не погубили одна другую. Какое оно хрупкое, настоящее человеческое счастье. Как давно это было и, наверно, не с ними. С ними такого просто не могло быть! Именно в этом сейчас была уверена Надежда Алексеевна. Вот такая у них с Петей любовь, вот такое счастье, только ихнее и ими сохраненное.
Сегодня Щуряткины будут встречать Новый год, вспоминать лето в Лосихе и хотеть туда вернуться. Детям, только вспомни, тут же заголосят:
- К дедушке! К бабушке! Когда?! … Поедем, поедем, поедем…!
С БЛАГОДАРНОСТЬЮ АЛЕКСАНДР
ГЛ 27
Александр Суршков 05.06.2008 18:26 • Заявить о нарушении
- Любочка, Федюшка! Идите скорее! Папа ёлку принес.-крикнула Надежда Алексеевна, глянув в детскую.
Любочка соскочила, точно бабочка, со стульчика от фортепиано. Федюшка оставил кисточку в акварельной краске на листке бумаги. Они бросились в прихожую , лишь чудом не наталкиваясь друг на друга.
- Ёлка, ёлка, ура! Это нам дедушка на лошадке привез! А где дедушка?
- Он к бабушке в лес поехал, она там одна, ей страшно.- сказал, улыбаясь, Петр, взяв детей на руки.
Надежда Алексеевна не находила большего удовольствия, чем видеть детей на руках у мужа. Федюшка не был кровным сыном Петра. Помнил ли Петр об этом, Надежда у него не спрашивала. Она знала, как он относился к детям в школе: для каждого ученика Петр был учителем, отцом и другом, и при этом делал все не специально, не потому, что так хорошо для работы. Именно о таких педагогах будущего писал Макаренко, поясняя «что нельзя быть личностью на час или любить по привычке».
История в школе – предмет аморальный, если вмещается на одной строчке между двумя датами, но между ними вмещается и человеческая жизнь, каждая секунда которой стоит иных столетий в истории цивилизации.
Петр Антипович Щуряткин проводил урок, словно рассказывал о хорошо знакомых людях. Частенько уходил от утвержденной директором школы программы, от чего имел неприятности едвали не на каждом педсовете.
- Щуряткин Петр Антипович!.. Вы преподаете в школе, или у нас здесь аспирантура МГИМО?
- А что, Глафира Гавриловна, МГИМО – это плохо?
- Пока я директор, здесь будет нормальная школа. От учеников только и слышишь: Петр Антипович сказал, Петр Антипович советовал… Что с вами делать? До пенсии я с вами не доживу, умом тронусь и стану во сне цитировать слова Наполеона, сказанные на Старой Смоленской дороге…
- А что он сказал, Глафира Гавриловна?
- Как вас жена выносит!...
- А я её на руках ношу и кофе в постель подаю!
Но был один нюанс в личной жизни Петра и Надежды Щуряткиных, произошедший в их медовый месяц. Чтобы улететь из Москвы по одному билету, Петр надел жене на голову панамку, дал соску – пустышку, завернул в покрывало и так, на руках, пронес в самолет. Федюшка шел рядом. Когда стюардесса спросила: « Мальчик, а где твоя мама?- он ответил,-
- Вот моя мама!
- Такой большой и уже обманываешь.- произнесла стюардесса, глядя на Петра и Федюшку.
В самолете Петр переложил Надежду Алексеевну в подвесной манежик, где она и пролежала до самой Вологды. Выходили из самолета они уже втроем. Стюардесса слегка дернула плечом, её лицо выглядело бледно розовым и нелепо озлобленным, она не хотела даже себе признаться, что её, пролетавшую пятнадцать лет, провели эти, трое. Но у Щуряткиных закончился отпуск, а билет у диспетчера по транзиту был только один. Решение у Петра возникло мгновенно, обсуждать его с Надеждой было некогда.
- Потом, потом, Наденька! Дома обсудим.
Сейчас, глядя на пахнущую морозом елку, на Петра, Надежда Алексеевна вспомнила тот день, ту обиду и решение по прилету в Вологду взять сына и уехать к матери во Владимир. Впервые с ней не советовались. Её Петя поступил с ней, как с куклой.
Ух, её черные глаза, блестящие, как капли нефти на солнце, готовые вспыхнуть и испепелить все вокруг! Но Петр любил эти глаза, увидев их восемь лет назад, не мог и не захотел забывать. Он ждал, а когда уже почти смирился- значит, не судьба,- пришла телеграмма: « Прилетаем пятницу. Тчк. Надежа. Федор.» Надежда, спускаясь с Федюшкой по трапу, сразу увидела Петра, высокий, угловатый, он стоял с огромным букетом роз. Цветы падали, Петр подхватывал их и снова ронял. …А ведь мог и не дождаться, думала Надежда Алексеевна и отвечала себе убежденно: Петя не мог не дождаться. Да, у нее невыносимый характер, доставшийся от крымских татар Золотой Орды по материнской линии и спокойно теплый – от отца из степей Бесарабии, где самое вкусное вино, а люди открытые и ранимые.
…Они прилетели в Вологду. Надежда, взяв сына за руку, решительно пошла вперед по дороге от аэропорта в город. Петр, закурив, медленно шел сзади, все дальше отставая от них. Вот и конец, какое оно хрупкое, настоящее человеческое счастье. Петр знал, что догонять и говорить с Надеждой сейчас, значит, сломать счастье напрочь, в пыль, которую тут же подхватит и унесет ветер, смешав с сотнями других судеб и жизней.
Петр сидел и курил, ожидая автобуса в город. Сколько прошло минут, может час, опустевала и снова наполнялась людьми остановка. Из оцепенения Петра вывело прикосновение знакомой детской ладони.
- Папа, пойдем домой!- сказал Федюшка
- Правда, Петь поехали! Я так устала и чаю хочу твоего, лесного!
Надежда сидела тут же. Когда они вернулись и подошли, Петр не видел и не слышал.
Ух, эти Золотоордынские глаза! Но они у Надежды Алексеевны были сейчас открытыми, ранимыми и спокойными, как степи Бесарабии, куда они хотели обязательно съездить.
Два замечательных человека, две редчайшие по красоте судьбы едва не погубили одна другую. Какое оно хрупкое, настоящее человеческое счастье. Как давно это было и, наверно, не с ними. С ними такого просто не могло быть! Именно в этом сейчас была уверена Надежда Алексеевна. Вот такая у них с Петей любовь, вот такое счастье, только ихнее и ими сохраненное.
Сегодня Щуряткины будут встречать Новый год, вспоминать лето в Лосихе и хотеть туда вернуться. Детям, только вспомни, тут же заголосят:
- К дедушке! К бабушке! Когда?! … Поедем, поедем, поедем…!
С БЛАГОДАРНОСТЬЮ АЛЕКСАНДР
ГЛ 27
Александр Суршков 05.06.2008 18:26 • Заявить о нарушении