Человек, превратившийся в крик

В стране абсолютной тишины жил человек. Свой день он начинал с того, что долго и надрывно кричал. Он кричал, пока совсем не выбивался из сил и, опустошенный, садился на сырую землю у крыльца своего жалкого домика над самым обрывом. Потом он начинал кричать вновь, но тишина была такой плотной, что поглощала его крик: он открывал рот, но из него не вырывалось ни звука. Он кричал еще и еще, а когда понимал, что крик его бессилен против огромной стены тишины, окружающей его, он замолкал, и по щекам медленно бежали две крупные горючие слезы. Потом он начинал кричать опять, и так наступал вечер. На небе выступали звезды, и теперь он кричал, обращаясь к ним. Но звезды были высоки и неприступны, а тишина беспощадна и нерушима. Он кричал до тех пор, пока оставались силы: каждую ночь он засыпал прямо на крыльце, не доходя до кровати. Там же он начинал свой новый день – с длинного яростного крика. Но тишина владела этим краем, и маленький человек не мог прорвать ее прочную завесу.

Далеко-далеко от страны, где жил человек-крикун, расположилась страна глухих. День и ночь там стоял шум и гам, склоки и ругань, песни и вопли, шум падающих камней и ревущей воды, там гоготали птицы и рычали звери, там визжали ржавые петли, звенели колокола, дребезжали повозки, матерились рабочие и плакали дети, там проклинали суету и гомон неутомимых торговок, там не было ни клочка тишины, ни секунды уединения, ни одного молчаливого жеста. Среди глухих, потерявших способность что-либо различать в этом мире назойливых звуков, жил единственный человек, не утративший слух. И всю свою жизнь он занимался тем, что слушал. Он различал тончайшие оттенки звуков, он учился мгновенно определять источник каждого из них, он ловил их, как чувствительный флюгер ловит дуновения ветра, как ловкий мальчишка ловит в сачок быстрокрылых бабочек. И громкие, и едва уловимые, все звуки были подвластны его тончайшему слуху.

У этого человека была мечта: он мечтал поймать совершенный звук. Он и сам не мог толком объяснить, что это – совершенный звук, но твердо верил, что, услышав его, он тотчас же поймет, что это именно он, заветный совершенный звук. В предвкушении встречи с ним, он оттачивал свое мастерство, но вскоре в стране, где он жил, не осталось звуков, не знакомых ему.

Жизнь в стране глухих была, несмотря на кажущуюся пестроту и наполненность, достаточно незатейлива: день изо дня люди повторяли одни и те же действия, производили одни и те же звуки. Тогда человек-слух отправился в путь в надежде встретить в чужих краях то, что ему не удалось обрести в своей, переполненной звуками стране. Он бродил по многим городам и странам, но, прожив несколько недель на одном месте, вновь и вновь отправлялся в путь, понимая, что жизнь, в каком месте она не течет, имеет определенные рамки; однажды охватив эти границы, он с легкостью предугадывал, какие звуки услышит там или здесь. Постигнув природу звука, он с первого взгляда на город, в который собирался войти, определял, какие звуки обступят его со всех сторон, едва он ступит за его массивные ворота. И так постепенно он стал избегать шумных городов, не предвещающих ничего нового, и маленьких деревень, скучных в своем единообразии, он забирался в глушь, в леса, в горы. Но вскоре и таинственный мир природных звуков стал ему знаком и привычен; его, теперь разборчивый и капризный слух требовал новых звуков, способных потрясти и поразить его.

Однажды он забрел в страну музыкантов. Все, живущие в этой стране, занимались игрой на всевозможных, невообразимых музыкальных инструментах, с утра и до поздней ночи. Нигде больше он не слышал такого количества разных звуков; они обнимали его и увлекали с такой силой, что он боялся утонуть. Первые три секунды он стоял совершенно неподвижно, а потом с силой зажал уши, в ужасе, что не выдержит великолепия этой музыкальной страны и оглохнет.

В этой стране он провел 3 года и 3 месяца. Ровно столько времени ему понадобилось, чтобы в совершенстве изучить все звуки, издаваемые всеми инструментами, на которых играли жители этого города. И он пошел дальше, ведомый неутоленной жаждой услышать тот особенный звук всех звуков. Через какое-то время он забрел в город певцов. Все жители этого города пели. С раннего утра и до позднего вечера. Голоса различных тембров, различных диапазонов, самые невообразимые трели, на какие только оказывается способен человеческий голос – все это захватило усталого странника, прозвучало, как целебный бальзам для его израненного слуха. Он с наслаждением присел у ворот чудесного города.

Тридцать три года провел он этой сказочной стране, полной сладостного пения. Но, проснувшись утром, в день своего 60-летия, он вдруг с ужасом осознал, что, несмотря на всю прелесть жизни здесь, где его утонченный слух каждый день ласкают нежнейшие напевы, он так и не встретил среди них совершенного звука. И он, уже седой старик, вновь отправился в путь. Он шел очень долго, так долго, что казалось, что за время своего странствия, он либо успел стать бессмертным, либо время почему-то остановилось, зачарованно наблюдая за его дерзкой попыткой отыскать совершенный звук.

Но время, тем не менее, шло. Человек-слух старел, и пусть он не замечал этого, постепенно терял свой удивительный дар. Однажды наступил момент, когда он полностью оглох.

Это произошло тогда, когда его ступни, изорванные о дорожные камни, ступили на землю абсолютной тишины, где жил человек-крикун.

Человек-крикун привычно сидел у крыльца и кричал. Тут он увидел человека, приближающегося к нему; он не УСЛЫШАЛ приближающиеся шаги, он именно увидел приближающегося человека, потому что в стране абсолютной тишины звуков шагов не было слышно. Его затрясло: он мгновенно осознал, что вот он, шанс, подаренный ему судьбой, наконец-то сжалившейся над его отчаянием. К нему шел человек, который должен был его услышать. Он видел его большие мягкие уши, которые по привычке шевелились, прощупывая пространство.

Человек-слух искал. Он искал звуки, которые должно было издавать то, что он видел. Но звуков не было.

Человек-крикун напрягся. Он знал, что если не сейчас, то никогда. Он набрал воздуха в легкие и издал лучший в своей жизни крик.

Это был вопль, в котором было все: все отчаяние, вся боль человека-крикуна, все одиночество холодных вечеров, и жестокость безмолвного мира вокруг, его надежда и его страсть – жажда быть услышанным. Он был весь в этом крике, до последней капли, до последней клеточки, каждый миллиметр его твердого как сталь тела был этот крик.

Человек-слух отпрянул назад: его ударил по лицу резкий порыв ветра. И тут на него рухнула огромная, невыносимо тяжелая, сокрушительная глыба тишины. Он до крови сжал уши, которые рвал этот пронзительный, мощный – совершенный звук абсолютной тишины. Он наклонил голову, противостоя стихии, хлещущей его по лицу, а в груди его поднималось полыхающее чувство счастья.