Антанта

I. ГЕНРИХ ФОН ОФТЕРДИНГЕН

1.
«Генрих!» – кто-то шепчет над моим ухом. Я открываю глаза. В темноте мерцают радужные кольца, плывут туманные пятна, похожие на разрывы шрапнели. Потом в глазах у меня проясняется, и я вижу склоненное надо мной лицо Хенке. «Генрих!» – шепчет он, трогая меня за плечо. Встретившись со мной взглядом, он улыбается. «Что? – спрашиваю я. – Где мы?» Но Хенке не отвечает. Он подносит к моим губам фляжку, и вода льется на подбородок, шею, затекает под воротник. «Сильно задело?» – на этот раз я слышу свой голос. Слышит его и Хенке. «Пустяки! – отвечает он. – Я уже перевязал». Поднимаю руку к виску – и касаюсь повязки. В голове шумит. «Что с остальными?» – я пытаюсь сесть, Хенке мне помогает. «Фенеш ранен в плечо. Багге убит». – «Багге?!» – «Тише! – Хенке накрывает мой рот рукой. – Французы близко».

До этого я только смутно припоминал произошедшее, а сейчас разом вспоминаю все: ночную вылазку, окрик часового, выстрелы, разрывы гранат. Снова не получилось! И мы потеряли Багге. Уже второй раз мы пытаемся добыть языка – и все впустую. Я пробую встать, но Хенке прижимает меня к земле: «Ползком – заметят!» Раздается хлопок, и над нашими головами зажигается осветительная ракета. Мы утыкаемся лицом в землю. Ракета медленно спускается. Когда она гаснет, мы тихонько выбираемся из небольшой воронки, куда меня затащил Хенке, и ползем туда, где, как нам кажется, должна быть наша линия. Направление выбрано правильно – через некоторое время мы встречаем Шульца и Землера; Фенеш подсказал им, где нас искать. До окопа мы добираемся без помех: французы, решив, видимо, что основательно нас проучили, снова укладываются спать.

Рана Фенеша оказалась опасной, и его отправили в лазарет. Шульц и Землер уже давно заснули. Хенке, как и мне, не спится. Мы вспоминаем подробности вылазки. Я будто снова слышу какой-то странный шум, чертыхание, оклик часового, затем выстрелы. Что же там произошло? Кто-то зацепился за проволоку? «Куропатка! – говорит Хенке. – Это была куропатка. Чертова птица!» Я качаю головой. Ночью на поле можно встретить зайцев, одичавших собак и кошек. Заяц не наделал бы столько шуму. Но куропатка! Хенке уходит к себе. Я пытаюсь уснуть – ничего не получается. Раскрыв книгу, я присаживаюсь к лампе.

«Каспар Аквила в юные свои годы сопровождал в качестве полкового священника армию императора. Однажды он рассердил солдат, отказавшись крестить пушечное ядро, и тогда буйная ватага засунула его в дуло мортиры, намереваясь выстрелить им в воздух, и лишь счастливая случайность спасла молодого священника – порох, как нарочно, не захотел вспыхнуть». Шиллер помогает мне скоротать ночь.

Утром я раньше всех выбираюсь из блиндажа. Часовые только что сменились. На одном из постов Боймер («первая скрипка», как мы его называем, – он действительно играет на скрипке и часто нас развлекает своей игрой) приглашает меня подняться к брустверу и посмотреть в поле. Вот те на! Недалеко, метрах в тридцати, ходит куропатка. Судя по размерам, это самка. Я беру ружье Боймера и, тщательно прицелившись, стреляю, стараясь попасть птице в голову. Выстрел удачный – летят перья, но куропатка, за исключением головы, цела. Теперь нужно вылезти из окопа и подобрать добычу. Французы, конечно, уже проснулись и настроены не так мирно, как ночью. Сначала раздаются одиночные выстрелы, потом начинает бить пулемет. Я бегу к подстреленной птице, думая лишь о том, что, если пулеметчик попадет в нее, то нам ничего не достанется. Мне везет – я возвращаюсь с еще теплой тушкой. Боймер приветствует меня громкими «ура!» и «браво!»

Время обеда. Куропатка, приготовленная Хенке, аккуратно разделена на четыре части. Мы – Хенке, Боймер и я – сидим вокруг нее неподвижно, прикрыв глаза, словно молящиеся монахи. Глубоко вдыхая воздух, мы пытаемся вытянуть из куропатки весь ее аромат. Но запах жаркого еле чувствуется – его перебивает запах газов, оставшийся от последнего артобстрела. Хенке издает глухой стон. Мы одновременно протягиваем руки – каждый к своему куску. И в этот миг война перестает для нас существовать. Вытряхнув из трофейной бутылки последние капли, мы еще некоторое время сидим, прислушиваясь к пению жаворонков. Птицам все нипочем. Потом Хенке заворачивает оставшийся кусок мяса в газету и отправляется в лазарет, чтобы передать его Фенешу. Боймер, растянувшись на траве, благодушно насвистывает танец Брамса. «Ре мажор, номер пять», – говорю я, качая в такт головой. «У вас хороший слух, фенрих, – улыбается Франц, – но с номером вы ошиблись».

2.
Мы сидим на берегу ручья, голые по пояс, и обсуждаем, сколько минут вши могут обойтись без воздуха. Землер считает, что не больше пяти. Шульц – пессимист: полчаса, говорит он, это самое малое. Шерстяная жилетка Хенке лежит на дне ручья, придавленная камнями. У нас осталась одна сигарета на четверых, и мы передаем ее по кругу. Голова у меня все еще побаливает, и я прикрываю ее газетой. День солнечный. В небе уже минут пятнадцать идет маленькое сражение: два «альбатроса» преследуют «спад». Хенке думает, что мы ошибаемся, и все обстоит наоборот: француз атакует наших. Мы заключаем пари, кто упадет первым. Шульц, у которого брат служит в авиации, говорит, что скоро у нас появятся новые самолеты, получше «альбатросов», и тогда мы зададим жару и лягушатникам, и томми.

«Кто помнит, сколько побед у Красного Барона?» – спрашивает Хенке. Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать одна... Мнения разделяются. Газеты мы получили неделю назад и уже подзабыли цифры. Хенке предлагает пари: сколько самолетов сбил Рихтгофен за прошедшую неделю? Мы пишем на клочке бумаги свои имена и цифры.
 
Из одного «альбатроса» вырывается клуб черного дыма. «Ну вот, – спокойно говорит Хенке огорченному Шульцу. – Помни: бей крыс по морде – визгу меньше». Крысы не дают нам покоя – ночью они бегают по рукам и лицу, опрокидывают котелки и кружки, а главное – уничтожают наши запасы хлеба. Чтобы хоть как-то спастись от них, мы устраиваем ночные дежурства.

Горящий «альбатрос» еще в воздухе, а «спад» неожиданно срывается в пике и падает недалеко от холма, где мы сидим. «Если крысы...» – начинает Шульц, но Хенке его не слышит – он вскакивает и бежит к горящему самолету. Мы насмешливо смотрим вслед. Хенке не упустит случая! Что он принесет в этот раз? Серебряный портсигар с обуглившимися сигаретами?

До самолета метров четыреста. Хенке останавливается, чтобы застегнуть ремень брюк, потом припускается еще быстрее. Самолет лежит, уткнувшись носом в землю, хвост высоко поднят, из-под брюха выбиваются языки пламени. Когда Хенке подбегает к машине, из кабины неожиданно вылезает черная фигура. Ее очертания колеблются. Она кажется несоразмерно большой. Мы изумленно вглядываемся. «Черный Барон?!» – растерянно шепчет Шульц. Хенке тоже поражен. Он застывает на месте, потом падает, взмахнув руками. Фигура скрывается в кабине. Раздается громкий взрыв, и самолет окутывают клубы дыма.

Тело Хенке успевает изрядно обгореть, прежде чем мы оттаскиваем его от самолета. На лбу у него – круглая дырка диаметром с револьверную пулю. Когда огонь утихает, мы обследуем кабину, и не находим никаких останков. Это странно. Шульц предполагает, что пилот выпал из самолета еще в воздухе. У нас нет времени обыскивать поле, и мы возвращаемся на позицию.

Вечером наконец приносят газеты. Я нетерпеливо разворачиваю последний номер «Альгемайне цайтунг». Шульц и Землер стоят рядом, заглядывая мне через плечо. Вот оно! За прошедшую неделю фон Рихтгофен сбил четыре самолета. Мы смотрим на листок с нашими записями, потом друг на друга – Хенке выиграл!

