Первое письмо Шурику со службы

ПИСЬМО СУПРУГАМ КАНАКИ

Предисловие
1
Мне жаль, что меня Муза посещает
Гораздо реже, чем других писак
(Хоть так их называть не подобает,
Но, шутки ради, назову их так).
И вот уж Тумакаев сочиняет:
Задумчив взгляд, немного напряжен,
Конечно Тумакаев, это он!
2
В минуты эти он с людьми не связан,
А если связан – памятью одной.
В его душе прием большой оказан
Игривой Музе, вечно молодой.
В конце концов, ведь ей ваш друг обязан
Своей любовью к творчеству, стихам,
К перу, бумаге, письменным столам,
3
К тиши полночной и луны сиянью,
К цветению весеннему земли,
И к золотому осени прощанью,
Чей грустный зов нам дарят журавли.
Люблю разнообразье мирозданья!
В себя его вбираю, им дышу
И хоть не публикуюсь, но пишу!
4
Не чуждо мне тщеславие. Однако,
В печать уже, как раньше, не ломлюсь.
Спасибо, я на этом съел собаку,
Вторую есть я, право же, боюсь.
Боюсь умом, а сердце тянет в драку!
И сердца несговорчивость с умом
Огнем пылает в существе моем.
5
Вот и сейчас, умом, к примеру, знаю,
Что другу сочиняю я письмо.
Так почему о лишнем я болтаю?
Нельзя ж сказать, что слово льет само!
А дело в том, что сердцу разрешаю
Вмешаться в разговор и чувству дать
Возможность в дружбе с сердцем размышлять.

6
Что б было чувство, как родник в пустыне,
Что б было, как оазис средь жары,
Как ласковое солнце в небе синем,
Таинственно, как звездные миры!
Пока не поздно, эту тему кинем,
А то ведь скажут: «Чувства хоть куды,
Однако же, как много в нем воды!»
7
Но хватит, это было предисловье
К тому, что я однажды написал.
Размер поменьше, нету многословья,
Вот только, Михаилу подражал.
Ну что ж, не обессудь, хотя готов я,
Как малое дитя в углу стоять,
Иль Мцыри в церкви свечки зажигать…


Немного лет тому назад,
Когда я был Свободы брат,
Когда я грезил в тишине
О том, что нужно в жизни мне,
Когда порыву подчинясь
И Музе в верности клянясь,
Звучал Эоловой струной
Смущенный голос молодой,
Тогда я счастлив был вполне,
Забвенья не искал в вине,
На женщин косо не смотрел
И дум унылых не имел.
Я одиночество любил…
Когда один был, я – творил!
И был доволен. Не собой,
А миром, тем, что он живой,
Что бьется жизнь вокруг меня,
Сменяет ночь сиянье дня,
Что светят звезды и луна,
Что лето, осень и весна,
Зима – прекрасны! Что весь мир –
Большой и грандиозный пир!
Но время шло, и мир тускнел,
Я погрязал в заботах дел
И дни угрюмой чередой
Меняли образ жизни мой.
И если раньше я любил
И о любви ее молил,
Тогда я был душою чист,
Как этот вот бумажный лист.
И для нее я был готов
Залезть на небо, прыгнуть в ров,
Но, что главнее, я писал
И жил, раз чувствовал, страдал.
Взаимность я не испытал…
И вот все чаще скорбь и грусть
Мне были спутницами. «Пусть, -
Я думал, - буду не счастлив!»
(Но юности присущ порыв
и издевался над собой
я лишь умом, а не душой.)
ложась в постель, изнемогал
от дум тяжелых и рыдал
бывало часто по ночам,
но отдавался после снам.
А утром, только солнца луч
В глаза ударит из-за туч, -
Глаза зажмурю, улыбнусь
И в томной неге потянусь,
Затем, счастливый, закричу:
«О здравствуй солнце, я хочу,
Что б длилось утро целый год!»
Скажите, ну не идиот?


Но это в прошлом… Что ж сейчас?
Не признает меня Пегас?
Кастальский ключ уж не поит
Своей водой. Парнас забыт.
И Леты мутная река
Зло осмеяла чудака.


