Зачет по химии Сборник рассказов

                Зачет по химии
                Сборник рассказов

 Статистика.
 Знаков без пробелов: 422114



 Содержание


 1. Витрина магазина
 2. Ресторан "Север"
 3. Пазлы
 4. Зачет по химии
 5. Союз добровольцев
 6. Дубовые листья
 7. Чесночный соус
 8. Систрелы
 9. Снег и лед
 10. Классический насморк
 11. Комнаты
 12. Создание Офелии





                Витрина магазина
                Рассказ


   Он остановился возле магазина, торговавшего охотничьими ружьями и патронами к ним, и через запыленное стекло большого зарешеченного окна принялся разглядывать витрину и за нею наполненные товаром полки.
   - Привет, - услышал он за спиной женский голос. Увидел на стекле отражение ее лица, и сразу узнал.
   У Марины был сын пяти лет. Она была натуральной блондинкой. Косметикой пользовалась умеренно. Когда была в настроении, варила хороший борщ. Работала продавщицей в большом магазине, но работу не любила. Жаловалась, устает от покупателей. Что еще вспомнил он? Проживала она с сыном в однокомнатной квартире в высотном доме на окраине города. В верхнем этаже. Некоторое время они регулярно встречались, и он несколько раз ночевал у нее.
   Его удивили ее ярко накрашенные губы. Человек он одинокий и только из любопытства задумался, какой она теперь пользуется помадой.
   Он собирался пообедать. Она тоже хотела есть. Ничего не поделаешь, он пригласил ее в пельменную, которая была рядышком на углу квартала.
   Посетителей - почти никого. Они выбрали удобный столик. Вскоре официантка принесла заказ.
   - Я тебя долго искала. Звонила. Ты сменил телефон?
   Он затряс головой и что-то промычал с горячим пельменем во рту.
   - Купи пива, - попросила она.
   В буфете у входа пива не было, и он приобрел бутылку портвейна. Взял два пустых стакана.
   Вернувшись к столу, он разлил вино по полному стакану.
   - Ты куда-то торопишься? - спросила Марина.
   - Нет, - кратко ответил он и, не дожидаясь ее, за один раз выпил налитое.
   Она тоже выпила, но только половину.
   - С первым же глотком почувствовала себя лучше, - засмеялась Марина. - А помнишь, в ресторане мы курили вдвоем одну сигарету?
   Он мотнул головой:
   - Здесь не курят.
   Он запутался. Теплые чувства к ней, наверно, еще жили в глубине его сердца. Но продолжение любовной истории с Мариной с поездками на край города не входило в его последние планы.
   Он вылил в стаканы остатки вина.
   - Какая я голодная!
   Она смирно сидела напротив, с жадным аппетитом поедала пельмени и рассеяно запивала сладким портвейном. А было, он мечтал: по воскресеньям в послеобеденные часы сидеть за столом на кухне в чистой белой рубашке, покуривая, смотреть, как она моет посуду. Ясности не было. После нее все его отношения с женщинами были непродолжительными.
   Мимо их столика прошла высокая девушка. Взглянув на девушку, он сообщил Марине:
   - Я собираюсь жениться.
   Она глядела на него с любопытством красивых глаз. Она даже не подумала спорить с ним.
   - Тебе двадцать пять лет.
   Она не первая говорит ему об этом. Он скрестил руки на груди.
   - Двадцать четыре.
   Он, сам того не сознавая, обиделся.
   Когда Марина оставляла его у себя на ночь, она включала телевизор и ложилась в кровать. Глядя из-за его плеча на упитанные физиономии кино-героев, она занималась с ним любовью. Только он очень скоро заподозрил: с ним ли она занималась. Однажды он попробовал погасить разлюбезный мерцающий экран, и тогда-то вышла их первая ссора. Больше он не пытался выключать телевизор.
  - Я уверена, ты хороший мужчина.
   Ему в пельмени попался жилистый кусок мяса. Выплюнул, стесняясь ее.
   Марина засмеялась, показывая в щель между губами белые зубки.
   - Кто она, если не секрет?
   - Ты ее знаешь, - соврал он, не без желания поинтриговать. - Она сказала, что ты не возражаешь.
 - Я? - удивилась Марина.
   Задумалась на миг. В результате, достала из сумочки ключ.
   - Приезжай вечером.
   Посмотрела на часики. До начала ее смены в магазине было достаточно времени.
   - А знаешь, поедем ко мне сейчас. На такси. Успеем. Ты все расскажешь.
   Он вспомнил ее неустроенный, прозванный жителями сырой дырой, микрорайон. Ему удалось выбраться из этого пригорода, и теперь он понял, что на самом деле желает поскорее жениться и обзавестись семьей.
   Марина поднялась. Вдруг громко засмеялась:
   - Фильм вчера кабельное TV показало. Героиня то и дело повторяла фразу: "Такая скотина этот доктор Соблазнов".
   Она необыкновенная женщина. Но для него теперь окончательно обнаружился механический скелет их отношений. И вся история сложилась в подобие осени: чувствовать себя отвергаемым опадающим листом.
   Попытался заговорить, и не смог.
   Он вышел из двери пельменной и повернул, не думая шагать с нею дальше. Ноги сами несли его прочь. Но Марина ловко ухватила его под локоть и горячо шепнула на ухо:
   - Я могу вернуться.
   Он чувствовал на своем лице заледеневшую улыбку и мучительно думал:
   "Ночи полные твоих дешевых чудес".
   Когда она остановила такси, он с ней ехать отказался. Он захлопнул за ней дверь. Она почти завизжала. Но он никак не отреагировал на ее возмущенный возглас. Ключа она ему не дала. Никаких обязательств. Он не стал медлить. Повернулся и пошел.
   Он остановился возле магазина охотничьих товаров и начал разглядывать витрину.
   - Привет, - услышал он у себя за спиной женский голос. - Надевать шляпу на гипсовый бюст в витрине не такая уж новая идея.
   Увидел на стекле отражение ее лица. Помедлил. Не спешил обернуться. Анжела была крашеной блондинкой. У нее была прелестная трехлетняя дочь. Разглядывая лицо в стекле окна-витрины, он пытался вспомнить, где она работает и живет.

   Июль 2005 г.
   Ред.: 12 июня 2021 г.




                Ресторан "Север"
                Рассказ

                "Пункт 5. Успокаивающий эффект. Если он был недостаточный - максимальный эффект". Вот искомое - становая линия сюжета для моего нового рассказа.


   "Гораздо лучше устроиться в хорошей гостинице, чем в плохой", - так написал Ги де Мопассан в одной из своих многочисленных новелл.
   Для писателя каждая его новелла, некоторым образом, представляется, наверно, в виде его временного жилища.
   Такую недавно я придумал и присоединил к высказыванию Мопассана мою собственную сентенцию, когда я проходил по улице Мира в городе Павлодаре, в котором я много лет живу, мимо здания старейшего в нашем городе ресторана "Север". Судя по вывескам, на которых особой новинкой выделялось слово латинскими буквами "Hotel", в том же здании по-прежнему, как и много лет назад, на втором этаже над рестораном располагалась и старейшая в моем городе гостиница "Север".
   Хорошо приодетые люди стояли возле здания по его центру на высокой в пять ступенек бетонной площадке, с одного края которой был вход в ресторан, а на другом краю находились такие же похожие двери входа одноименной с рестораном гостиницы.
   Проникновения туда в них и сегодня были под древним девизом "Нового ничего нет".
   Я спешил на встречу, но не с этими людьми; и поэтому я прошел, не задерживаясь, мимо массивного строения "Север", в два этажа, расположенного в глубине сквера из старых высоких тополей и разросшихся кленов, под хорошо знакомой мне еще с юности ресторанной вывеской; хотя мне, по правде сказать, было любопытно, какая еще новизна кроме свежей светодиодной вывески "Hotel" прибавились в облике и, особенно, во внутренних апартаментах старейших в Павлодаре ресторана и гостиницы. Давно-давно я не был в "Севере", много-много уже лет; и уж точно мое последнее посещение его произошло еще во времена существования страны с кратким названием СССР.
   Погода, для середины сентября, стояла чудесная.
   Ресторанно-кафешные и иные, всякие прочие подобно-бесподобные, питейные и закусочные заведения в городе Павлодаре в бытность Советского Союза были значительно строже построены. В нынешней жизни вокруг них много хаоса, в том числе архитектурно-идеологического.
   Система ресторанов в нашем городе, тогда при существовании СССР, при их сравнительно с нынешними временами небольшом количестве, была основательно продумана, специально кем-то крепко запутана, и поэтому не многим в нашем городе людям в целом она была понятна; рестораны у нас то вдруг неожиданно расцветали, а то также моментально, "как японская сакура", сбрасывали свой цветущий вид даже при одном и том же директоре заведения. Я не собираюсь утверждать, что прежде рестораны были лучше; они были в городе Павлодаре другие.
   Давно я не посещал "Север". Но я не стал оглядываться, а продолжил движение по улице Мира в сторону прибрежного микрорайона с названием "химгородок", в одном из домов которого в квартире №50 мне было назначено свидание.
   Однако, я принялся на ходу сочинять новеллу о прежних известных мне временах "Севера".

   Летом в 1974-м году в Павлодаре ресторанно-гостиничный комплекс "Север" в своей истории находился на небольшом подъеме: в гостинице провели текущий косметический ремонт; на кухне ресторана был наведен должный порядок, и его повара вполне прилично справлялись с профессиональными обязанностями; в буфете ресторана всегда был достаточный набор алкогольных напитков; а в зале ресторана, под его высокими потолками вечером, начиная часов с семи и до половины одиннадцатого, музыканты на сравнительно хороших инструментах и с помощью новой электронно-усилительной аппаратуры громко и грамотно исполняли достаточно широкий набор, хотя и вполне стандартный, советских и зарубежных эстрадных шлягеров того времени.
   К началу июля 1974 года я закончил тогда учебу на первом курсе в Павлодарском индустриальном институте и на время летних каникул устроился на временную работу. В середине июля на заводе, где я трудился, мне выдали небольшой денежный аванс. Из моих друзей в городе в тот день никого не было, а потому к семи часам вечера в ресторан "Север", чтобы отметить мою первую денежную получку, я пришел один.
   Из-за юношеской сексуальной озабоченности я испытывал в тот вечер сильный дискомфорт, а потому, чуть поколебавшись, не стал заказывать себе вина, а заказал "для храбрости" графинчик водки. Однако, ресторан на протяжении всего вечера, на удивление, был полупустой; и за столиками в его зале располагались в основном исключительно мужские компании. Но знакомая мне официантка Люба очень скоро к большому моему удовольствию подсадила за мой столик даму. Привлекательного вида женщина была старше меня восемнадцатилетнего, как чуть позже я смог у нее узнать, более чем на пятнадцать лет. Кстати оказалось и то, что женщина предпочитала сладкому вину хорошую горькую водку.
   Мы с ней познакомились. Она сказала свое имя и отчество, но просила называть ее по имени. Я уже забыл, как ее звали. Но я до сих пор помню, как она выглядела, в общих чертах. В ее хорошо сложенной округлой фигуре, одетой в летнее шелковое платье, было главное качество - прочность. Она уверенно сидела на стуле, высоко держала подбородок и постоянно пристально глядела мне в глаза. Она часто в ответ на мои слова хохотала, и у нее был отличный аппетит. Моя соседка сразу показалась мне похожей на скифскую кобылицу, выпущенную на ночь на степное пастбище.
   Я попытался поухаживать за ней - пробы ради; она быстро ответила мне на это явным своим поощрением. Вскоре мы с ней дошли до нежных взглядов и рукопожатий, Я стал волноваться. Дважды я пригласил ее на медленный танец. Мы с ней по проходам между столиками выходили на танцевальную площадку рядом с музыкантами и танцевали. Она была на высоких каблуках, и потому она была почти одного роста со мной. Вскоре я от нее сильно возбудился, поскольку танцуя, она ко мне прижималась своим вздрагивающим животом. Однако я колебался, опыта, как ухаживать за подобными взрослыми дамами у меня не было.
   Когда мы танцевали наше второе танго, я прошептал ей на ухо:
   - Ваш муж следит за нами.
   Она, по-видимому, удивилась.
   - Мой муж?!. Да неужели? Вы уверены в этом?
   - Вполне уверен.
   - Как странно! Я приехала из другого города и остановилась у вас в гостинице и не успела сообщить ему, в какой именно я нахожусь гостинице.
   Мы с ней продолжали нашу беседу, вернувшись за свой столик.
   - Он никогда... никогда не следил за вами?
   - Нет... с моими друзьями он никогда не был знаком.
   - Это потому, может быть, он на этот раз следит за нами, что он заранее догадался о моей с первого взгляда любви к вам.
   - Что вы! Ведь не вы первый ухаживаете за мной.
   Предложение погулять по улицам города она отклонила.
   - Нет... нет...
   Она подумала минуту и, вскинув подбородок, прибавила:
   - Ужасно устроилась в гостинице, в трехместном без удобств номере. Вы не могли бы помочь мне переселиться в одноместный номер? Я пригласила бы тогда вас в гости.
   Знакомых в администрации гостиницы "Север" у меня никого не было.
   Мы заказали у официантки Любы еще водки и еды. Кобылица пила и поглощала еду, словно бездонная пропасть. Я уже чувствовал с беспокойством, что приближается решительный час, и даже не час, а минуты развязки в истории нашего ресторанного знакомства.
   Плотно поужинав, кобылица умолкла, перестала смеяться, казалось, задремала, сидя на стуле. Она по-прежнему постоянно смотрела мне в глаза.
   Вскоре ее пригласил на танец видный, лет сорока мужчина из шумной компании, которая располагались за соседним столиком; все они, судя по разговорам у них, были из постояльцев гостиницы "Север". После танца ее кавалер подсел за наш стол.
   Я теперь пил уже в одиночестве свою водку и прислушивался к чужой беседе, возникшей между пришлым мужчиной и, в недавнем еще прошлом, моей кобылицей.
   - Милый друг, не говори, что зелен виноград.
   - Смотри, дорогая моя, как бы не захворать от этого винограда!
   Я вздрогнул, услышав эти слова из беседы моих по столику соседей, и меня моментально охватила та мучительная тревога, которая свойственна обманутым в ожиданиях любовникам.
   Кобылица спросила сигарету, но мужчина не курил. Тогда она обратилась ко мне:
   - Саша, угостите женщину сигаретой.
   Я прикинул, в одном из карманов у меня лежала полная пачка болгарского "Интера", но я достал из другого кармана помятую полупустую пачку болгарских сигарет "Стюардесса".
   Женщина, закурив, неловко стряхнула пепел на платье и заявила, что прожгла свое новое шелковое платье и ей надо подняться в гостиницу, чтобы переодеться.
   - Мое любимое платье пропало, - вздыхала она и затем обратилась ко мне с лукавым упреком. - Саша, зачем вы меня угостили сигаретой?
   Она и мужчина ушли в гостиницу.
   Я тоже решил покинуть ресторан.
   Официантка с искоркою смеха в глазах поинтересовалась у меня, буду ли я рассчитываться за нас обоих, она имела ввиду кобылицу, или только за себя заплачу. Я покачал отрицательно головой:
   - Я сам по себе, Люба. Она ушла в гостиницу, переодеть платье, скоро вернется.
   Так и не сумев ни о чем столковаться с скифской кобылицей, я покинул самый "древний" павлодарский ресторан "Север".

   В сиротливом одиночестве без какой-либо осознанной цели и определенной задачи я отправился на прогулку по вечерним городским улицам: поскольку домой возвращаться было еще рано. Кроме того, меня толкала какая-то сила юности, неодолимая потребность двигаться.
   Ожерелье освещенных окон в домах - они цветут вокруг, как летом травы. Неведомые светила, случайно брошенные в пространство, где они очерчивают те странные фигуры, что порождают столько мечтаний, столько дум.
   Я прошел до конца большой улицы, повернул обратно, и по середине этой улицы свернул на другую, столь же большую и широкую - центральную, прозванную горожанами на американский лад, как "павлодарский бродвей". Через какое-то время я был уже далеко от "Севера".
   Я так ходил, как мне показалось, долго-долго. Потом я развернулся домой. Город тихо засыпал. Ночь еще только что вконец обняла небо.
   Улицы в провинциальных советских городах, за исключением нескольких главных улиц, были, как мне помнится, везде и всегда плохо освещены. Страна СССР выпускала много различной продукции и потому экономила на освещении второстепенных городских улиц драгоценную для производственных нужд электроэнергию. Пятиэтажный дом, в одной из квартир которого я жил, находился в городе Павлодаре на третьестепенной улице Короленко, в 1974 году абсолютно без освещения. Редкие фонарные столбы, все-таки, на ней вдоль тротуаров стояли, но лампочки с приходом темного времени суток на них никогда не зажигались, а между некоторыми столбами отсутствовали и провода электрической линии.
   Который был час - когда я, в конце-концов, очутился вблизи от моего дома - неизвестно. В темноте я не имел возможности разглядеть стрелки на циферблате наручных часов. Но, судя по небольшому количеству светящихся на моей улице в домах окон, час был уже довольно поздний.
   Ожерелья из жемчужин светящихся окон - и здесь на улице Короленко они цвели как травы. Жители этих пятиэтажных домов вокруг меня знали и ещё помнили и не подведенный газ, и не отлаженное центральное отопление, и свои неуверенные шаги по темной лестнице после работы; ночная страсть, утренняя глазунья на сковороде, пестрый букет полевых цветов в полулитровой банке на подоконнике. Простая, обычная и прекрасная картина созидания - на строительных площадках появляется медленное и неуклонное движение огромных кранов; утренние и вечерние приливы и отливы рабочих людей на автобусных и трамвайных остановках. Но добавим клею к рассуждениям-паутинкам. Новые города и кварталы - а в 70-х годах Павлодар был молодой бурно строящийся город - рождают свою особенную поэзию - с того самого времени, когда на новом месте начинает разворачиваться земля:

 Лопушиный, ромашный
 Дом - так мало домашний!
 По-оленьи - рогат.
 По-медвежьи - радушен,
 Что окно - то икона,
 Что лицо - то руина
 И арена...
 Есть окно и мое.
 А рубахи! Как взмахи
 Рук.
 О, прорехи!
 Точно браслеты.
 Перед злым не стыдно,
 Всех рубах рукавами борется дом.

   Парафраз из стихов Марины Цветаевой.
   И тут я впервые почувствовал, что должно случиться что-то новое, необычайное. Мне показалось, что стало холодно, что воздух сгущался, что сама ночь сущностно, а вовсе не космические нейтрино, воздействует на меня.
   Коснись меня. Мягкий взгляд. Мягкая мягкая мягкая рука. Я одинок здесь. И где твой разум? О, коснись меня скорее, сейчас. Что это за слово, которое знают все? Поговори про яблочные пирожки, piuttosto.
   Пересказ прозой сути большинства стихов Марины Ивановны Цветаевой.
   Свернув с тротуара, мне оставалось пройти несколько шагов до двери в подъезд дома. Стены трех-подъездной "пятиэтажки" - моего дома, построенного из панельных плит, - были покрашены смесью извести с красною глиною бокситов - была одно время такая мода в Павлодаре на побелку городских зданий в розовый цвет. В густой темноте на светлом фоне стены справа от двери я различил контуры, пятном, женской фигуры.
   Не удивившись, не запнувшись, не сбивая шага, нисколько не волнуясь, я приблизился к видению. И скорее интуитивно почувствовал, чем разглядел, что женщина эта молода, и что она очень хорошо сложена. Она была на полголовы ниже меня. При моем приближении она повернулась ко мне бочком; по-видимому, она не желала, чтобы я увидел у нее лицо. Я остановился на секунду перед дверью, а во вторую секунду уже протянул левую руку и обнял молодую женщину за плечи.
   Бабешка пискнула кратко, по-мышиному, и резко, коротким разворотом, естественно и легко выскользнула из моих объятий, и мигом заскочила за двери в мой подъезд. Стоило бы мне только последовать за ней, начала бы она шуметь, и тогда было бы не избежать большого скандала. Пришлось мне отправиться мимо моего дома, чтобы еще сколько-то прогуляться по городу; чтобы предоставить время незнакомой женщине после легкого испуга прийти в себя и решиться покинуть мой подъезд
   Улицы в городе были теперь пустынны. Вокруг меня - ни души; и свет в кафе "Луч" на углу улиц Лермонтова и 1 Мая был погашен. Только минут через пять мне повстречались несколько запоздалых прохожих; они торопились домой. На центральной городской площади на меня чуть лоб в лоб не наткнулся пьяный: "П-п-послушайте-ка... Си-си-сигарету? А к-к-к-который  час?" Я ускорил шаги, чтобы избежать его - в потемках далеко за спиною пропал и он. Несколько минут я прислушивался к его гулким, неровным шагам.
   И больше я не встретил никого в этот час на главной городской площади. Свернув на улицу Красноармейцев, я увидел впереди обнимающуюся парочку влюбленных и пошел следом за ними; затем я повернул снова на свою улицу Короленко и вернулся к моему дому. Тут возле своего дома я снова, как будто в первый раз, удивленно заметил, что фонари на моей улице давно кем-то были погашены. А когда-то, несколько лет назад, в прошлом, но недолгое время, лишь пару или тройку месяцев, электрические лампочки светились здесь на фонарных столбах.
   Я выдвинул из под манжета рубашки часы на руке и зажег спичку. Было почти два часа. Никогда еще я не видывал такой темной ночи.
   Возле подъезда никого не было. Но внутри вскоре я вновь наткнулся на ту же самую бабенку, которая теперь сидела на верхней ступеньке последнего лестничного пролета, который мне оставалось преодолеть, на пути к моей квартире на третьем этаже. При моем появлении у начала лестничного пролета она, узнав меня, мигом вскочила на ноги, затем запрыгнула, как дикая коза, со ступенек на лестничную площадку и стала, прижавшись спиною, к дверям моей квартиры.
   "Не вздумай орать!" - предупредил я ее и, медленно поднявшись еще на две ступеньки, остановился. Пару минут мы с ней, не двигаясь со своих мест, молча глядели друг на друга. Электрическое освещение на площадке, где находилась девушка, было выключено, но горели лампочки этажом выше и этажом ниже.
   Она была невысокого роста, фигурка у нее была плотно и пропорционально сложенная; явно было, если не видно, то понятно, что она молода, но старше меня на сколько-то лет - пять, семь или восемь. Темные волосы у нее были коротко пострижены, на ней было надето летнее светлое платье, черты ее лица из-за недостатка освещения я различал лишь едва и потому не мог точно определить его выражение. Никаких чувств к ней у меня не было, только досада, что она мне в поздний час мешает поскорее попасть к себе домой.
   Девушка шевельнулась и чуть развела по бокам опущенные руки, прижимая ладони к дверям моей квартиры.
   - Сейчас закричу, - сообщила она мне ровным негромким голосом.
   Теперь мне надо было что-то ей говорить, поскольку идти опять на улицу мне не хотелось.
    - Взгляни, ты стоишь под дверью с табличкою номер сорок девять, - сказал я ей вкрадчивым голосом, взволнованный тем, что она действительно исполнит свою угрозу. - Это дверь моей квартиры. Как нам дальше быть?
   Девушка лишь повела из стороны в сторону отрицательно своей головой.
   - Если ты не веришь, нажми кнопку электрического звонка, - продолжил я уговоры. - Мою маму зовут Мария Федоровна.
   Вот также можно было поставить под двери квартиры бревно, и чтобы потом опасаться к нему подойти.
   - Что я ей скажу? - подумав немного над моими словами, спросила девушка.
   Бесспорно, она мне задала вполне логичный вопрос.
   - Скажешь моей маме, что мы с тобой собираемся полчасика посидеть на лавочке возле подъезда. И чтобы она не беспокоилась за меня.
   Вариант, разбудить мою мать таким вот образом, был не лучшим. Как позже я сообразил, можно было предложить девушке подняться по лестнице на этаж выше. Но об этом могла бы догадаться и сама девушка, стоявшая в то время под дверью моей квартиры.
   - Как тебя зовут? - спросила она.
   Я ей сказал свое имя.
   - А Толика ты тогда знаешь? - вдруг оживленно заинтересовалась девица и назвала фамилию моего соседа из квартиры рядом. Позабыв про свой испуг, она сделала два шага вперед и подошла к перилам.
   Сосед Анатолий жил в квартире номер пятьдесят.
   Девушка положила правую ладонь на перилла. Мне показалось, что моя левая ладонь, также упиравшаяся о перилла, почувствовала, с каким напряжением девушка ожидает моего ответа на ее вопрос. Вместе с тем ее живой интерес и образовавшаяся таким образом между нами неожиданная связь побудили к рискованному напряжению мои иллюзорные, в своей собственной бесконечности, уже было совсем погасшие, надежды и ожидания.
   Оказалось, что она из нештатных любовниц соседа Толика. Вот так викторина!

   Анатолий, мужчина лет сорока, был аккуратный, не женатый, но для многих женщин привлекательный персонаж; он длительное время работал водителем на персональном автомобиле "Волга" у главы потребительского союза области. Невозможно было сказать девушке, что я будто бы знал моего соседа, хотя мы с ним рядом прожили сколько-то лет. Сосед все эти годы существовал обособленно, мало с кем из жильцов нашего подъезда здоровался, никогда и никто из них не переступал порог его квартиры. Даже чрезмерно любопытный ко всему и всем пронырливый мужичок Лешка из квартиры №52 не сумел нарушить табуированную границу квартиры №50, хотя он несколько раз под различными предлогами настойчиво пытался это совершить. Только женщины возрастом от двадцати пяти до тридцати двух лет относительно регулярно посещали по вечерам холостяцкое жилище Анатолия. Рано утром он уходил на работу в свой гараж, и вместе с ним покидала квартиру его очередная женщина. Он с педантичною регулярностью менял себе женщин примерно раз или редко дважды за полгода.
   Раздумывая, как правильно ответить на заданный мне вопрос, я машинально на шаг отступил назад и теперь двумя руками облокотился о перила. Запрокинув голову, я скользнул взглядом снизу вверх по фасаду стоявшей передо мною наверху викторины, от ее беленьких босоножек до тонкой полоски света на потолке, струившейся с лестничной площадки этажом выше и с другой площадки этажом ниже.
   Мое созерцание отправилось на новый круг. Девушка была стройна и прекрасна: хоть чекань ее на медаль, или же ставь на пьедестал. Ситцевое светлое платье, с большим вокруг шеи вырезом, очень просто сшитое, как нельзя более оно шло к ее точеной фигурке и к ее скуластому лицу, ограненному сверху черной челкой до линии бровей, снизу изящной черточкой нежного рисуночком рта. Икра ноги у нее имела правильную мягкую округлость.
   Девушка первой нарушила возникшую у нас паузу молчания:
   - Почему этой ночью его нет дома? - сказала она громким шепотом.
   Лет ей исполнилось 25 - и не меньше, а может быть уже и 28. "Милая!"
   - У тебя только это на уме? - тоже шепот спросил я у нее. Плечи у меня вздрагивали от смеха. - А я-то, дурак, не ко времени приперся!
   Я приподнял голову, чтобы увидеть, не стоит ли под дверями соседа ее чемоданчик с личными вещами. Чемоданчика на лестничной площадке не было.
   - Как это ни смешно, но если ты ответишь на несколько моих вопросов, - век будут помнить, - призналась мне девушка.
   Стоявшая передо мною, Викторина была восхитительна. Кpасивое лицо, хотя пpедставлялась слишком юным; все ее сyщество излyчало пpивлекательность чисто физического хаpактеpа, более наводившyю мою мысль на однозначное слово "женщина", нежели на двyзначное "девyшка". И однако же в своем скpомном, светлом платье она умилительно пpоизводила впечатление подобия наивного p****ка.
   Она принадлежала к тем немногим, чьи слова были исполнены значения. Быть может, не в силах снести всплеска радости, из-за этого мой восторг буквально хлестал словами, словно вода из пробитого шланга: "Толик with a new wife. Знаешь, ты мне понравилась. Белый танец! И я расскажу о нем все что знаю". Она обезоруживающе ответила: "Я не умею...". Невозможно было поверить, чтобы она не умела танцевать; но для танцев каменный мешок подъезда, да еще под дверями квартиры №50 - не тот фонтан. В отличие от девушки, я вовсе не был уверен, что в тот момент соседа не было дома. Кстати, на то время в городе Павлодаре было построено лишь два фонтана (или один?), и они оба никогда на протяжении многих лет, сколько я помнил, не работали.
   - Тогда полчасика погуляем вокруг дома? - все также громким шепотом предложил я ей. - Любой твой вопрос - мой самый подробный ответ.
   Так мы с нею неожиданно быстро и легко объяснились и вскоре, дружески разговаривая, оказались уже на улице.
   Викторина, выйдя из подъезда, сразу взяла меня под руку, и мы с ней покинули двор дома. Мы направились к перекрестку и далее побрели по улице Лермонтова в сторону берега реки Иртыш.
   Скоро не покидавшее меня легкое волнение нашло себе удобное русло - "свой вместе с чужим".
   Что я достоверно знал об Анатолии - соседе по лестничной площадке? О какой-либо продаже или безвозмездной передаче секретов - о том, что происходит в соседских с моей квартирой комнатах рядом на третьем этаже - речи не шло, поскольку попросту они мне были не известны. Сорокалетний Анатолий никогда не был женат, он вообще не был создан для брака. Он был создан для многих женщин, а они для него.
   - Ему не встретилась женщина, с которой ему захотелось бы остаться, - сказала моя спутница.
   - Скорее всего, ему встречались женщины, которым очень хотелось у него остаться.
   Возможно, ее звали Тамара, теперь я точно не смогу вспомнить имени у "викторины".
   В свою очередь Викторина, назвавшаяся Тамарой, мне рассказала некоторые подробности про правую руку у Анатолия.
   Я ухмыльнулся - правая рука шофера всегда по привычке занимается передачей чего-нибудь, кому-нибудь. Всю дорогу она у него манипулирует рычагом передачи "момента вращения" от двигателя автомобиля к колесам.
   По улице Лермонтова мы с Тамарой дошли до берега реки. К тому моменту я успел ей рассказать и описать почти дюжину женщин, на протяжении ряда лет будто бы посещавших моего соседа. Внешность всех его подружек я не помнил, а потому мне пришлось "с белого листа" сочинить описание трех или четырех из них. На меня нашло подлинное творческое вдохновение, истории о дамах сердца соседа Анатолия получались хотя и коротенькими, но даже для меня самого сюжетно интересными и забавными некрупными, но неожиданно блестящими деталями. Спутница-викторина, опершись на мой локоть, все плотнее прижималась плечом, на протяжении всего нашего пути до реки она внимательно и напряженно, изредка перебивая вопросами, слушала мои рассказы.

   На небе начала всходить луна. Было полнолуние.
   В те годы улица Лермонтова возле реки Иртыш художественно обрывалась на очень высоком песчаном крутояре. Под нами вдоль воды лежал широкий вытянутый долиной дикий пляж. Песок на нем был чистый иртышский, очень мелкий пушистый, почти белый цветом. Сверху с обрыва на дикий пляж, называвшийся Лермонтовский, вели несколько узеньких тропинок, коварно осыпающихся под ногами ступивших на них, проложенных не по прямой вниз, а длинно, вдоль по песчаным кручам крутояра.
   Уговаривать Тамару спуститься к воде мне пришлось долго. Любопытство к тому времени у бабенки приостыло, и она стала задумчива и даже совсем перестала приставать ко мне с расспросами о моем соседе Анатолии.
   - А Иртыш, течет ли он еще? - выдвинул я перед Тамарою свой главный аргумент. - Я хотел бы узнать это немедленно.
   В это время напротив нас по реке по фарватеру, проложенному под противоположным берегом, медленно шла самоходная баржа. В темноте в черной гуще плыли огоньки, зажженные на ее мачте.
   - У меня потом не хватит сил подняться наверх, - все еще сопротивлялась моя городская викторина.
   Звуки низкооборотистого дизельного двигателя с проплывавшего мимо нас судна постукивали над водою глухо и размеренно.
   - На руках понесу, - убеждал я девушку подчиниться моему желанию.
   Ветер сдул все облака с небес; появилась во всей красе светлая полная луна.
   Викторина была невысокого росточка, но крепка телом, округла, похожа на булаву, которую нелегко взять, а еще труднее поднять, а сложнее всего удержать. Мое обещание ее позабавило, и может быть только поэтому, она согласилась, наконец, со мною спуститься к воде.
   Мы с ней направились к реке по довольно крутой тропинке. Если бы не взошедшая в то самое время на небе луна, то на таких спусках можно было бы запросто в темноте оступиться и кувырком покатиться вниз.
   Через несколько минут мы подошли к реке и пошли по берегу вдоль кромки воды. Теперь летели прозрачные легкие облака над погрузившейся в ночной глубокий сон землею. Светила нам сказочная небесная красавица, поднявшись уже высоко в небо к звездам. Такие светлые ночи выпадают нечасто, но нам повезло. И при дрожащем свете луны я подробно различил лицо Тамары с крупными красивыми губами.
   Красота ночи подействовала и на Тамару. Она, глядя на протянувшуюся по поверхности воды серебристую мерцающую дорожку, мечтательно произнесла:
   - Где мой купальный костюм!
   - Так… купайся.
   - Что я сумасшедшая?
   Я обнял ее, и мы с Тамарой, стоя у самой кромки воды, стали целоваться.
   Я понимал, что наступил самый благоприятный момент, и вряд ли он потом еще повторится.
   - Не здесь, - стала вдруг легонько освобождаться от моих объятий Тамара. - Все видно.
   - Кому видно?! - обиделся я на мою горожанку-викторину и выпустил ее из объятий. - Никого вокруг нет.
   - Кому понадобится, тот и увидит, - объяснила, оглядываясь по сторонам, Тамара и, почувствовав мою глубокую обиду, взяла меня за руку. - Идем на Центральный пляж, там нам будет удобнее.
   И мы с ней направились на Центральный пляж, где с краю росли кустики ивы, и было полно укромных местечек. Нам надо было пройти по берегу вверх по течению реки примерно полторы тысячи шагов. Девушка Тамара сбросила босоножки и понесла их в руках, зашла по щиколотки ног в воду.

                Ужели не во сне
                Назначила ты мне?

   Тем временем луна стала прятаться в облака, и ее волшебное сияние на песках лермонтовского пляжа постепенно погасло.
   По пути перед нами - между пляжем Лермонтовским и Центральным пляжем - на обширном заболоченном участке стояли стеной заросли камыша и тростника.
   Едва мы подошли к зарослям, луна совсем скрылась, а ночь сделалась угрюмою. Узкая тропинка, по которой нам предстояло идти через камышевые заросли, выглядела черным провалом в неизвестное.

   Викторина смело пошла впереди по узкой через тростниковые заросли тропинке.
   Приходилось в темноте внимательно глядеть под ноги - здесь было множество ручейков. Ночное зрение у Тамары, похоже, было лучше, чем мое, и она ушла вперед от меня шагов на десять. И вскоре я, не заметив черного зеркала воды, поставил свою ногу прямо посередине ручейка, пересекавшего тропинку. Пришлось мне остановиться, чтобы снять обувь и вылить из нее холодную липкую воду, пахнувшую тухловатым болотом. Я присел на корточки, чтобы зашнуровать туфли. Внизу возле земли здесь было тихо, и я услышал журчания текущей воды в ручье.
   Я окунул в нее ладони рук, чтобы помыть. Вода текла... она текла... хо-лод-ная...  холодная...  холодная... почти ледяная...
   Тамара обнаружила, что я отстал, и вернулась по тропинке обратно.
   - Люблю камыши, африканские косички, - сообщила она возбужденным голосом, уже не городской, даже не районной, а не меньше чем областной, викторины.
   Она ночью в светлом платье была похожа на крадущуюся к добыче камышовую кошку. Я особого восторга среди зарослей камыша не испытывал.
   Мы с ней продолжили путь.
   Я, шагая вслед за нею, старался не отставать. Наши года с Тамарой сильно различались: мне минувшей весной исполнилось восемнадцать лет, ей, все-таки, было не меньше чем двадцать пять, разница у нас в возрасте была минимум в семь лет.
   Вдруг ветер подул резко и здорово, камыши и трава так гнулись, так низко кланялись. Также неожиданно вскоре все стихло.
   Викторина, которая снова ушла далеко вперед, на развилке среди камышей и тростника самостоятельно выбрала не лучшую тропинку, и мы пришли по ней к непроходимому болоту. Пришлось возвращаться.
   - Почему здесь на берегу Иртыша такая сырость? - удивлялась она.
   По ее вопросу я понял, что девушка появилась в нашем городе не очень давно.
   - А здесь раньше не было болота, - стал я ей рассказывать. - От лермонтовского пляжа и до центрального прежде шел сплошной высокий крутояр. Вот в этом месте был глубоко врезавшийся в берег очень широкий овраг. На дне его били во множестве родники. В одном из домиков на краю оврага жил друг моего отца - Лёвка Терентьев. У него была большая деревянная лодка, которая тут же на песке возле Иртыша лежала. В моем детстве мы летом по выходным дням и иногда на неделе приходили в гости к дяде Лёве, он ставил на лодку мотор и мы две семьи плыли на ней далеко по Иртышу, выбирали какой-нибудь остров и там в палатках по нескольку дней жили. Несколько лет тому назад все дома вокруг оврага снесли, а их жителям выделили квартиры в многоэтажных государственных домах. А овраг завалили всяким строительным мусором, глиною и песком. После этого здесь место заболотилось, и вскоре выросли высокие камыши. Прежде на этом месте не было камышей. Был песчаный берег и по нему текло к Иртышу много-много ручейков, начинающихся из родников, бивших у самого подножия крутояра.
   - А лодка где теперь?
   - Старая деревянная лодка сгнила. Дядя Лева купил позже дюралевую лодку "Казанка" и хранил он ее на лодочной станции в затоне возле речного вокзала.
   - Мне надо позвонить по телефону!
   - Привет. Ты откуда? Из…
   - Из Парижа.
   Мы с викториною изрядно поплутав и подустав, наконец-то, выбрались из камышевых зарослей и оказались на краю центрального пляжа. Здесь островками росли молодые ивы, а на берегу лежали россыпи массивных камней, которые здесь были положены, чтобы в этом месте сильное течение Иртыша не размывало берег.
   Самоходная баржа, пока мы пробирались через камыши, успела уже пройти стрелку возле спасательной станции и ушла на повороте русла реки за остров. В темноте за островом плыл красный огонек на конце мачты, а саму баржу уже не было видно.
   - Дядя Лёва бакенщиком работал, - сообщил я викторине. - На большой железной лодке мы с ним по вечерам плавали по реке и бакена зажигали. Он мне давал рулить лодкой.
   Эти из прошлого исторические детали викторину, вообще, не интересовали. Здесь на центральном пляже возле ивы, мелким кустарником росшей кругом, она у воды уселась на большой камень и замерла, обхватив руками колени, стала глядеть в пустое пространство в сторону реки, скрытой для глаз ночною темнотою. Дребезжащий звук с самоходной баржи был единственным признаком жизни на реке.
   Я подождал некоторое время и первым нарушил молчание:
   - Дядя Лёва и мой отец во время войны в пулеметном училище учились. В одной роте и в одном взводе они служили.
   Ответа - ни единого "выстрела" - от нее мне не было.
   Тогда я положил ладони на ее плечи. Она нетерпеливо повела плечами, освобождаясь от моих рук.
   - Послушай, - сказала она. - Ты слышишь? Странные звуки. Будто бы это уже осенью пересыпают из ведра в ведро картошку.
   Я прислушался: дребезжащее постукивание дизеля на самоходной барже, поднявшейся вверх по течению и скрывшейся за большим островом, плотно покрытому деревьями старых высоких тополей и осин, становилось все тише. Что удивительного для девушки было в этом приглушенном звуке, похожем на одновременный стук множества молоточков по мягкому дереву?
   Я снова обнял ее; подождал - опять ничего.
   - Песок уже холодный, - с ледяным спокойствием произнесла, наконец, свой приговор Тамара.
   Я потрогал ладонью - песок на Центральном пляже Павлодара был крупным и колючим, привозным откуда-то с верховий реки - и действительно, уже совсем к утру песок на пляже остыл. А трава возле кустов, наверно, была перед рассветом уже мокрая от россы.
   - Ты когда, давно был в постели с женщиною? - спросила вдруг горожанка Виктория.
   Я не стал ей объяснять, что в том смысле, в каком она у меня спросила, у меня еще не было ни одной женщины.
   - Ноги-мудрецы уверяют, что ожидание счастья счастливей его достижения, - произнесла она, обнимая все - также свои ноги у колен руками.
   Меня не впечатлил ее афоризм, и я не знал, кто такие "мудрецы-ноги", а поэтому, чувствуя, как непроизвольно жар от обиды приливает к моим щекам, я отвечал, стараясь скопировать ее интонацию:
   - Многие алкоголики, почти не испытывают голода.
   Тамара лишь подернула плечами:
   - Многим ничего не удалось.
   Неудачи неизвестных "многих" меня не касались, а вот за себя мучило меня чувство, вызванное осознанием моего сознательного унижения.
   - Прочитать что-нибудь из Гарсиа Лорки? - сделал я предложение Тамаре, уже ясно сознавая всю безнадежность былых моих надежд. - Я не помню его стихи наизусть. Разве что пересказать что-нибудь из книги стихов испанца своими словами?
   - Перескажи… - согласилась она равнодушно.
   - Хорошо, - пожал я плечами, - так слушай же. Затихший мир - свирепый пес бездомный! Тоска в сердце не заводи прах - контур ночи, где бесплодно плачут тучи! Твоя смуглая кисть да купается в море, населенном матросами и парусами. О, да, да звучит твой оливковый голос! Все выплакать во тьме соловьями и тобою; дождаться урожая, взращенного под ветхим солнцем в небе опустелом. В том городе, что вытесали воды, повсюду сны в ожогах непогоды.
  - Грустные стихи.
   - Грустные? - удивился я и не стал с нею спорить. - Наверно, грустные.
   Дальнейшие мои попытки уломать бабенку ни к чему не привели. Колеблется - вспышки доброй памяти о шофере Толике у нее были смешаны с обидами на любовника Толика. Желала она его наказать. Но, все-таки, не стала она его наказывать. А у меня "мастерства" и умения использовать выигрышную ситуацию не хватило.
   Стало скоро светать. С реки подымалась леденящая свежесть. От усталости, от холода, и внутренне поостыв, я уже ничего от нее и не надеялся, и не жаждал получить: ни горечи, ни сладкого.
   Мы с ней, в конце-концов, вверх поднялись на набережную и по безлюдной тихой улице, идущей вдоль реки, направились домой.
   У бредущей рядом со мною "викторины" было после без сна ночи бледное личико, даже розовые лучи утреннего солнышка не могли освежить ее щек и, казалось, что, едва коснувшись их, точно фальшивые румяна они осыпались с ее полунной бледности кожи.
   Вдруг она наморщила лоб, о чем-то она глубоко задумалась. Невольно я провел сравнение из "Севера" с оживленным лицом скифской кобылицы, первою накануне открывавшей мой разгульный вечер, имевший свое продолжение во всю ночь. И все-таки… несомненно, женщины 36 лет перед девушками 25 лет гораздо больше проигрывают в красоте, нежели выигрывают в размере.
   - К-к-который час?- спросила у меня "викторина".
   Я почесал пальцем у себя за ухом; и далее она торопливо, не дожидаясь ответа, стала говорить, что я ей показался остроумным и оригинальным, что слабые - те, что боятся скандала. Я по-прежнему молчал и размышлял, о каком скандале она упомянула. На эту опасность я почему-то прежде не рассчитывал. Викторина, лишь бы не молчать, говорила, что есть, кроме того, бессильные или, скорее, усталые люди.
   На пересечении с улицей Лермонтова мы с ней расстались. Она сказала, что дальше пойдет сама. Взяла она мой телефон, обещала позвонить. Не поверил я ей. Но мне уже было скучно с нею. Из-за домов все ярче светило лучами утреннее солнце. Город еще пока не проснулся; и на улице вокруг нас пока никого не было. Я лишь вяло помахал рукою в ответ на ее неожиданно застенчиво подаренный мне воздушный поцелуйчик; я уже далее один пошел к своему дому.