3.
В разбитом доме Боймер нашел патефон и несколько целых пластинок. Увы, все это были арии из опер – и ни одного марша! Хозяин дома, как нам рассказали, был большим любителем пения. Арии исполнялись на французском, и мы в них почти ничего не понимали. Мы приуныли, посчитав, что нам снова (и, может быть, до конца войны) придется слушать венгерские танцы вперемешку с вальсами, но тут Шульцу пришла в голову блестящая мысль.
 
За то время, что мы стояли в Т., каждый из нас уже обзавелся подружкой-француженкой. Но предметом мечтаний всей роты были две сестры, Мари и Антуанетта. Сестры жили в маленьком домике, неподалеку от церкви, одни, не считая служанки, и почти никуда не выходили. Они любили музицировать. Иногда они играли вместе (фортепьяно и скрипка) или пели дуэтом. Когда Боймер в первый раз услышал скрипку (окно в доме было приоткрыто, но занавеска задернута), он застыл, точно околдованный. Мы не стали его дожидаться – приближалось время обеда, и наши животы громко напоминали об этом. Боймер подошел, когда раздача уже закончилась. Мы предусмотрительно оставили нашему музыканту по ложке горохового супа, рассчитывая на долгий рассказ. Однако Боймеру нечего было рассказать. Конечно, он попробовал познакомиться с сестрицами, но у него ничего не вышло: на его зов никто не откликнулся; занавеска тихонько колыхалась, но за ней ничего нельзя было разглядеть. Мы стали гадать, кто из сестер играет на скрипке, а кто – на пианино. Шульц, единственный из нас, кто видел (у входа в церковь) обеих девиц, сказал, что они очень похожи друг на друга, поэтому спорить не о чем.

На следующий день было много работы – нужно было рубить деревья в соседней роще. Вечером после работы Боймер отправился к домику сестер, прихватив свой инструмент. Расположившись у изгороди, он сыграл пару танцев. Дверь не открылась и в этот раз. Шульц, выслушав печальный рассказ Боймера, предположил, что утомительная работа по заготовке дров плохо сказывается на беглости пальцев. Боймер ничего не ответил. Он первым улегся спать, но заснул, как мне показалось, последним. Я слышал, как он ворочался и шуршал соломой. Весь следующий день Франц усердно работал в роще и вечером даже не притронулся к скрипке. Это было за три дня до того, как он нашел патефон.
 
Теперь, сказал Шульц, у нас есть хороший предлог для знакомства с девицами. Мы скажем им, что чрезвычайно увлечены французской оперой и хотим знать слова всех арий, которые записаны на этих пластинках. Мы попросим их давать нам уроки французского языка и пения. Они не смогут нам отказать – это было бы непатриотично!

Идея всем понравилась. Особенно воодушевился Боймер. В последующие дни он упражнялся больше обыкновенного, и мы даже подумывали о том, чтобы освободить его от работы в роще. Моего французского вполне хватило, чтобы объясниться с мэром городка, мсье Орилем. Через несколько дней он сообщил нам, что девушки согласны, правда, с одним условием: заниматься они будут по отдельности с каждым солдатом; размеры их гостиной, к сожалению, не позволяют принимать больше одного ученика, а занятия в другом месте исключаются. Смысл этого условия показался нам совершенно ясным, и сердца наши возликовали. Жребий определил, кому идти первым: Боймер вытащил короткую спичку. Тогда мы еще не знали, чем это обернется, поэтому завидовали ему.

Вечером того же дня, с патефоном в одной руке и скрипкой в другой, Франц отправился на первое занятие. Мы провожали его шутками: Землер советовал начать урок с каватины Фауста, а Шульц предлагал «поднести музыку». Артиллерия противника молчала уже неделю, и жизнь казалась нам вполне сносной. Мы не догадывались, что видим Боймера в последний раз.

4.
Боймер не вернулся. Он бесследно исчез. Обыск в доме сестер ничего не дал. Девицы утверждали, что Франц к ним не приходил. Против них была лишь одна улика: соседи слышали, как женский голос в доме пел арию, похожую на арию Манон, и эта ария была на одной из тех пластинок, которые Боймер взял с собой. Улика была косвенной. К тому же я сумел по просьбе капитана, ведущего расследование, воспроизвести лишь мелодии запомнившихся мне арий, да и то фальшиво. Поэтому, когда Мари спела арию Манон под аккомпанемент сестры, а соседи признались, что не могут с уверенностью сказать, слышали они голос Мари или какой-то другой, дело в отношении девиц было закрыто.

Мы несколько раз обследовали прилегающие улицы, но ничего не нашли. Спустя неделю нас отправили на передовую. В некоторых местах наши траншеи подходили совсем близко к французским. Мы часто слышали, как французы кашляют и смеются. Однажды из французских окопов послышалось женское пение. «Черт возьми! – воскликнул Шульц. – Это же наш патефон!» Мы прислушались. Похоже, что Шульц был прав: французы крутили пластинки, которые мы успели выучить наизусть. После арии Манон последовала ария Вертера и куплеты Мефистофеля. Шульц пришел в ярость. «Это они, – кричал он, – они прикончили Франца!» Он несколько раз выстрелил в сторону французов. Музыка смолкла. Но на следующий день концерт повторился.

Так к неприятностям нашей окопной жизни прибавилась еще одна. Установить на слух с полной достоверностью, что пластинки, которыми пользовались французы, были теми самыми, что пропали вместе с Боймером, было невозможно, мы это хорошо понимали. Но каждый раз, когда женский голос на той стороне начинал петь: «Je marche sur tous les chemins aussi bien qu’une souveraine! Иду я, словно королева!», наши сердца сжимались.

В конце концов я не выдержал и предложил покончить с этой музыкой. Вместе с Шульцем и Землером мы подобрались к окопу французов и забросали его гранатами – как раз тогда, когда голос Манон звучал особенно нежно. Пение смолкло и с тех пор больше не возобновлялось.

Шли дни. Случившееся постепенно стиралось в нашей памяти. Но иногда кто-то из нас принимался напевать арию Манон или танец Брамса. Тогда мы вспоминали Франца Боймера и молча удивлялись его судьбе.

5.
Позиция, которую занимал полк, образовывала полукруг и была открыта для фланкировки. Французы били каждый день и при этом постоянно меняли время обстрела – этим они отличались от англичан, начинавших пальбу всегда в один и тот же час (мы узнали привычки томми этой зимой, когда отбивали их атаки под К.). Потери были значительными. Наша артиллерия пыталась подавить батареи противника, но безуспешно.

Вскоре после того, как мы сменили на передовой третью роту, у французов, в добавление к минометам и пушкам Римальо, появились орудия Филлу. По мощности и точности попадания эти орудия превосходили наши тяжелые гаубицы. Фугасы превращали укрепления в грязное месиво, а шрапнель выкашивала людей.

Как-то утром началась сильная канонада. Били, в основном, по участку первой роты, находившемуся слева, но изрядно доставалось и нам. Это был сущий ад. Фугасы рвались так близко, что вход в блиндаж несколько раз засыпало землей, и нам приходилось его раскапывать.

Потом разрывы стали глуше – французы перенесли огонь на тыловые позиции. Я вышел из блиндажа и, поднявшись к брустверу, осмотрелся. Часть поля и окопы на участке первой роты были закрыты белым облаком, которое быстро двигалось в нашу сторону. Невозможно было понять, что это – газовая атака или дымовая завеса. Я громко крикнул, предупреждая ребят. И почти тут же почувствовал колющую боль в груди. Это был хлор. Все начали поспешно натягивать противогазы – все, кроме Землера. Он сидел неподвижно, прислонившись к стенке блиндажа: крохотный осколок фугаса попал ему прямо в сердце.
 
6.
Плечи и грудь Фенеша покрывали широкие шрамы. Но выглядел он даже здоровее, чем до ранения. Выйдя из госпиталя, он еще месяц провел у себя дома, в тылу. Кормили его там отменно – об этом можно было судить по тем припасам, что он привез с собой.
 
Из стариков в нашем отделении осталось только двое – Фенеш и я. Остальные были новобранцами, не нюхавшим пороху. Нам приходилось учить их всему – распознавать тип снарядов по свисту, рыть траншею, прятать хлеб от крыс, чистить оружие и так далее.