Совсем немного лет назад
Мир был нарядным, как парад,
Мир был загадкой для ума,
Но не сводил меня с ума.
И дернул черт мой ум за ум,
Что я вдруг как-то, наобум,
Решил загадку разгадать
И начал больше размышлять.

Дум было много, целый рой!
Они пытали разум мой.
Себя невольно истязал,
Я больше думал, чем читал.
Определенный дать ответ
О чем я в девятнадцать лет
Так много размышлял в тиши
Я не могу. Как малыши
Бессильна мысль моя была,
Как будто твердая скала
Ей преграждала к знанью путь,
Назад желая мысль вернуть.
Ее я сравнивал порой
С журчащего ручья водой.
И на дороге у ручья
Огромный камень видел я.
И вот за годом год идет,
Вода все в камень бьет и бьет,
Века проходят.… Наконец,
Огромный камень – удалец
Подточен, падает без сил, -
Он поражен потоком был.
Вот так и мысль моя. Она
Была идее лишь верна
И потому, сточив скалу,
Тем самым осветила мглу.
Но, боже мой! Опять темно!
Опять загадочно. Чудно.
И снова скалы впереди –
О мысль, родная, победи!
Бывает чаще, что ручей
Засохнет просто от камней.
И вот на дне сухом реки
Стоят утесы – старики,
Гордясь количеством побед,
Гордясь, что их сильнее нет.
Пытаясь их снести, река,
Сама погибла на века.
Немало лет еще пройдет,
Пока ручей тот оживет.
Но оживлен кем – то другим
Он будет. Не умом моим.
Быть может, не смогу уж я
Познать все тайны бытия,
И обмывать скалы руду
В себе я сил уж не найду,
Но счастлив буду от того,
Что есть сильнее моего,
Что, может быть, другой поток
Утесы эти свалит с ног.

Устав душою от любви
Я холод чувствовал в крови.
Ведь я любил, а не она…
В ней была холодность одна.
Ее любя, я сочинял,
Но жар в душе все остывал,
К иному сердце позвало
И вновь все жаром обдало!
И стало сладостно колоть –
Иного требовала плоть.

И потому уже любовь
Не волновала больше кровь.
Зато упругий стан и грудь
К себе манили флиртануть,
И ножки стройные, дразня,
Скрывали что-то от меня.
Ах, эти ножки! Сколько раз
Бывало, я глядел на вас!
Кипела кровь, и меркнул свет –
Что между ножек за секрет?..
Глазами юбку подымал,
Хотел, кипел и весь дрожал!
Она же, что б пожар раздуть,
Вдруг нагибалась как-нибудь,
Но так, нечаянно, змея,
Уловки эти знаю я,
(Теперь уж знаю, умудрен,
Еще б не знать, коль искушен!)
Но лишь познал и ощутил
Секрет, что между ножек был,
Все понеслось, сказать куда?
Писать не стану со стыда.

А время шло… Уж я не тот
Кричащий солнцу идиот.
И вроде знаю я секрет,
И для меня секретов нет.
Не тут-то было. Снова я
Увидел Тайну. В своем «Я».
На этот раз секрет сложней,
Секрет загадочней. Страшней.

И снова думы. «Вот он я, -
Я думал,- Вот моя семья»,
Но почему я – это Я
Не понимал. Но в жизнь влюблен,
Искал я, для чего рожден?
Казалось бы, вопрос так прост,
Но Правде наступить на хвост
Нельзя. Она во тьме сидит,
Вопрос все прет, душа болит,
Опять тупик, опять скала
Гладь ручейка разорвала!
А время шло. И вот поэт
Отметил дату: двадцать лет.
И в направлении ином
Я размышлять стал обо всем
И если раньше лишь умом
Я осветить старался тьму,
Теперь же сердцу своему
Я передал приоритет.
Ты скажешь: «Все же, двадцать лет,
Серьезней должен быть, дружок!»
Однако, Шурик, я не смог,
Верней, не видел я беды
В том, что на всякие лады
Старался ощутить себя.
Порою, истине грубя,
На лютеранина похож,
Уверен был, что дух мой схож
С теми людьми, кто прежде жил,
Что не они – я это был!
И что когда мой час пробьет,
Умру лишь я. Дух не умрет,
И из земли произрастет
Могучим деревом. Иль вдруг
В том месте образует луг,
Что будет жить в природе он
Презрев течение времен!
Из века в век я буду жить!
Я жизнь люблю! Как не любить?
Конечно, мистика одна…
Игрою сердца рождена
Она, однако, как бальзам,
Иль как волшебный фимиам,
Собой рассудок окропив,
Разорвала на нем нарыв.
И стало легче мне дышать,
Лишь потому, что диктовать
Мне стало сердце, а не ум –
С позором я бежал от дум!
Но не надолго. Весь свой век
Любил я тишь библиотек,
Любил Незнаемого лик
И даже запах, запах книг!