   Быть ли вишенке земляникою, или черникою, или околоточным приставом из чеховского рассказа "Хамелеон"? Сменим времена: вернемся из душевного прошлого в бодрое настоящее. Примерно через два часа, завершив важный визит в квартиру №50 в одном из домов микрорайона "химгородки" на берегу Иртыша, почти что также, не солоно-хлебавши, как и герой, только что рассказанной мной новеллы, я возвращался тем же самым путем по улице Мира к себе домой.
   Опять я проходил мимо "Севера". На просторном крыльце, обнесенном защитным бетонным парапетом, у входа в ресторан возле створки высоких массивных дверей стоял швейцар в форменной фуражке. Прежде посетителям ресторана "Север" приходилось самим открывать тяжелую с тугою пружиною дверь. А вот дверь, похоже, сохранилась та же самая. И те же "три-опять-пять" ступеньки необходимо было преодолеть, чтобы подняться на крыльцо. А после, как это и было раньше, за восторгом вершины посетителю заведения "Север" предстанут трудности спуска.
   Едва я миновал дорожку, ведущую к ресторану от тротуара по улице Мира, передо мною объявился современный хахаль тролль. Это такие особенные многочисленные труженики информационных всевозможных кибервойн. Раньше подобных им называли проще - "топтунами". Главное средство борьбы с ними - не тратить на них свое драгоценное время.
   Я сделал вид, что я глухой, и молча прошел мимо тролля, а когда он стал вслед мне говорить в грубых выражениях всякую несусветную чушь, то тогда я приостановился и предложил ему приблизиться, чтобы ощутить мой "теплый прием". После этого хахаль удалился в противоположную сторону, а я продолжил свой маршрут.
   Однако, я на ходу принялся сочинять этюд об известных мне временах "Севера" и про нынешних троллей.

   Разные породистые инакомыслящие лошадки играли со мною в прятки. Прыгали они через высокий плетень, поскольку им было это не лень. Бегали на улице взапуски дети, а лошадей они любили больше всего на свете. Одна лошадь хромая отстала от резвого табуна и пристала к детской стае.
   Треволнения убегали, плодились раздумья. Долго казалось, что не будет плода, груши на березке перед моим окном. А потом кто-то повесил на веревочке на ветку березки большую спелую грушу.
   Костюм в перелесках, слова оказались бурлеском, голубей на тротуаре подстерегал и не подстерег серый кот с коротким хвостом.
   Здоровые полные тесные от еще не съеденного бабы. Поджатые прокуренные жилища человеческие. Железные громыхающие цепи якорей, брошенных ко дну для устойчивости еще не приплывших кораблей. Ересь и прочий вздор, такой разговор не положишь на любой забор.
   Касания переспевшего пухлячка задерживают руки, которые потом над головою ищут перекладины. Ступени и лестницы все прочие, забытые прежде, отвыкшие отвесные, за что-то цепляющиеся, продольно прелестные, вертикально незыблемые, набирающие медовых пряников, чтобы сложить в торжестве добычу на макушке.
   Сотни и далее тысячи важных гусят.

   Что им, столичным штучкам - заморским троллям, нужно от людей проживающих в далекой провинции и сочиняющих иногда маленькие старомодные рассказы? Они, наверно, хотят, чтобы их цитировали, чтобы через автора новелл из провинции послать свой сигнал рынку информационных услуг. Нет в том никаких проблем! Запросто, вот если не цитата, то близкий к оригиналу парафраз стихотворения москвички Ахмадулиной - то есть ровесники постройки и цветущих лет ресторана "Север".

   "…И ныне помню этот самолет - лицом и телом не овладел, устал и лег. Где север? Если он влюблен - опасен, зол в речах. Когда весна - хмур, нездоров, рассеян. Ужасен, если оскорблен. Ревнив. Рожден он в Москве. Истоки крови - родом из чуждых пекл. Пульс - бешеный. Куда там волжским равнинным водам! Гневить не следует: настигнет и убьет. Когда разгневан - странно смугл и бледен".

   Ресторан "Север", построенный на окраине города Павлодара на улице Мира очень давно, более 60 лет тому назад, остался у меня позади. Я уже подходил к улице Короленко, на которой стоял мой дом. Писатель Короленко был автором знаменитой повести "Дети подземелья".
   Так вот… Она мне и не позвонила. Сосед Толик из квартиры №50, который со мною прежде никогда не здоровался, вопреки моим опасениям, конфликтовать со мною не стал, а напротив вдруг начал здороваться, правда не за руку, а кивком головы. Бабенку - его "викторину" - я еще долго видел издали с моего балкона. Опять она, чуть ли не каждый день, под вечер ближе, в течение месяца караулила его возле подъезда. Толик, похоже, так и не пустил ее в свою квартиру. У него тогда другая похожая на нее была пассия, но покруче той Тамары, курицы видом. Впрочем, вовсе не курицы… Но Толик менял женщин часто. Редко больше полугода кто-то из них оставался рядом с ним. Только они у него все почему-то одной типовой, как серийные пятиэтажные панельные дома "хрущевки", внешности были. Крепкие, сбитые. Молодые. Видом своим напоминающие более всего спелую отборную ягоду вишню. Они были обычно лет на 10, иногда на 15 моложе Анатолия. Покинутая мною его "старуха" Тамара, при сравнении ее внешности с прочими Томами, Лерами, Надями, Наташами - из несметного числа быстро сменяемых представительниц женской публики квартиры №50 - оказывалась на вполне приличном уровне.

   И еще я хотел бы припомнить несколько впечатлений о том, как утром смотрелось в лучах солнца лицо бабенки. Сочинить краткий текст ее вкусного "солнечного" портрета. Но только теперь я отчетливо не помнил ее лица. Вот разве что один из портретов кисти Рафаэля, его натурщицы по имени Форнарина, однажды напомнил мне лицо Тамары - той женщины "одной из многих" у соседа Анатолия, с которой мне однажды довелось под ручку погулять.
   Придя домой, я включил телевизор, чтобы послушать новости. Исправно работал канал "Культура" - здесь с ведущим программы беседовали молодые ученые и писатели; они дискутировали о развитии научной фантастики в литературном искусстве - опять и здесь среди них, собравшихся в аудитории салона "культуры", почудились мне бойцы информационных войн тролли-невидимки.
   Что, что ты сказал, милый? Мечта мечте - часто бывает так - рознь… Зад крутой и зубы целы, улыбнулась горячо. Говорит она: "Ещё!" Заскользила сивка-бурка, наша вещая каурка, да читает пономарь, словно буквы вкось. Как встарь…

   29 сентября 2016 г.
   Ред.: 19 июня 2021 г.




                Пазлы
                Рассказ

                Когда уводят
                Воду из реки,
                Взывают к небосводу тростники
                И шелестят степные ковыли:
                - Опомнись и умом пошевели,
                И захлебнешься, ненасытный вор
                Своих ключей, потоков и озер,
                В густой пыли, которая впилась
                И в правый глаз тебе, и в левый глаз.
                ПОДЗЕМНЫЙ ВОДОЛАЗ
                (Мартынов Леонид)


   Друг семьи Виктор Васильевич Пудиков, в 1974 году он был заместителем начальника химической лаборатории Павлодарского алюминиевого завода, летом того года по просьбе моей матери подыскал мне работу на заводе на время моих летних каникул в Павлодарском индустриальном институте, где я был студентом. Об этом моем на лето-74 рабочем месте я узнал в первых числах июля, придя к обеду домой, после того, как утром успешно сдал последний по итогам второго семестра обучения экзамен.
   Виктор Васильевич Пудиков и мой отец находились на кухне, сидели за столом и выпивали. Застолье в будние дни у них случалось крайне редко, они обычно только по праздникам пили водку; но какое-то общее дело в тот день между ними удачно сложилось.
   Меня они вскоре позвали на кухню.
   Пудиков сообщил мне новость и подчеркнул, что специально подыскивал для меня особенное место работы, чтобы после института, став инженером, я знал, каково приходится трудиться простым рабочим.
   Я внимательно его слушал, уже в те годы мне доставляло удовольствие обучаться читать мысли и настроения у людей по легким случайным выражениям на их лице. Виктор Васильевич прежде, уже дважды, продолжительно работал за границей, по-году и более, на двух больших стройках на острове Кубе, и он был к тому времени в выражениях большой и ученый дипломат. Глаза Пудикова были информативнее его слов.
   Через три или четыре дня я уже вышел на работу во вторую вечернюю смену. Чего-то особенного Виктор Васильевич так видимо и не сумел подобрать для меня на заводе. Разве что мои сокурсники с энергетического факультета почему-то смеялись, когда я им объяснял: место моей временной работы Чугунно-литейный цех. Тяжело ли для их ушей звучало название цеха? Чугунно! Или литейно?
   Отправляясь трудиться на завод, я встретил на улице свою бывшую одноклассницу Дору Окуневу. Она тоже после школы училась в Павлодарском индустриальном институте, но на строительном факультете. Она сказала, что на лето родители устроили ее чертежницей в одном из проектных институтов города Павлодара.
   - Ага, так ты, значит, умеешь хорошо чертить? - сказал я ей. - Буду это иметь в виду.
   Дорка неопределенно пожала плечами.
   - Ну, мне пора, - сказала она с легким вздохом, и у меня, вдруг, дрогнуло сердце от предчувствия какой-то в скором будущем большой радости и важной тайны между нами.
   Главным моим начальником на время работы летом 1974 года на Павлодарском алюминиевом заводе (ПАЗ - это было официальное сокращенное название производственного предприятия) был немолодой и не старый мужчина, не младше 37 и не старше 45 лет, мастер смены чугунно-литейного цеха, которого все подчиненные ему рабочие и служащие звали только лишь по имени Валентин. Он был среднего роста, коренаст, заметно, даже можно сказать, что очень сильно, хромал на одну ногу, но по территории цеха он ходил всегда очень быстро, при этом широко размахивал руками, будто бы лыжник палками. На его голове постоянно был надет темно-синий берет, слегка сдвинутый вбок и на затылок.
   К нему в комнату мастеров я зашел, придя в чугунно-литейный цех на свою первую рабочую смену. Из-за двери был слышен громкий разговор, который сразу прекратился, когда я вошел. Кроме немолодого мужчины в темно-синем берете, сидевшего за столом у стены, там посреди комнаты стояла выше среднего роста, с здоровым румянцем на щеках, среднего возраста женщина с крупными, налитыми ведром, бедрами в широких в обтяжку хлопчато-бумажных штанах синего цвета из комплекта рабочей спецовки. Куртку полнощекая женщина держала в руках. Свитерок у нее был в широкую черно-белую полоску - словно из пушкинских времен верстовой столб.
   - Смену отработала, теперь иди домой, - подвел итог их прежнему разговору мужчина, выпроваживая женщину. - Не торчи здесь у меня в комнате… телеграфным столбом.
   Лицо женщины моментально вспыхнуло кумачом, зарозовели уши словно бутоны, она резко развернулась, пристально взглянула мне в глаза и ушла.
   - То была Тамара - нам не пара, - сообщил мне, поздоровавшись со мною крепким рукопожатием, сменный мастер Валентин. - Я тебя назначил напарником в звено к другой женщине.
   После инструктажа и небольшой экскурсии по площадкам цеха Валентин привел меня на рабочее место. По железной гулкой лестнице мы с ним спустились в нижний подземный этаж чугуно-литейки.
   Трудиться мне предстояло в подвальных помещениях цеха, в которых находились технологические ленточно-транспортерные линии, осуществлявшие перемещение глиняно - земляной формовочной массы (черной сухой пыли смешанной с обугленными деревянными стружками и опилками) от выбивалочных машин и до площадок формовки [заготовок для отливки], где эту пылевидную консистенцию дополнительно обрабатывали, прибавляли ей для "бодрости" порцию свежей глины и новых древесных опилок, после этого все тщательно перемешивали и засыпали в ящики-рамки, в которых потом осуществлялся процесс литья различных чугунных и стальных изделий.
   Внизу в подвале нас встретила невысокая, хрупкого телосложения бледная личиком женщина с тусклыми зелеными глазами по имени Рая, вместе с которой мне предстояло "стоять в смену". Она была возрастом лет двадцати пяти или чуть старше. На голове волосы у нее были покрыты беленькой косынкой.
   Мастер Валентин после того, как он познакомил нас, достал из нагрудного кармана своей куртки-спецовки талоны на бесплатное молоко и вручил их нам:
   - Пейте, дети, пастеризованное молоко и будете здоровы.
   После этих сокровенных слов он ушел по железной лестнице обратно наверх.
   Напарница Рая была неразговорчива, поначалу она стеснялась меня. Мы с ней вскоре пошли по туннелям подземелья проверять работу транспортерных лент, и только тогда женщина разговорилась.
   - Ты в политехническом институте учишься? - спросила она у меня.
   - Нет, в индустриальном институте. Индус…
   - А разве есть разница?
   Я пожал плечами:
   - Если для тебя, - я решил поумничать перед напарницей, - нет разницы между танком и трактором или же, например, между Андреем Вознесенским и Печориным, тогда да, конечно, отсутствует и между такими институтами отличие.
   - Он твой друг или только знакомый?
   - Кто?! Вознесенский?
   - Нет, тот, которого ты назвал последним.
   Я посмотрел на Раю, каюсь, как на идиотку. Но потом сразу подумал, что она так надо мною подшучивает. Рабочий юмор. Дальше мне ничего не пришлось ей объяснять - тут же мы с Раей обнаружили завал под одним из выколоточно-выбивалочных агрегатов. Это был мой подземный дебют - самый мой первый завал. Вооружившись лопатами, минут двадцать мы с ней откапывали транспортерную ленту, а затем еще полчаса убирали "под метелку" текучую, подобно жидкости, формовочную сухую пыль вокруг транспортера.
   Рая при ее физической худенькой комплекции, на удивление, трудилась по-спортивному быстро большой совковой лопатой, и в некоторые моменты она работала даже зло; она время от времени подбадривала меня словами:
   - А вы, молодой человек, представляйте, что ищете в черном песке своею лопатою, будто бы золотистый шмель, сладкий мёд.
   - Голова-а-уа-а!
   - Ошибаешься, вместо головы крепкая башка.
   От Раи я узнал, что главное помещение чугунно-литейной подземки (просторное квадратное по форме) называлось "апофеоз". Здесь мы обычно находились между контрольными обходами узких лабиринтов с их бесконечно длинными ленточными транспортерами. Здесь у нас происходила и передача смены.
   Чугунно-литейный цех работал в две смены пять дней в неделю, с понедельника по пятницу.
   На следующий день, придя на работу и спустившись вниз по железной лестнице, я вновь повстречался с той самой крутобедрой Тамарой. Две женщины-подземщицы сидели рядышком на деревянном диванчике, поставленном у одной из четырех стен "апофеоза" и о чем-то мирно беседовали.
   Рая - замужняя татарка, моя напарница в подземельях ПАЗа. Спокойная, молчаливая, но чуточку злая женщина. Тамара была одна из наших с Раей сменщиц. Она была чуть старше Раи, неимоверною болтушкою, не замужем. Ей в пару назначали различных рабочих из цеха. Прежде, до моего прихода, был в обеих сменах некомплект "работников подземелья".
   Рабочие цеха между собою иногда называли девчонок-подземщиц замысловатым словом "пазлы". Девчонки здорово, и бывало очень сочно, без стеснения ругались, когда выбивальщики забывали включать, прежде всего прочего, электромоторы на транспортерных лентах и по этой причине устраивали внизу в галереях под выколоточными бункерами завалы из текучей, как вода, пережженной формовочной пыли.
   Тамара лукаво смотрела на меня, ожидая ответа на то, что сказала. Но я ведь не услышал ее слов. Она, отработав уже смену, отдыхала и сидела на диванчике, вытянув вперед ноги, так что лишь каблуки ее ботинок касались цементного пола. Она, так и не дождавшись от меня ответа, тряхнула головой, подтянула ноги и встала с диванчика. При ее росте она головою, повязанной точно такою, как у Раи, косынкой, доставала потолка подземелья.
   - Ты слышал, что я сказала?
   - Нет. А что?
   - Какой ты умный.
   Я не собирался ей возражать, но явную лесть в свой адрес я также не желал поощрять:
   - И там и здесь сквозь полунощный туман мне слышался голос страстной Тамары.
   Лицо женщины моментально вспыхнуло, нежно зарозовело, как и накануне наверху в комнате у мастеров. Она протянула вбок руку и ухватила за черенок стоявшую у стены лопату.
   - Держи весло, - сказала Тамара. - Передача смены.
   Мне и ей досталось работать одной и той же лопатой. Я не возражал, принял от нее инструмент и поставил пока что его опять на место к стенке.
   Я уже знал, что накануне Тамара приходила в комнату мастеров и еще раз настаивала, чтобы Валентин назначил студента к ней в напарники.
   Тамара и Рая отошли в сторонку к одному из углов квадратного "апофеоза" и продолжили о чем-то шептаться. Слышно только было, как моя Рая, обращаясь к нашей сменщице Тамаре, несколько раз произнесла:
   - А том?..
   Атомы - из них составлены молекулы. Я терпеливо дожидался свою напарницу, чтобы получить от нее распоряжения касающиеся работы, прикидывал различные смысловые варианты химической формулы. Два атома водорода и один атом кислорода - получается молекула обычной воды. Такой жидкий молекулярный вариант здесь, для душного пересушенного подземелья, не подходил.
   Я окликнул Раю и сказал ей, что схожу наверх в цех попить воды. Напарница махнула мне рукой.
   Было жарко не только внизу, где остались девочки - одвочки, но и наверху в цеху. Возле автомата с газировкой от рабочего-формовщика я и узнал, что в цеху рабочие девушек-подземщиц называли "пазлами". За время работы в то лето на заводе ПАЗ ни на кого я там не ругался, а в дальнейшем я в этой "чугунке", и вообще никогда больше на том заводе не работал.
   Когда, напившись из автомата холодной газированной воды, я вернулся в "апофеоз", Тамары уже не было. Рая сидела на стульчике "квадрига". Она долгое время будет стесняться садиться рядом со мною на диванчик. Стульчик "квадрига" - неудобный, без спинки, с узким сидением, а по-простому это был высокий узкий ящик, поставленный на попа, на котором сидя невозможно было задремать.
   "Квадрига" - был выдумкой хромоногого Валентина. Если случался простой ленточно-транспортерного конвеера по вине работниц подземки, тогда Рае или же Тамаре полагалось всю смену пользоваться для отдыха только этим стульчиком, иначе Валентин у себя в документе-наряде соответствующе отражал результат нерасторопности работниц. Я посчитал такую выдумку мастера несколько странной, но я был человеком со стороны - не мне было судить о взаимоотношениях внутри постоянного рабочего организма, из которого мне через месяц с небольшим предстояло также внезапно исчезнуть, как я в его среде и появился.
   - Кого-то ты мне напоминаешь? - сказал я своей напарнице, удобно усевшись напротив нее на диванчике и внимательно вглядываясь в ее лицо.
   - Кого? - встрепенулась Рая.
   - Не могу никак вспомнить. Но лицо твое будто бы знакомо мне… здесь плохое освещение. Садись поближе рядом со мною.
   Рая покачала головой. Странная женщина - взрослая, замужняя, воспитывает маленького сына, а сама похожа повадками на ребенка. Не желает она нормально сидеть и не надо. Я развалился на диванчике вдоль него, ноги забросил на подлокотник.
   - А что будет, если ты или Тамара не согласитесь на этом стуле сидеть? - спросил я у нее, хотя только что у автомата с газировкой мне рабочие цеха рассказали подробности о "квадриге". - Что тогда Валентин?
   Рая стрельнула на меня глазами и беспокойно пошевелила своими бедрышками на "квадриге".
   - Он по-разному нам наряды в конце месяца закрывает.
   Ответ ее был исчерпывающим.
   Я прикрыл глаза.
   …Безмерное солнце! Всех пальцев ощупью, под большим пальцем узнавая белый свет, спектр из взволнованной пятерни. В бескрайнем море, в бесконечном небе. …В открытую дверь я увидел: на железных перилах, увитых виноградом, лежала северной белизны хурма.
   Я минут через двадцать пять открыл глаза и тогда увидел то, что и предвидел. Несчастная Рая задремала, сидя на ящике-квадриге, и вот-вот она на пол плашмя свалится. Я поднялся, подошел к напарнице и, притронувшись к ее плечу, сердобольно сказал ей:
   - Раечка, я освободил для тебя диванчик. Отдохни. А я пойду совершать по нашим туннелям контрольный обход.
   К суровому мраку бункера "апофеоз" и его окружающих галерей я довольно быстро привык.
   В четверг Рая пришла на работу больной с температурой.
   - Тебе не кажется, что здесь холодно? - спросила она у меня после того, как мы приняли у нашей Тамары смену.
   В нашем подземелье было как обычно: душно и очень тепло.
   Видно было, что Рае зябко. Я потрогал у нее лоб - женщина так и дышала жаром.
   Рая после моих уговоров ушла в медсанчасть завода, где у нее измерили температуру и затем выписали ей на трое суток больничный лист.
   Рая, все-таки, хотела отработать в этот день до конца нашу смену, но пришел Валентин и распорядился, чтобы она немедленно отправилась домой и ложилась в постель.
   И я остался работать в тот день сам один. Мастер Валентин очень беспокоился, справлюсь ли я без напарницы с работой. Он мне пообещал, что на следующий день на пятницу он подберет из рабочих цеха кого-то мне в помощь.
   Много лет спустя, ведь на сегодняшний день, я уже достаточно опытный рассказчик, чтобы понимать, как важна для малой литературной формы, какова и присуща рассказу, ее цельность. А еще и единство, слаженность… Все-таки, рассказывая о том, как прошли в подземельях ПАЗа две смены, проведенных мною без Раи, я не стану описывать реалистично работу резино-ленточных конвееров в нижнем этаже цеха чугунно-литейки.
   Понимаю, описания этих двух рабочих смен будут выглядеть вывалившимися из тела рассказа, удивительною дырою, например, в виде фантастического пятигорского провала, куда на Северном Кавказе экскурсоводы водят туристов, пожелавших пройтись по печоринским местам (по местам, где жил, служил, творил Лермонтов). Что же мне досталось из того? Меня давно уже привлекает к изучению и все углубленнее интересует такое понятие, как "астрал". Получится ли органично в рассказе сочинить и написать две мои рабочие смены без Раи в астрале?
   Инженер-химик Виктор Васильевич Пудиков за время работы в химической лаборатории завода ПАЗ - лабораторией руководил его коллега некто Васильев, начальника я в лицо видел лишь однажды у кого-то на квартире во время праздничного застолья - дважды посетил с годичными командировками остров Кубу. Его основная работа была связана с новыми технологиями получения из бокситов, исходного сырья для алюминиевой промышленности, побочной (если не основной?) продукции - редкоземельных металлов.
   Технологические методы получения из руды бокситов промышленных партий галлия на основе их кубинского опыта и отработанных в химической лаборатории ПАЗа, оригинальных методов, химики Васильев и Пудиков перенесли затем на новый построенный в 1980 году в городе Николаеве алюминиевый завод. В 1986 году на заводе в городе Николаеве уже была произведена из гвинейских бокситов первая партия металла галлия.
   Если уж суждено в литературно-химической лаборатории моего рассказа попытаться проникнуть в астрал, то тогда необходимо обязательно осмыслить образовавшиеся трудно улавливаемые для понимания связи цивилизации ацтеков и хрупкого серого цвета металла галлий, производимого на павлодарском алюминиевом заводе, а с 1986 года еще и на заводе в городе Николаеве.
   Забавно было бы обнаружить в 2015 году, когда я пишу рассказ, в Причерноморье на берегу Азовского моря след ботинка цивилизации ацтеков. А надо отметить, что в бытность процветающего государства ацтеков, согласно справочных данных из энциклопедий, его жители не пользовались обувью, и всюду они ходили босиком. Для того древние ацтеки и строили, для удобства их граждан, между своими городами мощенные камнями дороги, чтобы по ним было комфортно передвигаться даже и босиком. Откуда же взялся азовский след таинственного ботинка ацтеков? Ответ может быть только один: ботинок появился из астрала.
   Из астрала без рая? Что-то чем-то это смутно мне напомнило о старом индо-пакистантском инциденте.
   Значит, согласно современной легенде, в ходе истории было так. Племя ацтеков пришло в долину Мехико с севера - с земель, ныне принадлежащих США. В то время вся территория долины была поделена между местными племенами, и, естественно, никто из них не хотел делиться землёй с пришельцами. Посовещавшись, местные вожди решили отдать пришельцам необитаемый остров на озере Тескоко. На острове водилось много змей, поэтому местные жители ожидали, что пришельцам на острове придётся несладко.
   Вот и получен астральный ответ: Две тропинки - две эстетики. В образной форме. Только змеи со змеями не схожи.
   Прибыв на остров, ацтеки увидели, что на нём обитает много змей, и очень этому обрадовались, поскольку змеи были их пищей. Уже в 1325 году на острове возник город Теночтитлан - ацтекская столица. Основным управленческим вкладом ацтеков стала система коммуникаций между завоёванными ими городами. В Месоамерике не было тягловых животных и колесных транспортных средств, и дороги строились для передвижения пешком. Как и в современной Мексике, ацтеки были страстными игроками в мяч, но в их случае это был "тлачтли", ацтекский вариант древней месоамериканской игры "улама". В эту игру играли цельным резиновым мячом размером с человеческую голову. Мяч называли "олли", откуда происходит испанское "уле", означающее резину.
   Дело в том, что когда в голове у человека нет мозгов, она становится резиновым мячом - предметом для игры в футбол. Футбол у ацтеков был игрой развивающей государственные способы управления народонаселения с резиновыми головами. А откуда в голове у человека могли появиться мозги? Ацтеки полагали - только из астрала. Не все ацтеки так полагали, только те, у которых в голове были мозги.
   Без рая… Ну, какой в каучуке может быть рай?
   Сразу по выходу из астрала, в конце рабочей смены, мне пришли на память сделанные в засекреченной химической лаборатории документальные кино-кадры, которые демонстрировались в двухсерийном советском художественном фильме "Мертвый сезон", вышедшем в кинопрокат в 1969 году. Подопытные заключенные на зеленой лужайке питаются сочной травой.
   Что, как первый выход в астрал, читатель? Не был он утомителен? Вознесся, увидел свет небосвода, вернее, его добродетельное волнение, не отвлекающее трезвый зрачок от сурового безошибочного счета.
   На следующий день была моя вторая рабочая смена на заводе ПАЗ в астрале без Раи. Мастер Валентин так и не нашел никого мне в подмогу. За что он передо мною в большом смущении взволнованно извинился. Лето - период, когда рабочие в чугунно-литейном цехе берут отпуск чаще, чем в другие времена года.
   Роман российского писателя Эдуарда Лимонова "Укрощение тигра в Париже", поскольку издавна Париж зовется столицей искусства, я счел посвященным теме образного укрощения астрала в искусстве. Подобной проблемой, ее изучением, я и занимался в подземелье ПАЗа в течение восьми часов второй своей рабочей смены там без Раи.
   Вот и все. Не утомило описание второго выхода в астрал, читатель?
   В субботу и воскресенье чугунно-литейный цех не работал, а в понедельник закончился срок действия больничного листа у Раи, и она снова появилась на рабочем месте.
   Во вторую мою неделю на заводе ПАЗ мы с Раей уже с утра в первую смену трудились.
   Агрегаты у нас в подземке в понедельник вращались без сбоев, и напарница предложила мне переброситься в картишки.
   - В карты? В дурачка? В карты я люблю играть.
   Рая достала колоду потертых карт:
   - Туссуй!
   Через минуту, усмехаясь, она подметила:
   - Сказал "люблю"… а даже туссовать не научился.
   Увлекшись игрою, мы вовремя не услышали на лестнице шаги мастера Валентина, Мы узнали о его опасном для нас приближении только с прозвучавшим над нами куплетом, который он, будучи на середине спуска в "апофеоз", стал декламировать:

                Солнце неярко -
                Еще нежарко.
                Села на пенек
                - Славный денек!

   Одной рукой Рая выхватила у меня мои шесть карт, другой рукой она смахнула лежавшую на диванчике колоду и поспешно засунула картонные карточки в карман своей рабочей куртки.
     - Что Дети Земли, бездельничаете, ворожбою по бродящим на потолке паукам занимаетесь? - Валентин, это было видно по ухмылке на его лице, заметил, во что мы играли. - Аванс выдают. В комнату мастеров идите и получайте деньги.
   После этого он, подмигнув мне, обратился уже только к Рае, со словами произнесенными вкрадчивым голосом о том, что она мне должна поставить выпивку за время ее "неожиданного отдыха" на больничном листе.
   Рая безропотно согласилась с ним:
  - Поставлю сегодня же.
   После завершения рабочего дня - трудились мы в первую смену, заканчившуюся в четыре часа дня - я и Рая зашли в кафе "Весна" и отметили там ее выздоровление. Рая, кажется, где-то рядом в пятиэтажном доме жила.
   Ух, и дыра оказалась эта кафешка "Весна"! Я никогда прежде в нем не был.
   Внутри в кафе было туманно, сизо накурено, кисло пахло.
   За соседним столом сидела женщина 36 лет: летнее платье без рукавов с глубоким вырезом, маленькая дамская сумочка на большой застежке на столе. Перед женщиною на столе рядом с сумочкою был на тарелке десерт из бисквитных пирожных и стояла бутылка болгарского сладкого вина "Тамянка". На платье у женщины, что я запомнил с документальной четкостью, был приколот значок "Союз журналистов". Рядом с кафе "Весна" была телевизионная вышка, и поблизости от нее находился Областной комитет по телевиденью и радиовещанию.
   - Нам такого же вина, - заказала Рая подошедшей к нам официантке, указывая на "Тамянку" на соседнем столе.
   Нас ждало разочарование.
   - Из вин только отечественные портвейны номера семьдесят второй и двенадцать, - прочирикала официантка, указывая на строчки лежащего перед моей женщиной по имени Рая меню.
   Я поморщил нос, решил вмешаться и шепнул на ушко моей Рае: "А если принесут портвейн, то обязательно в графине. А раз в графине, еще и разбавят его водой".
   - По коньячку? - предложил я вслух Рае, а официантке заказал. - Запечатанную бутылку коньяка. Мы сами ее распечатаем.
   Принесла она только через четверть часа и не пятьсот, а триста и в графине.
   Пока мы дожидались, я разглядывал лицо Раи. В подземелье я видел ее только в косынке. У нее была короткая стрижка. Волосы она не красила, но они были блестящими, цвет их был темно-каштановый. Она терпеливо выдержала мой внимательный взгляд и оглядывалась вокруг.
   Я предложил ей:
   - Прочитать что-нибудь из стихов Беллы Ахмадулиной? Я не помню ее стихи наизусть. Разве что пересказать что-нибудь из ее книги своими словами?
   - Перескажи… - согласилась она равнодушно.
   - Хорошо, - пожал я плечами, - так слушай же.
   Ужо рожусь, вещая щеколда! Вот так играют дети, прячась в шкаф - темно, смешно. Апчхи! В носу щекотно. Вот она, еще не рождена, Бюрократическую дверь: всем телом - в ее проеме. Нет сил! Таюсь, вдруг вывалюсь? Сейчас расхохочусь! губами, словно гроздь, спелым кислородом. Среди тех кулис холодок актрис. Мир наблюдает - еще не знает речи в потемках, за минуту до дебюта.
   - Желаешь на обнаженную женщину посмотреть? - спросила меня Рая. - Поверни свою голову влево.
   Женщина, на платье у которой был значок "Союза журналистов Казахстана", пила из фужера вино и сидела ко мне лицом в фас. Я скользнул взглядом по ее лицу, плечу, внимательно проследил границу глубокого выреза ее платья на груди. Затем мой взгляд опустился ниже кромки поверхности столика. …В кафе "Весна" было жарко. Я вдруг вспомнил волосатую подмышку унашей сменщицы Тамары, которую она всякий раз демонстрировала, когда вручала мне нашу с ней общую лопату.
   - Талант! Что стоит?
   - Твой талант, - с ухмылочкою сказала мне Рая и стала смеяться.
   Я прикинул, и действительно, чтобы изобразить оригинальный стриптиз, женщинам требуется показывать немалые способности.
   Безбоязненно Миловидная хозяйка открывшейся картины при утреннем солнце озирала розы морозом в спящей памяти близости сферой белой скатерти на хрустале в роковом свадебном союзе с шуткой ранящей речи. Но почему роднее рот важности жизни?
   Вода художника француза Клода Моне была в СССР общей хордой творческого пересечения у таких далеких "рубиново-звездных" поэтов, какими были рядом Белла Ахмадулина и Леонид Мартынов. А испанец Пабло Пикассо заново в живописи открыл клад источника воды Моне - через слезы его "плачущей" любовницы №5. "Только бы не перепутать запах слез со знаменитым ароматом "Шанель №5", - каждый раз волновался художник Пабло.
   Небосвода свет, графин, стакан воды - тупые из семи разноцветных струн организмы, несбывшаяся речь, добродетельное волнение. Всемогущий пульт голубовато-румяного, хрупкого и пухлого - крошечный культ в его затылке - впечатление, что она оснащена белокурыми волосами и туманными глазами, склонными расплываться влагой, посвященной жалости или искусству, но не отвлекающей трезвый зрачок от сурового безошибочного счета.
   Такими моими речами, или подобными, в тот вечер в павлодарском кафе "Весна" и через пахнувший клопами грузинский коньячок "самтрест - три звездочки" в графинчике, бывший у нас вместо слез на столе, за который… за которые по начальственной указке Валентина заплатила сполна по счету, принесенному официанткою, моя напарница с ПАЗа подземщица Рая, и через "самтрест" оказалась проложена нами та самая творческая хорда.
   Я не возражал, поскольку понимал - это угощение авансом от рабочих, рядом с которыми после окончания учебы мне предстояло трудиться.
   Незаметно и для меня, и для всех остальных людей пробежал месяц за заводским забором у Пазлы, посвященный моему скорее ритуальному, чем фактическому приобщению к труду. Валентин очень хорошо, по-честному, особенно за то, что я отработал две смены один, щедро закрыл наряды на меня. Расчет мой бухгалтеры оформили без проволочки. В мой последний рабочий день уже сразу после обеденного перерыва я получил в кассе все причитавшиеся мне деньги.
   Перед концом смены в комнате мастеров состоялось мое прощание с мастером Валентином. Впервые я увидел его с непокрытой головою. Его темно-синий берет лежал на столе. Мы пожали друг другу руку. От Валентина пахло вином. На его лице не было видно обычного у него выражения деловитости. Была пятница.
    - Если на следующее лето надумаешь у нас поработать, то милости просим, приходи, - сказал он. - Мы все тобой довольны, считаем, хорошо добросовестно трудился.
   Я вежливо отказался:
   - В студенческий стройотряд мечтаю записаться на лето в следующем году.
   В последний раз я спустился по гулкой железной лестнице в "апофеоз", чтобы собрать свои вещички.
   Наблюдая за моими сборами, рядышком на диванчике сидели Рая и Тамара.
   Мысленно я произносил перед ними прощальный монолог.
   Чего-то особенного Виктор Васильевич Пудиков так видимо и не сумел подобрать для меня на заводе. Пыли я только в чугунке надышался. Я слышал, есть на заводе очень вредные для здоровья рабочих цеха редкоземельных металлов. Но там платят много. Или вот еще работы связанные с применением серной или соляной кислоты. У рабочих в том кислотном цехе очень скоро зубы портятся.
   Заметил, что Тамара лукаво смотрела на меня, ожидая ответа на то, что она сказала, но я ведь не слышал ее. Она за это невнимание вскоре рассердилась на меня, гордо тряхнула головой и столкнула с диванчика мою рабочую одежду. Я присел возле ее ног и начал собирать свои принадлежности, которые валялись на полу, и складывать их в большую сумку.
   - Ты слышал, что я сказала?
   - Нет. А что?
   - Какой ты умный.
   Я и не пытался ей возражать. Правильно, на том же диване, с теми же мыслями. Хотя и умный.
   Сложив в сумку одежду, поднялся, забросил на плечо ремень сумки с вещами, попрощался с напарницей Раей, крепко пожав ей ладошку. Протянул руку Тамаре. Она мне жмет руку и тянет вниз.
   - По чему желаешь, Тамарка?
   Бегом, преследуемый длинноногой сменщицей, я выскочил из цеха на территорию завода.
   Стакан вина. "Дела...", - твердил он мысленно. Она спросила: "Что это?" Сказал он: "Первый снег!"
   Вверху по небу плыли, на вид молочно-беленькие, пастеризованные облака.
   - Пейте дети от небодливой коровы парное молоко, - помахал рукой я напоследок Тамаре. - И вот тогда будете здоровы.
   Возле заводской проходной на бетонном заборе сидела крупная степная чайка мартын и круглым насмешливым глазом наблюдала, как я радостно удирал из апофеоза Пазлы.
   Приехав домой, я тогда сразу же позвонил Дорке Окуневой.
   - Встретимся? Погуляем вечером? Мне специалиста требуется помощь, умелого чертежника - для памяти схему подземки чугунно-литейного цеха, где я трудился, хочу зарисовать.
   - Зачем это тебе нужно? - поинтересовалась Дора.
   Я отвечал ей стизами (стизами я называл чьи-либо стихи, которые я "стащил" из книжек у неосторожных поэтов):

                "Ты расскажешь мне о тех, что раньше
                В этом теле жили до меня?"