Через два дня после того, как Фенеш вернулся, бригада получила приказ захватить Н. – городок на противоположном берегу реки. Нашей роте поставили задачу – перейти реку выше по течению и ударить французам во фланг. Этим маневром командир бригады, капитан Лессинг, рассчитывал отвлечь часть обороняющихся от защиты моста. Командовал ротой в то время лейтенант Брамс.

Перейти реку вброд можно было только в одном месте. Французы, по всем правилам обороны, должны были внимательно наблюдать за этим местом. Однако разведчики не обнаружили никаких заграждений и постов. Ночью мы без помех переправились на другой берег.

Утро было пасмурным. Моросил дождь. Лейтенант приказал нашему взводу произвести разведку. Мы пересекли небольшую рощицу и вышли к полю, засеянному пшеницей. В предыдущие дни орудия обстреливали Н. со стороны реки, и земля на поле, по эту сторону городка, оставалось нетронутой; лишь кое-где попадались воронки от случайно залетевших фугасов.
 
Осмотрев окрестности в бинокль, я не заметил ничего подозрительного, кроме амбара в середине поля. Это строение мало подходило для устройства огневой точки, но там мог прятаться наблюдатель. Поэтому я приказал Фенешу с тремя бойцами подобраться к амбару и обследовать его.

7.
Не успели разведчики пройти и тридцати шагов, как наша артиллерия начала подготовку к штурму. Минометы, 77-мм пушки, легкие и тяжелые гаубицы обрушились на позиции французов. Мы знали, что канонада продлится ровно двадцать минут, после чего наступит наша очередь.

Я следил за разведчиками в бинокль. Они двигались перебежками. Фенеш первым вошел в амбар. Вскоре он вышел, размахивая белым платком. Я отправил связного к лейтенанту, чтобы сообщить о результатах разведки.

Связной еще отдавал честь, когда за моей спиной раздался грохот. Обернувшись, я увидел, как амбар разлетается на куски, расцвечивая небо праздничным фейерверком. По-видимому, это был тяжелый, 40-килограммовый снаряд, выпущенный 155-мм гаубицей – четыре таких орудия нам доставили незадолго до штурма. Подобные случайности на войне не редкость, а в последнее время они происходили все чаще – стволы орудий износились, и разброс попаданий был очень велик.

На месте взрыва мы подобрали трупы трех бойцов и останки Фенеша: ему снесло голову и оторвало обе руки. Голову мы так и не нашли. Мы похоронили всех четверых тут же, на поле, поставив над могилой крест, сделанный из обгоревших досок.

Городок мы взяли к полудню, причем без больших потерь.

8.
На курсах я провел два месяца. Занятия начинались рано утром и заканчивались поздно вечером. Но никто из курсантов не жаловался. Всем казалось, что наступили каникулы. Мы отдыхали от войны.

Помню, как поразил меня вид желтых полей и зеленых деревьев. В М., где я провел последние недели, вся земля – и на передовой, и в тылу, – была разворочена снарядами. От рощ остались только горы ветвей и разбитые стволы. Половина домов была снесена, а в тех, что еще держались, нельзя было найти и одной стены, не задетой осколками. По другую сторону фронта все было точно так же. Природа гибла. Мир разрушался. Посреди этих руин целым, казалось, оставалось только наше оружие. Мы берегли его больше своей жизни – так, как это предписывалось уставом. Но и оружие, которым мы разрушали мир, тоже разрушалось: стволы орудий изнашивались, минометы взрывались, прицел ружей сбивался, кожаные ремни чернели от хлора.

Среди курсантов было немало студентов. В первый же день я познакомился с Бетке. До войны он учился в Гейдельберге. Мы подружились. В свободное время мы вспоминали стихи, рассказывали друг другу о прочитанных книгах. Бетке специализировался в области латинской поэзии. Он знал наизусть оды Горация и элегии Овидия. Но любимым его поэтом был Эйхендорф. Он мог целый час, не прерываясь, цитировать стихи этого чиновника-романтика, выросшего в Силезии, но служившего в Пруссии и всю жизнь тосковавшего по родине.

Поначалу Бетке выглядел так же, как все мы, – худой, осунувшийся, с нервными жестами, вздрагивающий при каждом резком звуке. Но постепенно он изменился: лицо стало спокойнее, жесты – сдержаннее. В этом, в общем-то, не было ничего странного – напряжение, в котором мы жили долгие месяцы, спадало, и наши лица менялись. Но у Бетке появилось какое-то особенное выражение: он как будто прислушивался к чему-то внутри себя, забывая о том, что происходило вокруг. На прогулках он больше молчал, а если говорил, то лишь о годах, которые провел в Гейдельберге.

Однажды я застал Бетке за странным занятием – он пришивал пуговицу к пиджаку. Откуда у Бетке взялся пиджак? И зачем он ему был нужен? Я решил, что он купил костюм в городе, – для того, чтобы удобнее было ходить на свидания. Но я ошибался.

Как-то утром я увидел, что кровать Бетке пуста. На утреннее построение Бетке не явился. Дежурный офицер осмотрел нашу комнату и убедился, что вещей Бетке тоже нет. Все сразу поняли, что это означает.

Больше я ничего не слышал о Бетке. Меня отправили в полк, поручив командовать взводом. В августе один из наших стрелков, Краузе, дезертировал. Направился он не в Голландию, как это обычно делали другие (и, как я надеялся, сделал Бетке), а к себе домой, в деревню. Его поймали в окрестностях Веймара и на следующий день расстреляли.

9.
Окопы научили нас ценить то, что в мирное время кажется самым обыкновенным – тепло, сон, хлеб, воду. В Л., где квартировал наш полк, у нас было все это и вдобавок – кое-что еще (можно сказать: фронтовая роскошь). В столовых солдаты могли купить колбасу, паштет и вино, в читальне – полистать газеты, в кофейне – выпить кофе, а в кинотеатре (под него оборудовали сарай) – посмотреть новые фильмы о Фридрихе Великом и Теодоре Кернере. Были в городе и бордели – один для солдат и один для офицеров.

Для офицеров устроили также кегельбан. Командир полка, полковник фон Эшенбах, любил играть в кегли и нередко сам принимал участие в соревнованиях, выступая за штабных.

Прямо напротив церкви, в бывшей библиотеке, находилось казино. Азартные игры были запрещены, поэтому играли на специально изготовленные жетоны. На фронте я пристрастился к игре. Обычно я играл в рулетку и только изредка – в карты. Мне казалось, что рулетка как-то связана с войной. На войне быстро понимаешь: человеческая судьба определяется каждую секунду заново. Я много раз видел и неожиданную смерть, и неожиданное спасение. Круг рулетки, думал я, – это колесо удачи, а фортуна – полководец, который командует армиями и по ту, и по эту сторону фронта.

Вот пример. Обер-лейтенант Бергер однажды десять раз кряду ставил на «четное» и все время выигрывал. Той же ночью он проверял посты, и ему в живот угодила осветительная ракета, неудачно пущенная молодым солдатом. Бергер умер в невыносимых мучениях. Это была наша единственная потеря за три дня.

Обдумывая все, что я видел на войне, я пришел к убеждению, что отдельный человек для истории ничего не значит. Значит ли он что-нибудь для бога? Сомневаюсь. Бог, допускающий, чтобы человек погиб от осветительной ракеты, разворотившей ему живот, мало думает об отдельном человеке. Думает ли он о человечестве в целом? Скорее всего, нет, – не больше, чем об отдельных людях. Думает ли бог о созданной им вселенной? Может быть. Но маловероятно. Последний вопрос: существует ли бог? Скажу так: если бог и существует, то он занят исключительно самим собой, поэтому вопрос о его существовании представляется мне малоинтересным.

Другое дело – история. Земные и человеческие ландшафты постоянно меняются. Воздвигаются и рушатся горы, разрушаются и строятся города. Созерцание этих перемен, этих катастроф и трансформаций доставляет немало удовольствия тому, кто, подобно мне, обладает наблюдательным взглядом, но уже ни во что не верит – ни в победу кайзера, ни в милосердие врага, ни в благожелательность провидения.

10.
Крепость Верден в семнадцатом веке считалась одной из самых мощных во Франции; по размерам и толщине стен ей не было равных. Подступы к Вердену защищали десятки хорошо укрепленных фортов. Незадолго до войны французы сделали эти форты еще прочнее с помощью железобетона, а в некоторых из них установили бронированные башни для орудий.