Я книги сызмальства любил.
И потому умнее был
Многих приятелей своих
И презирал за это их.
Конечно, то – не их вина.
Бывало, часто я без сна
Ночь с книгой вместе проводил,
А утром, словно пьяный был.
Учился, ясно, кое-как.
И мать решила: «Ну, раз так,
Должна я книги запирать
И запретить тебе читать!»
Прилежным став учеником,
Через неделю дневником
Хвалился я перед отцом:
«Я вам пятерок, вы мне – книг!»
И компромисс подписан вмиг!
Но без системы я читал
И мне никто не подсказал,
Что можно большее понять,
Начни лишь с толком их читать.
Но это понял позже я,
Когда уж было у меня
И лет навалом за спиной,
И ощущений целый рой.
Я стал серьезней, спокойней,
Смотрел иначе на людей,
И по глазам распознавать
Учился ум людской. Читать
Я начал авторов других,
Мне нравился анализ их,
Анализ мира, бытия,
Значенье «Всех», значенье «Я».
И вот я начал понимать,
Что мир не надо усложнять,
Что надо брать его, как есть,
Что жизнь – в правде. Что не лесть,
Не злоба завоюет мир,
Что жизнь – борьба! Совсем не пир…
Что жизнь – борьба двух полюсов,
Скрещенье чувств, сердец, умов,
Что вечен в ней Искусства зов,
Что человек бессилен там,
Где он один, где он - все сам!
И что такое просто «Я»,
Коль нет людей вокруг меня?
А с ними – счастье, с ними – цель,
Вот, вроде, жизни карусель.
И смысл в том, что бы творить
И за собой оставить нить!

Учиться этому был рад.
Но, как сказал старик – Сократ:
«Мы знаем, смертным знанья свет
не снизойдет!» (Не хватит лет).
И все ж Сократовы слова
Смутили разум мой едва,
Как Маяковский, вдаря в лист,
Пишу,
Что я,
Не пес-
симист!

Немного лет тому назад
Не назначался я в наряд,
И не служил в ВС СА
Не сотворял я чудеса.
Одеться, (дома был бы бунт!)
Всего за сорок пять секунд!
В противогазе? Шесть км?
Позвольте, вы в своем уме?
И в минус тридцать в караул
На Новый Год? Ну и гульнул!
«Однако, - скажете вы, - ад!»
Но терпит ангельски солдат
И шлет друзьям своим привет,
А также ждет от них ответ,
И, между прочим, скоро ль, нет,
Приплод Канаки выйдет в свет?
Еще вопрос, каков тираж
И план на будущее ваш?
Мне б это все хотелось знать.
Так что, извольте отвечать!

Жму руку, Шурик, но пожать
Супруге руку не под стать,
Предпочитаю поцелуй,
Уж ты, Канаки, не ревнуй!

ПОСЛЕСЛОВИЕ
9
Вот и конец, мои друзья Канаки.
Надеюсь, вам понравился мой стих?
Хоть неумел, но с чувством он однако,
Ведь сочинял я для друзей своих,
Которые скучают по писаке,
(Я знаю, что скучаете, друзья,
наверно так же, как скучаю я.)
10
Теперь прощайте. Лира умолкает,
И я сейчас, довольный, лягу спать.
Спокойной ночи Муза мне желает,
А я хочу вам счастья пожелать.
И пусть оно ваш дом не покидает!
Пусть годы не остудят вам души!
Но… Муза шепчет: «Больше не пиши…»

20-27 января 1978г. Тирасполь