                "Под покровом ярко-огненной листвы
                Великаны жили, карлики и львы".

                "Память, ты рукою великанши
                Жизнь ведешь, как под уздцы коня".

   Эти строчки были парафразом стихотворения Николая Гумилева. Откуда у меня появилась его книжка? А ее тогда у меня пока еще не было…
   Дора назначила место и время встречи, вечером мы с ней увиделись и допоздна гуляли.
   Отдыхал я после работы на заводе ПАЗ недолго - несколько дней. Вскоре, в двадцатых числах августа с группой студентов я уже направился на север нашей Павлодарской области в совхоз Суворовский на сельскохозяйственные работы, для участия в битве за урожай - 74. Но на полях в том году урожай зерновых культур был неважный. Однако, за время получившейся фиктивной в тот год "битвы" я познакомился со студенткою Ириною Тумановой и табельщицей автоколонны девушкой-акселераткой Ольгой. Но об этом мы напишем другой рассказ.

   1 августа 2015 г. - 1 ноября 2016 г.
   Ред.: 19 июня 2021 г.




                Зачет по химии
                Рассказ

 Грезит она среди белого дня,
 Она заставляет меня смеяться,
 Смеяться, и плакать, и говорить,
 Хоть нечего мне сказать.
 П. Элюар "Возлюбленная"


                1

   Гроздова, преподавательница химии, грозди ломала; куски молекул сверху на горку, высящуюся на ее столе, положила. И взяла в руки молекулу новенькую свежую не разобранную. Молекулы - то есть изготовленные из пластмассы модели молекул - которые она зачем-то разбирала на атомы, трещали в ее руках будто грецкие орехи. Пластмассовые шарики - это, конечно, просто шарики, но в моделях молекул из пластмассы они изображали атомы, а палочки - это были наглядные межатомные связи внутри молекул.
   Модели молекул напоминали собой гроздья винограда. Гроздова была похожа на едока винограда. Только ягодой у нее были молекулы, похожие на виноградные грозди.
   В животе Гроздовой иногда раздавался звук - необъяснимо тупой бурчащий скрип дергача - тракторного ручного стартера, когда, намотав на его валик веревку, ее с силой дергают.
   Гроздова сидела за преподавательским столом, а я находился перед ней в отдалении: сбоку у окна за одним из лабораторных столов, на которых на практических занятиях во время семестра мы, студенты, учились проводить химические опыты. Мы с ней вдвоем около получаса наедине находились в лаборатории Павлодарского индустриального института, в котором я в 1974 году обучался на первом курсе.
   Я сидел, низко склонив голову над листом бумаги, и записывал ответ на вопрос из билета.

   Гусиная печенка съедена, а четверостишия исчезли… Осталось одно-единственное, на веере, и оно меня никогда не покинет.

   Ответ мой был готов, но я выгадывал время, не торопился с инициативой, ожидал, когда Гроздова сама предложит мне отвечать по билету. Мы с преподавательницей словно бы пара - закрылись от остальных в тишине пустой лаборатории и будто бы вывесили на обратной стороне двери в коридоре табличку "не беспокоить".
   Время от времени я ощущал на себе ее стальной взгляд.
   Когда пропадало ощущение, что Гроздова смотрит на меня, я в свою очередь иногда поглядывал на то, как она за своим столом "рукодельничает". Глаза у нее темные; рот большой, длинная шея плотно, несмотря на жару, закутана песочного цвета [капроновым] платком.
   Я в седьмой раз пытался получить от нее зачет по химии. И из-за отсутствующего в моей зачетной книжке зачета по химии я не был допущен к сессии и уже пропустил два из пяти экзаменов, которые необходимо студентам сдать за время летней сессии, чтобы иметь право потом в течении семестра ежемесячно получать стипендию.
   Мой напарник по "химическому несчастью" щупленький в очках Исенов на 6-ой попытке получил у Гроздовой зачет. Остался я один "на седьмой ходке" без зачета по химии.
   В животе Гроздовой звук - необъяснимо тупой бурчащий скрип дергача - тракторного стартера, когда, намотав на его валик веревку, ее с максимальной силой дергают.
   Я постарался представить себя трактором, к дизельному двигателю которого приделан стартер с дергачем. Прежде всего, мне надо было завестись, чтобы потом, все сокрушая, поехать и получить в зачетную книжку "зачет" - [из пяти букв] драгоценное слово. Вообразить себя всесокрушающей гусеничною машиною получалось у меня плохо, совсем не получалось - мешал треск разрушаемых Гроздовой молекул. Зачем-то она их разбирала?
   Зачет по химии у Гроздовой, еще на допустимой "массовой" среди студентов третьей ходке, кто-то из сокурсников называл "походом за мукой".
   Вот содержание билета, доставшегося мне на седьмой попытке.

   Заголовок: "Кондуктор".
   Как только возникнет желанный эротический эффект, женщины предпочитают, чтобы это повторялось до тех пор, пока они не достигнут оргазма.
   Безумства в страсти присущи человеческой природе.
   …И дама спросила: "Послушайте. Почему мы стоим?" Кондуктор ответил, что опаздывает встречный курьерский.
   Задание: необходимо составить эскиз портрета кондуктора и объяснить смысл, предположительно, о чем он [по существу] говорит даме у окна.

   Неожиданно входная дверь из коридора резко распахнулась, и вбежал лаборант Гоша, он же Шоша, в канареечно-желтой рубашке и в синих линялых джинсах; встал на углу преподавательского стола.
   Гроздова внезапно помрачнела, с досадой оттолкнула прочь от себя к середине стола молекулу, подтянула к подбородку платок и повернулась к лаборанту.
   - В чем же дело? - удивилась она.
   - Ленчик, такое представление…
   Гоша наклонился, положил - "пальцы в растопыр" - ладони на край стола, и стал ей что-то тихим шепотом излагать.
   Елена Николаевна Гроздова - преподаватель, наверно, в возрасте 36 лет. Ленчик бывает до невозможности вульгарна!
   При чтении этого рассказа никому не надо будет удивляться такому странному моему представлению содержания из билетов по химии, который я взял на столе у преподавателя. Дело в том, что на "седьмой ходке" за [желанным] зачетом к Гроздовой, обоснованно, "поход за мукой" для меня превратился в "поход за мухой". Конечно, полученный мною билет от Гроздовой содержал на самом деле более традиционные задания по учебному курсу химии. Кому из читателей интересно с ними ознакомиться? Но вот ведь важный вопрос - какое из содержаний более реально передает в художественном изложении сущность доставшегося мне билета.
   Я мог бы доказать одну реальность, а затем другую: одна обладает тем, чего в другой нет. Вещи отличаются друг от друга. Вышло в итоге, по-моему, и вовсе небывалая вещь.
   Я прислушивался к шепоту Гоши и принялся, наподобие схожего занятия у Гроздовой, разбирать "молекулу" фамилии преподавательницы. Рассказ мой мемуарный, но возможно ли мне в него вписать ее подлинную фамилию? Почему бы нет? Елена Николаевна Гроздова. А если: "Гро-ва". Или: "Грова". Тогда: "У Гровой". Фамилия выходила неоригинальною без "здо".
   - Вам очень нужно туда попасть? - спросила Елена Николаевна с ноткою скепсиса в голосе.
   - Очень, Ленчик, - поклялся ей Гоша.
   - Перемажешься весь медом. Где потом отмываться?
   - Не волнуйтесь.
   Лаборант Гоша - блондин. Он давно, пять или семь лет, прямо со школьной скамьи работает на кафедре химии лаборантом. Он очень ленивый, в его обязанности в лаборатории входит помогать студентам ставить учебные химические опыты. Он неимоверно спесив и опрометчиво высокомерен со студентами, которые уже через несколько лет становятся специалистами-инженерами. Шоша - идеал для оригинального портрета "мухчины". В чем-то он сильно схож, здорово смахивает на потерявшееся из фамилии преподавателя раскатистый слог "здо".
   Здо - какой будет без него прок, если я в своем рассказе опускаю сущностную середку? Так я уподоблюсь тогда булевой алгебре - утерявшей в упрощении базовую физическую основу. Но то, что естественно для какого-то исторического в математике этапа, для литературного рассказа вовсе не годится.
   Елене Николаевне вскоре надоело слушать своего лаборанта, и она, в знак согласия с чем-то, махнула ладошкою в сторону двери.
   Гоша обрадовался, выпрямился, но тут же лицо его снова сделалось удрученным.
   - Самое-то главное мы с тобой и забыли!
   - Что же именно?
   Гоша согнулся, положил свои локти на преподавательский стол и с очень удрученным видом зашептал ей о чем-то главном.
   - В чем же дело? - удивилася она. - Это у тебя навалом!
   После молекулярного фруктового десерта, тщательно вытерев салфеткой руки, Елена Николаевна вынула из дамской сумочки бумажник и отсчитала для лаборанта несколько красного цвета десятирублевых купюр.
   Лаборант Гоша разом повеселел и лицом расцвел:
   - Вот и прекрасно, Ленчик! Ты здорово меня в этом случае выручаешь.
   - Нет проблем, - бодро ответила преподаватель. - Вот, возьми еще. Считай себя свободным. Поезжай туда на такси. Только не забудь, чтобы в восемь вечера был на месте, так что не опоздай.
   - Не волнуйтесь.
   В цифровом мире булевой алгебры мудрствование сущего "0". Ломание молекул - "нуль" Восемь часов. Алгебра - памятник женской скрытности и молчаливости.
   "- Восемь вечера, - подсказал я себе и тут же сам себя опроверг. - Совпадение? Дичь!"
   Если вещи отличны друг от друга, то они всегда различаются по степени их реальности. Это рассуждение, будучи само абстрактно, требовало бы, пожалуй, разъяснений, но я их отклонил до другого подходящего случая.
   Лаборант Гоша уже пропал за дверью.
   - Готовы отвечать? - спросила у меня Гроздова.
   - Да!
   Я пересел за ее стол.
   В животе Гроздовой громкий звук - необъяснимо тупой бурчащий скрип дергача - тракторного стартера, когда, намотав на его валик веревку, ее с силой дергают. И ничто так-таки не запускается.
   Она смотрела на меня безо всякого выражения, придерживала одной рукой платок у подбородка.
   - Формулу глюкозы. Формулу фруктозы… Идите и готовьтесь к зачету.
   Кто бы мог еще такому поверить? Числом восемь! Встретимся в восемь вечером.
   На том мы тогда и расстались с преподавательницей.
   Еще под впечатлением чего-то непонятного и фатально неразрешающегося, я зашел в библиотеку института.
   Лаборантка одной из кафедр энергетического факультета Наташа, незамужняя девушка на год или на два старше меня возрастом, временно подменяла одного из библиотекарей, ушедшего в отпуск. Когда я вошел, она ставила на стол библиотекаря вазу с букетом цветов. Помимо работы в институте Наташа обучалась на нулевом (доподготовительном) факультете, и в мае она успешно сдала выпускные экзамены и уже была зачислена студенткой на первый курс дневного факультета по той же, что и у меня специальности. Свою работу до осени до начала учебных занятий она решила не бросать.
   Вместо того, чтобы искать мою читательскую карточку, Наташа достала из стола разлинованный в таблицу листок бумаги и взяла в руку карандаш. Мне пришлось ответить для анкеты на несколько ее вопросов.
   - Ты любишь путешествовать на поездах?
   - Когда б не духота в вагоне и не было бы вони из туалетов, тогда…
   - Ясно. Твой любимый цветок?
   Я поглядел на белые цветы в вазе, стоявшей у нее на столе. Цветы были красивыми, но я не помнил их название.
   - Наташа, я не знаю. Напиши - подсолнух. Записала? Зачем тебе надо было о таких вещах узнать?
   Я пришел в библиотеку, чтобы обменять книгу из собрания сочинений Бунина на следующий том. Когда недавно в библиотеке за столом библиотекаря появилась Наташа, я с удивлением узнал, что помимо учебников там в нашей библиотеке был чудесный богатый фонд художественной литературы.
   Я спросил у Наташи доходчивую для студента нехимической специальности книжку по химии. Она, услышав о моем незачете у Гроздовой, тут же вручила мне книгу "Герой нашего времени" и посоветовала внимательно прочесть в ней "вставную" новеллу "Фаталист".
   - Вся русская литературная классика в какой-то мере с примесью химии, поскольку она создавалась дворянами, говоривших равно на французском и русском языках, - сообщила мне Наташа потрясающую для меня новость.
   Из последних поступлений книг в библиотеку Наташа припасла для меня карманного формата томик стихотворений Поля Элюара в переводе "мэ-нэ" Ваксмахера.
   - Литературный памятник!
   Я был еще в том возрасте, когда и литературные памятники читаются запоем.
   Всякий перевод стихов, по мнению Наташи, есть чистейшая или почти химия.
   Я спросил у Наташи, не желает ли она со мною вечером куда-нибудь пойти?
   - В кафешку? Сегодня не смогу. Может быть завтра? Позвони.
   Наташа записала мне свой домашний телефон.
   Уложив в портфель книги, я отправился на автобусную остановку.
   Месяц июнь добрался до своей середины. День был не просто жарким - знойным. Доехав до дому, я почувствовал такую жуткую разбитость. В комнатах в квартире была ужасная духота.
   - Жу-жу, жу-жу, - я вглядывался, откинувшись на спинку кресла, издалека пристально в лакированную поверхность репродукции старинного голландского цветочного натюрморта в раме с гипсовою лепниною поверх деревянного каркаса, покрашенною краскою "под бронзу", висевшего на самом видном месте в зале на стене над секретером.
   Я решил, что мне необходимо общение с живыми цветами. Достал хозяйственную сумку, положил в нее продукты, бритву и книги. Ночевать я отправился на дачу.


                2

   В дачном домике царили естественная загородная тишина и прохлада, ободряющая свежестью остроту чувств. Устроившись за столом на веранде, я открыл учебник по химии и пролистал его страницы. Я записал в шпаргалку формулу фруктозы. По сути, мне уже нечего было учить в книге химии. Я давно уже все достаточно выучил. А потому я захлопнул опостылевший до чертиков вузовский учебник и схватил в руки "литературный памятник", врученный мне Наталией в библиотеке, занялся чтением переведенных с французского языка стихов: но тем самым я внутри себя поджёг костер времени.
   Мой чуткий художник "писсарро" мало изменился даже с годами; когда вид из его мастерской не мог уже дать ему ничего нового, он тотчас начал путешествовать. Вскоре я для себя четко уяснил: мне надо будет развить тему La ros; publique (Роза публичная).
   Я приколотил на дачном заборе оторванную штакетину: сложно было исполнить несложное, если в твоем распоряжении гнутые гвозди. Очень трудно выбросить старые с записями бумаги, о которых мы не догадываемся, где в каком месте они лежат. Воспользуемся интуицией.
   Стал разглядывать я на молодых лозах винограда еще крошечные плодовые кисточки. Отец мой пробовал разводить виноград.
   Я попытался себе представить девушку на невысоком степной породы коне.
   It was dark outside now. (Англ. - Это была темная внешность сиюминутного).
   Появился на своей даче сосед - заместитель руководителя химической лаборатории Павлодарского алюминиевого завода Виктор Васильевич Пудиков. Он приехал на новенькой машине кремовой ГАЗ-24, которую он купил, работая в течение нескольких лет химиком-экспертом на строительстве алюминиевого и редкоземельного производства на острове Куба.
   Уж, он то знает формулу фруктозы.
   Виктор Васильевич научил отца, как пятна каустической соды надо удалять у машины с лобового стекла. Водой удалять пятнышки засохшего каустика бесполезно. Надо поплевать слюны на лобовое стекло. И протереть стекло тряпочкой. Слюна растворяет пятна каустика. У нас в Павлодаре есть такая проблема: если едешь по обводной дороге, то на одном из участков этой дороги, проходящем вдоль забора алюминиевого завода, обязательно машины попадают под дождичек с растворенным в его капельках воды каустиком, который выпадает из облачка, выходящего из нескольких высоких градирен.
   Между дачей моего отца и Пудикова нет забора. Я заступил на территорию соседа.
   - Формулу фруктозы? - переспросил Виктор Васильевич.
   Пудиков взял у меня ручку и блокнот и безошибочно записал формулу.
   - Сахара?
   Пудиков написал формулу сахарозы.
   - А почему сахар слаще из свеклы, - спросил я у него. - Почему слаще из "свеклы-буряка", чем из сахарного тростника?
   - Этот вопрос не к химикам, а к политикам, - засмеялся Пудиков. - Точнее к политическим химикам. А вообще в средние века считалось, что "сахар" - это святое.
   Виктор Васильевич Пудиков весною в мае посадил у себя на даче розу.
   - Сорт "Мерседес". Видишь бутончик? - показал мне Виктор Васильевич. - Скоро будет цвести. Может быть, к утру уже раскроется.
   Виктор Васильевич рассказал, что в книге по цветоводству написано, что куст розы этого сорта будет цвести в течение всего лета, но вот только характерный для цветка розы аромат у "Мерседес" отсутствует.
   Пудиков полил из лейки кустик розы; а после того, как вода впиталась в почву, он деликатно взрыхлил вокруг розочки земельку и уехал.
   С тех пор как люди создали себе мысли, утонченные заблуждения охотно ощущают свою собственную силу. Мысль не может в течение долгого времени сохранять свое значение - она меняется. Положение это, оно столь легко доказуемое? Она (мысль со значением) в конце-концов становится обыденной. Какое, в самом деле, достоинство в том, чтобы мыслить одинаково с толпой и утверждать положение, столь легко доказуемое?
   Светила долгая летняя вечерняя заря. Восемь часов!
   Я, как и планировал, остался ночевать на даче.
   Утром я проснулся, едва начинало светать, в минуту, когда тишина лежит еще грузом ночи на бездвижных листочках у плодовых кустиков и на густых купоросных кронах у высоких деревьев. Плохая память, которая лениво копошится в приютах желанья. Ослепительный ночной мрак. Полная тишина. Под листьями время уже себе не хозяин. На каторге тротуара оно оседает заученным смехом, но за городом на воле оно тоже останется не прорастающим в скуке. На исходе уже и тупая вода, и бездумная ночь. Наступило утро - чтобы забыть про пустыню, про поцелуй еще.
   Я вышел из дачного домика, чтобы полюбоваться восходом солнца.
   Императрица Екатерина II совершила исторический выбор для развития Российского государства, отвергнув янтарные запасы палабской земли под прусским Кенигсбергом и неуместные для нее услуги своего соотечественника Канта, в пользу модного Парижа и престижного Вольтера - искусства железной маски и дворянской вольницы.
   На солнце в его утренних лучах стихи Поля Элюара смешивались с сахаром.
   Роза для всех - La ros; publique - Роза публичная: "Мерседес". Рибоза, глюкоза, фруктоза - пентоза и гексозы.
   Присягает на каждом зеленом листе солнцу, не зная сомнений, подставив ладонь. Это твоя ли рука? И клянется, не зная это, твоя ли рука? Берегись минувших молний, застывших в пышном убранстве. Это лишь бессонницы с нервами из пальцев пейзаж.
   Солнце взошло без грома фанфар. Медленно поднялась красная громада над горизонтом за трубами алюминиевого завода, разлегшегося доминантою на холмах километрах в трех или пяти от дачи моего отца. Дачное садоводство носило соответствующее заводу профильное название "Металлург".
   Было уже жарко, когда я направился в институт.
   На дачной автобусной остановке девчонка восьми лет толкала палку в вырытую сусликом норку. Я прежде несколько раз видел зверька, хозяина этой норки.
   Бабушка этой девочки, еще не старая женщина, заметив, с каким интересом я наблюдал за тем, чем занималась ее внучка, смутилась и всполошилась:
   - Надя, что ты делаешь?!
   - Суслика выгоняю из норки.
   Женщина за руку оттащила девочку от подземного домика:
   - Вспомни, мы ведь вчера читали сказку про буку алгебру, - отчитывала бабушка свою внучку. - Что было в книге написано?
   Упрямая девчонка сопротивлялась:
   - Ты не сказку читала, а легенду.
   Стало еще более жарко, когда я добрался до института.
   Гроздова была в лаборатории. В лаборатории химии появился новый предмет. Там появилось розовое кресло. Оно было… громоздким тяжелым. Лаборант Гоша, наверно, его приволок в лабораторию. Гроздова, сидевшая в этом кресле, закрыла глаза и стала о чем-то сосредоточенно думать. Платок у нее на шее, по-прежнему, был плотно намотан, не взирая на жару.
   О чем она могла думать? О том, что… Роза для всех - La ros; publique - Роза МЕРСЕДЕС - без характерного для розы запаха. [Почему так?]
   Затем на мое воображение густо и лениво наплывал запах осени, словно нарисованный маслом, запах просмоленных мачтовых сосен и осин печали. Белый, стылый, неживой, нарисованный будто бы мелом, а после запах осени сменял вкус зимы. Сны - сбывались. Будило нас общее чувство голода.
   На этот день в животе Гроздовой был звук - битва вина, молока и мяса в домашней постели - необъяснимо тупой негромко бурчащий скрип.
   Я, как письмо от любимой, распечатывал листок с заданием - о радость! Мне достался билет 14. На него я уже отвечал на второй моей попытке получить зачет по предмету химии.

   "Игpa в pyчeй"
   Все предметы чувств суть во времени, но не всё, что во времени (т.е. не все предметы), суть в пространстве. Полагаясь на свои собственные догадки, определи дозволенное и недозволенное.

   Я отвечал приблизительно так:

   Мы не знаем, что именно происходит, когда женщины стимулируют себя одной лишь силою воображения, но можно высказать догадку. Вероятно, эротические фантазии побуждают мозг посылать сигналы возбуждения к гениталиям. Эти сигналы достаточно сильны и непрерывны, чтобы вызвать нарастание возбуждения, приводящее к "платофазе".

   Ответ мой был без замечания принят преподавателем Гроздовой. Но я "засыпался" на ее дополнительном вопросе.
   И все снова повторилось.
   - Формулу глюкозы.
   Опять?
   - Формулу фруктозы… Идите и готовьтесь к зачету.
   Я запоздало сообразил, что записал формулы глюкозы и фруктозы хотя и верно, но наоборот, поменяв их местами.
   Вечером я позвонил Наташе. Ответила по телефону ее мать - дочери не было дома.
   Позже мы с отцом сыграли несколько партий в шахматы. Все партии я быстро выиграл у него. Когда-то он учил меня играть в шахматы, но теперь я неизменно выигрывал у него. Однажды, ранней весной я заходил в городском саду в шахматный клуб, где второразрядник шахматист, игравший в остром комбинационном стиле, громил меня в десяти сыгранных с ним партиях в пух и прах, объявляя мне всякий раз мат не позже пятнадцатого хода в партии. У него я узнал имя легендарного шахматиста Морфи, игре которого он старался подражать. Оригинальная игра Морфи в шахматы напоминала мне загадочные с переменою цвета химические реакции различных растворов, чуть было я не написал слово "ликеров", происходившие в пробирке шахматной доски.


                3

   Девятая по счету моя попытка получить зачет по химии закончилась по-прежнему с прежним нулевым результатом.
   Souvenir, Souvenir, que me veux-tu? L’automne... Воспоминание, воспоминание, что ты от меня хочешь? Осень... (франц.).
   Воспоминание, воспоминание, что ты от меня хочешь? Атомов и сувениров, сувенир в "зачетную книжку"! Поскольку я желал разузнать их атомные связи в молекулах углеводородов, запомнить подобающие им валентности.
   Вечером, когда в окнах соседних домов зажглись огни, позвонила Наташа.
   - Все правильно я отвечал Гроздовой, но лишь на секунду, записывая формулу рибозы, остановил свою руку, - оправдывался я перед девушкой, позвонившей мне. - Ей нужен был повод, чтобы сказать заранее у нее приготовленное: - идите и готовьтесь.
   - Не буду тебе мешать готовиться, - сказала Наташа. - Почему ты не обратишься на кафедру химии с просьбой принять у тебя зачет комиссионно.
   - Что значит комиссионно?
   - Не знаешь?! На кафедре соберут комиссию из нескольких человек.
   - Боюсь я комиссию. Попробую завтра еще раз у Гроздовой добиться зачета.
   - Я бы рекомендовала тебе сдачу зачета на комиссии. Зайди завтра ко мне в библиотеку, я кое о чем тебе расскажу. О Елене Николаевне. Кстати, я приготовила для тебя несколько новых книг.
   - Зайду к тебе обязательно.
   - Вот что…
   Наташа сказала, что перед нею лежит учебник химии, и она хотела бы проверить мои ответы.
   - Какие темы, и какие вопросы еще были в билетах? - спросила Наташа.
   У меня сохранился черновик с четвертой ходки.

   "Жеребец" старается сексуально истощить своих любовниц. Стереотипный "хороший" муж старается удовлетворить свою жену. Но ни тот, ни другой не относятся к женщине душевно.

   Наташа недоумевала: "И что ты не знал ответа?"
   - Если женщина ведет себя отвратительно, - Наташа сделала выразительную паузу, - или резко пахнет, ее нужно избегать всеми доступными средствами.
   - У-у. Запомнил.
   - И запомни еще, - выпалила горячая, как утюг, Наташа. - У французского и русского языка - любовь!
   Связь по телефону в тот же миг или тут же в следующий момент резко оборвалась. В трубке только потрескивало, шипело.
   - Щ, ш, ши. В каком смысле понимать их "любовь"? - недоумевал я.
   Я положил трубку и вспомнил, что библиотечную книгу "Герой нашего времени" я оставил на даче. Взял в руки томик стихов Элюара.
   По ТВ показывали кино. Актриса на "теле" была прелестна без каблуков, без обуви, с блестящим хвостом... из деликатности. Свежий, пахучий дождь зашумел все быстрее и гуще за открытыми на балкон дверями.
   Рано утром я отправился за книгой на дачу, где увидел распустившийся бутон цветка на вершинке у кустика розы, посаженной Пудиковым. Я набрал в лейку воды, полил розовый куст, а затем гвоздиком нацарапал вокруг на влажной земле изречение.
   "Какое, в самом деле, достоинство в том, чтобы мыслить одинаково с толпой и утверждать положение, столь легко доказуемое?" И. Кант
   Вручу я цветок Гроздовой? Срезано!
   Что происходит с теми песнями, как только звуки их доносятся к нам из уст? Одним словом, некоторые познания ценятся.
   Денек выдался ясный, тихий. Солнце так и сияло, но в воздухе мне все равно чувствовалась прохлада.
   На обратной стенке павильона автобусной остановки была густо начертана гвоздиком надпись: "Гости Алгебры были норманны".
   Я сразу припомнил нравственную бабушку и ее любознательную внучку. Вспомнил я и про норку суслика, а потому подошел к той самой норке. Кто-то в норку уже затолкал смятую пустую пачку из под сигарет. Я ее вытащил и отбросил в сторону. Интересно, где у суслика другие входы в его подземный дом? Не было нигде видно других отверстий. Вокруг уже выросла высокая трава.
   Я собирался было дописать на стенке павильона подразумевающийся перевод: "Норманны - это, распечатай, "нормальные мужчины".
   Но не стал впадать в явное детство настенной полемики.
   В автобусе с пышным красным цветком в руке я выглядел весьма торжественно. И снова кольнуло сомнение - правильно ли я поступил с распустившейся розой? Роза была без "никакого" запаха. Странные цветы вырастил Виктор Васильевич.
   Розу я вручил секретарше на кафедре химии, у которой я брал направление на зачет. Скромно молча положил цветок на край ее секретарского стола.
   Гроздова была в лаборатории. Она сидела в розовом кресле в углу комнаты справа от письменного стола, Кресло было низкое. Она полулежала, откинувшись спиной, казалось, в неимоверной усталости. Она читала городскую вечернюю газету. Впрочем, "вечерняя" к слову "газета" я прибавил. В Павлодаре не печатали никогда никаких вечерних газет.
   Я взял один из разложенных на столе билетов и стал готовиться к ответу.
   Сразу за этим в химическую лабораторию влетел Гоша.
   Гроздова опустила на колени газету и положила свою крупную ладонь на шейный платок. Елена Николаевна сказала лаборанту, иронично глядя на него:
 - Жара, я думала, что упаду в обморок. Спасибо, что силой усадил меня в кресло.
   Гоша, потупив глаза, разглядывал на столе груду пластмассовых деталей от разобранных молекул. В завершение созерцания груды обломков, он скорбно произнес:
   - Любопытно, но исчезновение молекулярной картины не облегчило тяжесть составлявших ее деталей.
   - Неправда, - возразила Гроздова, - я не обижаю тех, кого люблю. Решетки больше нет, и нет тюремной работы.
   Гоша от удовольствия причмокнул губами, удовлетворенно кивнул и сказал:
   - Надо их теперь навсегда убрать. Пошел я за перчатками.
   Указки по химии, прочитанные мною в "Герое нашего времени", были следующие: слово "фата" производное от "фатера", т.е. "квартира". "Фаталист" тождествен "Квартиранту". Тогда спрашивается: Кто в лермонтовской новелле квартирант? Поскольку квартира была в фате.
   На этот раз я попался на формуле кремнезема. Лишь на секунду или на две в раздумье замерла моя рука над листом бумаги, как последовало – не выпуская из рук газеты - роковое: "Идите и готовьтесь к зачету". Во внимание - фатально! - не было принято, что я тут же к концу этой фразы уже написал на листке формулу кремнезема.
   Я направился в библиотеку, чтобы увидеться с Наташей и поменять книги.
   Затем, после беседы с Наташей, я решительно направился прямиком на кафедру химии. Заведующему кафедрой, средних лет азиатской внешности мужчине, я указал на розу в вазе на столике его секретарши, пояснил, что у этого сорта "Мерседес" нет характерного для цветка розы запаха. Объяснил, что я располагал массой свободного времени, ввиду моего не допуска на экзамены, и помимо заученного учебника химии выучил наизусть стихи французского поэта Поля Элюара.
   - Хотите, я вам его стихи прочту? Вначале стихи, а потом на любой вопрос по химии отвечу.
   Зав кафедры не успел отказаться, молча взирая на меня, слушал стихи Элюара и потом, не задав мне никаких вопросов по химии, он поставил свою подпись в мою зачетную книжку.
   Совсем повеселев, я шагал далее своей дорогой.
   Сама большая химия располагается в языке литературы: когда писатель должен и намеревается рассказывать читателям о том, чего они не желают прочитать. Тогда на помощь химии приходит алгебра. Я читал вслух перевод стихов Элюара:

 Чтобы соединить
 Купальщицу и реку
 Хрусталь и танцовщицу грозовую
 Зарю и весну грудей
 Желанье и детское благоразумье
 Чтобы женщине
 Задумчивой одинокой
 Дать очертания ласк
 О которых грезит она

   Затем я прочитал вслух себе те же строки в оригинале по-французски. Я подробно консультировался у мамы, когда их заучивал. Моя мама в молодости в конце сороковых годов и в начале пятидесятых годов в Ивановском медицинском институте изучала французский язык. Почему именно этот язык изучали в то время врачи, я не знаю. Теперь у них, наверно, как у всех, в моде английский язык. А мне очень жаль!


                4

   После зачета по химии двух семестровый курс этого предмета для специальности "Электрические станции", которой я обучался в институте, мною полностью был исчерпан; мне лишь оставалось вывести категорический императив. Он был приблизительно таков: "Три пропущенных из пяти экзаменов летней сессии из-за несвоевременно полученного зачета по химии создали ситуацию драматическую. Сама по себе эта драма еще не переросла в трагедию, ибо… игра Морфи в шахматы была игрой в шахматы в полном смысле этого слова!"
   А кроме шахмат, химии и всего прочего произошло неприметно само собою сближение с Наташей, которой прежде всех я показал в моей зачетке заполненную строчку. Мы с Наташей договорились вечером посетить кафе "Юность" и отпраздновать феноменальный, равный подвигу, наш успех.
   Вечером в кафе Наташа узнала от меня, что я купил по совету продавца книжного магазина "Знание" сборник стихов поэта Леонида Мартынова, можно сказать, что земляка - он был родом из Павлодара. Тут же Наташа ревниво засуетилась.
   - Вот что, зайдешь завтра в библиотеку, возьмешь книгу стихов Беллы Ахмадулиной. Я приготовлю, - заговорщическим шепотом, склонившись в мою сторону над столиком, сказала она мне. - Потому что…
   - Да я еще и книгу стихов Гарсии Лорки не прочитал, - запротестовал я.
   - Прочитаешь… Поспешим. На следующей неделе заканчивается отпуск библиотекаря, которого я подменила, и тогда моя работа в библиотеке института закончится. Ты не замечал большое портретное сходство Николая Васильевича Гоголя и Сергея Есенина? Запомни это удивительное обстоятельство, - поучала меня Наташа, когда мы с нею сидели за столиком в кафе "Юность". - Сбрей мысленно усы Николаю Васильевичу.
   - Не решаюсь.
   - Тогда на фотографии Сереже Есенину подрисуй усы.
   - Портить его фотографию.
   - Не надо быть таким упрямым, - обиделась на меня в конце-концов Наташа. - Сегодня сменился номер моего домашнего телефона. Вот тебе ручка и листок, запиши.
   - И у тебя тоже сменился?! - удивился я странному совпадению. - Диктуй…
   - Шесть четырнадцать двадцать… Записал?
   Всем была хороша моя Наташа, но почему-то она решила стать инженером, а поступила бы учиться в Павлодарский педагогический институт. Но после зачета по химии такие мелочи в характере у женщин меня уже не пугали.
   - Готово, - сообщил я, передавая ей ручку. - Запомни и ты новый номер моего домашнего телефона: 5 - 37 - 68.
   - Откровенно? - спросила Наташа. - Я моментально запомнила.
   - Запомнить и понять - разные вещи, - проворчал я в ответ торопливой девушке. - Что скажешь о сочетании цифр?
   Простые слова были ее словами. Она умела превратить их в сокровища.
   - Але! Загляни в свою зачётку. По химии зачет, - попыталась вновь овладеть инициативою Наташа. - Ты что серьезно предлагаешь обсуждать сейчас твой новый номер?
   Я утвердительно наклонил голову, будто бы и в самом деле так считал, что содержание цифр телефонного номера - прекрасная тема для беседы между молодыми людьми, сидящих вечером за столиком в кафе "Юность".

   06 ноября 2016 г.
   Ред.: 24 января 2018 г.
   Ред.: 10 апреля 2021 г.




                Союз добровольцев
                Рассказ


  Пришли к нам домой гости: младший сын и невестка. Невестка Настя из туристической поездки в США вернулась. Мне она привезла и подарила сувенир, глиняную черного цвета покрытую глазурью кружку, со звездою Голливуда на боку. Принимая заморский подарок, я на всякий случай - а вдруг произойдет чудо - заглянул внутрь кружки. Кружка была пустой.
  - Давай я в нее воды налью, - сказала моя жена.
  - Разумное предложение, - согласился я.
  Жена на кухне водою из-под крана до краев наполнила кружку и поставила ее в книжный шкаф на полку рядом с другим находившимся там же сувениром, который мне невестка подарила на пол года раньше, после ее поездки в Англию. Мне достались в качестве подарков с Британских островов пепельница, размером и формою с небольшую розетку для варенья, с изображением внутри у нее на дне флага королевства, Трафальгарского моста и Башни Биг-Бен; и еще невестка в придачу к пепельнице вручила мне газовую зажигалку, но только она не была заправлена газом, с изображением на ее покрытом эмалевым лаком боку башни Биг Бен и Тауэрского моста, а на ее другом боку были изображения черного цвета представительского автомобиля Ролс-Ройс и мужчины в черном пальто и черного цвета шляпе. Британский сувенир в общем целом, поскольку зажигалка была без газа, - представлял мне в подарок своего рода "ступку и пестик".
  Я еще раз поблагодарил невестку и за американский, и за английский сувениры для меня. Настя окончила в Павлодарском университете факультет иностранных языков и устроилась у нас в городе Павлодаре на хорошую работу: гидом-переводчицей - сопровождала группы детей, выезжавших из нашего города в туристические поездки в различные зарубежные страны.
  - А ты знаешь, о чем моя мысль? - обратился я с вопросом к моему сыну. - Я ведь когда-то в молодости поступал в Ленинградский университет на факультет философии. В университет я не поступил, но с тех пор в душе так и остался философом. Вот ведь три вещи, положенные рядом, я читал об этом совсем недавно в книге "Америка" у философа Бодрийяра, это уже система или, по крайней мере, повод написать сценарий.
  Выпив рюмочку коньяку в честь наших гостей, любуясь моей новой кружкою, поставленной на полку рядом с художественными книгами, я объяснил сыну азбучные основы литературной истины.
  Любая существующая в природе реально трава есть форма для воды. До тех пор, пока вода наполняет траву, она живет и сохраняет форму, а потеряв воду, она засыхает и теряет форму. У слова трава есть еще одно всем известное значение - происходящее от глагола "травить", то есть рассказывать о чем-либо в определенном спецификою события стиле. Привезенная в подарок для меня, глиняная кружка из Америки со звездою Голливуда на боку, фабрики кинокартин, представляет собою знак, если не особой, то уж особенной "травы", а символическое наполнение водою этого знака позволяет мне "оживить" им обозначаемое и сочинить индивидуальную историю в пределах стилистически определенной обозначающим знаком для конкретной "травы" формы.
  - Ты можешь себе представить, - обратился я опять к сыну, - что я в моей жизни однажды в нашем городе Павлодаре на съезде СД присутствовал?
  - И едва сам не попал в члены социал-демократов?
  - Почти, но абревиатура СД иначе расшифровывается.
  Жена продолжала за меня известный ей с моих слов рассказ. Соавтор!..

                (вставка текста рассказа)


12 ноября 2013 г. -  09 октября 2016 г
  Ред.: 21 июня 2021 г.




                Дубовые листья
                Рассказ

   Эпиграф:
   "С тебя бутылка коньяка, буду хвалить... А писать просто так не собираешься? Я имею в виду не историческое, а просто, как некто пришёл к некоей (и ушёл) и что из этого получилось".
    Из письма писателя Юрия Казакова писателю Алексею Шеметову.


                1

   Собственно, рассказ "Дубовые листья" начинается со следующей главы. Читателю я предлагаю начинать чтение с главы, пронумерованной цифрой "2".
   Свою книгу "Семейный альбом", в которую войдет и вот этот рассказ мне предстоит печатать на мои собственные деньги, а потому я позволил себе такую роскошь: дополнить мои "Дубовые листья" несуществующею для читателей главой, пронумеровав ее цифрою "1". Нет, не будет в этом моем рассказе первой главы. Какие еще и кому нужны объяснения?
   Коньяк - любимый напиток символистов. Я это поясняю для любознательного читателя, читающему и "несуществующую" первую главу, допытывающемуся и подтекстов в художественных произведениях, а именно, в чем была "соль" и где скрылась нота "фа" в эпиграфе, взятом для рассказа в виде цитаты из письма Юрия Казакова. Прозрачный намек известного писателя Казакова коллеге Шеметову. Но есть в рассказе "Дубовые листья" и другие покрепче коньяка символы: "Я уже упоминал герцога - сделал открытие". Сейчас уже не помню, откуда я взял эту цитату Казакова. Герцог - это грани у граненного стакана, точнее частота с которой грани на стакане проявляются.
   Актер и поэт Владимир Высоцкий неспроста назвал "канатоходцем" этот обыденный стеклянный предмет.

   Он не вышел ни званьем, ни ростом.

   Создатель по старался - "запретная любовь".

   на свой необычный манер,
   он по жизни шагал над помостом
   по канату, по канату,
   натянутому, как нерв!

   Создатель По радостен, наполнен до краев, захлебывается:
   - Гер-цог...

   Посмотрите! Вот он без страховки идет!
   Чуть правее наклон - упадет!

   Река По самая большая река Италии, начинается в Коттских Альпах на северном склоне Монте Визо, на высоте 2000 метров, протекает в восточном направлении.

             де  По

   По, у древних Padus, также Eridanus, депо душ. По представляет центральный желоб верхнеитальянской низменности, где соединяются альпийские и апенинские реки.
   Река По - "хроматическая поляризация" - горячность скользит По жизни.