Крепость имела важное стратегическое значение, поэтому строительные работы велись непрерывно. К началу 1916 года французы построили четыре оборонительные позиции. Первая проходила по линии Форж – Орн – Фромзей. Мы взяли ее 21 февраля. Из состава роты погибло около четверти. Среди погибших был и Лее – его накрыло снарядом в самом начале атаки. Несмотря на мощную девятичасовую артподготовку (говорили, что в ней участвовало до тысячи орудий!), французы сохранили почти половину своих огневых точек. Одна из них находилась как раз на нашем направлении атаки.

Вторая позиция тянулась по линии Зон – Самонье – Бомон. Мы взяли ее 22 февраля. Потери были приблизительно такими же, как и в предыдущий день. Погиб Кучински – пуля попала ему в глаз и вышла через затылок.
 
За третьей позицией располагались форты Лувмон и Безонво. Мы должны были взять второй из них, Безонво. Мы взяли его к вечеру 24 февраля. После штурма от нашей роты осталась всего треть, включая раненых. Погиб Ленц – он схватился в рукопашную с французом, и тот перерезал ему глотку.

25 февраля мы заняли четвертую позицию. Этот бой был еще тяжелее. Когда я пересчитал уцелевших, их набралось едва на три отделения. Фогель остался висеть на колючей проволоке – он бежал впереди и погиб первым.

Мы не успели даже перевязать раненых, как поступил новый приказ – атаковать форт Дуомон. Дуомон был самым мощным фортом во всей полосе укреплений. Взять его нам не удалось. И это был последний приказ, который мы получили.


II. УЛЬРИХ ФОН ГАРДЕНБЕРГ

1.
Военный советник Ульрих фон Гарденберг получил приказ о новом назначении ранним вечером, когда он собирался выйти из дома, чтобы купить сигары. Конверт принес вестовой. На конверте стоял штамп Военного департамента.

Прочитав приказ, советник разложил на столе карту империи и некоторое время внимательно изучал ее. Потом он откинулся на спинку кресла и задумался.

Фон Гарденбергу предписывалось построить в районе, условно обозначенном буквой Х, авиазавод и наладить там производство тяжелых бомбардировщиков. В приказе подчеркивалась особая важность этого поручения: от его выполнения, по мнению директора департамента, зависел исход всей летней кампании.
 
Приказ был строго секретным. Советник должен был отправиться сначала в Розенхайм, чтобы встретиться там со специальным уполномоченным, который объяснит ему, что делать дальше. Такие меры предосторожности объяснились, очевидно, тем, что модель самолета, о которой говорилось в приказе, была новейшей разработкой графа фон Цеппелина. В технической записке, приложенной к приказу, стояли цифры, показавшиеся советнику невероятными. Грузоподъемность бомбардировщика RXVI (так в документе обозначалась новая модель) должна была, согласно расчетам, составить четыре тонны, а дальность полета – превысить две тысячи километров. Предполагалось также, что в Х будет построен завод по изготовлению тысячекилограммовых авиабомб. Нетрудно было подсчитать, что один бомбардировщик сможет нести четыре бомбы, каждая из которых способна полностью разрушить заводской цех или телефонную станцию. С помощью сотни таких самолетов можно было бы в считанные недели закончить войну, уничтожив столицы Антанты.

Советник удовлетворенно улыбнулся. Взгляд его рассеянно скользил по комнате, останавливаясь то на картине Тернера, то на портрете Шиллера, то на открытом рояле с нотами моцартовской сонаты. Фон Гарденберг полагал, что достиг вершины своей карьеры. Однако новое задание, судя по всему, было настолько важным, что в случае успеха он мог рассчитывать на звание генерал-лейтенанта и (в недалеком будущем) на пост директора департамента.

Советник не без удовольствия думал об открывающейся перспективе. Война подходила к концу, но было ясно, что и после перемирия армия и флот не будут бездействовать: Россия, Китай, Индия, Япония, Египет – удержать эти страны в сфере влияния будет непросто. А что говорить об Америке и Австралии? Для того, чтобы утвердить свое господство за океаном, потребуются мощные военные группировки, базы на всех континентах. Может быть, придется разработать новое оружие – такое, о котором до сих пор никто еще и не думал.

Внезапно у фон Гарденберга закружилась голова. Но причиной этого были не мысли о будущем. В последнее время он все чаще испытывал недомогание – сказывалась напряженная работа и постоянное недосыпание. Задания становились все сложнее, а сил у советника оставалось все меньше, хотя он никому в этом не признавался, даже самому себе.
 
Фон Гарденберг протянул руку к коробке для сигар, но она была пуста. Посидев немного с закрытыми глазами, советник встал и подошел к окну. Близилась полночь. Город был погружен во тьму – из-за угрозы бомбардировок соблюдалось полное затемнение. По небу бесцельно шарили лучи прожекторов. Где-то рядом, на соседней улице, гудели танковые двигатели. Под окном проскакал небольшой отряд улан. Советник задернул портьеры, медленно разделся и лег в постель.

Обычно перед сном он что-нибудь читал – Шиллера, Гете или Ариосто. Но в эту ночь книга, лежавшая на тумбочке, осталась нераскрытой.

2.
В Розенхайме фон Гарденберга встретил молодой человек в штатском, представившийся специальным уполномоченным Колем. Он объяснил советнику, что дальше его повезут на машине, предварительно усыпив. Фон Гарденберга это не удивило. Конечно, думал он, поднимаясь в номер гостиницы, в департаменте, учитывая его происхождение и заслуги, могли бы доверять ему больше, но недавнее покушение на кайзера привело к тому, что наверху стали считать возможными изменниками всех и каждого. На предыдущее задание, в Дартмштадт, его доставили приблизительно таким же образом. Все проекты осуществлялись теперь в строжайшей секретности. Удивительно еще, думал фон Гарденберг, раскладывая вещи на тумбочке у кровати, что ему заранее сообщили цель миссии и прислали копии технических документов (в прошлый раз все указания носили частный характер, и смысл всего проекта уяснился советнику только в последний день).

Фон Гарденберг понимал, что ему доверили дело, которое, возможно, решит исход войны. Миссия была почетной. Но сейчас, после долгой и утомительной дороги, он не чувствовал ни гордости, ни удовлетворения. Даже возможность занять пост директора департамента казалась ему не такой уж привлекательной. «Устал я что-то, – думал советник, забираясь в постель. – Хорошо бы отдохнуть денька два. Может быть, здесь есть театр? Или хорошая библиотека?» Он открыл Шиллера («Завтрак герцога Альбы в Рудольштадтском замке»), прочел несколько строк, положил книгу на тумбочку, потушил свет и заснул.

3.
Советник лежал в постели и вспоминал сон. Ему снилось, что он – молодой человек, которого зовут Генрихом фон Офтердингеном, и что он командует отделением, входящим в состав четвертой роты 173-го пехотного полка, занимающего позиции где-то в районе Меца. Такие сны о жизни на фронте снились советнику довольно часто, и обычно он их быстро забывал. Но в этот раз все было по-другому: тело как будто горело, советник чувствовал жар пламени, едкий дым мешал дышать. Он был одновременно и пилотом рухнувшего самолета, и тем незадачливым солдатом, который погиб то ли от огня, то ли от револьверной пули.

Ясно было, что сон как-то связан со строительством авиазавода. Как и любой важный сон, он отличался двусмысленностью: подбили сначала «альбатрос», но первым упал «спад». Советник несколько минут размышлял над тем, что бы это могло означать. Самым правдоподобным ему показалось такое объяснение: французы попытаются помешать строительству авиазавода, но им это не удастся. Единственный недостаток такого объяснения заключался в том, что Х находился, скорее всего, в глубоком тылу, и самолетам противника пришлось бы преодолеть тысячу километров под непрерывным огнем зенитных батарей, чтобы сбросить бомбы на строительную площадку. Такая возможность казалась маловероятной.
 
День был солнечный. Тщательно выбрившись, фон Гарденберг отправился осматривать Х. Но осматривать, собственно говоря, было нечего. Городской центр, в котором его поселили, был единственным примечательным сооружением в городе. Часы на башне показывали 12.20, и это время не соответствовало ни показаниям карманных часов советника, ни положению солнца. «Плохо, – подумал фон Гарденберг. – Стоят уже восемь часов, самое меньшее, и до сих пор не починили».