   Ах! Как жутко... Как смело. Как мило!1

   Рассказ "Дубовые листья" был последним, определенным под номером "8", в количестве историй, отобранных мною для раздела "Мелодии", помещенного в мой новый сборник рассказов "Ласточки пропали", который в 2013 году изначально был задуман в качестве сборника локальных, но разнообразно связанных между собою элегий. Искусству элегии я пытался обучиться, перечитывая многократно книгу стихотворений Афанасия Фета "Вечерние огни". И при этом, попутно, я "складывал и перекладывал" хранящиеся в памяти все еще незафиксированные на листах бумаги в художественном виде "невыдуманные истории", в большей части из событий моей собственной жизни. Вопросы частной собственности меня затронули так, как они, по-видимому, не затронули ни одного другого прежде творившего и ныне где-то творящих литераторов. Новые технологии... Но об этом с подробностями написано в другом месте.
   Я открыл в спальне дверцу шкафа. Спальня в квартире должна быть самой уютной комнатой. Я здесь произвожу большой основательный ремонт. Не спеша, качественно, я стараюсь поэтапно выполнять необходимые мероприятия. Перечень их вряд ли заинтересует читателя. Скажу только, что ремонт в моей квартире день ото дня продвигался, и настала мне пора покрасить громоздкий старомодный шкаф с антресолью, занимающий важное место в спальне. И вот я стою возле него и размышляю.
   Жена моя укатила в гости в Новосибирск к нашему старшему сыну, и потому на время ее отсутствия дома я затеял этот ремонт нашей с ней спальни. Прочел в интернете рассказ молодого писателя Веревочкина. Цитирую: "…Вечерами он сидел теперь один, допиваясь до забытья. Включать телевизор стало уже не страшно, а как-то безнадежно тошно. ...Более всего его потрясла телевизионная программа "Молода, одинока, беременна...".
   Открыв дверцу шкафа, я увидел внутри на одной из его полок забытый там пустой граненный стакан - теперь таких нигде не купишь - и обнаружил там же на полке потрепанную книгу, давно изданный сборник рассказов писателя Юрия Казакова.
   Стакан - и, прежде всего, именно граненный, емкостью в четвертинку литра - особенный сосуд, поскольку он, касательно литературы, есть прежде всего предмет эстетической роскоши искусства модерна. Изобретен он художниками-модернистами в 20 годах прошлого столетия специально для предприятий общепита. Я с юности помнил из учебника "Краткого курса философии" сравнение стакана с предметом баллистики.
   Писатель Юрий Казаков написал сравнительно немного. Его рассказы внутренне тяготели к стилю модерн, и по их сути они были авангардны - так я понимал написанное Юрием Казаковым. Хотя у его рассказов, как я разумно из осторожности полагал, нет тургеневской "естественной простоты" и отсутствует естественное "бархатистое изящество", всегда присущее бунинскому рассказу.
   По воспоминаниям друзей, Казаков считал "Осень в дубовых лесах" своим лучшим в художественном плане рассказом. Писатель-маринист Виктор Конецкий, с которым Юрий Казаков, как это следует из мемуаров их коллег-писателей, не однажды на пару в руках держали точно такой же граненый стакан, обронил однажды горькую, как и содержимое в их наполненных до ободка стаканах, фразу: "Ах, корабли, которым осень мешает быть самим собой". С этим замечанием Конецкого, я с удвоенной грустью был готов согласиться.
   Стакан обнаруженный в шкафу сродни фотоснимку - "стакан обнаруженный".
   Гама, как и мед, Гамбург, как и гамбургер, и т.д, и т.п.. Мореплаватель Гама и лесной мед - что-то общее вкрадывалось в мои дикие, свободно текущие, рассуждения. Возможно, это были рассуждения о всеобщем.
   Стакан забытый, но все еще хранивший чуть приметный аромат коньяку, и сухой рыжий налет на его донышке, и растрепанная казаковская книга "Осень в дубовых лесах" заставили меня через много лет ясно вспомнить далекий 1974 год, когда я только еще пробовал, будто бы коньяк на вкус, написать свои первые рассказы.
   Я тогда был все еще юношей-девственником, и девушка-студентка Рита (полное у нее имя, вероятно, было Маргарита) в то время чуть было не стала моею первою женщиною. Она приходила на свидания со мною щедро пахнущая крепкими терпкими (шипровой группы) духами "Дубовые листья", запах которых прочно врезался в мою вербальную память, помимо иных тактильных ощущений на кончиках пальцев.
   Докторская колбаса - была тогда неким символом текущего времени, поскольку регулярные частые изменение рецептуры состава ее наполнителя достаточно точно отражали для населения происходившие перемены в исторической жизни страны.
   Я отнес стакан на кухню, а книгу рассказов Казакова поставил на книжную полку в своем писательском кабинете. Вернулся в спальню к шкафу, требовавшему свежей покраски.
   Поэт "серебряного века" Александр Блок однажды, сидя за большим столом, покрытым плотным зеленым материалом, написал нужные мне для бодрости строчки:

 Нет! Счастье - праздная забота,
 Ведь молодость давно прошла.
 Нам остается лишь работа...

   Я умел сочинять и держа в руке шпатель-скребок и малярную кисточку. Не обязательно писать что-то ручкою, чтобы сочинять. Что я и намерен был тут же кому угодно, если бы кто-то этим интересовался, и продемонстрировать.
   Мы из картин кварца выпустили воздух, создавая потешных человечков - копии прожилистых селезеночных истуканчиков, думающих подле, но не прежде. Кротильные мышечные усилия напрягать не чрезмерными усилениями зуда дряблого тела, костно косностью создавая задачки новых ребусных разрешений, впивающихся в чрезмерно влияющих в перепачканных ветках скучно запекшихся в накипающей смогом чайнвордности множества склизко сощуренных ртов, открывшихся вкось на веревочках трансформированных плоскостью по изгибам, скрывших действительные линии, прежде прочерченных граммот с требованием "не хныкать".
   Впрочем, вовсе не обязательно чтобы в итоге моих строительно-ремонтных упражнений получались обязательно беспредметного сочинения нелепицы.
   Сделаю еще одну заметку на "дубовых листьях" из моих собственных "дубовых лесов" относительно той символики, что качественно была крепко связана с ароматным напитком - коньяком - в цикле рассказов "Мелодии".
   Число рассказов в "Мелодиях" напрямую связано с нотною линейкою. Напомню линейку восходящих нот: до, ре, ми, фа, соль, ля, си, до. Так и рифмуются навязчиво последние две нотки со словом "сидор"? "Дубовые листья", передвинутые в списке рассказов, теперь окончательно под номером шесть были переписаны в тональности ноты "ля" из прежней тональности ноты "до". Получилось в итоге - "доля". Рассказ "Дубовые листья" и есть нота числа "68" - выражаясь на дипломатическом языке, кому надо тот уж "соль" поймет.
   Я поясню читателю секрет нотной линейки, сокрытой великими композиторами и выдающимися музыкантами и даже рядовыми школьными учителями пения, такой вот записью: Доре мифа - соль; ля - сидору. Нотка "си" кодирует слово "море". Хорошо, не стану спорить, кодирует она словосочетание "музыкальное море". А еще лучше, если за нею подразумевается "океан музыки".
   Кроме того, число "8" в древней тибетской мифологии означало "Небесные похороны".
   То есть рассказы в цикле "Мелодии" в глубоком смысле мною были задуманы и написаны, как реквием, посвященный памяти человека, когда-то прилично благословившего мой литературный дебют.
   Я начал освобождать шкаф от вещей, чтобы затем его покрасить.
   Цитата из телевизора у Веревочкина повсюду потрясающе прозвучит: "Молода, одинока, беременна..."!
   Можно сочинять во время ремонта квартиры не только нечто историческое и уже только поэтому грандиозное, но и простенькие вполне традиционные произведения. Для примера, написать небольшой рассказ на тему "встретились - расстались", что я и намерен далее сделать.


                2

   Он поехал на "же - дэ" вокзал встречать ее. Он давно ждал ее.
   "Зятек, съешь пирожек!" - говорит снисходительно теща. Тоща наставница опять ему шепчет: "Пирок съешь же?"
   Впрочем, почему "он"? Это я во второй половине дня в пятом часу поехал на железнодорожный вокзал.
   Поезд опаздывал и прибыл на станцию только к шести часам. Я шел себе по перрону и думал о том, что будет позже - сегодня вечером. Ее вагон, которым приезжала моя девушка Рита, находился в голове состава.
   А любовь на него налетает, как поезд в кино на зрителей - с экрана. Локомотив за моей спиной - слышно было, как он медленно нагонял меня - дизель у локомотива тихо-тихо будто бы сам себе, будто бы человек под нос, что-то о чем-то бубнит. Почему ему страшно? Ему, ему, ему.
   Начинало смеркаться, и включили на станции лампы электрического освещения. Рыжеволосый мужчина неподвижно стоял в тени, которую отбрасывало серое здание вокзала. Мужчина был без шапки. Накануне ночью налетела с южным ветром неожиданная в январе оттепель; и повсюду на перроне была слякоть.
   По левую руку от меня мокро блестели положенные на деревянные шпалы стальные нитки рельсов "бокового третьего пассажирского пути", на который и прибывал поезд, который я встречал. Дальше за третьим лежали с бетонными шпалами плети "прямого первого главного пути", далее пути опять же "боковые" на деревянных шпалах и которые нумеровались: пятый, седьмой, девятый - все они были с нечетными номерами на станции Павлодар-пассажирский. На дальних от вокзала путях, начиная с одиннадцатого, стояли в составах длинными рядами красные товарные вагоны. Впрочем, эти подробности об устройстве и нумерации на станции путей я узнал лишь через несколько лет. А в 1974 году все пути на станции для меня были безымянными, кроме ближнего к вокзалу вдоль платформы, называвшемуся очень интимно "пассажирским".
   Вагон был уже пуст, когда я, дождавшись, когда выйдут на перрон пассажиры, по крутой металлической лесенке вбежал в него. Я знал, Рита будет меня дожидаться на своем месте, у нее был объемный тяжелый багаж.
   В коридоре старого вагона густо пахло мылом и длинной долгой-долгой дорогой.
   Рита выглянула из дальнего купе в конце вагона и помахала мне рукою.
   - Цела? - ревниво спросил я Риту, когда добрался до места, влюблено-восторженно глядя на нее.
   Девушка в пустом купе удивленно и вопросительно распахнула на меня василькового цвета глаза. Возможно, она искренне полагала, что у меня не было пока еще оснований для нелепых вопросов. Мы с ней познакомились недавно. Я и она учились в одном и том же институте на энергетическом факультете: у меня был первый курс, она была студенткою второго курса. Однако она была старше меня на два года. И все-таки право на поцелуи у меня уже было; обняв ее, я вдохнул ее любимые, похожие на запах лесной чащи, терпкие духи "Дубовые листья".
   - Небритый, - запротестовала Рита. - Щетина на губах кота, тюленя, усы.
   - Утром брился. Нет у меня усов.
   Подхватив находившиеся на нижней скамье две большие сумки, я направился к выходу; Рита шла за мною следом.
   На привокзальной площади мы погрузили в багажник такси тяжеленные ритюлины сумки и забрались на заднее сидение в салон машины.
   При посадке, плюхнувшись на сидение, и быстро неуклюже боком подвинувшись в глубину, Рита обернулась, чтобы заглянуть доверчиво в мои глаза… Сейчас бы вспомнить мне ее взгляд. А зачем?.. Я поспешил следом за нею и захлопнул дверцу. Такси моментально наполнилось запахом "Дубовых листьев". Я назвал водителю адрес общежития, в котором жила студентка Рита. И мы покатили к указанному месту.
   Как только автомобильчик сдвинулся с места, мы с Ритой моментально оба улетели в астральный эфир.
   - Какая колючая у тебя щетина!
   Движение автомобиля по улицам было плавным. Зеленые огоньки светофоров менялись на красные, чтобы затем красные сменились на зеленые. Я дал волю рукам, она слабо сопротивлялась. Какая она была и твердая, и мягкая, и ласковая - эта ростом невысокая, полная девушка.

 так    си
 так    сила
 так и было

   Неподалеку от того места, где такси должно было сворачивать к студенческому общежитию, и где уличное освещение было менее ярким, наш неудержимый эфирный полет по улицам города Павлодара получил необыкновенный поворот.
   - Колючая щетина. Анекдот вспомнила! - фыркнула Рита. - Про кефир.
   Она впилась на миг в мои глаза своими блестящими в темноте глазами и, быстро наклонившись к моему уху, едва слышным голосом прошептала всего несколько слов. Это было утверждение, а не вопрос. Я внимательно выслушал ее предложение.
   - Замечательно то, что ты вовремя сообразила, - согласился я с ней, чувствуя, как мои щеки словно обдало печным жаром.
   Я попросил водителя отвезти нас по другому адресу.
   Мне было непонятно, почему я о том же сам не додумался.
   Дело было в том, что пока мы с Ритою шли с вокзала к стоянке такси, я без умысла успел ей поведать, что мои родители находятся в отъезде, и уже несколько дней я живу в трехкомнатной квартире одинешенек. И еще неделю я буду жить в квартире один до приезда родителей.
   Девушка, Рита, после того, как мы развернули наше такси от общежития к нашему дому, стала зорко следить за мною.
   - Ты красивая, Челышева, - сказал я, обратившись к ней по фамилии, глядя в ее зеленые глаза. Из васильковых глаза у нее стали обыкновенными зелеными. В такси светил "зеленый огонек" - водитель не включал счетчик - и свет лампочки слабо отражался от лобового стекла.
 - Ты мне так и не рассказала, что можно увидеть из окна вагона?
   - Свое и намного больше чужое.
   Она не отвела взгляда, и мы продолжали заворожено смотреть друг другу в глаза. Я боялся первым моргнуть, когда вдруг вдохнул с волною теплого воздуха из печки машины новую порцию ее тотального аромата "дубовых листьев", и тогда я вспомнил, как в минувшем августе в лесу собирал грибы; как душно пахли в лесу лежавшие под деревьями прелые прошлогодние листья.
   Хорошо в грибном прохладном лесу сожительствуют грибы и деревья - и я бродил один с корзиночкой в руке. И разгребая мокрые опавшие листья, я философично подумал: "Маленькая собачка до старости щенок".
   - Зам-мол-чи, - сказала мне Рита строго с расстановкою по слогам и, будто бы испугавшись чего-то, моментально опустила свои все более и больше зеленеющие глаза; затем она быстро взяла мою ладонь и с силою сжала ее между своими ладонями. У нее были крепкие руки. И так мы с ней молча продолжали далее наш путь.
   Но уже вскоре мы приехали и остановились перед подъездом моего дома. Наша романтическая поездка быстро закончилась, однако дорога у нас пока еще продолжалась. Мы достали из багажника машины две сумки, обошли по краю большую лужу перед входом, от таявшего днем снега, и зашли в подъезд.
   "Беда, если оттепель продолжится, - подумал я, - тогда за ночь до утра весь снег посреди зимы растает".
   Я поднимался по лестнице следом за Ритою. Девушка в зимнем пальто с меховым воротником была великолепна, чуточку толстенькая с округлыми по-женски очаровательными формами.
   Однажды в дошкольном детстве во время полета в самолете Ту-104 рейсом из Москвы в Волгоград я наблюдал стюардессу, в чем-то неуловимо похожую на Риту. Она была очаровательно красивая, стройная, возрастом чуть-чуть и исполнится ей уже за тридцать. Да, да - она была пред-пенсионного для стюардессы возраста. Субтильная, высокая, черноволосая и в точности зеленоглазая. Она склонилась над моим креслом и помогла перед взлетом самолета подтянуть ремень через пряжку-зажим и застегнуть на поясе. От ее волос и форменного костюма пахло терпкими сильными духами. Потом она для пассажиров разносила на подносе конфеты мятные сосательные карамельки.
   В прежние денечки я говорил Рите всякое про ее глаза, а она отвечала, что раз у нее порою глаза делаются из васильковых цветом зеленые, она точно знает, что жизнь у нее будет особая. Как будто я не знал это! Всё это предвещает совершенно совершенное.
   Я поднимался по лестнице следом за Ритою, нам надо было на третий этаж, и я думал о том, что может произойти позже вечером. Рита твердым шагом отстукивала каблуками сапожек дробь по ступенькам и уверенно вела меня к двери моей квартиры. Я было принялся подсчитывать на слух ее шаги, по стуку каблучков. Но на десятой ступеньке лестницы я, нагруженный словно верблюд тяжелым багажом, споткнулся и сбился с правильного количественного счета шагов погонщицы нашего очень маленького, но интимно очаровательного каравана.
   Уже через один нами пройденный пролет в подъезде я услышал, как она залопотала о варварстве и грубости человеческих нравов, поскольку на первом и на втором этажах, как обычно, не горел свет и были густые потемки. Но к перилам она не прикасалась и ступала бодро, без опасения поставить при слабом свете неверно ногу. По этой причине я предположил, что в своем городе она проживала в подобном доме, стандартном по конструкции, с точно таким же наклоном у ступенек и на той другой неизвестной мне лестнице.
   На площадке третьего этажа и на двух этажах выше все-таки было включено освещение. Слышно было, как в моей квартире трезвонил телефон. Весь день он суматошно надрывался: то звонили мои знакомые, чтобы поболтать без наличия у них определенной темы для разговора, а то были еще несколько нелепых, выполненных по ошибке, звонков от незнакомых людей.
   У самой двери, почему-то рядом с целью, Рита замешкалась, словно засомневалась в ком-либо из нас двоих. Поэтому я поспешил опустить на бетонный пол площадки сумки, чтобы вынуть из кармана колечко с ключами, и быстро открыл дверные замки.


                3

   Процесс сочинения рассказа прервался. В шкафу, освобождая его от вещей, я обнаружил фотографию жены в ее молодые годы. Познакомились мы с ней в 1979 году. Надо будет у жены уточнить дату - а разве первая наша встреча произошла не осенью 1978-го? Дружили мы с ней точно в 79-м, а вот дату, когда мы впервые увиделись и познакомились, я не помнил.
   Я приступил к покраске шкафа. Правило кулинарии: недосол на столе, а пересол - на голове.
   Когда мы в январе 1974 года с Ритой вошли в квартиру, телефонные звонки сразу же мигом оборвались.
   Рита пожаловалась, что в вагоне она плохо спала в прошлую ночь, зато потом она хорошо спала полдня. Она прошлась по квартире, оглядывая ее, заглянула в спальню моих родителей, вошла в мою комнату и долго до некоторых даже мелочей ее осмотрела.
   Я стоял в дверях комнаты, наблюдая за ней.
   Какие-то колосья спелой ржи стояли в вазе рядом со стопкой учебников на моем письменном столе, около которого находилась Рита.
   - Завести ребенка? - спросила она, издалека пронзительно глядя на меня.
   Что я мог ей сказать? Люди постоянно пытаются придумать, как им жить по-новому.
   - Ты пошла бы замуж за меня? - спросил я девушку, волнуясь и сбиваясь, поскольку говорил такие слова впервые. Где-то у себя внутри я понимал, что неосторожно совершаю некоторую, пусть даже и не фатальную, семантическую глупость. Незрелый плод.
   - Если бы ты позвал, - энергично кивнула головой Рита, протянув руку, потрогала усики на спелых колосьях ржи, стоящих снопом в вазе, и решила, - выглядит очень экзотично.
   Вот здесь подглядывающая муза, фыркнула на ее слова, бросила на стол книжку, которую муза до этого держала в руке и шепнула: Ты и вправду этого захотела?
   Беспредметных скучных уродцев порой мы творим, не сознавая их силы и значимости. Но так получается редко, а чаще уродцев потешно, но честно или бесчестно орудуем. Слаще?..
   Что я буду с ней делать, когда она станет моей женю? Но мне нестерпимо хотелось, чтобы девушка сейчас же приблизилась ко мне, и, как прежде в такси, чтобы она вновь сжала в своих ладонях мою ладонь.
   Осмотрев мою комнату, Рита подошла и стала напротив.
   Муза тем временем продолжала: "Из линий идеала взор твой ничего не потерял "сиятельная соучастница" вчерашнего греха".
   Девушка принесла ко мне в дом запах терпких духов, а мне чудилось - будто бы глубокие ароматы из дремучих лесов. Рита принесла витиеватые смысловые орнаменты вместе с зеленым солнцем в темном влажном зрачке, которые она пыталась, высвечивая их завитушки, если позволишь своему воображению, воплотить в слона, порхающему с небесной вышины в ветвях сквозь прозрачные мысли.
   - Я тебя люблю, - сказала мне Рита.
   Что я мог ей в ответ сказать? Какие возражения я был в силах придумать?
   - Пойдем на кухню и теперь поедим, - смущенно предложил я девушке.
   - На кухне?! - изумилась Рита.
   Решили, что будем ужинать в зале за столом, накрытом скатертью, и чтобы у нас горели свечи.
   После, уже окончательно осмотревшись и вполне определившись, Рита направилась в ванную помыться после дальней дороги.
   Я открыл холодильник, увидел продукты, банку с засоленными консервированными грибами. Налил себе в стакан югославского вермута. Пошел в зал и сел на диван.
   Пришлось мне ее ждать. Я пил из стакана и слушал "музыку": воображал ее фигуру в звуках шумящей воды, доносившихся из ванны. Некому было посоветовать мне, как надо правильно сервировать на столе, но это было и к лучшему.
   У Ритки был боевой темперамент. Завести нам ребенка? Одного или лучше сразу подряд двух. Что я мог бы ей сказать? И поздно уже сейчас, и ночь почти настала, и пора нам ложиться спать, если завтра желаем попасть на первую пару в институте. Мне думалось, что если это была шутка, то она была в самом деле какая-то детская.
   Когда я допил вермут в стакане, Рита вышла из ванной. Она была свежа и по-особенному прекрасна в тот вечер.
   - Тебе сколько лет? - поинтересовалась она, встав передо мною и расчесывая мокрые волосы.
   Я давно ни перед кем не скрывал свой возраст:
   - В апреле мне исполнится восемнадцать.
   - Через три месяца, - уточнила мой ответ Рита, о чем-то размышляя. - В какой комнате будет моя постель?
   Я подхватил ее сумки, стоявшие в прихожей и отнес их в спальню моих родителей.
   В спальне перед большим зеркалом Рита, выпроводив меня из комнаты, долго тщательно занималась своим туалетом. Когда она вышла ко мне в зал в зеленой тонкой кофточке, плотно облегающей ее плечи и грудь, и в клетчатой короткой юбке до середины крупных полных бедер, и без чулок, я так и ахнул: "Рита, какая ты красивая! Будто бы русалка из лесу пришла". Тщательно расчесанные волосы красивой волной лежали у нее по плечам. Мне родившемуся в целинной степи и там большую часть жизни прожившему лесные русалки всегда казались загадкою и чудом.
   Я спохватился, пока она мылась и причесывалась, я ничего так и не приготовил для ужина.
   - Подать на стол соленые грибы?
   Надо было видеть в тот миг ее лицо:

                глаза                сечение
                заключительный ребус

   Рита сердито покачала головою, затем достала из одной своей сумки, которая была поменьше, всю обильную снедь, что она взяла с собой в вагон в дорогу.
   Никогда я не ел яиц вкрутую вкуснее этих, привезенных Ритою.
   Ужинали мы с нею чинно, друг против друга сидя за столом при двух зажженных свечах. Огоньки, чуть приметно синхронно подрагивая плечами, создавали впечатляющий образ: типа - вот как будто бы на стол по его краям положили две фотокарточки.
   Я ел быстрее. Первым закончил трапезу.
   - Ну, и того... одолели, - сказал я и положил вилку на свою пустую тарелку. - Пуля дура - штык молодец!
   Челышева внимательно исподлобья глянула на меня и тоже положила вилку, хотя она не все доела.
   Мы встали из-за стола и направились к дивану. Я попытался поймать и сжать в своей ладони ее ладонь - она тихонько оттолкнула мою руку.
   Она была красивая, чуть-чуть полновата, на год с лишним или почти на два меня старше. Что с того?
   - Я не выгляжу толстой? - спросила меня Рита.
   У нее была комплекция женщины.
   На секундочку я прервал покраску, оторвал мои глаза от шкафа и стал глядеть в потолок. Хотя, может, мне лучше в пол было бы упереть глаза.
   Дивлюсь, что же это с нами творится? Что хуже всего - это я никуда не гожусь. Она людей любит, и они ее тоже любят. Сидит Рита рядом со мною на диване, подтянув колени под подбородок. Берет стакан Рита, который я ей протягиваю. Она ходит взад-вперед по комнате со стаканом в руке.
   Рита достала из книжного шкафа какую-то книжку, и теперь она принялась за чтение.
   - Что ты читаешь? - я поинтересовался у нее. - Зачем?
   - Учусь.
   Глаза у нее были такие же светлые и прозрачные, но только холодные стали, под цвет обложки книги с зеленоватым оттеночком.
   - А чему учишься? - приставал я к ней.
   - Если тебе интересно, я вслух прочту, - ответила мне Рита.
   А начинает она в зале у окна так: "Сиди, да шей; смотри в окошко, людей повсюду много на улице. А те, кому скучно, те песни длинные поют".
   Незамедлительно я кинулся в другую комнату и принес гитару.
   Однажды у себя в комнате в общежитии Рита играла мне на гитаре и спела студенческие песни и частушки. Я сам на этом инструменте играть не умел, в доме у нас гитару - дань моде племени бардов 60-х годов - держали для гостей.

 гитара
 дергает струны
 Я показываю ей септ-аккорд.

   У нее все никак не получалось взять диссонирующий септ-аккорд.
   - Глухие тайны, терпкое вино. И ключ. Ты право, пьяное чудовище! только не возражай мне! сокровище... - подначивал я ее, сидя рядом, и листал ту самую книгу, которую, вручив ей в руки гитару, я у нее отобрал. Книга была сборником стихотворений Александра Блока в мягкой зеленой обложке из "Школьной библиотеки".
   Я периодически пытался забраться под кофточку девушке.
   - Подвинься, сокровище! Отпусти... - приказала она мне, освобождаясь, и поставила рядом с диваном в угол гитару. - Ну, вот и попили, и умылись. Делать больше нечего, надо идти домой.
   Рита завела разговор о моем конспекте с лекциями, у нее по одному из предметов с прошлого года была задолженность, и завтра в институте ей предстояло отвечать по долгам прошлого.
   Весь вечер мы с ней куда-то торопились.
   - Хочешь потанцуем? - предложил я.
   - А музыка?
   Я принес из своей комнаты в зал радиоаппаратуру и подключил ее к сети и сочленил между собою шнурами. У меня был портативный катушечный магнитофон "Романтик-3" и приличный для своего времени профессиональный усилитель "Электрон-12" и к нему две колонки с широкополосными динамиками.


                4

   В комнате, словно бы из лесу плыло, мило и крепко скоблило в ноздрях шипровым запахом "дубовых листьев"; в зале моей квартиры окно красновато сверкало стеклами, ободком отразившими обратно с чернеющих за ним ночных пустотами полей темной улицы к уединенному нашему столу, щедро нагруженному иногородним ужином, подрагивающий огонек от небольших двух скромных свечек, здесь в центре на столе помещенных, оплывших в кудрявые завитушки, мраморно застывшими бутербродами, покрытых сгущенными будто бы засахарившимися молочными каплями.
   Пока я возился с аппаратурою, Рита стояла рядом, наблюдала за мною и глоточками пила вермут. Вдруг она закашляла и принялась что-то пристально разглядывать внутри стакана.
   - Что там? - поинтересовался я, отвлекшись на секунду от сочленения шнуров.
   - Наверно крошка была от бутылочной пробки.
   - Быть такого не может, - возразил я. - Никаких пробок, бутылка на горлышке по резьбе завинчивается жестяною крышечкою. Это хлебная крошка случайно оказалась у тебя в вине.
   - Или еще что-то...
   - Может быть, Рита, это ты "золотую розу" проглотила? Самурайский юмор. Ее идею писателю Паустовскому капитан Жеребцов привез с залива Кара бугаз гол. Читала? Возьми другой стакан.
   Я выбрал катушку и включил "Биттлз" - их расчудесную "Желтую подводную лодку", которая, как я полагал, была одним из наиболее авангардных хитов знаменитой английской четверки рок-музыкантов. В дом ты пришла - заздравной чары гостям не налила. Хозяйка, наполни хозяину, гостю и чару себе. Когда я пригласил Риту на танец, еще одним "авангардом", но сущностно другим, были ее две выпуклые шарами груди, которыми она меня вскользь касалась.
   Чем не блестит эта улица – красавица? Дыннями. Мне это не нравилось. Почему? Если учесть, что она оберегала свое... И опять же, эти современные кунштюки! К твоим услугам - хватай, кто проворней.
   Ее груди - поскольку наращивание темпов добычи соков из дыни еще пока было не желательно - "походили на розовые шары или на те круглые пирожные с розовой глазурью, которые красуются в окне соседней кондитерской". Я увидел их так явно "десертными" впервые, они были в цвету и походили на розовые шарики или на территорию круглых пирожков с морковной начинкой, которые красуются в соседнем окне раскрывшейся кондитерской. Обязательно неотвратимое созерцание звеньев. Ее соски, казалось, вот-вот прорвут легкую ткань кофточки. На иМидж была легкая накидка.
   Ход сюжета быстро усложнялся: авангард ее бутонов-грудей порождал мою фантазию о том какой ее вид я желаю увидеть в конце вечера в спальне. Совместите, если сможете, живописный ландшафт и музыку - полное очарование. Назовите это очарование, если вам угодно, музыкою сфер.
   Мы переменили тему. Поговорили немного о ее кабинках; она поведала мне об этом с гордостью.
   Плечи-власть: я объяснил ей знак, почему одно плечо у нее должно быть задрапировано. Губы у Риты, внимательно прислушивающейся к моим словам, были сжаты в узкую полоску. Но, тем не менее, она удивилась.
   Разминка кончилась. Мы вышли на кухню покурить. Я предложил ей на выбор болгарские сигареты в мягких пачках "Родопи" и "Варна". Я чувствовал себя, словно все ко мне вернулось без всяких потерь.
   Мы стали лицом к лицу возле окна под открытой форточкой и оба дружно задымили.
   - Ты ничего не видишь? - спросила меня Рита.
   Ее глаза были словно зеленые книжищи. Читая их, я просто-напросто отлынивал от работы. Это два тома из серии отчетов таежной географической экспедиции.
   - Я хотела тебя спросить - что же ты ничего не видишь? - настаивала Рита.
   Выхолащивая содержание, задавать пустые вопросы - сами совместите, если сможете, ее вопросы и мои ответы.
   - И?.. - спросил я.
   Мой дрогнувший от волнения голос немного озадачил ее.
   - Марка в пять копеек сберегла мне целое состояние, - объявила Рита интригующую новость.
   - Ты не могла бы сообщить мне подробности? - спросил я, не разгадав загадку.
   - Я написала тебе письмо, - сказала она. - И перед тем как сесть в поезд, опустила конверт в почтовый ящик.
   Мы с ней упирали на разное, и это нас разъединяло. Только что во время нашего танца она отвергала все попытки завязать иной разговор. Возможно, она и права была. Разговоры в танцах не имеют большого смысла. Я когда-нибудь смогу понять ее точку зрения.
   - Плечи у девушки власть? - фыркнула Рита. - Другое...
   - Не понимаешь, - обиделся я.
   Мы вернулись в зал, я долил из литровой бутылки в два стакана вермуту. Бутыль была уже почти пустой. Вышла у нас с Ритой пьянка в районном масштабе объемом в два литра. Бывший приказчик, не способный отличить скрипку от гитары, взялся наливать в наши стаканы.
   - Разве мы куда-то идем?
   Вручив девушке наполненный вином стакан, придерживая ее за плечи, я стал на нее надвигаться.
   - Да, еще идем, - кивнул я. - Не желает ли леди составить мне компанию?
   У нее внезапно перехватило дыхание.
   - Музыку! - скомандовал я самому себе.
   Рита послушно задвигалась. Наша беседа заглушалась тихонько включенною музыкою, обрывалась, снова завязывалась, Конечно, я тоже очень волновался; и чем дальше, тем все больше.
   У каждого своя цена. Я прикидывал, а что если прическу Риты украсить елочной игрушкой по имени Вооо. Рассыпать по полу "о", что это будет?
   Отхлебнув из стакана вермута, Рита заявила:
   - Есть хочу опять.
   - Может быть - грузди, принести? - вспомнил я про банку с грибами в холодильнике.
   - Домашние? - насторожилась и приостановила танец Рита.
   - Нет, маринованные из магазина.
   - Терпеть не могу маринады. Потом, смешивать грузди с вермутом?
   - А, ну да, - согласился я. - Лучше на голодный желудок пирожные к вермуту.
   - Пирожное? - спросила Рита. - Подожди...
   Она отстранилась, поставила на стол стакан и, вскинув руки...
   Глянув в открытое девушкой для меня окно, я увидел лишь черный лифчик.
   Высоко в небе передо мною плыли ярко-розовые облачка - это щеки на лице девушки. Я сообразил, что теперь мне надо будет совершить поступок, чтобы меня не снесло от ее авангардных ярко-розовых облачков в "голубое и зеленое", т.е. к слишком нежной Лиле или к чрезмерно суровой Люции.
   - Ты мне кажешься радужной феей. Ты такая реальная, Рита, более реальна, чем все остальные.
   - Это не так!.. - Рита опустила передо мною занавес. - Для чего? Я так захотела спать, это произошло со мною во сне. Я так хотела спать, что не спросила, какая из двух кроватей будет моя.
   - Ложись на любую, это не важно.
   - Ты вправду так думаешь?
   Далее в моем рассказе будет кульминационная сцена - лиса за время телефонного разговора улепетывает быстро-быстро в спальню.
   Мы были на пути из зала в спальню, когда зазвонил телефон; она сидела на моих руках, она кротко зевнула, прикрыв рот ладошкой, и горячим шепотом посоветовала на ухо:
   - Надо ответить.
   Не подумав о подвохе, я поставил ее на пол и направился обратно к телефону. Лиса тем временем скрылась в родительской комнате и плотно закрыла дверь. Услышав щелчок металла щеколды, я бросил трубку, так и не успев ответить позвонившему абоненту, и кинулся к двери, но было поздно. Одновременно с тем стали слышны тоскливые писклявые короткие частые гудки из лежавшей рядом с телефонным аппаратом трубки.
   Шел третий час ночи. Весь минувший вечер мы куда-то торопились. И ни к чему мы с ней так и не пришли. На кухне я выпил сладкого чаю и съел кусок сыру. Впрочем, смутно я все-таки уже чувствовал замаячивший финал, укладываясь в моей комнате в постель.
   Примерно через час скрипнула дверь спальни родителей. Но это я уже услышал сквозь сон.


                5

   Утро - седое, седое-седое.... Это то. Вещь та. Мы предлагаем сами себе фальшивое золото. Настоящее золото это такое действительное, действительность которого согласуется с тем, что мы "собственно" уже заранее всегда понимаем под словом "золото". Здесь, правда, есть тонкий момент - что всегда мы "собственно" в ухе заранее понимаем под словом "золото". Акварель прозрачная или склизкое масло? Или даже, может быть, пастель? Объектив!
   Утром я опять ощущал щекочущий подновленный запах крепко настоянных дубовых листьев и думал с досадою: "Клонило меня в крепкий сон!"
   Все произошедшее казалось мне почти ужасным. И представилось тогда мне, как мы с нею жили бы где-то в лесной сторожке. Я приходил бы из лесу, где рубил для кого-то дрова, мрачный, как ночь, измученный вопросом, чем она занималась без меня, и голодный, как волк.
   Какая у нее осанка! На кухне стояла она передо мною вполоборота с опущенными руками, не улыбаясь, и глядела мне в лицо решительно,
   Рита поднесла, трубочкой сложив, ладошку ко рту.
   "Горнистка", - с иронией подумал я тогда про нее, припомнив тут же, что она мне рассказывала. Однажды летом Рита-школьница, в пионерском лагере, она в своем отряде была горнисткой - пионервожатые ее назначили, поскольку в ее отряде мальчишки оказались все бестолковые и немузыкальные.
   "Горлица-голубка", - тут же поправил я сам себя, смутившись своих бестактных ассоциаций.
   Ее глаза были словно древние книжищи, с выцветшими зеленого цвета обложками.
   - Как правильно в горн дуть надо? - все еще находясь под властью импульса, поинтересовался я у Риты.
   - А зачем тебе это знать? - резко удивилась Рита. - Ты теперь комсомолец!
   Я согласился с ней, уже член организации комсомола, кивнул и примирительно дотронулся до ее ладони.
   - Что ты постоянно трешь мои ладони? - отдернула руку Рита.
   После такой ее фразы у меня логично вытекает, для завершительных строк рассказа, цитата из стихов Блока:

 Авось, ты не припомнишь мне,
 Что я увидел дно стакана...

   - Я собралась уезжать, - сказала мне Рита.
   Ее внушительного вида сумки стояли в прихожей. До начала первой пары в институте оставалось меньше часа.
   - Потом, - сказал я ей, протягивая конспекты, которые она вечером у меня спрашивала.
   Мы "о согласованности" говорим в разном значении: "Стоят в лугах сестрички - золотой глазок, белые реснички". Это ромашки. "Во ржи цветок-василек найдешь, ярко-синий и пушистый, только жаль, что не душистый". Одуванчик - вот что такое тренерская судьба: "Я шариком пушистым белею в поле чистом. А дунул ветерок - остался стебелек".
   Когда мы выходили из квартиры, на улице было еще совсем темно; за ночь крепко подморозило, и поверхность лужи у двери подъезда дома покрылись прочным льдом. Стоял на улице, к тому же, довольно густой туман.
   Подойдя к перекрестку, мы с Ритой остановились на светофоре, поджидая смены сигнала.
   Туман поредел, и начал тихо медленно-медленно падать сверху снег...снежок... крупные хлопья.
   - Обрати внимание, - повернулся я к спутнице. - Хорошо!
   - Сыро.
   Утро было опять, конечно, туманное, но зато дорога была хорошая; легкая, скользкая; впрочем, все еще было впереди. Что-то из прежних чувств, вдруг, беспокойно шевельнулось во мне или, быть может, что-то новое. Но тут на автобусной остановке, к которой мы подошли, я заметил рыжеволосого мужчину - в шапке, но это был тот самый с вокзала рыжеволосый - и поэтому я промолчал. А вскоре к остановке подъехал и распахнул двери автобус маршрута № 22, которым нам предстояло добираться до института. Я вошел в автобус, Рита тоже вошла; и мы поехали.


                6

   Сначала в наших отношениях с Ритой не произошло особых перемен. Жизнь на мельнице вроде бы шла так же без изменений. Она переночевала еще одну ночь у меня на квартире. Потом мы перевезли ее вещи в студенческое общежитие. Через месяц наши романтические отношения совершенно закончились. Некоторое время при встрече в коридоре индустриального института мы еще продолжали кивать друг дружке головой. Потом мы перестали здороваться и делали вид, что никогда не были знакомы.
   Спустя несколько лет, а если быть более точным в датах, то событие произошло глубокой осенью 1979 года в октябре, если не ошибаюсь, в середине октября, я встретил ее случайно.
   В то время я надумал продолжать свое образование, пытался поступить на рабфак (доподготовительный факультет) Ленинградского государственного университета.
   Рыжеволосый секретарь из комитета комсомола занимался размещением прибывающих на экзамены доподготовительного факультета. Поскольку свободных мест в находившихся на Васильевском острове студенческих общежитиях не было, он выделил мне место на университетской даче в ленинградском пригороде Парголово. Туда я добрался на электричке.
   Вечером я увидел Риту сидящей на подлокотнике старого кресла в холле университетской дачи в компании из нескольких человек. Помню, в холе были половицы скрипучие из прогибавшихся давно некрашеных досок.
   В руках она держала гитару и что-то наигрывала ностальгическое, печальное. Что меня поразило тогда, когда я, приглядевшись, узнал ее - она прекрасно играла! Хотя я сам так и не научился играть ни на одном музыкальном инструменте, но достаточно ясно различал на слух в ее игре на гитаре диссонирующие септ-аккорды.
   Я прикинул, что будет, если я подойду к ней.
   - Да что ты! Это действительно ты? Вот так неожиданная встреча! Ведь и ты совсем переменился.
   Через несколько минут я потихоньку покинул комнату. Так произошла наша с ней "невстреча".
   Я вышел на крыльцо дачи в Парголово, чтобы покурить и потом пойти в свою комнату и лечь спать.
   Мужчина, который стоял тут же на крыльце, спросил у меня сигарету.
   Хорошо помню, я достал на выбор ему из одного кармана мягкую пачку болгарских сигарет "Ту-134", а из другого в картонной упаковке - ленинградский "Космос" табачной фабрики имени Урицкого. Мужчина ухмыльнулся....
   Процесс сочинение рассказа был неожиданно прерван - в моей квартире зазвонил телефон.
   Позвонила жена из Новосибирска. Поинтересовалась, как я провожу время, и успешно ли движется ремонт. В конце нашего с ней разговора я задал вопрос: не вспомнит ли она точную дату, когда мы с нею познакомились? Жена сказала. Я удивился.
   На кухне я увидел стакан, который обнаружил прежде в шкафу. Тщательно его вымыл, потом достал из холодильника початую бутылку коньяка.
   Меня в комнатах, на даче в Парголово, Рита не узнала, хотя она бросила на меня пристальный взгляд - но к тому времени я изменился, некоторым образом внешне переменился, у меня были усы. Какими духами - новыми или прежними - она тогда пользовалась, я не выяснил, поскольку не стал приближаться к ней. А вскоре и вовсе ушел из той комнаты. Я полагал тогда, что была то - моя встреча с прошлым, но оказалось - с будущим. Почему? Но о будущем я расскажу в следующий раз.
   При выходе из комнаты на даче в Паргалово, стараясь остаться незамеченным, я очень неловко, опрокинул стул.
   Но о поджидавшем меня "будущем" я расскажу в другой раз; может быть, в новом очередном рассказе.
   Она чудесно брала септ-аккорды!

 1 Цитируемые строчки из стихотворения "Канатоходец" Владимира Высоцкого.


   25 апреля 2014 г.
   Ред.: 12 июня 2021 г.




                Чесночный соус
                Рассказ


   Беру в руки потертую и поцарапанную - можно сказать, самим временем - гитару, на ней я подбираю аккорды в случайном, в надежде на то, что появится четкий внятный рисунок у моего очередного рассказа. Я знаю уже, в общем, о чем будет это мое новое сочинение, но пока мне неинтересно его писать.
   Единственным смыслом существования для такого человека становится изобретение средств и способов выживания в пустыне. Будут ли таким средством и способом выживания его рассказы?
   - Иди работай!
   Надо уточнить фразу: Иди работай дворником.
   - А будут ли платить дворнику за работу деньги?
   Вокруг раздается дружный неудержимый хохот.
   Ну, что же…
   И вот вскоре, перебирая аккорды, я обнаружил прекрасную субстанцию к моему рассказу; уже приготовленную должным образом, чтобы живописно его наполнить, а именно, голландский натюрморт 17-го века. Сверх сложное и архи примитивное в бесконечности неминуемо совпадают: так встретились фабула моего рассказа и сюжет голландский натюрморт.
   Что же съедобного, какую пищу для ума или для чувств можно было обнаружить в натуре морта?
   Тематика натюрмортов вообще обширна - от лампочки под потолком до кухонной табуретки. Язык натюрмортов - язык аллегорий. Например, серебряная посуда в натюрмортах на полотнах мастеров - голландцев означает земное богатство, ветчина - чувственные радости, лимон - внешнюю красоту, внутри которой скрывается горечь. Зеркала натюрморта - символы тщеславия. Курительная трубка на картине натюрморта - символ быстротечных и неуловимых земных наслаждений. Стекло символизирует хрупкость жизни. Ключи - власть домашней хозяйки, управляющей запасами. Нож напоминает об уязвимости человека и о его смертности. Лист бумаги в натюрморте обычно бывает изображен с нравоучительным (часто пессимистическим) изречением. Например: In ictu oculi (В мгновение ока); Nil omne (Всё - это ничего). Язык признаний, иначе, есть язык цветов…
   - Очи - oculi - акулы. Река Нил - Nil - означает "всЁ". Не так ли вписано в книгу по теории натюрморта, Алена? Кто она такая?! Алена - персонаж рассказа. Только я еще не знаю, какого именно рассказа. Но только не этого рассказа, а другого.
   Натюрморт Голландии 17-го века, отличался интимным характером.
   Часто голландцы в натюрмортах изображали насекомых, птиц и зверей. Мухи и пауки, например, считались символами скупости и зла. А тараканы? Мой единственный на сегодняшний день опубликованный рассказ "Гибель таракана" - он появился в печати давно в 2000-м году, случайно, к тому же (занятная подробность) в местной города Павлодара милицейской газете "Версия".
   Ход моих поисков конкретной формы для рассказа "Чесночный соус" я пунктуально (но не все и не подряд все) записывал в своих дневниках. Читать или не читать мои дневники? "Эти натюрморты, похожие на экзотические сады из восточных сказок, раскрываются во всей своей феерической красоте и внутренней содержательности лишь в достаточно высоком разрешении…". До сих пор я никогда и никому не разрешал читать мои дневники.


                1

   Майя Борисовна - хозяйка квартиры. Я - гость незваный. Тема эта в литературе, по сути, стародавняя; и в большей части она есть тема именно квартирная, присущая главным образом вещам, а не людям, которые к этим вещам как бы "приложены" волею их исторической судьбы и беспрерывно возникающих вокруг них обстоятельств.

   ...Вечером 25 мая 1976 года я пришел с вещами в старое, построенное из бревен здание военкомата в г. Павлодаре (то здание к настоящему времени не сохранилось, хотя именно из него в 1941 году из моего города отправляли на фронт первых призывников).
   Писарь военкомата долго рылся в моих вещах. Достал из моей сумки желтые спортивные трусы с широкими красными лампасами по бокам.
   - Что это? – спросил он раздраженно и кинул трусы на соседнюю лавку. - Они теперь тебе еще долго не понадобятся.
   Я промолчал, лишь прищурился. Писаря военкомата искали у призывников в баулах для конфискации дармовую выпивку: бутылки с вином и водкой.
   Перед отправкою автобусов с призывниками в аэропорт из здания военкомата выскочил другой писарь с моими желтыми трусами в руках и закричал.
   - Это чьи трусы? Кто оставил?
   Никто из призывников не признавался. Писарь растерянно с желтыми спортивными трусами в поднятой руке стоял перед строем призывников и не мог сообразить, почему хозяин трусов скрывается. Все остальные, до единого, и работники военкомата, и около двухсот призывников - все абсолютно, кроме этого писаря, безудерно хохотали.
   Утром 26 мая 1976 года павлодарскую команду призывников в аэропорту города Павлодара погрузили на два борта Ил-18 - самолеты ныне устаревшие и снятые с обслуживания воздушных линий. И я вместе с остальными призывниками в нашей большой команде отправился на два года служить в железнодорожных войсках Советской Армии.

   Встретился я с Май Борисовной, хозяйкой квартиры, двадцатью днями раньше, а именно, вечером 5 мая 1976 года. К тому времени я был, как подобает призывникам, острижен наголо.
   Призывник - "бывший человек"; он же - ловкач, клей-мастер. То жизнь такова она есть. И это еще не все! Здесь: гвоздь. "Да неужели?" - злая насмешка. Но она имела свои достоинства: "До свиданья". "На ты?" "Теперь на вы с гражданской жизнью. Они вас так любят!" "Дополнение - как островок строевой службы - пресность женщины" "Здесь: наглость". "До свиданья сто раз". Злая насмешка, призыва на службу в армию, она имела и свои достоинства. "И большие недостатки!" И какие это были недостатки! Но зачем об этом так громко кричать?
   Тогда в самом начале мая 1976 года мне было 20 лет, я не был еще женат (свидетельство о регистрации нашего брака мне и первой моей жене Людмиле Ефимовой вручат 7-го мая через два дня); а седоволосая женщина Мая Борисовна давно пребывала в почтенном пенсионном возрасте, была вдовой. Она была хозяйкой большой многокомнатной квартиры на втором этаже в доме, расположенном напротив железнодорожного вокзала в городе Павлодаре на углу улиц погибшего в гражданской войне комиссара Дерибаса (правда в том году она пока еще называлась улицей Вокзальной) и погибшего в промежутке между двумя мировыми войнами при испытании самолета, нового скоростного истребителя, летчика Чкалова.
   Для меня Майя Борисовна была избыточна также, как "избыточен" голландский, и прежде всего цветочный, натюрморт 17-го века. Он существует благодаря своей избыточности, его избыточность и есть его основа, без которой он не был бы самим собою. Его полнота, и прежде всего переполненность, сродни долго прожитой жизни в течение которой только и могло скопиться и оформиться пышным букетом всевозможное. Но, согласитесь, особенно в 20 лет юноше вот такой букет всевозможного ни к чему, поскольку из него ввиду его жестко, как хитиновый панцирь, художественно оформившейся цельности уже невозможно ничего практически полезного получить, кроме сомнительного качества эстетического наслаждения от созерцания замкнутой в себе самой всеобъемлющей цельности - всЁ и ничто одновременно. Катание с ледяной горки даже без санок мне доставило бы много большее наслаждение.

   Пригласил меня 5 мая 1976 года посетить квартиру Майи Борисовны мой новый приятель по имени Равиль. Он тогда только что закончил двухгодичную службу в Советской Армии, но успел после демобилизации сдать экзамены и был зачислен в списки студентов первого курса Саратовской музыкальной консерватории. Познакомился я с ним днем 3 мая, когда утром сбежал из Дома бракосочетаний Ильичевского района города Павлодара и стал скрываться от моей невесты Людмилы Ефимовой. Новый приятель студент саратовской консерватории водил по гостям меня, у него в нашем городе Павлодаре было множество знакомых девчонок, а ночевал я, спрятавшись от невесты, на квартире у моего бывшего одноклассника Рашида Курбанова, который учился в Алмаатинском цирковом училище и приехал в конце апреля накануне майских праздников к своей матери в Павлодар. Он меня и познакомил с Равилем. По уверениям Рашида новый мой приятель был необыкновенно талантлив, он обладал голосом баритоном, но очень редкой по тональности окраски - и, как уверяли все подряд специалисты музыканты, в ближайшем будущем он должен был стать оперной знаменитостью.
   По словам студента саратовской консерватории, хозяйкой той квартиры, куда мы с ним направились, была пожилая чудачка, пенсионерка Майя Борисовна, вообразившая, что обязана сосватать за Равиля одну из двух своих квартиранток, студентку павлодарского медицинского училища, девушку невзрачную по имени Луиза.
   - Курица, - сказал мне Равиль про девушку-квартирантку. - На ее день рождения нас и пригласили.
   Зачем же нам идти на квартиру старушки-чудачки, праздновать день рождение невзрачной девушки-курицы этого Равиль мне не объяснил, а я у него не спросил.

   Накануне ночью с 4 на 5 мая мне приснился сон, будто бы я обнаружил у нас в казахстанской степи поляну желтых тюльпанов. Но едва я подошел поближе, чтобы полюбоваться на их настоящую дикую красоту, как тут же подкатила полицейская легковая машина и ухмыляющиеся чему-то люди в форме меня арестовали, не объяснив причины, и привезли к крылечку Дома бракосочетаний. Я сразу под впечатлением творимого произвола проснулся.
   В первой половине дня 5-го мая на квартире будущего циркового гимнаста Рашида Курбанова я отыскал записи концерта английского музыкального ансамбля "Биттлз" и несколько раз слушал в их исполнении песню "Желтая подводная лодка".

   Во второй половине дня 5-го мая, ближе к вечеру, напевая в уме слова из первого куплета песни "Желтая подводная лодка", я пытался определить, которая из двоих юного возраста девиц, открывших будущему оперному певцу студенту консерватории Равилю двери квартиры, встретивших нас в прихожей, есть его "курица". Обе девушки, квартировавшие у Май Борисовны, были вполне симпатичные, приятные на вид, в одинаково нарядных платьях.
   Я думала, ты не придешь", - сказала Равилю одна из них, у которой были иссиня черные волосы и пепельного оттенка смуглая кожа. Она приблизилась к Равилю и робко, неуверенно поцеловала его в щеку. Губы у нее были не накрашены. Отстранившись, она сразу подняла на него глаза, чтобы поглядеть, как он отреагирует? Затем она, вдруг моментально переменившись, кокетливо протянула ко мне узкую горячую ладонь и представилась: "Луиза". Вторую бледную блондинистую девушку звали Наташей, губы у нее были так жирно покрыты ярко красной помадой, будто она это сделала подряд дважды: за себя и за подругу.
   Дом, в который мы с Равилем пришли, был старой постройки с высокими потолками и особенной редкой в Павлодаре планировкой. Квартира была из трех жилых комнат и кухни, а сразу в прихожей у входа находились покрашенные белой краской, но уже успевшей потускнеть и пожелтеть, дверь санузла и рядом другая, также тускло выглядевшая, дверь в ванную комнатку. Две студентки, в скором будущем медицинские сестры, нам сразу объяснили, где можно помыть руки, а где вход в туалет. Мы с Равилем зашли в ванную комнату и помыли руки. Гигиена прежде всего.

   Нас дожидались. По длинному "гэобразному" узкому коридору из прихожей нас повели в гостиную. Зала гостиной в этой квартире, где стоял накрытый праздничный стол, была просторной продолговатой с двумя большими окнами, и обставлена хорошей, но старомодной мебелью.
   За окнами в сквере на высоких тополях молодо зеленели листочки, на одном из подоконников грузно стояла пузатая глиняная ваза, густо политая глазурью. На противоположной стене без окон в гостиной висели несколько картин, которыми я сразу заинтересовался.
   Я отодвинул раму одной из них от стены и прочел имя голландского художника и название натюрморта.
   Хозяйка квартиры Май Борисовна пришла в гостиную со своим креслом. Услышав большой шум, я повернулся и увидел ее в дверях. Внешний вид хозяйки квартиры, слишком громоздкий, под стать тому креслу, которое она проталкивала в двери гостиной, сразу внушили опасения - у меня мелькнула мысль о немедленном побеге с праздника непонятно чьего дня рождения в этой старомодной квартире.

   - А вас, молодой человек, можно считать темной лошадкой у нас в компании? - игриво спросила седоволосая женщина у меня, когда она наконец-то с помощью Равиля и двух девушек протиснулась в дверь и установила свое старомодное кресло во главе стола, при этом все то время она пристально вглядываясь в мое лицо многозначащим взглядом. - Как вас зовут по имени и отчеству?
   - Александр Борисович, - отвечал я вежливо на витиевато построенный вопрос старушки и провел рукою по прическе, точнее по тому осветленному в парикмахерской месту, где некогда была и у меня на голове тоже прическа. И желая успокоить пожилую женщину, я ей пояснил. - Меня на днях в армию заберут служить.
   - Ах, вот как! - воскликнула она и облегченно помахала ладошкою, чтобы подать больше воздуху на свое большое лицо. - Так было неожиданно. А меня зовут Май Борисовна. Мы с вами тезки по батюшке?
   - Тезки да, а родственники вряд ли, - отвечал я, нахмурившись.
   - А назовите вашу фамилию? - продолжала пытать меня Май Борисовна.
   Я назвал свою фамилию. Старушка еще раз внимательно взглянула на меня.
   Повернувшись к смирно дожидающимся окончания наших переговоров девушкам, хозяйка сообщила, что у нее внезапно возник звон в ушах. Постучав руками по ушам, она уселась в кресло и, с удивлением глянув на девушку, которую звали Наташа, заметила с укоризненными нотками в голосе:
   - Потолок у нас сыпется, утром в прихожей известка упала с потолка. Подмела крошку, да и утопила в унитаз, - сказала Май Борисовна и нарочито громко причмокнула губами.
   Так отношения не завязывают. Такие поцелуи существовали лишь в фантазиях у Май Борисовны.
   Девушки поспешили и пригласили меня и Равиля присаживаться к столу, в центре которого стоял высокий стакан из прозрачного без рисунков стекла с веточкой белой сирени. Я уставился на него - воды было налито ровно в половину высоты стакана.

   Начиная с 40-х годов XVII века, натюрморт в нидерландской живописи получил широкое распространение как самостоятельный жанр. Одним из самых первых выделился цветочный натюрморт. Цветы на картинах художников многим гражданам пришлись по душе. Натюрморты с цветами оставались популярными у голландцев и в следующем 18-ом веке. Нарисованных голландцами букетов в реальности быть не могло, потому что все цветы в букете изображались ими в единичном экземпляре, и многие из запечатленных растений цвели в разное время года. Т.е. голландский цветочный натюрморт пытался изобразить "всё" или, иначе сказать, он пытался изображать "целое" или "ничто": In ictu oculi (В мгновение ока); Nil omne (Всё - это ничего). Всеобщая акция. Нильская акация. Акт всеобщего. Целка. Целка - это вместе "И чего?" и "Ничто".
   Стоит вспомнить тиражирование этого голландского натюрморта на жестяных железных подносах, изготавливаемых в 1976 году в СССР на фабриках народных промыслов. В стране советов "голландская жесть" натуры морте приобрела подлинно железную прочность целки и штамповалась станочно безмозглым прессом-автоматом. Все или Ничто в СССР производилось в 70-х годах уже конвеерно. Это "ничто-целка", по подобию и образу голландского цветочного натюрморта, мне очень напоминало сознание у тогдашних пропагандистов, особенно среднего звена коммуниста-партработника.
   Зеркала, стеклянные шары - являются символом тщеславия, кроме того, это знак отражения, тени, а не настоящего явления. Карнавальная маска - является знаком отсутствия человека внутри неё, поскольку маска предназначена для праздничного маскарада, безответственного удовольствия.
   "Гранд (исп.) Туалет (фр.)" - сие есть либо "Головоломка", или "Увеселительная прогулка", а также "Адвокат (фр.) дубов (англ.)". Цифра-пункт двенадцать означает реплику: Ну вот! Вот так! (фр.). Тринадцатый пункт: Здравствуй! (фр.). Четырнадцатый - расшифровывается не иначе: "Завиток волос на виске или на лбу" (фр.) "Блондинки из долины" (англ.) - семнадуать. Цифра девятнадцать: Здесь трусы (фр.). Восемнадцать: Купальные -  "рельеф" (фр.). Двадцать: "В сторону Свала" (фр.). Двадцать один: "Час?" (исп.). Двадцать два: Красное - здесь, вино (фр.).
   Слово "vanitas" - несмотря на его очевидное созвучие со словом "унитаз" означало в голландском натюрморте нечто другое. Vanitas - суета. Этим латинским словом обозначалось целое стилистически особое направление в натюрморте, связанное с изображением человеческого черепа среди изображаемых на картине вещей. Человеческий череп символически должен был напомнить зрителю о бренности бытия.
   В цветочном натюрморте символика у голландцев была еще более многозначна. Букет в вазах уподоблен человеческой жизни, а увядшие цветы и осыпавшиеся лепестки - знаки бренности. Символы скромности и чистоты - ландыши, фиалки, незабудки. Цветы голандские художники часто изображали в окружении бабочек.

   В окне продолговатой гостиной Май Борисовны, с хорошим общим видом внутри нее, лежал по склонам моего поля зрения - от лампочки под высокими потолками до табуретки на полу, кем-то из девочек квартиранток с кухни принесенной, - рваной тоненькой странностью обожженный закат.


                2

   По правому от Май Борисовны краю стола усадили Равиля, дальше рядом с ним посажена была Луиза; по другому, левому краю, рядом с собою хозяйка квартиры расположила на кухонной табуретке Наташу. Я принужден был постоянно видеть за столом напротив себя с пепельным отливом лицо Луизы. За асимметрией нашей посадки чудился не случайный, но тщательно задуманный смысл. Почти каждый житель в городе Павлодаре знал поэтическую формулу афоризма: Наталья - горожанка (подразумевалось, по профессии она чертежница). На столе были поставлены хрустальные старомодные толстостенные бокалы, около плоских тарелок из синевато-белого фарфора лежали массивные серебряные вилки и ножи с ручками из полу-благородного металла мельхиор, похожего на потускневшее серебро.
   Художник Казимир Малевич, прославившийся знаменитым "Черным квадратом", рассуждал так: "Перемена направлений в искусстве происходит не оттого, что утерялась острота или найдена новая красота; в зародыше творческих сил было заложено - найти форму, через которую мы смогли бы получить указания новых дорог и строений в пространстве. Но сознание путалось среди кустов, заросших парков, берегов рек и чердаков крыш". Однако форма для "нового квазимира" Казимиром была все-таки найдена. Сухая аскеза. Квадратное фото Маяковского и кинжал на стене. Англо-русский словарь под редакцией Мюллера.
   Бледно-розовое лицо у Наташи выглядело скорее печальным, чем веселым; странный горячечный успех попутной цивилизации слепил черты ее лица. Или мне это только показалось так? Луиза, напротив, была вся внешне проникнута изнутри поднимающимся зыбким трепетом чистопородной крови, который, как мыльная пена губку, пропитывал поры ее смуглой атласно мерцающей кожи. Штора на окне была отдернута, вечерний свет, струившийся с улицы через крошечную листву жидкой кроны тополя, выписывал на лице Луизы замысловатые кренделя. На подоконнике стояла толстая ваза.
   И все пространство просторной комнаты, и все разнообразные вещи в ней тяжеловесно и малоподвижно замыкались на пожилой их хозяйке, Май Борисовне.
   "В деревню, в глушь, в Саратов!" - распорядился судьбой строптивой дочери рассерженный отец в грибоедовском сценарии "Горе от ума". Казалось, саратовская судьба для Луизы была уже предрешена.
   На одной из стен в гостиной над буфетом была укреплена в раме с завитушками репродукция картины Константина Коровина "Белые мальвы в Саратове". Название города Саратов, как объяснил мне Равиль, происходило от тюркского сочетания Сара Тоу - Желтая гора. Прежде на огороде у своей бабушки я видел мальву мускатную, цветущей с начала лета и чуть ли не до осени, но только она была розового цвета. Мальву белую я увидел впервые на картине.
   Пухлощекое розовое лицо у Наташи выглядело напряженным и скорее печальным, чем веселым. Она часто бросала взгляды на Равиля.
   Прежде чем пить вино попросили Равиля спеть песню для именинницы.
   Студент саратовской консерватории, как обычно он делал, когда его где-нибудь просили что-нибудь спеть, достал и положил на стол карманные часы в старинном тяжелом корпусе из серебра.
   Тусклый блеск металла привлек к себе глаза Май Борисовны.
   - Очень кстати, Луиза станет следить за временем, чтобы мне не пропустить мой испанский час,- моментально обратила Май Борисовна внимание на диковинные часы Равиля и, выгнув брови, со смешком пояснила. - Я привыкла укладываться ко сну вечером ровно в двадцать один ноль-ноль.
   Часы Равиля служили каждый раз для практических целей заурядного равновесия пространства с неживыми зажимами, обращающими кашу и муть этих приступов внезапных спазмов в водевильную вечеринку.
   - Луиза подвинь к себе ближе часы, - распорядилась Май Борисовна.
   Татарочка Луиза напрасно притронулась к часам. Я наблюдал реакцию Равиля. Расправа последовала легкой и краткой. Никто из обитательниц большой квартиры, кроме Луизы, этого не отметил. Луиза убрала руку от чужой вещи.
   Затем, как обычно, Равиль пропел песню:

 На часах без пятнадцати любовь...

   После пропетой пролетной песни мы все дружно, громко и восторженно поздравили Луизу, подарили ей множество добрых словесных пожеланий и выпили за нее по бокалу вина. В глазах Луизы я все еще видел спазматическими импульсами струившийся немой вопрос, который она с немой надеждою найти на него ответ почему-то, вовсе не по адресу, обращала ко мне.
   Я с момента появления Май Борисовны в дверях гостиной постоянно испытывал на себе колючий, периодически вскипающий до 88 градусов, взгляд квартирной хозяйки.
   После выпитого за квартирантку Луизу бокала вина Май Борисовна потребовала нашего внимания и, указав на плошку, стоявшую на столе, наполненную мутной беловатой жижей; она объявила, что это есть ее особый фирменный соус с чесноком. После этого она, тяжело пристав с кресла, столовой ложкой проворно положила на мою тарелку изрядную порцию этой кашицы, издававшей жутко затхлый запах.
   - Нам с тобою, Саша, сегодня можно кушать соус с чесноком. Нам не с кем целоваться, - последовало от Май Борисовны ко мне предложение угощаться.
   С этой минуты битва моя с реальностью сводилась к внезапным, порою анекдотическим обманам. Существует старое кресло - такое старое и банальное, что мне совестно и напоминать-то о нем. Конечно, мы часто не замечаем вещей более существенных. Деление есть действие обратное умножению; и я позволил себе сделать из него стишок, - чтобы в образе стилизовать его супре-математическую затхлость:

 Вещи вечи мечи.
 Синонимы трекового детектора
 Вил сон Карл сон
 стекла быстрые мячи
 разбивают сон мячи
 стекла в окнах бьют мячи
 возбежали вознеслись стекла хрупкие осколками звонкими хрустящими
 сны сбываются порой
 ненастною была погода
 рот закрой - говори ушами
 пошевелим мы ушами
 ослик серенький с часами
 не с часами а с нами
 тему ослика закрой
 чем тогда нам заниматься?
 мячами натолкаем мы шары в толстостенные хрустальные стаканы
 что нам скажут?
 Молодцы, а теперь достаньте сами
 сами мы были с усами
 а зато... а зато... кошка безусой стала
 пошевелим мы ушами
 чтоб стаканы больше стали
 мяч... не влазит в наш стакан
 - Что ж ты делаешь, хулиган!
 Мы бежали, мы бежали
 так сильно устали
 выдохлись. А где мяч?
 пропал
 что теперь в стакан толкать станем?
 и стакана больше нет
 с голыми руками голорукие
 с пустыми руками
 где? Где ты видишь пустоту
 я не вижу
 и я не вижу
 Так давай же поищем, что нам в руки взять.
 вечер крылом поднимает...
 постель... или пастель
 метель летнего снега - пух с тополей
 что-то мы с тобой искали, а в пух попали?
 ищем мы следы трекового детектора закипающие пузырьки
 надо подогреть тогда закипит и вот такими пузырями пойдет
 пузыри нам ни к чему ищем пузырьки
 на помойке долго рылись и ничего не нашли
 заберемся на чердак, там такой кавардак, там отыщем пузырьки
 забрались - здесь детекторы
 какие? книжку мы забыли
 вот она
 почитаем а ты пока под диваном посмотри
 а что же смотреть
 я не знаю, тогда тоже читай книжку
 - А ты умеешь читать?
 - В этой книжке есть картинки.
 - Занимательные.
 - Увлекательные.

   Матисс - художник, работавший на площади. Это довольно утомительное занятие. Дверца шкафа открыта, все свободны! скорлупа проклюнута. Цифра "8" - худая и голодная: "Я иду в мир, чтобы откормиться". Вот здесь мы его (ее?) и подождем.
   Постепенно все и вся вокруг меня в гостиной погружалось в вечерние густые сумерки, поскольку электрическое освещение квартирные обитательницы почему-то долго не включали. Но это обстоятельство оказалось на пользу: я перестал замечать на себе раздражительную колкость взгляда Май Борисовны и мне стало чуточку комфортней. Вещи окружающего меня пространства, погрузившись в сумерки, если не заговорили во весь голос, то уж точно принялись шептаться и, в некоторой мере, для меня приоткрылась их домашняя поэзия.
   Стала особенно значимой упавшая перед нашим приходом в прихожей с потолка то ли штукатурка, то ли накопившаяся слоенная побелка. Пузатый глиняный кувшин, стеклянный бокал, скомканная салфетка и курительная трубка в кармане, и расположенные рядом с Равилем часы, многие прочие вещи смогли зазвучать проникновенной внутренней музыкой. Происходило комбинирование предметов, не оправданное человеческими потребностями и действиями.

 Мая Борисовна                Мая Борисовна                Мая Барсовна
                Пузатый глиняный кувшин

 Девочка 1                Девочка 1                Девочка 1
 скомканная салфетка                простое, как мычание                невеста

 Девочка 2                Девочка 2                Девочка 2
 стеклянный бокал
 на котором призывник
 желает оставить отпечаток
 большого пальца
 большого джо

 Призывник                Призывник                Призывник
                - Думай!                курительная трубка

 Певец                Певец                Певец
 Во ржи                в клевере                с часами

   Ты думаешь?
   У Равиля были знаменитые часы, он их и вынул из кармашка, сразу же по приходу в эту квартиру. А я пытался раскурить, было потухшую, курительную трубку моего воображения.
   Май Борисовна была пытливая тетка, которая, удовольствия ради, через тактически просчитанные промежутки времени извещала для меня новости: то о благополучии жизни оперного певца, которое достанется в скором времени Равилю; то о тяготах предстоящей моей солдатской службы. За примерами таких тягот она обращалась к уже отслужившему службу студенту консерватории, будущему оперному певцу; но тому, судя по историям, которые он прежде мне рассказывал, подобрать соответствующие желанию Май Борисовны эпизоды из его воинской биографии было затруднительно. Говорила за столом все больше Май Борисовна, слушать ее рассуждения было сплошное удовольствие, редко кому выпадающее. К тому же примешивался душок от фирменного соуса странной лужицей положенного на край моей тарелки чудаковатою хозяйкою ужасно гостеприимной квартиры, где происходило наше веселое застолье, на котором я неизвестно для чего все еще присутствовал.
   Моя соседка Наташа представляла собой туманную живописную затерянность и за все время, кажется, еще не проронила ни слова. Время от времени я направлял на нее с мучительной жалостью сгенерированный взгляд. Наташа постоянно глядела на свой фужер с недопитым шампанским и наверно с помощью кошачьего зрения подсчитывала, и в который раз, пузырьки газа, прижавшихся на его толстых стеклянных стенках; разглядеть которые становилось все сложнее, поскольку сумерки в комнате все более и более сгущались. Иногда она вдруг в очередной раз бросала свой взгляд на Равиля.
   - Луиза, зажги люстру, - распорядилась Май Борисовна.
   Именинница, черноволосая квартирантка беспрекословно, будто механический привод к следящей за квартирою автоматики, тут же быстро исполнила просьбу квартирной хозяйки.
   Аналитический комплекс обработку завершил, автоматика включила программу "Перехват". Беспорядок, т. е. нарушение созданного человеком порядка, был вторым шагом голландского натюрморта (вслед за симметрией), направленным на поиски выразительности, свойственной вещам. Бес порядок. Зажженные лампочки в трех-рожковой люстре под потолком осветили стол в гостиной в состоянии беспорядка - праздничный обед, перевалив экватор, близился к завершению.
   Наташа, едва загорелся свет, мигом вскочила с кухонной табуретки, которая досталась ей для сидения, и понесла на кухню несколько опустевших общих тарелок. Но плошку с чесночным соусом Май Борисовна властным жестом своей руки в сторону квартирантки Наташи задержала на столе.
   - Катушечка на колесиках - ее куда толкнешь, туда она и катится, - пояснила мне Май Борисовна, приподняв выразительно свои густые и словно камедью накрашенные без видимых седых волос брови, указывая темными миндалинами-глазами на свою блондинистую квартирантку, относившую на кухню использованную посуду.
   Наташа, по-женски широкая в бедрах и мягкая в спине, короткорукая, услышав речь хозяйки квартиры о ней, на секунду приостановилась у двери гостиной и обернулась, - лицо у нее было миловидное, улыбка тусклая, но приятная, - что-то она невнятно произнесла в ответ и ускользнула бочком из комнаты.
   - Луиза? - отвечала Май Борисовна на вопрос Равиля. - Разве она похожа на катушечку? Стройная, тоненькая. Тростиночка. Встань, девонька, повернись спиною.
   Осмотр товара Май Борисовны, странная процедура показа его, привели меня на короткое время в восторг.
   - Наперсток.
   Мое замечание вызвало моментальный ответ со стороны хозяйки квартиры.
   - Наташа, положи еще ложку соуса на тарелку Александру Борисовичу, - указала она квартирантке, вернувшейся с кухни. - Почему ты не следишь за гостем?
   "Набитая ватой дура", - говорил Равиль о некой певице-толстушке из Саратовской филармонии, принимавшей у него вступительный экзамен в консерваторию. Равиль откуда-то узнал и уже рассказывал мне массу забавных и порой пикантных подробностей о преподавателях консерватории. Я пристально вглядывался в Май Борисовну, пытаясь вообразить ее поющей, а тем временем возле, рядом со мною, огорченный бокал начал тихонько звенеть. Позвякивать. Словно он задался целью - помешать мне услышать Май Борисовну поющей.
   Кресло у Май Борисовны было с художественной изюминкою: мягкая спинка у него была вставлена в прямоугольную из дерева рамку, подлокотники были из такой же полированной древесины.
   - Это шпон нильской акации, - объяснила Май Борисовна, уловив мой взгляд, и нежно провела жилистой ладонью по дереву.
   Я с пониманием кивнул ей головою. В Индии и Африке "Акация нильская", также, впрочем, как и "Акция нильская", широко используется в городских посадках.
   Наташа заканчивала убирать со стола посуду. Я собрался было предложить ей свою помощь, но, глянув на хозяйку квартиры, беседовавшую в тот момент с сидевшей напротив меня парочкой "влюбленных", посчитал, что мне не надо делать этого - второго романа "влюбленных" в ее квартире Май Борисовна не стерпит.
   Я, разумеется, говорю о серьезных романах: "Скорость!" - доступная мотоциклисту, в ужасе хватающемуся за ивовое деревце на луговом бережку, и все равно улетающему вместе с подружкой и мотоциклом на верхушку дерева, стоящего за рекой, куда более высокого; к вороным лошадям, которые, совсем как люди с наставными зубами, пялились бы на меня, пока я стремительно мчал над ними, я бы выкрикнул тогда им одно только слово: "Скорость!"
   Наташа принесла большие с налитым в них дымящимся чаем фарфоровые чашки с блюдцами. Золотая цепочка на низкой шее у Наташи напомнила мне одну романтическую историю, о которой я когда-то прочитал в книге. Но в этот вечер романтика мне была пока что недоступна. Даже противопоказана.
   Но и совсем бездействовать я не мог, а потому, выждав момент, когда Май Борисовна не смогла наблюдать, я засучил рукав рубашки. У меня на руке вокруг еще свежей раны от свежего укуса крупными зубами розовела вспухшая кожа. Как мне было еще за столом развеселить грустную Наташу? Я показал рану Наташе. "Что знаем мы о себе?" Мне было двадцать лет, Наташе семнадцать, но я уже знал, как больно жалит пчела. Знала ли об этом Наташа? Поначалу она не поняла, но через секунду, приглядевшись, Наташа сообразила.
   Наташа неожиданно развеселилася и стала хохотать, теребя на шее золотую цепочку.
   Май Борисовна повернула в нашу сторону голову и, не понимая причины смеха квартирантки, встревоженно нахмурилась.

 Скользкий тип           Высший свет
 Высший тип               Скользкий свет
 Постановка люцида                Камера пальцев - сноровка
 Тот, та герой - здесь шляпа.
 Романтизированная "Газета для мальчиков". Франсе - инглиш

   - Салфетки для мальчиков, - хозяйка квартиры указала Наташе на недостающие вещи на столе.
   Я мог услышать в этой старомодной квартире вещи для себя довольно неприятные. Удивительно.


                3

   Причудой к чаю были устрицы - небольшие бутерброды. Так "устрицами" их назвала, шепнув мне на ухо, Наташа, когда ставила на стол тарелку, на которой были разложены кусочки тонко нарезанного сдобного батона, покрытые кружочками полукопченой колбасы. При этом глаза у юной девушки, быстро и задорно глянули на меня, аппетитно блестели.
   Я сказал сам себе: "Так, здорово. Это называется, влипнуть. Интересная история. Хвалилась синица море спалить".
   Изысканное кулинарное блюдо - устрицы, часто фигурировало в живописных композициях голландского натюрморта, обозначая наслаждение, одно из пяти чувств, торжество изобилия и плодородия, а позже означали соблазнение, флирт, любовную игру или даже порок чревоугодия и сладострастия. Новое время привносило новые значения в предметный символ.
   "- Том, том... Что за том?" - пульсировала в голове мысль, пока я рассматривал Наташу.

 Золотая цепь,
 У лукоморья дуб -
 Златая цепь на дубе том...

   Своим коленом я плотно уперся к колену Луизы, а свесив правую руку вскоре держал кончиками пальцев край кухонного табурета, на котором сидела Наташа.
   Луиза коленку не убрала; покраснев, она низко склонила голову к часам.
   - Это часы, не блюдцо, - вспугнул ее басом Равиль, окая на волжский лад.
   У Луизы стукнулись коленки, и чтобы совсем не оказаться в ловушке между ними, я отодвинул ногу и убрал с табурета руку.
   Май Борисовна одобрительно захохотала шутке Равиля и положила свою широкую ладонь на локоть его руки.
   - Волгарь! - сказала Май Борисовна, закончив свой смех. - На дворе после обеда жар, и проворная муха несносно докучна.
   И вроде бы ее реплика относилась к Луизе.
   "Действительно так", - подумал я, тяжело опираясь локтями о стол, и принялся салфеткою скрупулезно протирать пальцы - мне было давно откровенно скучно.
   Не зная чем занять себя, я принялся вычислять криптограммы основного цвета и центра стола, уже нового, накрытого для чаепития, за которым по-прежнему главенствовала Май Борисовна. Я смотрел на лиловощекую Наташу, на скромницу смуглянку Луизу, мой взгляд блуждал по комнате, задерживался на уже позабытых всеми женскими особами часах в серебряном корпусе, лежавших перед Равилем. Или все та же одинокая веточка белой сирени была центральной вещью, единственное, что недвижно перешло от первого ко второму, накрытому для чаепития, столу?
   Лишь много лет спустя, я выяснил, что, согласно столетним теоретическим и практическим изысканиям голландского натюрморта, искомым мною новым центром, тогда в первых числах мая в 1976 году, была большая с остатками чая фарфоровая чашка, которая стояла на столе перед Май Борисовной.
   Равиля попросили рассказать о Саратовской консерватории смешную байку. Он рассказал солдатский анекдот. Май Борисовна приподняла над крышкою стола свой бюст, изготовившись чтобы посмеяться. Равиль закончил рассказ - все чего-то еще ждали, никто не понял, когда надо было смеяться. Май Борисовна обратно ближе к крышке стола приопустила бюст.
   - А мне нравится, - сказала она, желая подбодрить рассказчика.
   - Правда? - Равиль чему-то смутился и отвел взгляд.
   Я коленкою вновь потерся о колено Луизы. Принцесса нашего праздника вытянула шею, смуглая девушка снова неестественно покраснела. Я убрал обратно колено и положил ладонь на краешек табуретки.
   - Ладно, здесь так здесь.
   Полумрак в зале, тяжелая мебель, стены с бронзовой позолотой рисунков на плотных обоях; глаза у переносицы круглобокой вазы, загромоздившей беззастенчиво большую часть площади подоконника, и заморенно высунула язык белая мальва на картине Коровина.
   Май Борисовна застенчиво нам улыбнулась и мелкими шажками направилась за кулисы гостиной, откуда снова возникла через пять минут.
   Погода за окном начинала портиться. Усилился ветер.
   - Скоро пойдет дождь, - сказала Наташа.
   Я согласился с ней и кивнул. Рейдер остался один. И тут же начались сюрпризы. Для начала была обнаружена мина, прыгавшая на волнах всего метрах в пятидесяти от корабля.
   - Приближается лето, - сказала Наташа.
   Я опять согласно кивнул, хотя ведь по календарю было только начало мая. Сгрудившиеся на палубе у лееров матросы стали гадать, чья мина - английская, или своя, или немецкая?
   Аллитерация была употребительна почти у всех готических и германских народов: по одному тому ее уже нельзя было считать пустой игрушкою.
   - Я своими ушами аллитерацию звука слышал, - сообщил я соседке Наташе, которая, услышав мои слова, от удивления из орбит глаза выпучила.
   В самом деле, мы находим аллитерацию не только у скандинавов и в древних произведениях англо-саксонских; она перешла даже в некоторые латинские стихи, написанные в Англии; и замечаем ее также в древних литературных памятниках Германии. Аллитерация (ср.-век. лат. ad - к, при, litera - буква) - одно из важнейших средств организации стихотворной фоники, звукового уровня стиха (так называемой инструментовки), разновидность звукового повтора. Несколько примеров аллитерации звуков из русской поэзии: "Шипенье пенистых бокалов / И пунша пламень голубой"; "Нева вздувалась и ревела, / Котлом клокоча и клубясь" - все примеры из Пушкина). Столь же каноничны примеры аллитерированных стихотворений К.Д. Бальмонта: "Влага" (в каждом слове встречается "л") и "Челн томления" ("Чуждый чарам черный челн").
   Даже за чаем Майя Борисовна все пыталась угощать меня чесночным соусом.
   - Когда-нибудь, да ошибется, - говорила она обо мне своим квартиранткам, тихо улыбавшимся девушкам. - Ну и что нам делать, пока он не ошибется?
   - Ждать, - я осмелился и подал совет женщине-пенсионерке.
   Май Борисовна стрельнула на меня глазами.
   - Наташенька, сахер положи в мою чашку с чаем. Да. Как всегда, один кусочек.
   Наташа покорно подсластила питие всевластной старушке.
   - Который час? - у Луизы спросила Май Борисовна.
   Часы Равиля были моей единственной связью с вещественной вселенной, загороженной от меня и лишь бледно мерцавшей сквозь муть M;tro. Как только я надежно водружался на сцене, эти изящные криптограммы жеманных ужимок Май Борисовны рассыпались, ее порочный, избыточный, закаленный, снисходительный юмор спешили сбросить меня в муть M;tro.
   Ничего фантастического и убийственного в немедленном своем побеге из утомительной квартиры я не находил. Не было повода. И я его искал.
   Я представил себе Май Борисовну в "испанском часе" задремавшей под кедром, на котором в клетке томится соловей-время. Его трели - липнущие звуки - из породы обратной метафоры каменных нимф, собранные в корзину поставленную рядом с Май Борисовной, там же находились захваченные в ярком оазисе яркие цветы. По крайности, весенняя ночь стоявшая в очереди за окном, на подоконнике которого стояла широкобокая пузатая ваза, выглядела настоящей. В Карлушин под кедром Сон соскальЗЫВАЕТ Пестрая Лента со шляпы и Пестрая Лента вползает к ней на колени и приносит в клюве (или в клюкве) сам-саму Соломенную Шляпу. А сон у Май Борисовны продолжается… Разбудит ее прекрасный юноша-пастушок. И она его потом станет кормить виноградом, который по ягодке она станет извлекать из соломенной шляпы.
   Но когда-то это должно было завершиться. И вот выводим: действительно завершилось присутствие Май Борисовны в гостиной строго в "испанский час" - святой для старушки час. Она не могла его пропустить. Но прежде его была рассказанная Майей Борисовной история.