Он направился к жилым домам, расположенным напротив. Домов было всего три: простые, двухэтажные, с двускатными черепичными крышами, невысокой трубой и виноградом, вьющимся по стенам. Двери в домах были распахнуты настежь, у каждой двери, подпирая ее, стоял ящик с каким-то растением. «Скверно, – подумал советник. – Не могут починить часы. Не могут сделать крючки для дверей».

Осмотрев дома, фон Гарденберг повернул обратно. Рядом с Городским центром, он обнаружил золотой прииск и шахту по добыче железной руды. Четверо золотодобытчиков лежали на траве рядом с копром и курили. У шахты советник заметил еще пятерых рабочих, игравших в карты. «Ну и дела! Куда только смотрят мастера!» – подумал фон Гарденберг, чувствуя, как в нем растет раздражение. Окончательно настроение у советника испортилось, когда он увидел дюжину рабочих, игравших в футбол на большой поляне, к западу от города. Неподалеку от поляны виднелся еще один золотой рудник, но он, по-видимому, не работал.

Вернувшись в город, фон Гарденберг поинтересовался у дежурного, где находится железнодорожная станция. Тот ответил, что линия железной дороги проходит далеко, – так далеко, что трудно даже сказать, в какой стороне. Советник переспросил – и получил тот же ответ.

Поднимаясь в номер, фон Гарденберг насвистывал какую-то венгерскую мелодию. Он думал с некоторым сожалением о том, что отдых ему обеспечен. Через два-три дня за ним пришлют машину и отправят в Берлин. Здесь ему делать нечего. Обратный путь он проделает, конечно, уже не в бесчувственном состоянии. Скрывать местоположение Х не было никакого смысла. В департаменте что-то напутали.

Советник набросал текст радиограммы, зашифровал ее и, раскрыв портативную рацию, передал: «Фон Гарденберг – Военному департаменту. Миссия невыполнима. Х не пригоден для строительства. Жду встречи с уполномоченным Колем».

Через час он получил ответ: «Военный департамент – фон Гарденбергу. Миссия выполнима, не сомневайтесь. Дождитесь прибытия экономического советника Таубе и научного советника Рейнике. Приступайте к действиям после того, как будет построен призывной пункт».

Фон Гарденберг пожал плечами, сложил рацию и поставил ее в шкаф. Ночью ему не спалось, хотя он и принял снотворное. Только под утро он забылся коротким сном.

4.
Советник Таубе был лыс и близорук и отличался к тому же нездоровой полнотой. Однако дело свое он знал хорошо, а по энергичности превосходил всех экономических советников, каких фон Гарденберг встречал прежде.

С появлением Таубе городок начал стремительно расти. К вечеру были выстроены электростанция, амбар, рынок, две лесопилки и призывной пункт.

Фон Гарденберг мог теперь приступить к своим обязанностям. Прежде всего он набрал пятнадцать штурмовиков и составил из них три зондер-команды. Каждый штурмовик имел при себе десять гранат для ближнего и дальнего боя, карабин, кинжал, кастет; его тело (грудь, спину, колени и локти) защищали металлические латы, а голову – стальная каска. Фон Гарденберг обычно использовал зондер-команды не только для прикрытия пулеметных и артиллерийских расчетов, но и для защиты строений.

Таубе трудился всю ночь, и к утру следующего дня городок был полон рабочих. Фон Гарденберг (этой ночью он спал крепко и поутру даже не мог вспомнить, снилось ему что-нибудь или нет) с удивлением узнал, что в городе выстроены еще три призывных пункта и конюшня. Ресурсы для набора войска департамент выделил весьма значительные, поэтому фон Гарденберг решил не экономить: один призывной пункт он сделал центром по набору пулеметчиков и минометчиков, а в остальных начал набирать солдат.

Не обошлось и без неприятных сюрпризов. Оказалось, что Таубе успел произвести геологическую разведку и обнаружил на значительном удалении от Х залежи ископаемых. Он не только их обнаружил, но и построил две шахты (по добыче золота и железной руды) и одну нефтекачалку. Золотой прииск и нефтекачалка располагались на расстоянии пяти километров к юго-западу, а железный рудник – на таком же расстоянии к северо-востоку. Для охраны этих предприятий Фон Гарденбергу пришлось выделить четыре пулеметных расчета и два взвода стрелков. Кроме того, он должен был держать под наблюдением все пространство между удаленными шахтами, которое, с учетом площади, занимаемой Х, составляло приблизительно пятнадцать километров. Эти непредвиденные расходы уменьшили количество имеющихся в его распоряжении ресурсов, и строительство артиллерийского завода пришлось отложить на следующий день.

Раздосадованный тем, что Таубе действовал совершенно самостоятельно, фон Гарденберг решил поговорить с ним, но найти экономического советника оказалось непросто. Создавалось впечатление, что Таубе, подобно божеству, присутствует всюду и нигде. Над городком стояла пыль, отовсюду неслись голоса и шум машин. Ржали лошади. Скрипели ветряные мельницы. Молчали только часы на башне: как и в первый день, их стрелки были неподвижны.

Проезжая (на красивой вороной кобыле, взятой утром в конюшне) по городской площади, встретил помощника экономического советника – молодого человека невысокого роста, одетого в штатское. Как и Таубе, он носил круглые очки и был лыс. По его словам, поговорить с экономическим советником удобнее всего было во время обеденного перерыва в ресторане Городского центра. Фон Гарденберг спросил у помощника, сколько времени показывают его часы, и сверил их со своими. До перерыва оставалось два часа; за это время можно было еще успеть многое сделать.

Но ничего больше сделать в этот день советнику не удалось: он почувствовал сильное головокружение. Подбежавший служащий Городского центра помог ему слезть с лошади. Советник некоторое время стоял, опираясь на чужое плечо, потом достал из кармана флакон с нашатырем и глубоко вдохнул. Головокружение прекратилось. Но со зрением его произошло что-то необычное: дома, на которые он смотрел, начинали как будто таять, в стенах образовывались большие треугольные бреши, сквозь которые проступали кусты и деревья. Советника охватило неприятное ощущение, что мир дематериализуется. Он хлестнул себя стеком по ноге, и это вернуло ему нормальное зрение. Дома снова приобрели свой прежний вид, ощущение нереальности мира исчезло.

В ресторане фон Гарденберг сел за столик у окна и взял газету. Сводки с фронтов были благоприятные. На западе сохранялось стабильное положение, а на востоке 6-я армия успешно отразила попытки русских прорваться к Берлину. После этого войска кайзера перешли в контрнаступление, вытеснив противника из Галиции и Польши. Красный Барон за последнюю неделю сбил четыре самолета. Сообщалось, что однажды его «фоккер» благополучно вернулся на аэродром с четырьмя сотнями пробоин. Кайзер побывал на фронте. В церквях служили молебны. В столице знаменитый Феликс Вейнгартнер с успехом дирижировал Пятой симфонией Бетховена. Фон Гарденберг задремал, и газета выпала из его рук.

5.
Фон Гарденбергу предстояло решить, какую из окраин города следовало укрепить прежде всего на случай возможной атаки противника. Этого требовала инструкция, хотя советник считал, что, атаковать Х (поскольку город находится в тылу) можно только с воздуха, и даже эта угроза была, по его мнению, нереальной, так как самолетам противника пришлось бы преодолеть большое расстояние. Тем не менее в приказе департамента советнику поручалось организовать оборону города, предусмотрев все возможные угрозы, как с земли, так и с воздуха.

Фон Гарденберг быстро организовал строительство дозорных вышек на западе и на востоке от Х, а также вокруг рудников и вдоль дорог, соединяющих рудники с городом. Одновременно с этим он начал набирать эскадрон улан. Когда набор был закончен, фон Гарденберг приказал кавалеристам разведать местность к северо-западу от Х. Разведку в восточном направлении он отложил на завтра.

Встретить Таубе ему так и не удалось. Экономический советник, судя по всему, несколько снизил темпы строительства, чтобы накопить побольше ресурсов. Это вполне соответствовало планам фон Гарденберга – он надеялся уже вечером начать строительство артиллерийского завода.

В полдень, когда советник проверял условия содержания лошадей в конюшне, прибыл связной и сообщил, что уланы обнаружили дорогу, мощенную камнем: дорога идет с юга на север, и вдоль нее тянется линия электропередачи. Кроме того, на севере виден берега водоема. Пока неизвестно, что это – озеро или река.