                4

   - Я повстречалась впервые с моим бывшим супругом в море на шлюпочной палубе большого судна, - начала свой рассказ Май Борисовна.
   Рассказ, который я определил, как курс вожделения для молодежи. Не раз после, когда доводилось рассматривать какие-либо ретро-фотографии, я вспоминал про курс вожделения Май Борисовны.
   Покладистые и милые, покладистые и мясистые дамы на тех давно покрытых тленом желтизны фотографиях - глядя на них, меня всегда томило дремное чувство. Легло на бурую бровь хозяйки квартиры сияние первого луча упоенного наития.
   - Наш разговор, однако, оказался слишком коротким, чтобы мне удалось обнаружить, усвоил ли он мой веселый урок, - завершила такими словами свой рассказ о первом романтическом свидании на шлюпочной палубе со своим бывшим супругом Май Борисовна. Были большие основания ожидать, что далее последует воспоминание пенсионерки о втором и последующих свиданиях бывших супругов.
   Я обратился взглядом к Равилю, надеясь, что он сможет помочь; и он полагал, что сможет. Стал он петь романсы. Голос у него был хороший. Когда он закончил, очарованные обитательницы квартиры дружно поаплодировали ему.
   - Потрудились плотно, - взгляд Майи Борисовны на миг затуманился - не за что нам ухватиться. Ну, не за что!
   Действительно на столе стояли пустые чайные чашки и пустая из-под конфет вазочка.
   - Час?
    В двадцать один час вечера, в час который она почему-то назвала "испанским", Май Борисовна собралась, наконец, покинуть нас.
   - Мне было интересно и приятно с вами беседовать, - сказала Май Борисовна, обращаясь к Равилю. - С удовольствием провела с вами разговоры.
   Напоследок она возле окна гостиной говорила что-то ласковое, напутственное Равилю, указывая глазами на свою квартирантку-татарочку Луизу.
   Обратившись ко мне, Май Борисовна сказала, что она желает припомнить какую-нибудь старинную поговорку - в наказание за то, что Александр Борисович так и не испробовал искусство - ее фирменный соус. Она принялась что-то искать в глубоких карманах платья-халата; извлекла ветхие листочки, упаковку с какими-то таблетками, вероятно, это было снотворное снадобье; а еще исписанные карандашом квадратик картонки.
   - Вот… нашла.
   Мая Борисовна сказала, что лютейшая из поговорок Горацио была “Прошедший мимо розы, не ищи ее более”. Как можно было Май Борисовне спутать одного Горация с другим Горацио? По крайности по этой причине, мне было удобно, я отдыхал, я чувствовал себя сравнительно хорошо.
   Мая Борисовна уходила со сцены и уносила с помощью оперного тенора Равиля и квартирантки Луизы свое облицованное шпоном нильской акации кресло. Сдвинулась с места чугунная ограда, уже мягко вспухла законная сосновая постель в спальне старушки.
   Цели натюрморта как жанра не сводятся к выражению символики. Специальная организация мотива (так называемая постановка) - один из основных компонентов образной системы жанра натюрморта.
   Наступило время сочинение речи мудрого омара. Весенняя ночь, мягкая и черная, и откуда было в ней взяться мудрому омару?
   Ракообразные - ночные охотники. Лишь бы ночь была хороша, Продолжим... Вольница и высоко, горница полна тараканов. Там за стеною в спальне у Май Борисовны пришел с искристым юмором достопочтенный "испанский час", здесь в гостиной - выход задом-наперед клещатого пересмешника в хитиновой скорлупке.
   Омар - это морской рак с мясом нежного вкуса. Свежие омары продаются живыми, со связанными клешнями, чтобы они не поранили друг друга в корзинах. Наиболее подходящее время для покупки свежих омаров - с апреля и мая и до конца лета. Живые омары разной окраски - синей, темно-коричневой или черной, при варке они краснеют. Если у омара хвост крепко поджат к брюху, значит, он в отличном состоянии. Мясо совсем крупных омаров бывает менее ароматным и более сухим.
   В присутствии Май Борисовны о красоте вообще мало было разговора. А где может быть еще красота, если не в стихах. Пусть даже и не очень умелых.

 Ты была красна весь день. Вышел день – поверь!
 Наступает темнота, закрывают ворота, на засовы крепкие.
 Сон приходит до утра. Помоги мне, чтобы хозяева поспешили,
 Здесь калитку запереть позабыли, чтобы ее не прикрыла ночная стража.

   Инструкция из поваренной книги. Всех раков надо класть в бурно кипящую воду вниз головой и первые 5 минут деревянной ложкой придерживать их под водой. Они варятся от 10 до 20 минут, в зависимости от величины. В виде закуски довольно и половины омара, а вот на второе подается целый омар.


                5

   Дожидаясь пока квартирантки и Равиль перенесут драгоценное кресло хозяйки в ее спальню, я подошел к буфету и на несколько минут замер перед картиной Константина Коровина.
   Прямыми столбиками подымались саратовские желтовато-белые мальвы на картине Коровина, словно белесые дымы из труб тех печек, что были построены в XVII веке немецкими колонистами на берегу Волги в подземельях желтой горы. Что за стеклодувные печи это были - я точно не знал, но уже догадывался.
   В присутствии человека вещи немеют, как хорошо вышколенные слуги в присутствии хозяина. Но стоит хозяину удалиться, и слуги начинают разговор, у жизни словно открывается второе дно. Кем я был для изображенных на картине белых мальв? Никем. ”Час?” Красное. "Нижняя?" - следовательно “Замок”. Разве домик на картине Коровина похож на сарай? Что именно называется в переводе с современного нам французского: "Спи, Медор!" Расфуфыренный проходимец - не мешай вещам выражаться.
   Белые мальвы на картине Кости Коровина - а именно, семена из которых они взошли - были ровесницами классического голландского натюрморта.
   Следовательно, моя главная задача была не мешать им, старушкам. Другой задачи мне никто в опустевшей гостиной не ставил.
   Я неспешно перешел от "грядки с белыми мальвами" к следующей картине, прикрепленной на стену в гостиной Май Борисовны.
   Одной из основных черт этой эпохи - эпохи барокко - была игра. Художники в своих картинах-натюрмортах тоже играли со зрителем.
   Голландский натюрморт XVII века отличается не только идеальным мастерством художников, подбором изысканных и красивых предметов, вкусно изображенных булочек, окороков, фруктов и омаров. В наследие от средневековой культуры натюрморту XVII века досталась традиция изображать не просто вещь, а вещь-символ. Каждый предмет как часть макрокосма, несет на себе многослойную смысловую нагрузку.
   Времена голландского натюрморта - времена классики цветочных посевов на восточных просторах Европы. На землях собранных и вскопанных Рюриковичами суждено было прорастать замысловатому цветочному роману.
   Наверно можно утверждать, что русский дворянский роман из духовных семян голландского XVII века натюрморта. Разве мне нельзя о таком так говорить?.. Я категорично не настаивал на своем мнении, но ведь моя главная задача была наблюдать и не мешать выражаться вещам в гостиной Май Борисовны.
   Вскоре девчонки и Равиль вернулись.
   Они мне дружно сообщили приятную новость. Май Борисовна дала нам разрешение включить музыкальный проигрыватель и потанцевать до десяти часов вечера.
   Этот час перед сном настал для одухотворенных. Остальное предыдущее время за весь вечер было протекавшим через фильтрующую промокашку в непонятную мне неизвестность и шло довольно вяло; и для изложения оно было страшно затянуто.
   - Время, время, - покачал головой Равиль. - Вот оно - наше мнимое время.
   - Почему мнимое? Минутное, - возразила ему Луиза. - В нашем распоряжении до десяти часов вечера еще целых 67 минут.
   Оказалось, как призналась, хихикнув, Луиза, по ее просьбе Равиль незаметно подвел свои часы на целых семь минут вперед.
   Наташа окинула Луизу испытующим скептическим взором. Потом она повернулась и кивнула Равилю:
   - Помоги отпереть замок. Он все время заедает.
   Равиль отступил в сторону и указал мне на нее широким жестом, позаимствованным им, вероятно, со сцены из оперного театра в Саратовской консерватории:
   - Помоги мисс Перепелкиной.
   Наталья "горожанка" нисколько не обиделась на него; хотя, возможно, ее фамилия была Перепелкина - я не стал это уточнять.
   Пластинки, которые мы с Наташей достали из верхнего отделения буфета, после того, как я справился с капризным замком у его дверцы, назывались общей для них серией "Романсами для влюбленных слушателей".
   Наташа бегом направилась к музыкальному проигрывателю.
   Помимо пластинок с эстрадной музыкой там, на полках буфета, оказались книги, и они меня заинтересовали гораздо больше, чем квартирантка Наташа. Впрочем, "катушечку" Наташу я тоже не очень интересовал.
   Наташа, включив музыку, покрутилась некоторое время возле Равиля и Луизы, а когда они стали танцевать танго, она подсела рядом ко мне на диван.
   Наташа сообщила, что эти книги, которые я достал из буфета, читают при свете чародейной свечи. Ей некуда было деваться, она желала танцевать, но не со мною, а с Равилем; но поскольку ее очередь не подошла, то она сидела на диване рядом со мною и рассуждала о чародеях.
   - Где же свеча?
   Наташа вышла на короткое время из гостиной и принесла "чародейную свечу" - оплывший огарок обычной стеариновой свечки.
   Книга, которую я читал, была из серии научно-популярной литературы: о муравьях. Прежде я уже видел эту книгу в витрине или на полке книжного магазина "Знание".
   Я предложил Наташе почитать ей книгу вслух.
   Наташа, рассерженная на Равиля и Луизу, которые танцевали уже третий танец к ряду, совсем забыв про нее, согласилась:
   - Ну что ж, читайте, Саша. Читайте!
   Мне было двадцать лет, и я года на два или на три был старше девушки Наташи. На роль моего "первого учителя" семнадцатилетняя девушка опоздала. Так что я читал для нее отрывок из книги, но без выражения, нарочито монотонным голосом.
   "…Если мы понаблюдаем нравы муравьев, их общественную организацию, их огромные общины, жилища и дороги, которые они строят, их обычай приручать и даже порабощать других насекомых, мы принуждены будем признать, что они вправе претендовать на одну из ближайших к человеку ступеней в развитии интеллекта...".
   - Читайте же!
   Наташа вытянулась во весь рост, опершись о сидение дивана локтями, голову положила на спинку дивана и устремила глаза на потолок.
   Я продолжил чтение вслух, о том, что "…Они приспособляют крошечных слепых насекомых чистить муравейники и в сражениях добывают себе рабов, которые так заботливо ухаживают за своими господами, что те даже теряют способность есть самостоятельно".
   Когда настал черед для четвертого танца, Равиль и Луиза вдруг скрылись от нас за оконной шторой.
   - Довольно? - поинтересовался я у Наташи.
   Она отрицательно покачала головой, и я продолжил чтение вслух.
   "…У них разводят, держат взаперти, откармливают тлей, как у нас коров, и пьют сахаристую жидкость, выделяемую ими...".
   Наташа положила руку на мое бедро, сообщила мне, что она приехала в город учиться в медицинском училище из села, и что в летние каникулы перед восьмым классом она два месяца трудилась дояркою на колхозной ферме.
   Затем она поднялась и заявила:
   - Мне это написанное про муравьев нравится больше, чем романы. А теперь пойдем на Лягушатню.
   - Куда пойдем?
   Меня охватил романтический трепет, с которым ловились ее взгляды: Чаричанка, Котовка, Перещепкина. Выбирайся из кресла. Образуя, еще раз попробуй. Возьми нежданную розу в пустом хрустальном бокале, внезапную радугу на белых бумажных обоях.
   Оказалась она всего лишь позвала меня потанцевать с ней.
   Танцевали мы дважды подряд танец танго - Наташа положила свои ладони мне на плечи - как мне почудилось, от ее рук здорово пахло чесноком. Может быть, ей на кухне досталось мыть плошку из под фирменного соуса хозяйки квартиры.
   В конце-концов Равиль и Луиза вышли из-за шторы. По их поведению я видел, что он и она довольны результатами.
   Наташа давно ожидала этого момента.
   - Ну и вид же у вас! - воскликнула она.
   Глаза Луизы светились восторгом, и она не обратила внимания на реплику подруги. Но Равиль был уязвлен, раздражен ее насмешкой, охвачен злобной яростью незадачливого любовника, которому кто-то на полпути надумал помешать, и, не раздумывая, поддался смутной жажде мести, потребности наказать, оскорбить ее.
   - Я проголодался, - объявил Равиль.
   Девушки по-своему поняли его слова. Опять и Луиза, и Наташа, не разлучающейся парочкой, мигом упорхнули на кухню.
   В их отсутствии мы с Равилем успели обсудить и наметить наш план. К тому моменту, когда девушки вернулись, мы были во всеоружии теории и готовы были немедленно приступить к практике осуществления нами задуманного.
   С блюдом бутербродов Наташа, впорхнувшая в гостиную первой, устремилась к Равилю:
   - Изысканное кулинарное блюдо - устрицы.
   Появившаяся за ней следом с чайником в руке Луиза растерянно хлопала длинными ресницами.
   Равиль надкусил бутербродик и поморщился.
   Второй раз сюжеты с устрицами в бытовой голландской живописи появляются в 1660-1680 годы, хотя в период с 1635 по 1660 устрицы продолжали изображаться в натюрмортах. Отличительной особенностью "второй волны" жанровых сцен с устрицами является трансформация сюжетной завязки. Теперь это сцены в кухонном интерьере или в спальне, как правило с одним или двумя героями, интимная обстановка напоминает мотив свидания, а морализаторская трактовка сюжета становится все более очевидной и навязчивой.
   - Холодные! - воскликнул шепотом Равиль и подмигнул мне.
   Он предложил девушкам разгадать загадку-анаграмму:
   - Прибитый, ой я к желелезу, но буквы переставь - в кастрюлю я полезу.
   Я вышел из комнаты и осторожно на цыпочках по коридору мимо дверей в спальни прошел в прихожую, где осталась на вешалке моя куртка, и также, бесшумно, но с бутылкою недорогого крепленого вина, вернулся обратно.
   За время моего отсутствия в зальной комнате произошли какие-то события, что я понял, когда узнал от Наташи, что бутерброды с устрицами впредь называются "сэндичь".
   Я знал суть загадки Равиля, потому не удивился виду девушек.
   Предложение его следовало прочитать: "Прибитый ой, я к желе лезу, но буквы переставь - в кастрюлю я полезу". А можно было и так эту фразу понять: "При битой ой, як желе лезу, но буквы переставь - в кастрюлю я не влезу".
   Оставалось только мне теперь угадать и объявить девицам, которая из них оказалась желе, а которая угодила в категорию кухонной посуды.
   Поскольку это была всегда "парная" выходка-загадка, всякий раз Равилю и другие девушки эту анаграмму-глупость прощали. Ведь каждой участнице доставалось по цветку ромашке.
   Выпив крепленого вина и закусив сэндвичами, мы еще дважды танцевали - и, конечно, танцы с девушкою "желе" достались мне.
   Вечер, имевший все основания быть исключительно приятным, все же не отличался бурным весельем. Танцуя, как оказалось с деревенской девушкой, к тому же увлеченной другим иужчиною, и откровенно скучая, я оглядывался на картины, развешенные на стенах гостиной Май Борисовны, предпочитая теплый визионизм художественной практики Коровина "сухой" теории танца бывшей доярки Наташи.
   Стилистика танца Наташи отличалась исключительной холодностью и рациональностью в сравнении с танцем Луизы. Партнерша Равиля, напротив, все время слегка волновала бедра, говорила на ухо Равилю разный вздор и, томя его сонной ленью глаз и лиловых губ, демонстрировала ему белые зубы. Она была похожа на подвижную, как ртуть, молоденькую цыганку-гадалку на колхозной ярмарке.
   Однако, порой мне Луиза напоминала корсиканку - так, как я только мог бы представить себе молодую девушку, способную в определенных обстоятельствах на корсиканскую вендетту. В ее лице проглядывало самолюбие, в ее глазах была гордость без промедления. Впрочем, Равиль, как подобает оперному артисту, не был ниже своей темы: весь вечер он владел ею, а не она им.
   Мы с Наташей опять приземлились на диване, Луиза и Равиль все еще танцевали.
   Я вылил из бутылки остатки вина в два бокала и один из них протянул Наташе. Она презрительно фыркнула:
   - Бормотуха!
   Однако, когда я собрался слить вино в один бокал, она забрала у меня свой бокал и предложила добавить в вино из кувшина соку.
   Хорошая порция "бормотухи", разбавленного апельсиновым соком, дала желаемое направление моим мыслям, и я погрузился в неторопливые размышления о чужой жизни и о том восхитительном праве неучастия в ней.
   Луиза и Наташа совсем перестали разговаривать друг с дружкой; при нужде что либо сообщить друг дружке они лишь обменивались знаками: Луиза, к примеру, театрально указывала на безжалостные часы, а Наташа в виде отрицания постукивала по хрусталику ножки бокала.
   Скрипка, записанная на виниловую пластинку, снова запела на этот раз цыганские напевы о неясной тоске по непонятному.
   В голландских натюрмортах и, в частности, у живописца van Aelst, всегда есть основные (доминирующие) элементы, которые задают композицию. В данном случае, в голландском натюморте, это главный - верхний цветок мальвы. Самый крупный и яркий. И поддерживающие его элементы - вторая мальва, роза, лист в центре, ноготок и две маленькие хризантемы. Они переносятся на холст первыми и устанавливают самые светлые тона в тоновом соотношении.
   Проводя взглядом по периметру гостиной, я пытался отыскать неприметную доминанту квартиры Май Борисовны - ее синий центр, за который цеплялся хвостом кривой рог изобилия. Я не сомневался, что центр продолжает присутствовать поблизости от нас, но не в вазе, а в виде соломенной шляпы, находящейся где-то рядом - вот подлинная цель испанского часа - синего центра. Пока мы держимся в гостиной за цветы рога, торчащие из вазы, в тоже самое время в спальне Май Борисовны из соломенной шляпы, повешенной где-нибудь на вбитый в стенку гвоздь, сыпятся фрукты - испанский час у старушки в комнате.
   Мелодия оборвалась.
   Голландский натюрморт подобен тщательно зашифрованному тексту. Удовольствие от текста подобно бэкону; Бекон - известный английский философ притворщик. Удовольствие никогда ничего не отрицает, его взгляд ни за что не извиняется. Вообразим себе индивида (древнего призрака), уничтожившего в себе все внутренние преграды, все классификационные категории; он безмолвно стерпел бы любые обвинения в алогизме.
   А не сварить ли нам на ужин картошечки? В картишки, может быть, перекинемся? Сумасшедший Ван Гог некогда создал шедевр живописи "Едоки картофеля". Но на картошке зеленые пятна на ее шкурках вредны для здоровья, и такие зеленые клубни не пригодны в здоровом питании.
   - Кажется, звонят часы? - встрепенулась рядом со мною на диване Наташа.
   Луиза взглянула на часы, лежавшие посередке неприбранного после праздника стола - было четверть двенадцатого часа.
   К сожалению, музыку нам пришлось выключить, и танцы завершились.
   Настала пора мне и Равилю покинуть квартиру Май Борисовны. Но даже Наташа и больше всего Луиза не желали нас отпускать; нам предложили, поскольку был уже поздний час, остаться на ночь, и переночевать у них в комнате. Девушки только поставили перед нами условие: мы должны покинуть квартиру, едва только начнет светать.
   Получив наше согласие, девушки проворно в считанные минуты убрали со стола посуду и после этого чуть в стороне от нас стали совещаться. Я слышал, Луиза уговаривала Наташу пойти переодеться - надеть халаты.
   - Восточный обычай… женщина на ночь гостю - халат, - шепнул мне Равиль.
   Девушки ненадолго покинули нас; они переоделись в ситцевые халаты и после того проводили нас из гостиной в свою меблированную комнату, которую они с помесячной оплатой снимали у старой хозяйки старой квартиры.


                6

   Оказавшись в своей меблированной комнате девушки больше не казались цветочным букетом в вазе. Здесь они себя чувствовали увереннее, поскольку в отличие от зальной гостевой комнаты в обстановке "девического гнездышка" отсутствовали некоторые важные вещи, которые им сурово напоминали бы о властной хозяйке Май Борисовне.
   А кем были здесь мы с Равилем? Может быть, мы были улитками или, возможно, переступив порог "гнездышка", мы превратились в пчел или же, допустим, стали бесподобными ширококрылыми самцами махаонами? Аллегории, которыми была переполнена квартира у Май Борисовны, постепенно в конец меня утомили, и не осталось надежды, чтобы я мог с их помощью верно определить роли - например, свою и Равиля - на натюрморт аллее у Май Борисовны.
   Мне показалось громадною глупостью, что прежде столько времени в этот вечер мы провели в гостиной.
   Мы расселись парами по кроватям.
   Мне дозволено было изучать в темноте на ощупь большие пуговицы на халатике у Наташи - и не более того.
   Едва я решался отправиться в разведку, как тут же встречал отпор:
   - Нечего за мной гоняться по терминалам.
   - Какие еще терминалы? - недоумевал я. - Коровники что ли так называют у вас в колхозе?
   - Станции прилета инопланетян, - бойко громким шепотом отвечала Наташа.
   - Каким инопланетянам, вы в колхозе понадобились? - искренно удивлялся я, снова принимаясь изучать в темноте на ощупь дозволенное - с рельефным рисунком пуговицы на халатике у норовистой девушки.
   Мне все-таки чуть-чуть было обидно и досадно. Не велика синичка (звезда второго ранга), а птичка!
   Девчонку с которой я впервые целовался, еще когда учился в школе, тоже звали Наташей. Она была сговорчивее.
   Наты - бродячее племя в Бенгалии, напоминающее по образу жизни цыган, которым они, по мнению многих исследователей, родственны.
   Нативизм, теория, по которой способность к некоторым психо-физиологическим отправлениям, например, способность объективировать ощущения, является врожденной.
   Врожденный нативизм Наталь служит для обучения ученика, будущего капитана Сорвиголова, через ощущение брать зверя на юго-восточном побережье Африки в Драконовых горах, круто спускающихся тремя узкими террасами, к Индийскому океану.
   Было далеко за полночь, когда мы стали укладываться спать. Будильник в часах Равиля поставили на пять, чтобы девушки утром успели проводить нас из квартиры еще до того, как проснется их хозяйка Май Борисовна.
   Возле кровати, на которой спали девушки, лежали на полу раскрытые карманные часы Равиля. То ли часы не прозвонили вовремя, то ли они вовсе бы не прозвонили, но ранним утром в квартире первой проснулась сама Майя Борисовна, и она неслышно вошла в комнату к девушкам.
   Она появилась, подобная утренней заре, величавая седовласая, в пятнадцать минут шестого. Кажется, я был единственным, кто увидел ее "бесшумное" появление, на краткие несколько секунд, на пороге в комнате у девушек.
   Запоздалое лицезрение рассвета, подобно позднему закату.
   Постояв на пороге, Мая Борисовна столь же бесшумно удалилась.
   Мы с Равилем уходили из квартиры Май Борисовны быстро, не попрощавшись ни с кем, даже не умывши водичкою наши не выспавшиеся помянутые на чужих подушках лица.
   Напоследок в прихожей, обуваясь, мы услышали, как Май Борисовна за неплотно прикрытой створкою двери на ее кухню строго выговаривала своим квартиранткам за то, что они оставили нас переночевать.
   - Я вам этого не разрешала… Двое, трое, десятеро, все стадо?
   Уже обувшись, я заскочил на минутку в туалет. И увидел зрелище, в унитазе на поверхности воды плавали две конфетки-карамельки в бледно-розового цвета бумажной обертке. Непонятно было, как и когда они туда попали. Машинально я дернул ручку на сливном бачке - напором воды конфетки смыло в канализацию.
   Мы с Равилем просто сбежали, ни с кем не попрощавшись, из квартиры старомодной Май Борисовны; на улице мы договорились, сразу же и избавиться любым удобным способом от всех этих нежелательных предметов, которые здесь в наполненной аллегориями квартире обитали. В миг расставания с нами они выглядели вполне нормальными и безвредными, я бы даже сказал - озадаченными. Но ведь это было у них не единственное, а всего лишь преходящее для аллегории состояние.
   Ночью в меблированных комнатах девушка Наташа мне рассказала, что в прошлом Май Борисовна была замужем за восточным человеком. И что, как многие восточные люди, их хозяйка Май Борисовна была суеверна: русский князь, да еще с утра - это плохая для нее примета!
   Погасшая свеча - часы не прозвонившие время - означают аллегорическую бренность бытия. Некогда сумасбродный голландец Ван Гог, до того времени, когда его поместили в психиатрическую клинику, успел создать шедевр живописи "Едоки картофеля". Позже, попав в клинику, он рисовал только подсолнухи и звезды на небе.
   ...Перед обедом 7-го мая, торжественно солнечного, молодо-зеленого и по-весеннему ветреного, я вышел под руку из двери городского ЗАГСа Павлодара с молодой женщиной Людой Ефимовой, с безотчетной внезапностью истинного вдохновения ставшей моею первою женою. Так у нас с ней стремительно, но всё-таки предсказуемо получилось весной в мае в 1976 году… Наш с Людой брак будет продолжительностью - день в день - ровно три года. Но об этом напишем другой рассказ.

   Для обложки моей новой книги "Зачет по химии" надо будет на даче сфотографировать подсолнух. А еще на днях я узнал весьма интересное: а именно, иностранное слово "кафе", оказывается, в оригинале означает "яйцо". Культовый писатель XX столетия Кафка - аллегория яичницы?..

    январь 2017 г.
   Ред.: 19 июня 2021 г.




                Систрелы
                Рассказ

 На берегах не той уже реки,
 Той бирюзы - девичья честь,
 Стрелы борзы не перечесть, -
 Плачет рябинушкой,
 Рученьки розняты.
 Только и есть -
 Два рукава!

   "Загадка мимикрии всегда пленяла меня. Ее феноменам свойственны художественное совершенство..." (В. Набоков). Далее продолжение следует в пересказе, вольно составленном из слов текста Владимира Набокова: "Я нашел грандиозную пощечину истории на переводной картинке, и подчеркнуто ярко воспроизвел все: и симметричное расположенье под аккуратно приколотыми полосками чертежной бумаги плотных, с резкой росписью крыльев; и промокшая, пропитанная ледяным эфиром вата, прижатая к лемурьей головке насекомого".


                1

   Осенью, в солнечное воскресенье 25 сентября 1977 года, в день особого Праздника Петергофа - закрытия фонтанов на зиму - в его парках было особенно многолюдно. В течение всей недели, заканчивавшейся тем необычным днем, ясная сухая погода очень точно соответствовала ласковому наименованию "бабье лето" - непродолжительного в году календарного периода.
   Рано утром 25-го сентября, сразу после завтрака, получив у старшины в роте увольнительные записки на срок до десяти часов вечера, и затем успешно без замечаний пройдя через стеклянную будку КПП, где с красной повязкой на рукаве кителя дежурный офицер с сухоньким личиком с чрезмерною придирчивостью проверял форму солдат, отправлявшихся за пределы воинской части на воскресную прогулку, мы с Сашей Сухановым, рядовым воином, таким же точно, как и я, вышли за ограду территории городка учебного полка, к которому временно была прикомандирована наша рота военных строителей, собранная из солдат различных линейных батальонов ленинградской бригады железнодорожных войск, и тогда, наконец-то, мы с ним вдвоем оказались на уютных улочках Старого Петергофа.
   На КПП въедливый букварь-офицер даже проверил - есть ли у нас с Сухановым в карманах свежие носовые платки!
   Никаких заранее определенных планов, куда нам пойти, ни у меня, ни у моего напарника не было; просто мы с ним направились, не спеша, по тихой старой застройки городской улице и, через час, совсем случайно очутились у широко распахнутых ворот Верхнего парка напротив Екатерининского дворца. Мы с Сухановым, особенно глубоко не задумываясь над тем, куда идем, и вошли тогда в придворцовый верхний парк.
   Оказавшись, оба впервые, в садах и парках Петергофа, мы ничего в то время не знали о важном местном осеннем празднике закрытия по окончании лета на зиму фонтанов. Побродив некоторое время по парку около здания царицыного дворца, а больше всего по просторным дорожкам перед ним, среди масштабных фонтанов Верхнего парка, облицованных полированными гранитами, украшенных фигурною бронзою, уставленной посреди их водных бассейнов аллегорическими, поэтому не очень для нас понятными, скульптурными композициями, и, отдав должное восхищение окружающим нас красотам, - которые партнер мой Суханов оценил, впрочем, лаконично: "Лысовато!" - мы оказались у восточной стороны Екатерининского дворца возле небольшой калитки у высокой решетчатой ограды, за которой по пологим или по крутым (кому как покажется) лестницам шел спуск в Нижний парк дворцово-садового комплекса.
   У нас обоих - ни у меня, ни у Суханова - в начале той увольнительной прогулки не было в наличии ни копейки денег, а на дежурстве у калиточки стояла контроллер, внушительных размеров в очень зрелых годах женщина с крупной, закрученной в виде башенки, старомодной прической на голове, она же продавала билеты желающим побывать в Нижнем парке. Мы с Сухановым, неподалеку от входа, встали у металлической решетки, преграждавшей нам дальнейший путь, и сквозь ее прутья принялись с любопытством разглядывать приоткрывавшиеся перед нами ниже великолепные виды сказочных растительных ландшафтов, вдали в парке прогуливавшихся по заманивающим аллеям около разнообразных фонтанов нарядных и беззаботных посетителей-человечков.
   Ранняя осень в 77-ом году уже успела щедро разукрасить драгоценною цветовою гаммою листья на деревьях в Нижнем парке: и там преобладали светло-желтые и густо-золотистые краски; но были и пламенные различных оттенков багровые цвета и еще упорствовавший, все еще не сдававшийся, но очень побледневший зеленый цвет - премьер минувшего лета. И эти различные цвета, тона, оттенки, оказавшиеся сведенными осенней природою на недолгое время вместе в сказочной красоты гамму, нежились среди большого количества в парке зеркально-темной воды, в обрамлении приглушенного шумового сопровождения от бьющих и опадающих в великом множестве водяных струй фонтанов, в общей для всего и всех купели по осеннему мягких лучей до чрезвычайного предела нежного солнца, светившего без исключения для всех людей одинаково радостно и обнадеживающе с акварельной голубизны и почти без облаков неба.
   Я обратил внимание Александра Суханова, легонько толкнув его локтем в бок, на табличку, прикрепленную рядом с нами на фигурных прутьях решетки - на табличке было написано крупными буквами, в строгой стилистике составленное, предупреждение, что по дорожкам в Нижнем парке катание на велосипедах не разрешается.
   Из парка из-за решетки до нас продолжали доноситься колеблющимися звучными волнами веселые голоса и искрящийся смех прогуливающихся там внизу безмерно счастливых беспечных людей, шум упруго струями бьющейся в экстазе воды и трепетный едва улавливаемый шелест в золоте и багреце листвы.
   А тем временем у входа в парк произошли существенные перемены. Пришла и сменила дородную пожилую билетершу у калитки другая женщина - средних лет, вида она была обычного и не столь пышно и торжественно наряженная, с коротко стриженными, под горшок, и гладко причесанными волосами. Я посчитал, что ее внешность способна была, в отличие от облика предшественницы, скорее замаскировать вход в Нижний дворцовый сад, чем выделить его и особенными средствами привлечь к нему любопытных людей, и пробудить в них дополнительные позывы и вызвать жгучее желание у них непременно в ту же минутку и секундочку в Нижний парк проникнуть.
   Прилетевшая неизвестно откуда бабочка попыталась присесть на вязаную кофту новой билетерши, на плечо у женщины. Со смехом, поглядывая играющими глазами на меня и Суханова, женщина стала отмахиваться рукою и прогонять крылатое насекомое. Однако смелая бабочка, это была симпатичная с коричневыми крылышками крапивница, далеко улетать не стала - она села поблизости на верхушку похожего на пику прутка ограды, тут же и сомкнув у себя за спиною свои крылышки. Смешливая женщина погрозила в ее сторону указательным пальцем. Затем, нахмурив брови, новая у калитки билетерша строгим голосом обратилась к нам с Сухановым со словами:
   - Почему, юноши, вы не решаетесь? - и через пару секунд, не получив никакого ответа, она пояснила нам. - Солдатам в Нижний парк вход бесплатный.
   Дважды приглашение нам с Сухановым не надо было повторять. Когда мы проходили в калитку, женщина с важностью, сначала глядя на меня, затем на высокого ростом и лицом красавца Суханова, проговорила дважды предостережение для нас:
   - Только, солдатики, не гоняться сломя голову за нашими бабочками в парке.
   - Что вы, это испортит ритм нашей прогулки, - в один голос, дружно, пообещали мы ей.
   - Не забудьте: только за девушками! - напутствовала нас добрая женщина.
   Вначале мы с Сухановым остановились на площадке балюстрады у каменных перил подле многоэтажного Екатерининского дворца, чтобы взглянуть сверху на Большой каскад фонтанов с множеством позолоченных, скопированных с античных образцов, скульптур и чтобы оглядеть открывающиеся внизу нашему взору перспективы аллей парка.
   Пропитанная светом солнца листва на деревьях в Нижнем парке поражала взгляд разнообразием торжественного осеннего раскраса: и светло-зеленой прозрачностью, которая бывает у листьев винограда; и вкрапленным в зелень багрянцем крупных листьев канадских кленов, и лучисто желтою мелкою листвою нежных березок, и покрупнее листьями у красавиц лип, волнистыми полосами либо светлыми пятнами накрывающими обширную поверхность парка; тогда как еловая хвоя у высоких елей, посаженных вдоль на спуске, бархатно выделялась на общем осенне-красочном фоне парка и контрастно темно оспаривала нечто возвышенное у прозрачной синевы неба.
   Затем мы с Сухановым стали смотреть и по сторонам: оглянулись и на дворец, широкими крыльями раскинувшийся по бокам от умозрительной оси симметрии парка; впрочем, нарочито зримо прочерченной водяной линией длинного канала; а большие окна у Екатерининского дворца с притворною подслеповатостью щурились от сверканья ослепительно-росистого множества разновеликих струй, изливающихся из разнообразных фонтанов главного в парке Большого водного каскада.
   Под желто покрашенными стенами дворца поодиночке и парами стояли в ряд несколько молоденьких особей женского пола. Среди них некоторые девушки были премиленького вида.
   - Это ведь не бабочки?
   - Девочки.
   …Вновь сошлись мы с Сухановым через пять минут у лотка с печатной продукцией, возле которого я уже поджидал своего напарника, разглядывая открытки с видами Нового и Старого Петергофа.
   "Теперь не торопись. Прочитай внимательно. Когда старик увидел ее, он понял, что желанье (чувство желающего) ничего не боится, и она поступит так, как ей заблагорассудится. У лотка с открытками внимательно разглядываем: на одной открытке - кнопка; на других - уже трамвай. Петербург - не штукатурка, не камни. Петербург - это видение. Не история Петербурга фантастична - Петербург фантастичен; мыслят и чувствуют в нем совсем не так, как в остальной России, как в Москве. Парадоксален замысел новой столицы, выбор места для нее - где-то с краю, да еще и на болоте. Парадоксально само ее имя. Имя это голландское: Санкт-Питербурх. В простонародном обличье своем и стало оно не Петером, а Питером".
   Женщина-продавец находилась в двух-трех шагах от лотка, она с кем-то беседовала.
   Суханов кратко представил мне следующую историю.
   - Добрый день, - сказал он девочке привычным мягким голосом, - я хотел бы с вами побеседовать
   Не удивилась.
   - Когда? Здесь или в другом месте?
   - Я думаю, лучше в другом
   - Понимаю. Где?
   Теперь дороги назад ему не было. Все было решено... Они, по понятной причине, уже через минуту расстались.
   - Маленькая, худая, в больших очках. Типичная пигалица, а пишет такие репортажи, - резюмировал Суханов и снял с головы фуражку; прижимая ее к груди, скорбно замер.
   Я молчал, ожидая дальнейших подробностей; к примеру, стоимость репортажей заявленных корреспонденткой.
   - Ху, или что у тебя? – спросил у меня Суханов.
   - Полная обойма. Вы ошиблись номером, - и сразу положила трубку.
   - Трубку от аппарата не показывала? - сострил грустно Суханов. - А вот та парочка, возле тележки с мороженным? Ожидайте...
   - Не суетись. Естественный подбор, - остановил я партнера. - Пошли дальше, нам лучше будет спуститься в парк к фонтанам.
   Подошла к лотку женщина-продавец и поинтересовалась, что из ее продукции мы выбрали. Мы только развели руками.
   Женщина нас умело убеждала:
   - Потом еще сослуживцам рассказывать будете, репортаж в стенгазету напишете, как побывали в нашем парке на закрытии фонтанов. А без фотографий с видами из Нижнего парка какие у вас могут быть репортажи?
   Открытки, разложенные у нее на лотке, были действительно красивыми. Суханов с ней согласился:
   - Заметку в стенгазету мы обязательно напишем. Вы первая нам интервью не дадите?
   - Да, ну вас, - засмеялась лоточница. - Покупаете у меня или нет что-нибудь из печатной продукции?
   Хорошая симпатичная женщина, я ей искренно признался:
   - Увы, денег у нас нет. Мы бы обязательно и несколько открыток приобрели бы, и какой-нибудь путеводитель.
   Продавец художественных открыток, скорбно опустив линию губ, сочувственно нам кивнула.
   - Подождите, - взмахнула руками женщина. - Подождите... Вот возьмите, солдатики, недели две прошло, один пожилой гражданин покупал фотоснимки с видами наших фонтанов, и тогда он забыл у меня на лотке свою книжечку. Или не вспомнил он, где ее оставил, или она не нужна была ему? Но теперь уже точно он не придет за нею.
   Женщина достала снизу, из под прилавка, и передала нам альбом-буклет "Петродворец-Фонтаны".
   - Держите книжку, солдатики. Правда, путеводитель немного растрепан и несколько листов в нем отсутствуют. Наверно, они у рассеянного старичка-гражданина где-то по пути за время прогулки выпали и потерялись.
   Мы поблагодарили щедрую женщину за полезный подарок, отошли от ее лотка и стали спускаться по пологой лестнице в парк.
   Наше движение вниз было приостановлено на полпути. Мы одновременно увидели беспокойно пошевелившую крылышками бабочку на сверкающем плече позолоченной скульптуры нимфы, которая, уронив к крепким ступням тонкие одежды, стояла вблизи у правой лестницы главного каскада фонтанов; судя по коричнево-черной раскраске на крылышках, это была крапивница.
   Мы с Сухановым замерли продолжительностью на целых 37 секунд на спуске по лестнице.
   Вскоре порыв ветерка, принесший водяную пыль от взлетающих кверху струй, потревожил прелестное насекомое; она, взмахнув краплеными редким узором крылышками, сорвалась с позолоты плеча статуи и устремилась вбок вниз в сторону, где располагался с округлой чашей красивый, размером с плавательный бассейн, фонтан.
   - С девочками не получилось, пойдем за бабочкой? – спросил я, опуская руку на которой у меня были часы.
   - Пошли за нею, - обреченно вздохнул мой партнер.
   Мы продолжили спускаться по лестнице.
   - А предупреждение, - вспомнил Суханов, - чтобы только за девушками?
   - Без денег нам остается только за бабочками.
   Спустившись по лестнице в парк, мы подошли к большому фонтану, в направлении к которому улетела бабочка, и впервые заглянули в подаренный нам буклет-книжку. Это был "Французский фонтан", согласно надписи в буклете под его фотографией.
   Рядом с нами, судя по их лицам, одежде и речи, остановились двое иностранцев: мужчина и женщина. Вскоре иностранец-мужчина достал из кармана и бросил в чашу фонтана большую никелированную монету.
   - Зачем? - спросил меня Суханов. - Рубль швырнул в фонтан иноземный буржуин!
   Коренастый юноша, который с другого бока стоял возле нас, услышав его вопрос, пояснил для нас, слегка при этом улыбаясь глазами:
   - Такой обычай, бросить монетку в фонтан и загадать при этом желание - еще когда-то вернуться в этот парк.
   Девица буржуя тоже бросила в воду монету.
   - Второй рубль! - подсказал я Суханову.
   Мы с партнером задумчиво переглянулись. Монеты лежали неглубоко в воде поблизости от края чаши; и если кому-то из нас снять китель "парадки", и закатить рукава рубашки - запросто было бы их достать. Но мы, конечно, не решились бесцеремонно без уважения к воде залезать в воду - вокруг было много людей.
   Обратились с вопросом к юноше, который только что выдал нам справку относительно расточительной традиции бросать в фонтаны деньги: "Не заметил ли он каких-либо бабочек, пока гулял по аллеям парка?"
   - Ни одной обычной бабочки, - спокойно разглядывая нас, ответил коренастый.
   - А необычные не встречались?
   Коренастый оживился и окинул скептическим взглядом сначала с головы до ног высокую фигуру Суханова в тесном застегнутом мундире, а затем уставился торжествующим взглядом в мое лицо на переносицу - мою фигуру он не стал оценивать.
   - А зачем вам необычные? - спросил он. - Разве непременно возбуждает что-то странное?
   Идиот! И глаза у него были под стать идиотам - крутые яйца. Пучеглазик - и не меньше!
   Мы с Сухановым молча отошли от фонтана и двинулись в восточном направлении парка.
   - Смотри, в углу белая из мрамора лавочка.
   Мы с Сухановым отошли на несколько десятков шагов от "Французского фонтана" и встали перед следующим фонтаном "Мраморная скамья".
   - Ботаника! - пояснил я Суханову смысл только что у чаши "Французского фонтана" состоявшегося диалога с коренастым юношей, имея ввиду блатное выражение"по фене ботать".
   - Кажется, это зоология, - не понял моего объяснения напарник.
   Некоторые древние мыслители считали, что можно определить человека, как "животное, умеющее смеяться".
   - Кеме… Мягкое наказание - воображение - оно устрашает азиата, а вот штраф точно также действует на европейца.
   - Кто бы нам перевел и объяснил разницу?
   За кулисами белой мраморной скамейки из кувшина, находившегося в руках статуи-нимфы, текла вода, которая усыпляла тихим журчанием. Нам надо было выбирать направление дальнейшего продвижения. Блик-бзик на статуе, таившейся за мраморной скамейкой, заставил меня очнуться.
   - Вон, посмотри, полетела бабочка! Готовь свой сачок.
   - Где, где?
   Мы счастливо и гордо зашагали дальше в ногу с массами прогуливающихся отдыхающих людей.
   И вскоре мы оказались у фонтана, с названием "Тритон", у которого в центре линзы бассейна чудище беззвучно скрежещет зубами и под напором изливает безостановочный поток прозрачной воды. Вокруг центральной фигурной композиции фонтана располагался унылый спазм - четыре покрытых зеленой тиной черепашки робко плевались вверх водою с дрожащим чуть слышным журчанием.
   Вокруг фонтана было расположено много цветников. Девочка, невеликого возраста, школьница четвертого или пятого класса или, может быть, даже шестиклассница, воровато озираясь, видимо не в силах сдержаться от поразившей ее окружающей красоты, собирала себе, для еще большего эстетического восхищения, с клумбы возле павильона "Оранжерея" небольшой свежий букетик. Мы с напарником тоже было захотели подойти ближе к цветникам, чтобы приглядеться - нет ли сидящих на растениях бабочек. Сочетание венчиков и чашечек у цветов на клумбах было не лишено экзотической оранжерейной приятности. Цветы - важнейшие средства совращения бабочек.
   - Подожди, - остановил меня Суханов, - похоже, нам здесь на карте указали адрес.
   На последнем листе обложки подаренного нам буклета синими чернилами были нацарапаны надписи: верхняя была такая - "перекресток 45" , ниже кривым почерком было нацарапано - "Лесная Развилка" и еще ниже был начерчен схематично рисуночек.
   - Что это нарисовано?
   - Хм... Башня.
   - Пошли дальше, будем искать башню. Гляди, вон там бабочка полетела.
   Краткая, как пунктир, дорожка вывела нас, словно вставленное между словами тире, на площадку перед каскадом фонтанов "Шахматной горки".
   "Шахматная горка" - наверно, есть вершина задумок барочного искусства, на которое по замыслу его художников зрителям можно и нужно взирать только снизу вверх. К этой горке и привела нас с Сухановым бабочка крапивница, после чего неожиданно она куда-то исчезла.
   Доминирующую роль в художественном облике Нижнего парка играют фонтаны. Они являются центрами садовых композиций и служат их основным украшением. Они были словно кусочки мозаики, которую прогуливавшиеся по аллеям парка люди, следуя от одного фонтана к другому, собирали в некое целое.
   В чем была сюжетная изюминка шахматной горки с драконами? Этого мы с Сухановым не смогли, руководствуясь впечатлением, с первого взгляда угадать. И не стали долго разгадывать. Это, все же, была горка, а не башня; и бабочек, указывающих нам путь, здесь никаких не было видно. Поэтому мы продолжили свое движение по аллеям Нижнего парка.
   - Без денег нам остается только за бабочками, - удрученно рассуждал Суханов. - А если деньги нам и заплатят - то только бабушки.
   - Где ты увидел в Нижнем парке таких щедрых старушек? Ты лучше побыстрее определи, где искомый перекресток "45"? Взгляни, это башни? – указал я Суханову на чаши двух расположенных рядышком, как стеклышки у пенсне, веселых певучих "Римских фонтанов".
   Суханов в тот момент, присев на корточки, пальцами отдирал от подошвы ботинка диковинную тогда в СССР жевательную резинку.
   - Фонтан - велосипед, - резюмировал напарник и, взяв валявшуюся на дорожке палочку обгоревшей спички, принялся ковырять - поскольку пальцами расплющенную жевательную резинку снять с подошвы было невозможно.
   - Забыл про надпись на табличке на решетке у входа? - напомнил я сослуживцу. - Гонять в Нижнем парке на велосипедах нельзя!
   - Как же! Вон смотри, - поднимаясь в рост, возражал мне Сашка, и потер ботинком по асфальту. - Пошли дальше.
   Первое, что Суханов заметил, подойдя к "Римским фонтанам" - звездочкой сверкнувший лежавший на боку кем-то брошенный на газоне возле дерева трехколесный детский велосипед: Кому-то, значит, можно и на велосипедах прокатиться в Нижнем парке?
   Далее мы вышли на перекресток аллей.
   Суханов на этом месте остановился, повертел головою, запрокинул голову и принюхался.
   - Здесь! - сказал он.
   - Что именно?
   - Назовем это место перекрестком 45.
   Я подивился ему:
   - Какое у тебя обоняние отменное! Тогда укажи дальше дорогу к объекту "башня"?
   Суханов, покрутив в воздухе поднятым пальцем, наконец, выбрал направление для нашего движения:
   - Нам туда.
   Я не возражал ему. Мы пошли по выбранной им аллейке, которая нас вскоре привела вовсе не к башне, но на площадку "Игровые аттракционы" - с качелями, с каруселью, прокатом игрушечных для детей педальных машин.
   Площадка атракционов, шумная крикливая, была полна родителей с детьми, но с первого взгляда на нее нам стало понятно - из-за плотного скопления людей она лишена всех тех бабочек, которые непременно должны были быть в парке.
   - Деготь! - сказал, озираясь, Суханов.
   Я собирался сообщить партнеру, что из состояния бодрствования мой складной сачок самопроизвольно сложился. Но, потерев удрученно пальцем переносицу, лишь пробормотал:
   - Всего-навсего здесь отсутствует эфир абсолютной связи с природою.
   Однако, один из атракционов, установленных в этом замкнутом своей особенностью углу Нижнего парка, привлек наше внимание и задержал нас на площадке.
   Получилось это так.
   Нас заворожило слово "профессор", которым называла своего спутника молодая девица.
   Мы с Сухановым, не сговариваясь между собою, а будто бы автоматически, пошли за ними и оба прислушивались к беседе "профессора" и молоденькой девушки.
   - Ведь мало кто теперь знает, что прежде этот аттракцион назывался Сибилла. Так вот… - рассказывал профессор сопровождавшей его девушке. - Впервые Наталья надевает домино, и Дельфийская Сивилла посылает Александра за Дунай. Запишите в свой блокнотик слово "натализм".
   - Поездка в Италию в 1909 году?
   - Скажем словами его любимой песни. Гикнул, рыкнул казаче, скачет за Дунай по дуге его вороненький конь…
   Мы, следуя за ними, подошли к сбитой из досок и покрашенной в синий цвет, большой формой, наподобие фонтана, с высокими бортами чаше. В центре этой чаши находился выкрашенный в красный цвет круг, на который усаживались поближе к его оси спиной друг к другу люди, купившие билеты на этот аттракцион.
   Девушка двумя руками ухватилась за локоть своего спутника.
   - Лучше бы этого было не знать, - сказала она. - Теперь я не смогу сесть на круге Стибиллы.
   - Сивиллы, - поправил ее профессор. - Отчего же такой переполох, Наташенька?
   - Только себе представлю: моя тезка Наталья надевает домино. Нет!
   Профессор снисходительно улыбнулся и пожал плечами. Они удалились.
   - Деготь! - сказал, озираясь, Суханов. - Лошадь подана.
   - Да-а… У крыльца стояла наша "виктория".
   Перед запуском колеса машинист, управлявший аттракционом, кивком головы предложил, чтобы мы тоже зашли в темно-синюю чашу, но Суханов в ответ выразительно похлопал ладонями по карманам своих брюк.
   Алгоритм работы аттракциона - после того как машинист закрыл его дверцу и повернул рубильник, тем самым он включив электромоторы, которые затем раскручивали посреди чаши вокруг оси центральный красного цвета диск с сидевшими на нем людьми - вскоре нам стал абсолютно понятен.
   Из карманов у людей, один за другим сброшенных центробежною силою с вращающегося центрального колеса к краям статичной деревянной чаши, высыпалось множество мелких металлических денег. Закруженные и сброшенные с центра люди покидали чашу после вращения на круге, даже не помышляя проверить карманы. Машинист делал свои подсказки только в том случае, если у кого-нибудь из карманов "выскакивало" что-то очень существенное. Покидали "бассейн" атракциона люди весело, беспечно хихикая.
   Машинист, когда все участники "слетели с центра" и покинули чашу, не стал закрывать дверцу и глазами, приподняв брови, указал нам с Сухановым на рассыпанные деньги и кивнул головой.
   Суханов среагировал на его предложение почти моментально; он решительно вошел внутрь и быстро пошел по кругу вдоль борта чаши, торопливо подбирая монеты.
   Оказалось, за металлической мелочью, лежавшей ручейком вдоль края чаши следили не только наши с Сухановым глаза. Некоторые люди из числа зрителей за бортом синей чаши вскоре стали возмущаться бесцеремонностью Суханова; и первыми пискнули две девчонки-подростки, стоявшие поблизости от нас - особенно противным был голосок, похожий на кошачье шипенье, у рыженькой малолетки.
   - Но ведь деньги - это не ваши деньги! - громко замяукала она, глядя на то, как Суханов быстро иногда даже пригоршней собирал монеты.
   Полная женщина с крупными руками, как оперная трагедийного амплуа актриса, всплеснула на театральный манер вскинутыми кверху пухлыми ладонями:
   - Что дела-тся!
   Быстро-быстро, даже не поблагодарив за щедрость машиниста, стоявшего около кнопок управления доходного колеса, мы с Сухановым уходили, а поначалу чуть ли не бежали, с площадки развлечений "Аттракцион".