Фон Гарденберг задумался. Водоем сулил новые и немалые заботы. Если это река, то по ней в район строительства могут проникнуть корабли противника. Следовательно, вдоль берега придется поставить несколько десятков дозорных вышек и дотов. Линия электропередачи указывала на то, что где-то, на юге или на севере от Х, находится большой город.

Фон Гарденберг достал карту и развернул ее у себя на коленях. Он хотел приблизительно установить положение Х по известным ему уже особенностям местности. Однако данных было еще слишком мало. Советник засунул карту обратно в сумку и поехал в Городской центр. Он надеялся встретить там Таубе.

В ресторане, как всегда, играл граммофон. И советнику вдруг припомнился сон, виденный накануне. Он ясно вспомнил веселый голос, звучавший из патефона, и слова: «Mes chevaux courent a grands pas. Мчится быстро жизнь моя, полна приключений опасных!»

Фон Гарденберг не был большим любителем оперы. Собственно, он вообще не любил оперу и никогда не слышал «Манон», в этом он был уверен. Однако голос звучал так отчетливо, как будто советник находился в ложе оперного театра.

Советник подозвал официанта и попросил его узнать, нет ли среди пластинок интересующей его записи. Спустя несколько минут он услышал фортепьянное вступление, а затем – знакомый голос: «Je marche sur tous les chemins aussi bien qu’une souveraine! Иду я, словно королева!»

У советника потемнело в глазах. Он торопливо раскрыл флакон с нашатырем. На этот раз ему пришлось сделать три глубоких вдоха. Когда сознание его прояснилось, он увидел, что за соседним столиком сидит экономический советник Таубе и сосредоточенно читает меню.

«Наконец-то!» – подумал фон Гарденберг. Он уже хотел обратиться к Таубе с приветствием, но тут люди в ресторане словно замерли; потом они начали двигаться, однако движения их были резкими, прерывистыми, как у автоматов. Так прошло несколько минут, после чего мир вернулся в прежнее состояние. Советник, однако, чувствовал, что странное явление может повториться. Он решил, что сейчас неподходящее время для разговора о строительстве. Посидев еще немного, он вышел из ресторана и, воспользовавшись лифтом, поднялся в номер.

Открыв шкаф, фон Гарденберг достал рацию, настроил ее и послал радиограмму: «Фон Гарденберг – Военному департаменту. Проблемы: 1) дематериализация строений; на зданиях появляются треугольные бреши, сквозь стены просвечивает ландшафт; 2) замедление и приостановка времени; 3) периодическое отключение сознания; 4) плохой сон; странные сновидения: эпизоды из жизни Генриха фон Офтердингена. Предполагаемый район местонахождения О. – западный фронт, окрестности Меца».

Через полтора часа фон Гарденберг получил ответ: «Военный департамент, отдел технической поддержки – фон Гарденбергу. Рекомендации по разрешению проблем: 1) установить режим «Программное сглаживание»; 2) ждать, когда восстановится нормальное течение времени; 3) активизировать параметр «Разрешение», выставить разрешение 1024х768 и 16-битную палитру, дополнительно: переустановить кодеки; 4) то же самое. Данные по фон Офтердингену пока не найдены».

Оставшуюся часть дня фон Гарденберг занимался организацией производства зениток, танков и полевых пушек. Он наблюдал, как из ворот артиллерийского заводы выкатывают первую 77-мм пушку, когда ему доложили, что французы атаковали посты, расположенные к западу от амбаров.

6.
Окружая город дозорными вышками, фон Гарденберг следовал инструкциям и только. Вероятность наземного вторжения представлялась ему минимальной. Он больше опасался атаки с воздуха, и поэтому форсировал строительство танкового завода, на котором производились зенитки. И вот теперь, когда город подвергся неожиданному нападению пехоты, он был вынужден срочно организовывать оборону западного района.

В атаке, согласно донесению, участвовало два взвода. Дозорные вышки, расположенные рядом с амбарами, могли задержать противника самое большее на полчаса. Охрану амбаров несли несколько стрелковых отделений и зондер-команды. Чтобы защитить строения и рабочих, этого было недостаточно.

В том, что атака будет отбита, советник не сомневался. Но французы наверняка успеют сжечь амбары и перебить полсотни рабочих. Что скажет Таубе, когда узнает о потерях? При этой мысли у фон Гарденберга снова закружилась голова. Он еще не успел выполнить рекомендации отдела технической поддержки, и ему пришлось воспользоваться нашатырем. «Если я потеряю сознание хотя бы на минуту, все будет кончено», – подумал советник. От резкого запаха нашатыря у него перехватило дыхание, но в голове прояснилось.

Прежде всего фон Гарденберг начал производство нового эскадрона кавалеристов. Для того, чтобы сформировать эскадрон, по его расчетам, требовалось полчаса. Затем он организовал набор солдат в ближайшем к месту боя призывном пункте. Каждому солдату было приказано незамедлительно отправляться к амбару. Приказ обрекал несколько десятков солдат на верную гибель, но только таким способом можно было задержать противника до подхода кавалерии. В других призывных пунктах советник начал набирать пулеметные и стрелковые отделения. Единственная пушка еще не прошла испытания, и использовать ее было опасно – артиллеристы могли ударить по своим.

Вскоре связные донесли, что отряд французов разделился – один взвод остался у амбара, а другой продолжает движение к городским постройкам. Кроме того, вдалеке показался еще один отряд с двумя пулеметными расчетами и минометом.

«Ну и ну! – подумал фон Гарденберг. – Может быть, это парашютный десант?» Он приказал артиллеристам отложить испытания и немедленно выдвинуться на позицию. До окончания формирования эскадрона кавалеристов оставалось еще десять минут.

Как и предвидел советник, французы подожгли амбар и перебили всех рабочих, находившихся в поле. Второй взвод противника атаковал призывной пункт. Над западной частью города поднялись клубы черного дымы.
 
Наконец советнику сообщили, что эскадрон улан ждет приказа. Фон Гарденберг поспешно направил кавалеристов к атакованному призывному пункту. В это же время артиллеристы открыли заградительный огонь, пытаясь помешать другому отряду французов приблизиться к постройкам. Город наполнился криками, звуками выстрелов и взрывов.

Контратака улан завершилась успехом: пехота противника была изрублена, призывной пункт восстановлен. По приказу советника, уланы двинулись дальше, чтобы расправиться с французами, засевшими в поле у сожженного амбара.

Фон Гарденберг действовал с полным напряжением сил. Несмотря на то, что половина города была затянута дымом, в некоторые моменты картина боя открывалась перед ним во всех деталях. Он видел, как у призывных пунктов собираются отряды, как уланы врезаются в колосья пшеницы, а взрывы фугасов преграждают путь французским солдатам.

К полю стали подтягиваться стрелки и пулеметные расчеты. Фон Гарденберг перевел дух. Можно считать, что самое трудное позади. Конница перебьет оставшиеся два взвода, а рабочие тем временем построят новые дозорные вышки и доты.
       
Было уже далеко заполночь, когда фон Гарденберг вернулся в Городской центр. Здесь он неожиданно встретил Таубе, обсуждавшего что-то со своим помощником. «Поздравляю! – весело сказал советник. – Благодаря вашей предусмотрительности, мы отделались всего лишь одним амбаром!» Фон Гарденберг молча посмотрел в глаза Таубе. Но стекла очков экономического советника были такими толстыми, что понять выражение его глаз было трудно.

7.
Итак, Х находилися не в глубоком тылу, а где-то рядом с линией фронта – теперь в этом не было сомнений. Противник мог приблизиться к городу и по воздуху, и по воде, и по суше. Принятые меры защиты были явно недостаточны, и у советника, возможно, оставалось совсем немного времени, чтобы исправить положение.

Фон Гарденберг не мог понять, почему для постройки авиазавода выбрали такое опасное место. Конечно, при этом сокращалось время подлета к цели. Но не лучше ли было построить здесь авиабазу? В случае успешной атаки противника восстановить разбитое поле и ангары было бы намного проще, чем заново строить завод.
 
Предположения фон Гарденберга о близости фронта подтвердили результаты разведки. Эскадрон улан обнаружил на расстоянии двухдневного перехода большой каменный мост, охраняемый французскими постовыми. Фон Гарденберг, поколебавшись, приказал уланам перейти мост. Перебив охрану, уланы устремились на другой берег, но там их встретила кавалерия противника. Уланы полегли все до одного.
 
Экономика Х, благодаря усилиям Таубе, быстро развивалась, поэтому потеря эскадрона не имела большого значения. В конюшнях и призывных пунктах, набирались кавалеристы, стрелки, штурмовики, пулеметчики, минометчики, огнеметчики; на артиллерийском и танковом заводах производились легкие и тяжелые пушки, танки, зенитки и санитарные машины. Но главная цель всей этой деятельности была еще не достигнута.

Согласно инструкции, к строительству авиазавода следовало приступить лишь после того, как будут построены две академии – научная и военная. Фундамент академии наук был уже заложен, и Таубе подыскивал место для строительства военной академии. В одной из первых радиограмм департамента сообщалось, что, когда академия наук будет построена, в город прибудет научный советник Рейнике. Чем будет заниматься Рейнике, фон Гарденберг не знал, и его сейчас это не интересовало. Все свои усилия он сосредоточил на разработке плана защиты города и окрестностей.

Военный советник полностью исполнил рекомендации отдела технической поддержки и теперь чувствовал себя намного лучше. Приступы головокружения больше не повторялись, стены не просвечивали, время не останавливалось, солдаты передвигались в обычном режиме. И хотя численность гарнизона стремительно увеличивалась, фон Гарденбергу удавалось полностью контролировать действия всех отрядов.

Единственным проявлением нездоровья оставались навязчивые сны. Но днем никаких хлопот эти видения советнику не доставляли. Поэтому он перестал обращать на них внимание.

8.
Обе академии были построены раньше срока. Научный советник Рейнике появился в Х как раз к открытию учреждений, которыми он должен был руководить. Попросив фон Гарденберга и Таубе составить список желательных усовершенствований, он приступил к научным исследованиям. Его сотрудники в первый же день разработали новый, более прочный вид кирпича, топливные добавки и витаминизированные корма для лошадей. Кроме того, они провели вакцинацию всего личного состава и зачистку от вшей.

В тот же день, произведя дальнюю разведку, фон Гарденберг установил, что в радиусе ста километров от Х на этом берегу нет других населенных пунктов. Отряды, атаковавшие город, очевидно, перешли водоем по мосту. Таким образом, единственным источником угрозы был противоположный берег, на котором, возможно, стоял большой город, занятый французами, а может, и несколько городов.

Для правильной организации обороны советнику необходимы были сведения о численности войск противника и их вооружении. Однако посылать в разведку новый эскадрон было бесполезно – уланы все равно не смогли бы перейти мост. Поэтому советник решил дождаться, когда будет построен авиазавод, и заказать самолет-разведчик, а потом уже наладить выпуск RXVI.

Укладываясь спать, фон Гарденберг вспомнил о мощеной дороге, обнаруженной к западу от Х. Эта была другая странность – в дополнение к выбору места для постройки авиазавода. Дорога с линией электропередачи шла от леса к воде: один крайний столб стоял у опушки леса, а другой – на берегу водоема. Вероятно, здесь уже пробовали построить авиазавод, но строительство по каким-то причинам было остановлено. Мысль о неудачливом предшественнике обеспокоила фон Граденберга. Кто он был и что с ним стало? Неужели стройка подверглась разрушительной атаке? Противоположный берег представился советнику на миг спящим чудовищем, которое вот-вот проснется, чтобы изрыгнуть огонь.

Потом фон Гарденберг вспомнил о Рейнике. Днем он встретил научного советника на конюшне, и тот предложил ему выделить часть средств на постройку зонда, с помощью которого можно было бы произвести дальнюю разведку, включая исследование противоположного берега. Фон Гарденберг, подумав, разрешил Рейнеке использовать часть средств, предназначенных для производства зениток. Это был рискованный шаг, но советник рассчитывал на то, что Таубе удастся быстро освоить недавно открытые месторождения нефти. Кроме того, в случае успеха он мог бы сэкономить на постройке самолета-разведчика.

Посреди этих размышлений в голове советника мелькнула мысль: возможно, водоем, расположенный к северу от города, – это одно из южных озер Германии – Кимзе, Аммер или Боденское озеро. Судя по ширине, скорее всего, последнее. Но в таком случае, подумал советник, Х находится на территории Швейцарии.

Фон Гарденбергу на миг показалось, что он понял в чем заключался план Военного департамента. По-видимому, с нейтральной Швейцарией было заключено тайное соглашение, по которому Германии разрешалось построить на южном берегу Боденского озера авиазавод. Этот хитроумный замысел, однако, стал известен (через посредство какого-то шпиона или предателя) французам. Под предлогом нарушения Швейцарией нейтралитета, французские войска перешли границу (скорее всего, в районе Базеля) и, дойдя до Цюриха, атаковали германские позиции на юге, по линии Тутлинген – Равенсбург. Им, вероятно, легко удалось захватить северный берег, поскольку оборона в этом месте была слабой.

Фон Гарденберг не успел оценить правдоподобность этого предположения: сказалось действие снотворного. Он заснул, но сон его был беспокойным. Несколько раз советник просыпался, и ему казалось, что он слышит отдаленный гул; этот гул напоминал шум водопада или звук от движения огромного шара, катящегося по дорожке гигантского кегельбана.

9.
В отличие от Таубе, советника Рейнеке можно было встретить не только в ресторане, но и в городском парке. Обычно он сидел на скамейке или медленно прогуливался по дорожкам. Фон Гарденбергу при виде прогуливающегося советника казалось, что Рейнеке не слишком-то усердно исполняет свои обязанности. Однако сообщения, поступавшие из обеих академий, свидетельствовали, что работа идет полным ходом. Подчиненные Рейнеке в короткий срок создали клиновой затвор для пушек, улучшили систему внешнего обзора у танков, разработали теорию стрельбы и бомбометания. Боеспособность войск возрастала с каждым часом. Фон Гарденберг с нетерпением ждал, когда будет построен зонд-разведчик, но для его создания, по словам Рейнеке, требовалось не менее двух дней.
 
За последние сутки французы несколько раз переходили мост. Отряды пехоты и кавалерии быстро продвигались вглубь территории до каменной дороги; здесь их атаки разбивались о мощную линию укреплений, выстроенных фон Гарденбергом. Атакующие использовали пушки и различные виды стрелкового оружия; скорострельность, дальность и точность стрельбы постоянно повышались. Это говорило о том, что у французов на том берегу есть не только артиллерийский завод, но и военная академия. Такая развитая инфраструктура вполне могла обеспечить строительство авиазавода. Фон Гарденберг, укладываясь вечером в постель, каждый раз с беспокойством думал, не появятся ли ночью над городом вражеские самолеты. Гул, который он слышал теперь и днем, все больше напоминал ему шум двигателей. Он уже пожалел о том, что уменьшил количество выпускаемых зениток. Освоение нефтяных месторождений задерживалось, и добыча ресурсов шла медленнее, чем предполагал Таубе.

По просьбе фон Гарденберга сотрудники Рейнеке исследовали течение воды, чтобы установить тип водоема. Результаты замеров, однако, ничего не прояснили. Иногда фиксировалось слабое течение, похожее на речное, но чаще наблюдались стоячие волны, или сейши, как их называл Рейнеке, указывавшие на то, что водоем представляет собой озеро или бухту. Над водой даже в солнечные дни висел туман, и разглядеть противоположный берег в подзорную трубу было невозможно.

Часы на башне Городского центра по-прежнему показывали 12.20. Погруженный в заботы о разведке, обороне и строительстве авиазавода, фон Гарденберг несколько раз собирался напомнить мэру об остановившихся часах, но каждый раз забывал об этом.

10.
Однажды утром Таубе сообщил фон Гарденбергу, что можно приступать к строительству авиазавода. Фон Гарденберг давно определил место, где будет вестись постройка, – в десяти километрах к востоку от Х. Территорию уже окружали дозорные вышки и доты. Невдалеке стоял полк улан. На холме располагалась мощная батарея.

Охрану участка фон Гарденберг организовал еще тогда, когда ему не было в точности известно, что находится на этом берегу реки. Теперь он понимал, что вместо полевых пушек и дотов рядом с заводом следовало бы поставить дюжину зениток. Дозорные вышки могли служить защитой от истребителей, но не от тяжелых бомбардировщиков.

День был пасмурный, и закладка фундамента прошла без особого подъема. Играл духовой оркестр, хлопали пробки, но настроение присутствующих было скорее деловым, чем торжественным. Фон Гарденберг чувствовал себя неважно: голова болела, один раз он едва не потерял сознание (зрение на секунду будто отключилось, и он видел перед собой лишь сплошное зеленое поле), окружающие то и дело застывали в нелепых позах.
 