                2

   Итак, с площадки "Атракцион", откуда нам пришлось, надо в том честно признаться, очень спешно уйти, мы с партнером вернулись вновь на 45-ю развилку аллей. Здесь поначалу нами было произведено легкое сумбурное метание - мы, поддавшись чувству мнимой погони за нами, быстро пошли было по широкой и просторной Березовой аллее в ее восточном направлении. Но мы тут же заметили сбоку лоток мороженщицы. Лоток с мороженым стоял у начала узкой аллейки, которая уходила от Березовой аллеи в северном направлении в кущи ярких осенних деревьев; и где-то там за растительностью парка был скрыт берег Финского залива, на который мне не терпелось взглянуть, поскольку я не бывал никогда прежде на морском берегу.
   Стаканчик мороженого стоил 20 копеек; другого сорта, еще меньше - 15 копеек. Мы купили у распрекрасной, сладко нам улыбавшейся торговки по две порции мороженого каждому. Тут же вначале аллейки мы присели на лавочку без спинки, чтобы опробовать на вкус добычу; и чтобы пересчитать наши деньги. Как вышло из подсчета, мы с Сухановым в синей чаше собрали мелочью значительную сумму - более четырех рублей.
   - Больше там не было, - оправдывался Суханов, хотя на самом деле он не все монеты подобрал.
   Но денег для нас было много и тех, что мы успели собрать.
   - Ты можешь придумать правдоподобное объяснение тому, что произошло? - восхищался Суханов.
   - Запросто. Ты когда-нибудь видел, как растет бамбук?
   Это было, как говорится, попадание в десятку.
   - Быстро растет? Нет, не видел.
   - Вернемся обратно к входу в парк к Екатерининскому дворцу? - предложил я Суханову. - За трешку та самая пигалица в пластмассовых очках согласилась бы написать репортаж для нашей стенгазеты?
   - Вряд ли. Тем более оплата будет металлической мелочью. Лучше сейчас мы еще купим мороженого.
   Вновь, во второй раз, на 45-ом перекрестке мы с Сухановым оказались уже будто бы богачами; у нас в головах было высокое чувство эйфории, бодрящее тело, словно в наши карманы по воле чудесной случайности были насыпаны настоящие золотые деньги, а вовсе будто бы не были это невеликого номинала тусклые затертые медные и невысокого достоинства мелкие никелированные монетки. Перед нами от перекрестка 45-ть теперь, бесспорно, открывались некоторые дороги: здесь, сразу в нескольких различных направлениях, расходились присыпанные опавшей листвою - с кленов и лип, с дубов и берез, с каштанов и ясеней - редкой красоты светлые аллеи осеннего парка.
   Казалось, мы были абсолютно вольны в выборе направления нашего движения и его дальнейшего наполнения тем или иным осуществлением. И мы, по наивности своей, даже не задумывались о том, что Нижний парк устроен искусными садовниками по лекалам регулярного парка, что продвижение по той или другой его аллее вышедших здесь на прогулку людей неизбежно их вовлекает исполнителями - в стенах узкого коридора, допускающего некоторые незначительные колебания - в кем-то определенный событийный алгоритм. Но мы ничего не знали об этом садово-парковом искусстве правильной планировки и по этой причине представляли себя на перекрестке 45-ом совершенно и абсолютно свободными.
   На часах время в тот момент еще только приближалось к полудню.
   Вдруг послышалась дальше по аллейке из ее скрытой от наших глаз глубины духовая музыка, ритмично подбадриваемая бочкообразными звуками барабана, похожими на зов быка или на аналогичный ему голос птицы болотной выпи. Мы с Сухановым, когда доели мороженое, поднялись с лавочки и пошли по аллейке, чтобы посмотреть на музыкантов бодро и весело, где-то поблизости от нас, играющих то марширующую, а то вальсирующую пьесу. Навстречу нам неслось: "И радость, и слава - но смятые травы печальны в этом сиянье бездонном; и листья крутятся в лесу обнаженном... За гранью прошлых дней (на одной странице)".
   Скрытая летом, легко это себе было представить, под густо-зеленой листвою высоких деревьев и потому, уж точно, летом темная-темная аллея была в последние дни сентября прозрачною для лучей солнца; а внизу на дорожке осыпавшиеся листья желто-золотые и красные, цвета начищенной бронзы, густо сверкая, лежали дивным ковром у нас под ногами.
   В своем конце относительно короткая аллея привела нас на площадку с необычайно красивым фонтаном.
   Согласно подаренного нам у входа в парк растрепанного буклета, очередной фонтан, который мы посетили, если исключить из счета группу водометов главного каскада, по счету он был для нас шестой и назывался "Пирамида". Художественная форма этого фонтана  преимущественно создавалась водой - в семь ярусов пенящихся струй из 505 форсунок, которые создавали восьмиметровую водяную пирамиду, напоминающую триумфальные обелиски. Основанием водяной четырехгранной пирамиды служил гранитный постамент с тремя мраморными ступенями, который находился посреди квадратного бассейна, обрамленного мраморной балюстрадой с вазами. Вода, наполняющая бассейн фонтана, сливалась по четырем широким трехступенным мраморным каскадам в обводный канал, украшенный четырьмя парами мостиков.
   - Башня?
   Белоснежный обелиск фонтана "Пирамида" еще издали эффектно рисовался в перспективе.
     - Блин-млин, красота какая! - восхитился Саша Суханов, сдвинув на затылок фуражку. - Башня будто бы из ледяной пустыни.
   Фонтан, перед которым мы находились, был создан по приказу российского царя Петра Великого по образцу срисованному из парков Версаля. Взлетающая из форсунок водометов пенящаяся вода фонтана "Пирамида" была точь-в-точь - само солнце с молоком.
   Возле фонтана стояла группа из нескольких, одетых в обычную гражданскую одежду, музыкантов, но в старинных напудренных париках на их головах - флейта, кларнет, гобой, духовой инструмент №4, духовой инструмент №5, точное название которых я не знал - и, округлив напряженные щеки, музыканты дудели в свои начищенные до яркого блеска медные трубы и трубочки. Перед ними время от времени стучал колотушкою в большой барабан, задавая ритм, барабанщик - без парика, но наряженный в старинный камзол вельможи XVIII века. Музыка их, порой очень монотонно, лилась с фонтанной сцены шестистопным ямбом, на французский высокопарный пирамидальный архитектурный язык; и звучала только при этом музыка не всегда понятно для нас с Сухановым.
   Я заметил и подобрал, лежавший у наших ног тетрадный в линеечку листок с записями. Вот его текст:

   "За шиворот и вон. Кто вам сказал, что необходима  необходимость? Что если с наглостью субъекта - пробуксовывающего, второго рукава - если ронять на тротуар в каждой аллее парка кирпич-булыжник? Как это может выглядеть? Кто вам сказал, что есть необходимость? За шиворот и вон ее. Можно и покорректней развенчать претензии - бессознательное вовсе не подстерегает нас в кущах где-то впереди, и лишь для того, чтоб щелчком отбросить назад или заарканить сенсационно-новую, совершенно науке неизвестную, разновидность столбника (столбика?); лишив, таким образом, естественный распад всякого логического или временного смысла целью многосложного, сладостного и благословенного ряда п-руда. Можно быть поклонником Пространства и его возможностей; возьмем, к примеру, скорость, ее гладкость и сабельный свист; орлиный триумф непревзойденной быстроты; восторженный крик виража. И можно быть любителем Времени, эпикурейцем непреодолимой длительности. До истерической восторженности восхищает чувственность во Времени, в его плоти и в его протяженности, в его устремлении и в его складках, в самой неосязаемости его дымчатой кисеи, в прохладе его непрерывности. Желательно что-то с ним сотворить; позволить себе вообразить, будто им обладаю. Кругом тьма и хлещет дождь, только красная подсветка средь угольной черноты да "дворники" ходят метрономом-хронометром: пространство тычется - пальцем вслепую - прорывая ткань времени.
    Время торопит мысли меж сроком и роком, расцвечивая их яркими взрывчиками волнений. Снова "сбилися" с пути: "Откуда иду или еду? Где я?" Дорожная слякоть. Двигатель смолк. Время - это ритм: ритм насекомых в теплой, влажной ночи, пульсация мозга, дыхание, гудение в виске - вот они, наши верные хранители времени".

   Вот-вот большая и малая стрелки на циферблате моих ручных часов должны были сомкнуться на цифре "12".
   - Что ты читаешь? - спросил Суханов, заметив у меня в руках, поверх книжки-буклета, листочек из школьной тетрадки.
   - Подобрал под ногами вот только что, - отвечал я, показывая ему свою находку. - Думал, это музыканты ноты обронили.
   - Шифровка, - определил Суханов, прочитав с листа несколько предложений, и стал озираться вокруг. - Здесь "лесная развилка".
   - Для нас?
   - Не только. Смотри. Два рукава - Систрелы.
   Суханов говорил мне, указывая глазами на двух девчонок лет девятнадцати или двадцати. Они, две внешне привлекательные "систрелы", сидели на зеленой лавочке без спинки в начале аллеи, уходившей далее в сторону Финского залива с противоположной стороны площадки у фонтана "Пирамида".
   - Действуем, - сказал Суханов, он уже вошел в ритм музыки у фонтана. - Какую стрелу ты себе выбираешь? Вон ту берешь?
   - Нет, другую - систрелу 1.
   - Значит для меня систрелка 2?
   - Ну, конечно, моя Единичка.
   - Вторая систрела - Двойка? Двоечка. Не звучит.
   - Твойка, Тфойка. Звучит?
   Музыканты, стоявшие подле фонтана, окончили играть марш "Тоска по родине" и начали новое произведение; зазвучала в величественной смеси с шумами разбивающихся струй воды музыка вальса "Амурские волны". Пирамида воды и музыка из пирамидальной воды были необычайно незабываемо чарующими.
   - Что дальше?  - спросил я компаньона. - Осталось нам только самое малое, познакомиться с девочками.
   - План уже готов. Все просто, - заверил меня Суханов. - Я увидел новый сорт мороженного.
   Оказалось, он заметил находившийся на фонтанной площадке лоток мороженщицы, которая торговала редкого сорта нежно розового цвета мороженым.
   - А вкусное? - поинтересовался Суханов, отсчитывая монеты сразу за четыре порции.
   - Ты завизжишь от удовольствия! - заверила его стоявшая напротив него за лотком  молоденькая раздушенная духами с карамельным запахом продавщица, одетая в фирменный розового цвета костюмчик.
   "Ай, ай, ай, какая нехорошая барышня! - мысленно сделал я замечание. - Разве что только так можно было нам нахамить?"
   - Мы покупаем не для себя, - вслух буркнул я красавице.
   В ответ она только скривила жирно ярко напомаженные губы; она тем самым как бы подчеркивала скобкою, что ей эта подробность малоинтересна.
   Мы с Сухановым подошли к лавочке, на которой отдыхали две систрелы.
   Площадка вокруг фонтана "Пирамида" была, несомненно, построена наподобие салона ресторана. Фонтан был пенящееся шампанское, выливающееся из горлышка откупоренной бутылки. Систрелы сидели в ресторане одни, перед ними стояли пустые бокалы из под шампанского. Из чуть приоткрытых накрашенных губ одной из систрел выплывало великолепное кольцо слогана: "А вы осмелитесь?"
   - Позвольте вас угостить? - шаркнул перед ними по асфальту подошвою темно-коричневого ботинка Суханов.
   Сказанное Сухановым предложение угощаться было построено по-солдатски прямолинейно и произнесено им с без искусной интонацией, и можно было бы при желании предположить, что мы приблизились к девушкам с намерением к ним приставать. Поэтому я тут же, искренно смутившись за "суханские" неумелые слова, подхватил с дорожки аллеи кленовый листок и показал его партнеру - условный визуальный сигнал: "Ботаника!" В другой руке я держал тетрадный листок, который я подобрал возле фонтана.
   На этот раз Саша Суханов понял все правильно и интерпретировал точно смысл обращенного к нему моего высказывания.
   - Мы с другом решили посвятить сегодняшний день сбору гербария, - сменив интонацию, важно сказал он, передавая девушкам стаканчики с мороженным. - Вы не хотели бы к нам присоединиться и помочь нам выбрать на дорожках парка наилучший материал?
   Систрела 1, услышав его речь, тут же пригнулась в талии от смеха так, что чуть не обронила стаканчик с мороженным. Крошки - два рукава - вязли в нектаре.
   - Настоящее? - спросила систрела 2, разглядывая розового цвета мороженное в вафельном стаканчике. Талию у нее можно было лишь слегка угадать.
   - Башня! - заверил ее Суханов.
   Систрелы обе разом, услышав ключевое слово, быстро переглянулись.
   Мы, не упуская времени понапрасну, стали дальше с ними знакомиться.
   Систрелка 1? Как ее зовут? Ну, конечно, Единичка.
   - Дина, - представилась девушка.
   "Догадался", - отметил я и удивился.
   Вторая систрела - Двойка, Двоечка, Тфойка. Как зовут девчонку?
   - Фая.
    - Фа, не ошибся, - слишком уж откровенно обрадовался вслух Суханов.
   Фая была водянисто-бледна, а Дина была большеглазой.
   - А какие у вас войска? - поинтересовалась Фая, пристально вглядываясь в невообразимо сложные значки на петлицах у Суханова.
   - Кручу, верчу и т.д. Присказка к шифру, - лихо сбрендил ляп Суханов.
   - О!.. О-о! - дружно выдохнули заинтересованно систрелы.
   Мы в свою очередь поинтересовались у девушек, кто они и откуда. Как оказалось, они обе были студентки педагогического института, приехали из Ленинграда в Петергоф на выходной день.
   - Вот уже скоро, через год, она получит диплом учительницы общей биологии, - указала Дина на свою подружку. - Кто буду я? В скором будущем переводчица. Но мне еще два года учиться.
   Неожиданно систрела 1 выхватила у меня тетрадный листок и, быстро взглянув, сунула его в руку систреле 2. Фая, получив от напарницы листок из тетрадки, моментально взволновалась и удивительно покраснела - ее щеки вспыхнули и сделались пунцовыми, хотя ее лоб по-прежнему остался молочно-бледный.
   Следующая реплика Дины переводчицы прозвучала неосмысленной:
   - Перевожу страницами.
   После этих слов Фая очнулась, поспешно сложила и спрятала тетрадный листок на груди за корсажем летнего ситцевого платья. Большеглазая Дина, глядя в какое место на теле она его прячет, сделала еще большие глаза и пискляво воскликнула:
   - О, статуе! Опять потеряешь свой экземпляр.
   Мецо-сопрано, решил я, прислушиваясь к тембру ее голоса.
   - Теперь уже не оброню, - выпалила в ответ контральто систрела 2.
   Фая тут же с этими словами вскочила с лавочки - ветка упруга - и обвилась с левой стороны вокруг локтя Саши Суханова. Догадалась, военнослужащих под левую руку берут. Быстрый произошел переход - девочки сами потащили нас с площадки фонтана "Пирамида" на аллею в сторону Финского залива.
   Фая поначалу с натяжкою, и часто, и по всякому незначительному поводу, хохотала. Впрочем, румянец быстро сошел со щек бледнолицей Фаи. Она и Суханов шагали чуть впереди. Фая расспрашивала про жизнь солдат в полку.
   Она поинтересовалась у Саши Суханова:
   - Вы не погибаете у себя в казарме от нафталина?
   - Мы самцы.
   - И что?
   - Мы питаемся нафталином.
   - Странно! - фыркнула Фая. - Не знала до сих пор об таком питании.
   - А ты принюхайся, попробуй на вкус мои губы, - встал перед ней Суханов, преграждая ей дорогу - она в талии изогнулась от него верхней частью тела - и далее они прилипли друг к дружке телами и долго целовались. И так красиво это у них вышло. Особенно была замечательна фигурность фигуры без талии у Фаи.
   "О, статуе!" - мысленно воскликнул я, глядя на них. И тут же, ощутив легкую дрожь руки Дины, сообразил свою ошибку: "О, статуи!"
   Парк для меня мгновенно превратился в золотую точку. Но, по примеру Суханова, поцеловать Дину на довольно-таки многолюдной аллее я так и не решился. Мы с ней под ручку, в двух шагах за нашею передовою парою, остановились, терпеливо дожидаясь возобновления движения, и продолжили нашу спокойную беседу.
   Говорила по большей части Дина; вспоминала и рассказывала.
   В детстве в ее доме малявки играли в подводную лодку; однажды на несколько часов вместе с фляжкою воды ее заперли под замком в платяном шкапу.
   - Поймали бабочку, - кивнул я головой.
   - После сорокалетней погони!
   - И что? Переведи.
   - Ничего. А про горшок то забыли!
   Дина покрутила бедрами.
   Стали мы с ней перед статуей, поставленной сбоку от дорожки. Мраморный бюст которой и над ним в профиль повернутой мраморной головкой - их формою и линии подбородка, шеи и мраморного плеча - напоминали мне стоявшую рядом и прислонившуюся к моему плечу Дину.
   Малейшее дуновение ветерка в сторону прошлого пошлого и уже на фоне кроны липы, раскрашенной осенней желтою краскою - воспроизвел все я подчеркнуто ярко в воображении - золотая точка стала превращаться в золотую тучку, а далее в промокшую, пропитанную ледяными брызгами из фонтана статую.
   - На краю увидел опрометчивую красоту, - пробормотал я, находясь под эфиром статуи. - На переводной картинке!
   - Поймали на одуванчике отсиживавшуюся в углу скамейки, - сказала Дина и покрутила бедрами.
   И не понятно было, что она так про статую сказала? Я подобрал с краю дорожки, лежавшие на траве, несколько больших золотисто-желтых листьев и передал их своей спутнице, в руках которой уже вскоре был большой букет из опавших листьев.
   - Если когда-нибудь в театре мне представится случай поцеловать Вашу руку, я буду счастлив. Но мысль об этом слишком волнует меня. Все это шелестит под руками.... Вот стихи.
   Малейшее дуновение в сторону пошлого прошлого... Но день на закрытие фонтанов в парке был на редкость внешне спокойным, солнечным. За спиною у нас с площадки "Пирамиды" неслась вдогонку музыка другого уже вальса, и люди, которые тихо шли навстречу мимо нас, застенчиво нам улыбались. Звучал уже вальс, наверно, "Дунайские волны".
   Мы вчетвером вскоре пришли на пересечение с самой значительной в Нижнем парке и вообще Петергофа продольной Марлинской аллей. Самой, наверно, многолюдною.
   И здесь в двух или трех шагах от перекрестка на Марлинской аллее опять стоял контейнер-ледник с мороженым, к которому мы машинально свернули. На его крышке лежало в бумажной обертке эскимо. Продавец была женщина намного старше нас с выступающим вторым подбородком, пышной грудью, видом походившей на "викторию".
   В столовой в учебном полку вот-вот должны были начинать кормить своих солдатиков обедом. В желудке у меня было пусто, а во рту у меня было приторно, но случайно я спросил у женщины, указывая на эскимо:
   - Не холодное?
   Она, похожая на крупную бабочку, большого махаона, была очень рада моему вопросу, потому что ей в праздничный день закрытия на зиму фонтанов было грустно стоять с краю в одиночестве у колодца аллеи, словно кинжал пронизывающей весь парк, Марлинской аллеи, ей скучно было быть одной на главном в Нижнем парке бульваре, переполненном гуляющими людьми.
   - Горячее! - воскликнула женщина-махаон и подняла перед нами крышку ледника, демонстрируя нам груду покрытого инеем эскимо. - Наилучшее! Купите мой товар, победители, и убедитесь: что так умно и умело только петербургские женщины тают.
   После таких слов - нам некуда было деваться! "Да?" "Да!" "Да?" "Да". Суханов достал из кармана брюк пригоршню монет.
   Мы дружно вчетвером, разворачивая обертку у покрытого шоколадом эскимо на палочке, осматривали перспективу Марлинской аллеи.
   - Командор, - сказала Дина значительно, указывая на перегораживающий аллею памятник Петру Великому. - Марлинскую аллею питерские старожилы - завзятые театралы считают дорогою столбовых дворян-аристократов.
   Я внимательно и чуточку изумленно уставился взглядом вслед двум проходившим мимо нас девушкам. Ноги у одной из них были возбуждающе волосатыми.
   Однако, мне все-таки хотелось поскорее увидеть море, хотя бы в образе Финского залива, его Невской губы, и поэтому я покачал головою и пошутил:
   - Нет! Честь командору придется отдавать. В ту сторону не пойдем. Лучше направимся к берегу.
   - Здесь рядом с памятником командору находятся шутихи, - воскликнула возбужденно Фая. - Такие милые забавные фонтанчики, которые брызгают словно бы откупоренное шампанское.
   Перед нею в позу встал Саша Суханов и развернул ее на аллейку в сторону Финского залива.
   - Тем более, - сказал он. - Категорично, нет! Водопроводная вода - не водка, всю ее не выпить. Мы держим путь к морю.
   И мы пошли дальше в прежнем направлении, где нам были уже видны свинцово-синего цвета вода залива и пологий берег вдоль его акватории.
   Осенняя пьеса полна космических положений - и в солнечные деньки бабьего лета она пользуется особенным успехом.
   - Почему вы не захотели пойти к памятнику? - ныла и капризничала Дина, подразумевая под "ви-и-и-и" сразу и себя, и меня, и вторую нашу пару: Фаю и Суханова.
   Это был вовсе не простой и не такой уж легкий для меня вопрос, на который я пытался дать, все-таки, ей внятные объяснения, но по большей части при этом лишь импульсивно импровизируя; и сам для себя я очень желал бы найти на него достойный ясный ответ. Смысл моих импровизаций сводился к следующим предварительным посылкам. Осень - она вовлечена в отлив раковины. И вот уже без каких-либо с вашей стороны усилий лысый хрен просунул голову в щель. Нас ведут волосатые ноги, и при этом ни на секунду не смолкает напев соловьиный. Однако, из всех на сегодня возможных материалов для статуи я бы выбрал самый благородный - мрамор.
   Публика в Нижнем парке много смеялась во время этого комического момента с выбором материала.
   Фая зорко подмечала, что Дина еще не целована:
   - Чай пить еще рано? - подзуживала она Дину. - Ближе к нам.
   - Присоединяйтесь! - в тон своей спутницы поддакивал Суханов.
   Но как мне было решиться целовать статую? Бр-р-р!
   Мы все пошли рядом.
   Суханов на восточный манер в стихах нахваливал достоинства у Фаины. Примерно так:

                Исток живительный сокрыт в бутоне губ твоих,
                Вино все может заменить… Все, кроме губ твоих!