После шампанского голова у советника разболелась еще сильнее, и он, оставив Таубе руководить постройкой, вернулся в Городской центр. Здесь фон Гарденберг выпил лекарство, сел в кресло и раскрыл наугад одну из книг, лежавших на тумбочке. Это был Шекспир, «Буря»: «You are a councellar; if you can command these elements to silence... Вы – советник. Так, может, посоветуете стихиям утихомириться? Ну-ка, употребите вашу власть! А коли не беретесь, то скажите спасибо, что долго пожили на свете...».

Советник раздраженно захлопнул книгу и взял другую – Шиллер, «История французских смут»: «Им был вынесен варварский, чудовищный приговор и приведен в исполнение с еще большим варварством и еще более чудовищной жестокостью. Двадцать два селения были обращены в пепел с таким бесчеловечием, какого не встретишь даже у самых диких племен. В одном лишь Кабриере более семисот несчастных были умерщвлены с ледяной жестокостью; все женщины этого города были загнаны в сарай, который был подожжен, и они задохнулись в дыму, а те, которые пытались спастись, прыгая с крыши, были подняты на пики».

«Какой дикий и жестокий народ эти французы! – подумал фон Гарденберг. – Просто невероятно! Исторические труды Шиллера необыкновенно современны – они доказывают, что, покоряя французов, мы спасаем цивилизацию».

Дочитав главу до конца, советник отложил книгу, вынул рацию и связался с Военным департаментом. Он сообщил о начале строительства авиазавода и проблемах со зрением, потом настроился на прием. Вскоре пришла шифровка: «Военный департамент – фон Гарденбергу. Ускорьте строительство завода. Обеспечьте надежную охрану. Разрешить ваши проблемы можно, только заменив драйверы (будет сделано по окончании миссии). Данные о Генрихе фон Офтердингене. Родился в Эйзенахе. Обучался горному делу во Фрейберге. Призван в 1914 г. Произведен в лейтенанты в 1915 г. Погиб 25 февраля 1916 г. Награжден Орденом за Мужество (посмертно)».

11.
Военный советник передал Таубе приказ департамента о форсировании строительства авиазавода. Однако торопить Таубе не было никакой необходимости – строительство и без того шло стремительными темпами.

После обеда фон Гарденберг собирался посетить стройку, но на выходе из Городского центра ему встретился посыльный от Рейнеке. В короткой записке научный советник просил его как можно скорее приехать в академию наук. Фон Гарденберг вспомнил о зонде-разведчике. Строительство завода полностью заняло его мысли, и в последние дни он не спрашивал у Рейнеке о ходе разработок. Фон Гарденберг отпустил посыльного и приказал привести лошадь. Обе академии располагались на окраине, неподалеку от рощи. Фон Гарденбергу выбор места казался не самым удачным, но у Рейнеке были какие-то свои соображения на этот счет.

В академии его ждали и сразу провели в кабинет директора. Военный советник до этого ни разу не был в академии, и на него большое впечатление произвели высокие потолки, мраморные стены, пушистые ковры под ногами, огромные электрические люстры на потолках и электрические светильники на стенах.

Рейнеке, коротко поздоровавшись, подвел фон Гарденберга к шторам, закрывающим одну из стен. Шторы раздвинулись, и Гарденберг увидел большой матовый экран. Спустя несколько секунд на экране появилось изображение.

Фон Гарденберг знал кое-что об электромагнитных волнах (недавнем открытии Герца) и связанных с ними проектах, но он был уверен, что исследования находятся в начальной стадии, и до практического их применения еще далеко. Несколько секунд он смотрел на экран, пораженный достижениями лаборатории Рейнеке. Потом, сделав глубокий вдох, заставил себя сосредоточиться на картине, которая была перед ним.

На экране военный советник видел толпу солдат, одетых в форму французской армии. Он видел солдат как бы сверху и сбоку. Среди них были стрелки, пулеметчики, огнеметчики, минометчики. В большинстве своем это были рядовые, но фон Гарденберг заметил и офицеров – их красные фуражки отчетливо выделялись на фоне синих мундиров и шапок.

Потом толпа стала удаляться, уходить вниз, и перед фон Гарденбергом открылась площадь, по углам которой стояли четыре высоких здания. На широких фронтонах можно было прочесть надписи, сделанные по-французски большими буквами: «Городской центр», «Академия наук», «Военная академия», «Строительная академия». Дальше располагались жилые дома и призывные пункты. Все пространство между зданиями было заполнено людьми в военной форме.

Перспектива продолжала меняться, и вскоре фон Гарденберг увидел весь город – электростанции, госпитали, конюшни, танковые и артиллерийские заводы. Повсюду стояли дозорные вышки и зенитки. На окраинах виднелись поля, амбары, доты, пушечные батареи, шахты и нефтекачалки. Между строениями толпились пехотинцы и кавалеристы. Над городом кружили самолеты – истребители и бомбардировщики с яркими пятнами на крыльях, похожие на бабочек. Фон Гарденберг не видел еще ни одного авиазавода, но по числу самолетов понял, что таких заводов должно быть не менее шести. И действительно, спустя мгновение он увидел несколько ангаров, из которых каждую минуту выкатывались самолеты. Сделав круг, самолеты направлялись в разные стороны – одни летели к городу, на запад, другие – на восток, но большинство поворачивало на юг. Приблизительно две трети всех машин составляли бомбардировщики.

Рейнеке щелкнул тумбером, и военный советник получил возможность проследить движение одного самолета: бомбардировщик летел прямо на юг, по направлению к Х. Под ним мелькали жилые дома, производственные строения, призывные пункты, поля, амбары. Когда самолет достиг берега, советник увидел три верфи, построенные рядом друг с другом. На стапелях стояли уже почти готовые транспортные суда. Несколько эсминцев курсировали невдалеке от берега. Берег был заполнен войсками: к отправке готовились пехотные бригады, кавалерийский дивизии, пушки, танки, санитарные машины.

Фон Гарденберг повернулся к Рейнеке и вопросительно посмотрел на него. «Пять городов, – ответил на его безмолвный вопрос Рейнеке, – три на севере и два на северо-западе. Бомбардировщиков, по нашим подсчетам, около семи десятков. Истребителей – в два раза больше. Кроме того...» – Рейнеке остановился. Фон Гарденберг молча ждал. «У них есть новые отравляющие вещества, – продолжил научный советник. – На то, чтобы собрать информацию и разработать средства защиты, уйдет два-три дня. Но я думаю, что этих дней у нас, скорее всего, не будет, – бомбардировка начнется через пять минут, а через три часа подойдут суда».

 «Дайте общий план», – попросил фон Гарденберг. Рейнеке переключил несколько тумблеров. Широкая горизонтальная полоса воды разделила экран на две неравные части. На западе полоса суживалась; там был виден мост, по которому когда-то пытались перейти уланы. Еще одна узкая полоска воды, идущая с севера на юг, делила противоположный берег поплам. На восточной стороне фон Гарденберг насчитал три города, на западной – два. По реке с запада двигался большой караван судов – четыре транспорта, сопровождаемые эсминцами.

Внезапно берег, на котором находились войска фон Гарденберга, покрылся яркими красными точками. «Началась бомбардировка», – прокомментировал Рейнеке. «Продолжайте исследования, – сказал фон Гарденберг. – Постарайтесь изготовить средства противохимической защиты к полудню». Рейнеке хотел что-то сказать, но передумал; слегка поклонившись, он отошел к столу.

Выйдя из академии, фон Гарденберг прислушался. Со стороны берега к городу катился глухой гул. До берега было далеко, но советник слышал все так, как будто бой шел уже на второй линии.

Неожиданно все смолкло, и в наступившей тишине фон Гарденберг услышал веселый голос: «Mes chevaux courent a grands pas. Мчится быстро жизнь моя, полна приключений опасных!» И затем: «Et, si Manon devait jamais mourir, ce cerait, mes amis, dans un eclat derir! Когда ж Манон придется умирать, то, верьте мне друзья, умру я улыбаясь!»

Голос, как показалось советнику, доносился откуда-то сверху. Он поднял взгляд на башню. В этот момент минутная стрелка дрогнула и перескочила на одно деление. Фон Гарденберг машинально достал карманные часы: показания его часов и часов на башне Городского центра совпадали.