   У Дины губы были испачканны мороженным - темно-коричневая полоска от шоколада, покрывавшего эскимо, очерчивала уголок ее рта. Бр-р-р! Приторно.
   Все сначала и без промаха. Мы с систрелой 1 отстали на несколько шагов от Суханова и Фаи.
   Суханов положил руку на талию Фае. Она слегка изогнулась в коленях.
   - Шарманщик? - спросил я, заметив на платье у систрелы 1 приколотый значок.
   - Брошка "Пеликан".
   - Великана?
   - Пеликан! Это птица, которая рыбой питается.
   Дина нараспев произносила присказку: "Excusez-moi, je souriais а mes tristes pensйes" ("Простите, я улыбалась своим грустным мыслям" (франц.) ). Пеликан? Это птица - она рыбной литерой питается. Страдая на губных звуках, былинка в поле, страдая по губным звукам, не желая подпасть под чужой взор, желая подслушивать чужой вздор, она желает былинкою в поле существовать с таким видом, точно и впрямь могла быть такая поговорка.
   Не отставала от нее и систрела 2, она настойчиво жужжала: брошка, блошка, букашка. Но кроме того Фая учила Суханова, "выдувать" губные звуки: "Excusez-moi!" Французский язык для Суханова был неизвестный абонент. Он за учительницей старался повторять звуки, но столь плоско было содержание его фонетики.
   - Переведи?
   Дина почему-то очень решительно отказалась:
   - Я не переводчица!
   - А кто же ты?!
   Я было начал рассуждать снова о том, что нас ведут куда-то, возможно к морскому берегу, соловьиные ноги, но Дина перебила меня и стала серьезно рассказывать о пословицах и поговорках. Пословица - самый любопытный жанр фольклора. "Пословица недаром молвится", - гласит народная мудрость.
   Фая подталкивала нас к поцелую:
   - Дина, вернуться к Ньютонову классическому образцу?
   - Важная технология упала узкому специалисту будущему словеснику, - возмущенная Дина отмахнулась от странных советов.
   Дальше... Здесь нет еще реакции. Неосторожный объект: ведь сквозь мои смещенные логикой жара шара слова она узнавала все! Предсонные образы. Я имею в виду, конечно, возникающий по-приложении усилия, особенно в темноте, совершенно посторонний зрительный эквивалент.
   - Ближе к ним, - шепнула мне Дина.
   В поле моего зрения промелькнул грубый профиль лица Дины.
   Я имею в виду, конечно, "нутренний снимок", на котором термометрически, или геометрически, или где странно и беспощадно, также в легкой смеси, пухли огромные шары и многозначные цифры.
   Фая вновь обернулась:
   - Чай пить еще рано!
   - Ближе к ним, - шепнула опять мне переводчица Дина.
   - Присоединяйтесь! - поддакнул Суханов.
   Мы все пошли рядом. Вскоре я узнал, что Фая держит диету: довольно бледную диету из вермишели, овсяной каши, молока, сухой булки. Ничего у нее не получается! Но мраморные статуи не рыдают. Листья в руках Дины светились какой-то клейкой свежестью сновидений. Все это из легкой смеси начал осени в ранней ее фазе, почти что бесшумно, шелестит-шелестит под ее руками.
   Я оглянулся - конечно, на том отрезке аллеи, который мы прошли от фонтана "Пирамида", никаких уже по бокам ее не стояло статуй. Жаль!
   Дина, когда я сообщил ей о произошедших со мною видениях, нисколько тому не удивилась.
   - И когда четыре статуи изогнутся в талии, провернется ось, и полетит стрела времени, - объясняла мне систрела 1 типовые секреты Версальских парков, устроенных искусными архитекторами и трудолюбивыми садовниками по регулярным вывезенным из Персии лекалам. - Может быть, новый звездный мост перекинулся, а может быть, друг-друга поняли среди белого дня чужие люди. В складках завесы образуется неожиданный разрез. Он может испугать. Вы знаете…
   Планомерная Дина спохватилась и поинтересовалась: А какая мне в парке привиделась статуя: с руками или без рук?
   А я и не помнил. Вспомнил лишь реплику в одном из фильмов "синема": "Кто бабе руки обломал?"
   - Кино и обломало!
   - Да, ну?! А зачем и почему?
   Дина приложила палец к губам. И она, такая планомерная, шепотом на ухо рассказала необыкновенную историю. Но рассказала только для меня.
   Фая и Саша шли в нескольких шагах перед нами и бурно объяснялись.
   Фая часто откидывала назад голову и изгибалась в коленках, как будто бы она хотела настойчиво выразить: "Да, да, да... Я - полюблю-гублю без возврата. Да?"
   Как было заставить Дину также изогнуться? Зачем?..
   От скуки над временем вознесены скуки. Живи растительной жизнью, насколько только можешь, изо всех сил, утром видь утро, а вечером - вечер.
   Планомерная Дина пребывала в унисон с моим настроением. Упоительные дни, когда идешь по полу. Легко дышать в подобные дни. Такие дни - маяки в ее жизни.
   Фая и Саша шествовали, по прежнему, в нескольких шагах перед нами и объяснялись.
   - Нет, нет - не это!
   - А то?
   Золотая осень в ярко голубом небе. Разве они знали, чему равна "функция" в уравнении. Золотой осени? Я бы устыдился, сообщая Вам все мои мысли о Вас. Многого и сам о себе угадать не могу.
   Дина подобрала на алее шпильку и хихикнула:
   - Говорят, потерять шпильку - потерять поклонника.
   Необычная украшенная вязью была шпилька. Я попытался вспомнить название и перепутал стиль:
   - Анапе?
   - Есть слово канапе, - поправила меня паномерная Дина. -  Фуршетные закуски: Словом "канапе" называют также вид приёма, самый простой вариант фуршета: бутерброды-канапе, пара лёгких закусок, чай и фрукты.
   Дина высказала желание сделать мне подарок.
   - Какой?!
   И она не успела мне ответить, поскольку мы вырулили на развилку, где аллея, по которой мы шли, подойдя к водам Финского залива, разделялась на два рукава: один вел к домику Монплезир, а другой ее рукав продолжался по берегу залива в восточном направлении Нижнего парка.
   Справка в книжке-буклете, который я тут же вынул из кармана и раскрыл, коротко сообщила: Монплезир - "попутный дворец". Кроме того, эта любимая Петром Великим постройка на краю парка у самой кромки воды носила имя "Моя услада". Услада любящего море человека.
   - Grand large, - сказала Дина, указав рукой на пологий песчаный берег, протянувшийся вдоль от домика Монплезир, и пояснила. -  Великий простор. В тихий дом мир внезапно из своих вырос.
   Своими систрела-1 вероятно называла расположившуюся на песке вдоль воды большую стаю ворон.
   Симпатичная женщина шагала вдоль воды следом за мальчишкою 2 или 3 лет. Мальчишка, размахивая лопаточкою в ручонке, бежал по песку в сторону вороньей стаи.
   Вид черных ворон у воды вызвал и у систрелы 2 всплеск вдохновения.
   - Вы "черные точки", - заговорила Фая, обращаясь к воронам, - спрячьте голову, повернитесь к дамам спиной, они должны видеть только черное... Теперь перемешайтесь так, чтобы вас нельзя было узнать.
   "Черные точки" головы не прятали, важно ходили по влажному песку вдоль воды взад и вперед на тощих ногах, раскачиваясь пугалом; мы, дескать, придумали хитроумную игру - драку за совочек в песочнице.
   Возбудившись на морском берегу своею речью Фая, оглянувшись на нас с Диною, расхохоталась.
   - Вы знаете, эти двое меня положительно хотят женить на вас, - сказала она Суханову. - Это уже не шутка, а вполне серьезно...
   - Что мы будем делать, когда поженимся? - в тон ей отвечал партнер.
   - То же, что и другие!
   Это озорное замечание вырвалось у Фаи необдуманно, и, как бы спохватившись, она продолжала:
   - Мы поедем в Италию. Изучать древнюю историю и поэзию древних. Это будет полезно для моих легких.
   Веселье у них достигло высшего предела.
   - "Итальянские стихи" сюрреалистичны, - напомнил ей Суханов.
   - Но это иного почина сюрп. Большой куш. Приз! В день раздела добычи на распотрошенный город поэтов налетит достаточно воронья.
   Бывают инаугурации мгновения.
   - А какой трагический конец ты предвидишь для нас с тобой? - все еще осторожничал и поэтому переспросил жених у Фаи.
   - Не знаю. Но мне это безразлично. Поторапливайся.
   Он сжал ее запястья.
   - Не так уж плохо! - звучало контральто Фаи у моря на аллее Нижнего парка. - Для неврастеника.
   - А кто же ты?!
   Она засмеялась, и она вся фронтом фигуры обернулась к нему.
   Суханов не упустил возможности воспользоваться предоставленным ему положением партнерши. Он моментально обнял ее и вонзил долгий поцелуй в ее губы.
   А она тут же запрокинула назад голову и изогнулась в коленях.
   - Замечательно? - спросил я у Дины.
   Дина фыркнула:
   - Портниха с ловкостью работает ножницами. Думаешь, это творческий экспромт? Тебе перечислить имена настоящих авторов у ее реплик?
   Здесь же рядом на развилке в трех-четырех шагах от нас находились две девушки, как четыре капли воды, похожие на наших систрел. Не внешне они все четверо были схожи, но возрастом… и в функции. Одна девушка из этой пары, стоявших с краю аллеи и лакомившихся мороженным в вафельных стаканчиках, была горбоносенькою и стройною тростиночкою, другая была замечательна, по-видимому от природы, рыжим цветом пышной копны ее волос.
   Нам с Диною было видно и слышно, как они, откинув назад головы и изогнувшись в талии, смеются и громко шепчутся, разглядывая Суханова и Фаю:
   - Гора Экономическая!
   - И щель Солдатская.
   Поначалу Дина тоже сосредоточено разглядывала целующихся и никак не реагировала на эти слова.
   Чтобы вывести систрелу-1 из оцепенения, я не придумал ничего лучше и ущипнул Дину за спину - чуть пониже поясницы. Она тоже изогнулась.
   - Оса, - успокоил я ее. - Скажи, Дина, какой-нибудь стишок?
   - И с боя взятыми рабами Суда в Анапе нагружать.
   - Лермонтов? - осведомился я у Дины.
   - Пушкин, - мотнула головою удивленная моему невежеству систрела-1.
   И было видно по быстро меняющемуся выражению ее лица, что только теперь она начала размышлять, зачем я так грубо и бесцеремонно ее ущипнул. Она тревожно взглянула на женщину у воды и ее ребенка, который уже почти вплотную подбежал к сидевшей на песке у кромки воды вороне. Дина увидела, что мое внимание сосредоточилось также на ворону, которая все еще не улетала и не верила пернатая, что ребенок ее может поймать.
   И только тогда Дина решила вступиться за свою подругу Фаю, уста которой все еще сковывал поцелуй Суханова. Дина резко повернулась в сторону двух "лучниц" с мороженным, которые все еще изгибались в пароксизмах смеха, и выдала им неожиданно грозно и удивительно откровенно:
   - Позолоченные бляхи ярче розовой рубахи.
   Это было, как милые бранятся.
   - Кто они? - поинтересовался я у Дины, глядя вслед девчонкам, поспешно уходившим по аллее с развилки.
   - Откуда мне знать, - раздраженно повела плечами Дина. - Картежная лихорадка князю Коко в салоне принцессы Матильды.
   - Не будем беспокоить классиков, - предложил я. - Ваше имя, кажется…
   - Франсуаз.
   Разумеется, мы начнем с чего-нибудь простого.
   Суханов достал из кармана пригоршню мелочи и собирался в поисках мороженного направиться к дворцу Монплезир.
   Систрелы дружно объявили, что они не хотят мороженного. Они сказали, что будут нашими проводниками и поведут нас вдоль берега Невской губы на восток, в направлении к сопредельному парку Александрия.
   Суханов сомневался, сумеют ли систрелы быть нам проводниками?
   Чтобы его отвлечь, чтобы он не ерепенился, я нарочито громко спросил у систрелы-1:
   - Дина, а какой ты приготовила для меня подарок?
   Дина, растерявшись, сразу покраснев, показала на бумажный пакетик в руках Фаи.
   - Что там?
   В дымке на акватории Невской губы проступали на острове Котлин очертания крепости Кронштадт.
   Фая показала Дине пальцем на лоб.
   Суханов, не стерпев, отобрал у Фаи пакет. Оказалось, в пакете лежала сдобная посыпанная сахарною пудрою булка.
   Фая обвила одной рукой у Саши Суханова левый локоть, другой рукой - мой правый локоть, чтобы увлечь нас по дорожке вдоль воды в восточном направлении Нижнего парка. Но мы с Сашей желали покурить. Столько времени мы с ним не курили. На аллее, ведущей к Монплезиру, находился киоск, к нему мы и направились, чтобы купить сигареты. Систрелы остались дожидаться нас на развилке.
   Суханов поинтересовался моим впечатлением от Дины.
   - Что тебе сказать? - пожал я плечами. - Вот если бы она, предположим, стояла бы в столовой на раздаче продуктов, тогда я на нее пожаловался бы, что она не докладывала в мою тарелку мясо по весу, указанному в меню этой столовой.
   - Олгой-хорхой! Недовес продуктов - это страшная вещь! - резюмировал Суханов.
   Мы купили в киоске сигарет "Аврора" по пачке каждому. Закурили.
   Я спросил у Саши Суханова, помнит ли он свою первую в жизни эрекцию? Почему-то его этот вопрос очень сильно смутил, и он ничего не ответил. Он сказал, что помнит только яркое и самое прочное из всей своей жизни.
   Свинцовая рябь воды дыбилась на побережье Невской губы. Ледяная рябь бежала у меня по коже на спине, и уже полны были предчувствием вечерних содроганий волны.
   Мы вернулись к систрелам, ожидавшим нас на развилке.
   Фая объявила нам:
   - Пить хочу!
   Суханов терпеливо отправился обратно к киоску, купить в бутылках лимонада.
   Втроем с девушками подошли к воде.
   Плавали утки. Прежде их стайка сидела тесной кучкой на берегу на песке, но при нашем приближении, они нехотя поднялись и вперевалку направились к воде и недалеко отплыли.
   Девушки присели на камни, достали из пакета булку и стали бросать крошки уткам. Волны Финского залива теперь уже не переливались красками, тихо плыли на поверхности воды морские водоросли.
   Я тоже присел на камень рядом с девушками, но тут же поднялся - сел на острый угол у камешка.
   - Утес, - сказала равнодушно Фая и покосилась на сидевшую рядом с ней систрелу 1. Дина возмущенно махнула ей рукою, чтобы систрела 2 замолчала.
   Утки, кормившиеся падавшими на воду крошками от булки, шумно состязались за каждую подачку им от девушек.
   Подошедший к нам Суханов положил мне руку на плечо, показал на уток и сказал:
   - Вот бы их сфотографировать!
   Суханов принес бутылки с лимонадом. Он лихо открыл крышку о крышку бутылки с лимонадом. Фая с липкой лестью восхитилась его умением. Суханов перед ней похвалился, что солдаты из войск же-дэвэ умеют вскрыть и не только такое простое. Фая фыркнула - что за войска такие? Дина попыталась ее утешать: "Не страшно ничуть - это только рельсы и шпалы".
   - Две, - сказал Суханов и расставил в стороны под углом руки. - Две шпалы.
   Систрелы молча переглянулись. Солдатский юмор для переводчиц с ботаники был тяжеловат.
   "Надо будет незаметно одернуть Сашку, - подумал я. - Зачем он в песок так зарывается?"
   Суханов тоже стал бросать уткам кусочки булки.
   - Кто бы подумал, утки булочки едят!
   - Дикие.
   - Соблазнились.
   - А вдруг им станет плохо от кормежки булочкой?
   - Заканчивайте, чтобы никто об этом не узнал.
   Скормив булку уткам и попив еще лимонаду, мы вернулись на дорожку и направились вдоль берега по каемке Невской губы в сторону парка Александрия.
   Суханов на прощание обернулся и приказал уткам:
   - И чтобы я не слышал ни единого звука!
   Теперь издалека от фонтана "Пирамида" звучал школьный вальс.
   - Есть некоторые странные вещи, которые мы не проверяем, - доносился голос Фаи. - Паук, поставивший паутину, не подозревал, что крыльев было два. Две штуки крылышек.
   - Две шутки?
   - Ах, да, мы видели на прибрежном песке стаю уток - на берегу залива, на невской губе они сидели. Такие фонтаны есть в парке шутки-шутихи. То утка и есть утка, а то, вдруг, она обернулась и уже она шутиха.
   Дина объясняла: чайки над водою - образ беззвучно спешащих, чтобы тело купить и забвенье. И чтобы опять погрузиться в сонное озеро города - зимнего холода, где опрокинуты в твердь станы снежных мачт.
   Мы с Диною выяснили, что история Петербурга была не фантастична, а фонетична. А если кто-то еще до сих пор не разбирается в фонетике, то какая в этом фантастика? Попросту, давно-давно были опрокинуты в дверь страны снежных мачт.
   - Да, я имела там некоторую практику, - подтвердила Дина.
   - Продолжайте.
   - Да я, кажется, все сказала.
   - Разве могут быть тени в прозрачном наполненном солнцем осеннем парке?
   - Могут быть.
   - Тогда покажи мне их?
   Она положила ладонь мне на глаза.
   - Видишь теперь.
   - Да, что-то промелькнуло.
   - Или кто-то.
   Она мне сказала, что это, однако, игра зрения.
   На формальной куче высился диаметр логики. Их позиция, в качестве отправной точки, дело. Но мне был интересен путь рассуждений - огромный множитель.
   Каменный высокий забор преградил нам дальнейший путь. Решетчатая ограда продолжала его и уходила на несколько метров в воду залива, чтобы никто не смог по мелководью обойти препятствие.
   - А что там за забором?
   - Парк Александрия, но он закрыт для посетителей на реконструкцию. Там никого нет и очень давно.
   - Очень кстати, - сказал Суханов.
   Мы пошли по дорожке вдоль забора. Вокруг росли деревья, кусты и густые заросли травы. Словно в неосязаемую пыль растолкла осень в этом парке солнечный свет. Он тонкой позолотой лежал на всем и проникал уже повсюду.
   На дорожке, загораживая нам дальнейший путь, лежала обломленная с дерева большая ветка, наверно давно произошло это при сильном ветре, задувавшем в непогоду с залива. Мы все вчетвером ухватились и оттащили ветку под каменную разделяющую парки ограду; убрав с дороги след случившегося некогда в этой местности потрясения, и пошли дальше.
   Высокая была у парка Александрия ограда.
   - Ах, какая грусть! - воскликнула Фая. - Подайте мне мужику, ростбиф по-английски.
   Я нежно поглядел на нее. Я давно видел, как она и Суханов шли перед нами, и как они о чем-то возбужденно шептались друг с другом.
   Суханов и Фая объявили нам с Диной, что они быстро пойдут вперед, чтобы поскорее разузнать, каким путем нам попасть в соседний парк.
   Дина по моей просьбе делала переводы на английский язык поговорок и пословиц, которые я ей предлагал:
   - Стрелой не свяжешь снов в тумане.
   - …
   - Мечи стрелу в ночную мглу!..
   - …
   Дина вскоре возмутилась темой поговорок, предлагаемых ей для перевода:
   - Что за стрела, стрела!
   - Хорошо. Но вот только еще одну поговорку переведи?

                Упаси от стрелы,
                Сохрани от сабли…

   Она перевела, справилась и с этой пословицей - образование-то у нее почти уже высшее.
   На дорожке показалась суханская систрела 2. Обхватив себя руками за плечи, Фая шла торопливо, семенящим шагом, и оглядывалась по сторонам.
   - Где мой кавалер? - обратилась сердито она к нам.
   Статуя систрела 2 будто бы озябла и только к ее воздушному платью, просвечиваемому из-за спины солнцем, ей на шее не хватало вязанного теплого шарфика. Странный был у нее вопрос. Ведь они с Сухановым вдвоем вперед нас ушли.
   - Отправился в кусты тебя разыскивать, - съехидничала Дина.
   Фая достала помаду и стала подкрашивать губы.
   Фая сообщила нам, что впереди железная дверь и ворота; цепь на двери намотана и застегнута "на вот такой, не меньше", замок. Дальше ограда между двумя парками стоит еще выше, а на верхушках прутья с пиками - так просто нам высоту стены не взять. Поэтому мы возвращаемся к прежнему бетонному участку забора.
   - Сергей, где вы? - закричала Фая.
   - На макушке, - отозвался сидевший на заборе рядом с нами Суханов. - Меня, вообщем-то, Александром зовут. Можно Сашей называть.
   Бедняжка Фая, услышав с высоты его мужественный голос, очень почти до слез обрадовалась. Но мраморные статуи не рыдают.
  - Скажи им, - обратился ко мне сослуживец, - чтобы они лезли осторожно наверх. А ты помогай, подталкивай их.
   Оказалось, он уже успел побывать в соседнем парке и провел там небольшую разведку.
   - Гулять будем! - пообещал он нам, скромно стоявшим внизу.
   - Лучше будет, если я переберусь первым, - предложил я, - а ты, Саша, мне сверху подашь девушек.
   Так мы и поступили.


                3

   - Что дальше было? - поинтересовался у меня внук. - Почему ты закончил рассказ на самом интересном?
   - Что за оградою Нижнего парка в Александрии происходило? - я отложил книгу чьих-то морских мемуаров, которую держал в руках, и немного подумал. - Вообще-то, где-то в каких-то черновиках я пытался написать финальную часть той морской истории, происходившей на берегу Финского залива, а потом подумал, что получается слишком длинно. И читатель моего рассказа вдруг станет скучать? Сделаем скидку на то, что это все-таки не роман. Дальше было так…
   За дверью тревожно залаяла собака.

   С ограды вниз в парк Александрия я спрыгнул довольно удачно, на мягкую траву.
   Соскочив, я увидел стоявшую под кустом сирени возле стены женщину: наверно, на полные пять или даже все семь лет она была старше меня. Она глядела на меня удивленно, чуть испуганно, внимательно. У меня мелькнула тревожная мысль, что она была из администрации парка, в который мы направились. Брови женщины были изогнуты дугой, словно крылья у взлетающей птицы, которую некто-то неосторожно вспугнул. Она была высокого роста; хорошо сложена.
   Но долго разглядывать ее и размышлять о том, откуда она и почему здесь оказалась, мне не пришлось: Я еще не успел решить, надо ли будет предупредить Суханова, а он уже был на стене и сбрасывал сверху ко мне одну из двух систрел.
   - Держи первую! - закричал Суханов, не замечая стоявшую вблизи от меня "незнакомку".
   Взвизгивая и пытаясь притормозить движение вниз, положив ладони на стену, ко мне в руки слетела Дина.
   Она оказалась тяжелее, чем я прежде полагал по ее виду. Впрочем, статуя из мрамора ее размеров была бы значительно тяжелее.
   Я держал на руках Дину. И вдруг насторожился, я почувствовал, что от нее пахнет потом. Статуя так не могла пахнуть. И было нечто значительное в этом моем до головокружения восхитительном открытии.
   Когда еще только я забирался на стену, в планах у меня было даже, возможно, большее, я собирался, прежде чем поставить ее на ноги, сделать вид, что поскользнулся, и вдвоем в обнимку, не выпуская из моих рук, повалиться навзничь. И тогда я поцеловал бы ее.
   Чрезмерно сложно выстраиваемые в теории конструкции редко на практике удается доводить до удачного конца. Присутствие рядом с нами "незнакомки" нарушило мои планы.
   Дина показала мне раны на поцарапанных о стену ладонях. Я поставил девушку перед собой и достал из кармана солдатский из белого материала носовой платок. Дина зажала чистый платок между своими ладонями.
   Я оглянулся. Все это молча с удивлением на лице и уже с легким любопытством в глазах наблюдала, стоявшая вблизи от нас, молодая миловидная женщина. По случаю теплой погоды на ней было надето легкое летнее хлопчато-бумажное платье без воротника с весьма глубоким вырезом на груди и короткими рукавами, украшенными по краям ленточками.
   Тем временем, Суханов вновь показался на верху, он помогал подняться на стену нашей второй систреле.
   Женщина, увидев новую девушку, быстро расстегнула замок висевшей у нее на плече сумочки и выхватила из нее зимние вязанные из шерсти рукавицы и протянула их мне, жестами указывая на вершину, на которой Суханов готовил к спуску девушку - систрелу. Я взял варежки у женщины и передал их наверх моему сослуживцу.
   - Держи вторую! - закричал вновь Суханов.
   Однако, систрела 2, натянув на ладони варежки, в последний момент развернулась спиною к грубо оштукатуренной стене каменного забора и, выставив вперед руки, дрыгая ногами, полетела по крутой дуге через меня. Я едва успел отступить на один шаг от стены. Мы с нею вместе, сначала стукнувшись лбами, упали на мягкую траву, а шерстяные рукавицы уткнулись мне в щеки.
   Спрыгнул с забора и Суханов. Со словами - "Ничего не скажешь, повалила красиво. Потом разберемся," - он снял с меня учительницу биологии и ботаники и поставил ее на ноги рядом с Диной переводчицей.
   Еще большим оказалось мое удивление, когда молодая женщина, стоявшая под кустом в парке Александрия, заговорила с нами. К нашему общему изумлению женщина заговорила на иностранном языке.
   - Она спрашивает, не могут ли мужчины помогать ей, - комментировала для нас речь иноземной "незнакомки" переводчица Дина, почему-то коверкая при переводе свои русские слова, - перебраться через эту преграду в Нижний парк. У нее там-гам назначено свидание у фонтана. Ее, эту странную женщину, по ту сторону в Нижнем парке ожидают около фонтана, но как она в садике Александрии очутилась - этого мы не поняли.
   - Будем помогать иностранке? - поинтересовался я у Суханова.
   - Да, ты что, - возразил Сашка. - Ты только представь, как мы сможем без лестницы затащить на стену такую корову?
   Суханов поднес ко лбу палец, вероятно собравшись для выразительности прислонить его к виску, но передумал и только, взявшись за лакированный козырек, снял с головы фуражку.
   Я оглянулся на высокий забор и согласился с ним. Затащить на эту стену высокую ростом, крупную телом женщину и затем еще перетащить ее на ту сторону, конечно, мы вдвоем с ним смогли бы, но было непредсказуемо - особенно, если учитывать, что у нее там с кем-то свидание назначено - в каком виде она после этого будет по ту сторону стены в Нижнем парке.
   Суханов, глядя на меня, наморщил лоб, достал из кармана кителя и молча протянул мне простой солдатский из белого материала платочек. Я стер у себя с лица следы фаиной губной помады и спрятал этот испачканный платочек в карман, где уже лежал тот, что утром в роте я получил вместе с увольнительною запискою от старшины, и который успел побыть у Дины между ладошками.
   Мы объяснили иноземной женщине, что ей перебираться через высокую стену небезопасно, и что будет всем удобнее, если мы проводим ее до Ленинградского шоссе, которое проходит по южной границе парка Александрия, и уже по этой широкой автомагистрали - она быстро доберется до ворот Нижнего парка.
   Безлюдные ландшафты Александрии были нам еще менее знакомы, чем аллеи Нижнего парка, поскольку подаренный нам возле Екатерининского дворца киоскершей буклет никаких описаний этих просторных александрийских полей и лужаек не содержал; а потому мы держали наше направление лишь по солнцу и долго, или нам так только показалось от присутствия с нами необычной женщины, проплутали.
   Когда впятером мы дошли, наконец, до шоссе, женщина так устала, что решила отменить свое посещение Нижнего парка, и она укатила в Ленинград на такси, которое мы помогли ей остановить. Сразу же после ее отъезда наши систрелы попросили, чтобы мы с Сухановым проводили их до железнодорожной платформы, от которой до Ленинграда уходили электропоезда. Наши девушки обещали нам, что на следующий выходной они обязательно приедут на электричке в Петергоф на свидание с нами, поскольку мы им очень понравились, и они необычайно довольны от состоявшейся в парках нашей прогулки. Мы с ними условились о месте и времени нашей встречи в следующую субботу в полдень, перед обедом, на железнодорожной платформе Новый Петергоф.

   На следующий день, в понедельник, за стеклом одного из окон на первом этаже дома, в котором жили семьи офицеров, перед которым мы по утрам в будние дни вдоль асфальтированной дорожки всей ротою строились на развод, я снова увидел на подоконнике большой рыжего цвета апельсин.
   Всю вторую половину предыдущей недели по утрам я видел этот апельсин, лежавший на подоконнике, и строил в уме лишь абстракции, касательно солнышка. Теперь в понедельник в течение получаса, пока в нашей роте военных строителей происходил развод, глядя на яркий яростный апельсин, я уже не отвлеченно созерцал его, а думал о вполне конкретном огоньке, о своей систреле 1 и о нашей с ней предстоящей в субботу встрече.
   Также как всю предыдущую неделю первая моя мысль при блеске утра в окнах казармы, а чуть позже еще и усиливающаяся при виде огромного апельсина на подоконнике, была о бабочках; все подчинялось одной-единственной страсти. Березы, посаженные вдоль дорожки, корзины их крон, окрашенные в цвета осени и недавно тронутые листопадом были будто бы песочные часы, отсчитывающие минуты до новой прогулки по Петергофу. С каждым утром листьев на деревьях становилось все меньше.
   Во вторник случился утренний заморозок, и апельсин был виден сквозь мутное запотевшее стекло в форме размытого в очертаниях излучающего теплый жар оранжевого пятна.
   В среду утром было тепло, стекла у окошка были прозрачными. Оранжевый мячик на подоконнике сиял!
   Но в четверг утром, тоже мягкое солнечное и по-осеннему теплое, апельсина на подоконнике уже не было.
   Едва мы утром вышли на построение, как из соседнего подъезда №2 у нашего трехэтажного здания, бывшей медсанчасти, где в южной половине была наша казарма, а в северной располагался штаб ЦОК (Центральных офицерских курсов), появился генерал.
   Он в сопровождении адъютанта - офицера небольшого чина - направился к находившейся вблизи служебной автомашине - черного цвета "Волге".
   - Человек действует умом, - громко басом делал он за что-то выговор офицеру, расторопно открывшему перед ним дверцу автомобиля. - Съесть можно что угодно и даже кого вам не угодно.
   Коляска, рысак и кучер. Широкие красные лампасы украшали зеленые на выпуск брюки генерала. Почему-то мне пришло в голову, что слово цугом рифмуется обязательно с цунгцвангом. Черная генеральская машина уехала. Мы стали строиться на своем обычном месте вдоль дорожки. Взгляд мой привычно упал тогда на окно - пусто. Апельсина не было. И березы вдоль дорожки вдруг стали похожи на опрокинутые на бок песочные часы.
   Утром в пятницу, едва прозвучало из уст дежурного по роте слово "подъем", я первым делом, еще не застегнув пуговицы на гимнастерке, глянул в окно своей комнаты на третьем этаже - песочные часы, из множества корзин золотистого цвета березовых крон - они лежали, по-прежнему, на боку. И при построении роты я убедился - в окошке на первом этаже офицерского дома апельсина уже нет.
   Суханов еще утром в четверг, узнав, чем я встревожен, счел исчезновение апельсина банальностью: "Хозяева наконец-то скушали цитрусовый плод. Не удивительно!" Зато в пятницу утром он был здорово ошеломлен, когда старшина зачитал его фамилию в списке солдатиков, назначенных дежурить дневальными по роте. Наряд заступал на дежурство сроком на сутки с вечера в пятницу.
   Теперь уже я его, как мог, утешал: "В субботу на ужине в столовой ты себе заберешь мою порцию сахара и пайку масла". Я предполагал, что из моего увольнения в Петергоф вернусь поздно, к крайнему сроку, указанному в увольнительной записке - к десяти часам вечера.
   В чрезмерных ожиданиях - один с двумя - в волнительных для меня тревогах наступила суббота.
   …Но очень рано, еще до начала ужина, вернувшись из увольнения, я отвечал на вопросы Суханова, который в тот момент с пристегнутым на поясе штык-ножом, стоял "на тумбочке" у двери на входе в нашу роту.
   - Никого не было на платформе, Саша, - рассказывал я сослуживцу.- Три часа с лишним я напрасно ждал их, встретил массу электричек из Ленинграда, а потом я один гулял по улицам Нового Петергофа.
   Суханов, слушая мой рассказ, вначале сильно огорчился, это было очень заметно на его лице, а потом он сообразил, что мучившая его проблема решилась сама собой.
   - Осень. Октябрь наступил, Возможно, что обе наши бабушки уже окуклилась на зиму, - сказал он. - Праздник закрытия фонтанов в петергофских парках в одну и ту же осень бывает лишь однажды.
   В его замечаниях, и в последнем особенно, были зерна здравого рассуждения, поскольку очень быстро, на удивление мне самому, я забыл то, как выглядели две наши мимолетные систрелы, и вскоре их лиц я не мог вспомнить; и при случайной встрече с ними на городской улице я бы даже их уже не узнал. Чувство однажды предоставленного мне в осенних парках Петергофа ощущения праздника, напротив, сохранилось во мне почти неизменным на многие годы.

   - Ничего путного не получается, когда лазаешь за непонятно какие заборы, - сказал я внуку наставительно. - Некультурное это занятие.
   Внук засмеялся и вскоре показал мне на экране компьютера картинку веселящейся компании молодых людей с надписью крупными буквами под изображением: "У культуры нет границ!"
   - А что это верно, и звучит это хорошо и громко, - согласился я с показанным внуком для меня лозунгом, - если бы только при этом знать и помнить обо всех планах культуры.

   Я снова взялся за чтение книжки с чьими-то мемуарами.
   Внук стал собираться; я знал, что он пойдет на свидание с девушкой.
   - Чего на встречу с пустыми руками приходить? - я показал ему на фруктовую вазу, стоявшую на столе, и сказал. - Выбери самый лучший апельсин. И угостишь свою подружку.

   "Чтобы она согласовалась с наличием у них ума, надо было только описывать чувства, вызывавшиеся у них всякой вещью, казавшейся им необыкновенной. Отнюдь не замышляя задеть какой-нибудь принцип, мы и не подозревали своей неосторожности. Эти черты в высказываниях персиян соединяются всегда с чувством неожиданности и изумления, а вовсе не с идеей исследования и - еще меньше - с идеей критики", - читал я из предисловия-наставления 1935 года к морским "Персидским письмам", сочиненным французом Монтескье.

   И о том, однако, прочитал, как ходить в лесу по тропинкам, и о том, как элементарно высчитывается "случайная" дуговая траектория.

   Антон Павлович Чехов повесть "Степь" изобразил в форме "восьмерки", и он ее напечатал у Плещеева в петербургском "Северном вестнике" (этот журнал Чеховым был прозван "северная вдова"). В чем была "докторская" фишка?
   Жена мне вдруг говорит:
   - Солнце выглянуло и спряталось.
   А кто надоумил дачников Кисилевых создать в Бабкино для Чехова атмосферный феномен толстовской Ясной Поляны? Кисель и бабки твердила зачем-то Татьяна Ергольская?
   Что мне теперь скажет моя жена?
   - Борщ на столе!

   март 2016 г.
   Ред.: 17 июня 2021 г.





                Снег и лёд
                Рассказ


   Эпиграфом:
   "Расскажи что-нибудь еще?" - спросила Алена. "Хорошо, представляю для тебя рассказ "Снег и лед" по мотивам легенды "Тристан и Изольда". "Кто из нас снег, а кто лед?" - поинтересовалась Алёна. "Нет, ты не так поняла. Так я назову небольшую историю про в давнее прошлое, канувшие "снег и лёд", которую я собираюсь, припомнив былое, сочинить". "Сочинить?!" - надула губы Алёна. "Ну, да. Я придумал сюжет для рассказа. А как же иначе?" "Начни свою историю с главного", - нетерпеливо пожелала Алёна. "Разве я могу так сразу припомнить главное?" - я задумчиво, растягивая время, возражал ей. "Сочини скорее, не томи", - возмутилась Алёна.
   В усеянном звездочками снежинок цилиндре он спешил к тому дому, что был неподалеку. Ему была присуща вольность некоторых сюжетных поворотов и условность многих ситуаций. Высокая дверь из башни на балкон была раскрыта! Он и она, вдвоем в наступившем декабре, вместе кутили, вместе куда-то катили, вздорили и снова слетались друг к другу в объятия. Протекторы санного следа среди сугробов на городских занесенных снегом улицах стали свидетелями пылкости их объятий. Время, представьте, протекает, как и зеркало течет, против родового парка, искривляясь при таком течении. Сочинитель есть пиротехник для пылконасыщенных. Сова ли в рот малину, в то время как была стайка?
   "Какой жуткий бред несешь ты", - сказала мне, фыркнув, Алена. И она (не спрашивай, - откуда она появилась), гордячка, ушла куда-то, по каким-то, где-то давно ожидающим ее своим "собственным делам". Что мне, однако, не помешало быстренько записать мою уже сочиненную историю.

                Действующие лица

   Виктор Нестеров - 21 лет, рядовой, из роты строителей;
   Александр Афанасьевич Додонов - 28 лет, старший сержант сверхсрочник, будущий прапорщик, а пока еще студент Центральных Офицерских Курсов, расположенных в военном городке на территории учебного полка железнодорожных войск в городе Старый Петергоф;
   Володя Янковский - 19 лет, рядовой, из роты строителей;
   Игорь Нащекин, - 19 лет, мл. сержант, пом. ком взвода, из роты строителей;
   Василий Криворученко - 23 лет, ефрейтор, из роты строителей.

   Со стороны кому-то, вероятно, показалось бы, что в комнате проходит совещание по весьма важному поводу. Давно трое сидели за столом, поставленным по центру квадратного по периметру просторного не загроможденного никакой больше мебелью помещения.
   Но все трое за пустым столом, продолжительное время молчали; они были малоподвижны, они одинаково статично, в положении сидя на грубо сколоченных деревянных табуретках, пребывали будто бы в глубоком сне. И, если бы напрячь зрение и приглядеться к ним, поскольку свет в комнате от электрической лампочки, висевшей под высоким потолком, был тусклым, то на лицах всех троих стали бы различимы, кроме однотипно у них без восторга широко раскрытых глаз, и схожие время от времени следы динамики от прецизионно меняющихся в них выражений от одинаково мучившего их глубокого похмелья.
   Все трое были одеты в защитного цвета солдатские гимнастерки типа френч с накладными карманами по бокам; на ногах у них были кирзовые сапоги. На пагонах лишь у одного из них были лычки - узенькие ефрейторские. У всех троих отсутствовали на поясе положенные солдатам по форме коричневые кожаные ремни с латунными бляхами - их отбирали у тех, кто попадал на гауптвахту.
   Помещение, в котором находились трое, было одной из двух камер гауптвахты учебного полка железнодорожных войск, расквартированного в военном городке, выстроенном за высоким из бетонных плит забором, в городе Старом Петергофе под Ленинградом. Учебный полк занимался профессиональною подготовкою призванных на двухгодичную службу в Советскую Армию молодых солдат-первогодок, в многочисленных учебных классах обучая их в течение шести месяцев разным воинским специальностям, по которым солдаты будут проходить оставшиеся им после учебы в петергофском полку полтора года службы уже в линейных подразделениях железнодорожных войск, разбросанных в различных местах по просторам большой страны.
   Комната гауптвахты, в которой находились трое сидевших за столом, была "солдатской" камерой - рядом за стеною была еще одна подобная "сержантская", в которой содержались попавшие под арест на гауптвахту военнослужащие младшего командного состава - сержанты и старшины.
   Небольшое зарешеченное окошко у потолка, в стене напротив двери, добавляло не много света в солдатскую камеру, к электрическому освещению от единственной лампочки, поскольку с самого утра осеннее небо было покрыто непрозрачными для солнца темными облаками.
   Все трое из находившихся в камере были солдатами второго года службы из временно прикомандированной к учебному полку роты строителей.
   У одного из них, рядового Нестерова, было во всем его теле и более всего в голове-башне странное физическое и душевное ощущение, что все вокруг ему и на самом деле снится.

                Безмолвные поля оделись темнотою,
                Лишь по верхам осин лепечет легкий лист.

   Рассеянное внимание и вялые мысли Нестерова, тупо и болезненно текущие у него в башне-голове, особенно занимал странный вид возле его правого локтя расплывшейся на столешнице уже высохшей и выцветшей невелички-кляксы фиолетовых чернил. Минут десять, а может быть и пятнадцать, или все двадцать, он пристально разглядывал кляксу, похожую на бледно-сиреневый цветочек, и тяжело размышлял - он все никак не мог понять, как она здесь в этой комнате могла появиться.

                За скромной самкою, вспорхнув, перелететь!

   Откуда?.. Краем уха Нестеров прислушивался к шумам, причиною происхождения пока еще неясным, раздававшимся за дверями комнаты, в коридоре полковой гауптвахты.

                И снова тихо все… Уж комары устали
                Жужжа влетать ко мне в открытое окно.

   Открыв дверь, солдат-часовой посторонился и пропустил из коридора в камеру двоих военнослужащих, без поясных ремней, которые всегда отбирают у тех, кого помещают под арест на гауптвахту. Оба новенькие пришли со своими табуретками; лишней мебели в помещении солдатской камеры не было: стол, три табуретки и покрытый крышкою цинковый бачок с питьевою водою в углу комнаты.
   Первый из вошедших был в полевой офицерской форме типа ПШ, но с тремя сержантскими лычками на пагонах. Так на территории полка были одеты курсанты Центральных офицерских курсов - сокращенно ЦОК - казарма и здание с учебными классами у которых находились на той же общей с полком территории военного городка в Старом Петергофе.
   Собственно, курсы ЦОК были школою прапорщиков, в которую контингент студентов на полугодичное обучение набирали среди солдат и сержантов сверхсрочной службы. Статус прапорщика в Советской Армии был особенный, другой, нежели до революции в царской армии. Точнее, наверно, было бы сказать: ЦОК - это начальная школа для военнослужащих профессионалов.
   - Привет сокамерникам! Кто у вас специалист по встречам? - громко сказал с порога, вошедший первым в камеру, сержант в офицерской форме ПШ (полу-шерстяной материал). - Принимайте к себе пополнение.
   Появившийся в помещении следом за ним, младший сержант Нащекин, обращаясь к нему, тихим мягким голосом произнес:
   - Ну, видишь, Додонов, я ведь тебе говорил, только наши из роты строителей здесь.
   Сидевший за столом лицом к двери рядовой Янковский откинул голову, мутными глазами посмотрел на новеньких, и медленно приподнялся, и сказал, глупо ухмыляясь:
   - Здравствуйте.
   Остальные двое за столом, рядовой Нестеров и ефрейтор Криворученко, не вставая с места, смотрели искоса на появившихся в камере новеньких и выжидающе молчали.
   Солдатик-часовой закрыл двери камеры.
   Сержант сверхсрочник Додонов прошел вперед, поставил к столу свой табурет и представился:
   - Додонов Александр Афанасьевич. Будущий прапорщик.
   Затем он спросил у Нестерова, протягивая ему для рукопожатия ладонь:
   - За что посадили?
   Нестерова мучило очень глубокое похмелье, а потому ему трудно было не только шевелить руками, но даже и говорить какие-либо слова.
   - За пьянку.
   - Святое дело, - одобрительно кивнул Додонов и обернулся к младшему сержанту Нащекину. - Игорек, ты только оглянись кругом, камера у рядовых, определенно, лучше сержантской камеры.
   - Главное, здесь просторно, - согласился с ним Нащекин.
   - Не скажи, не скажи так, - мотнул головою Додонов. - Сюда до окончания дня еще человек двадцать могут поместить.
   Никто не засмеялся.
   В учебном полку курсантов ЦОК звали общим именем "дубовые"; на их лица глянешь, когда, к примеру, они строем повзводно проходят в столовую - в самом деле, будто кем-то было добросовестно подобрано плотное "дерево". Лицо Додонова не было исключением из общего правила. Впрочем, много интеллекта "дубовым" и не требовалось, чтобы в звании прапорщика после полугодичных курсов нести службу где-то по каптеркам старшинами рот или кладовщиками на продовольственных и вещевых складах. К тому же ведь часто бывает, что простоватая внешность обманчива.
   - Александр Афанасьевич, - Додонов за руку поочередно представился Янковскому и Криворученко.
   - Володя, - назвал свое имя Янковский и опять почему-то глупо хихикнул.
   - Василий, - крепко сжал ладонь "будущему прапорщику" своей солидной лапой Криворученко.
   Младшего сержанта Игоря Нащекина из роты строителей все находившиеся в камере знали и так, без представления.
   Додонов, уперев руки в бока и подняв брови, обошел помещение камеры по ее периметру, огляделся вокруг.
   Камера была весьма темной и тоскливо мрачной. Штукатурка с высоких сводов местами осыпалась; дневной свет проникал через пыльное небольшое зарешеченное оконце вверху у потолка. Стена около двери зачем-то была облицована потускневшим белым кафелем, остальные стены были по грудь покрашены масляною краскою, а выше побелены известью.
   В углу камеры "будущий прапорщик" остановился, извлек из нагрудного кармана одну за другой четыре спички. Присев на корточки рядом с оцинкованным десятилитровым бачком, в котором была питьевая вода, Додонов извлек из ушек бачка одну его проволочную скобку-ручку; и в освобожденной полости ушек бачка он спрятал принесенные им в камеру четыре спички.
   В то же время Янковский рукою убедился в прочности табуретки Додонова и быстро, незаметно для него, обменял свою расшатанную табуретку на табурет будущего прапорщика Додонова.
   Установив в бачке на место ручку-скобку, Додонов продолжил обход камеры по периметру. Зачем-то он попробовал рукою побелку на стене комнаты и удовлетворенно кивнул.
   - Известь, а не мел, - сказал он со значением в интонации голоса.
   Додонов продолжил движение по периметру и исследование стен камеры.
   - Мел, - сказал он с особым значением в интонации голоса, попробовав рукою побелку на другой стене, и прибавил, сменив интонацию. - Ну, вот она - наша милая квартира на ближайшие пять суток.
   Младший сержант Нащекин объяснял хозяевам "солдатской камеры", что в соседней камере, где они с Додоновым прежде находились, испортилась элетропроводка. Специалист Александр Афанасьевич испортил там электричество, чтобы всем арестованным на гауптвахте в одной общей компании сроки сидеть. Будущего прапорщика арестовали и посадили под караул раньше "строителей" - у него шли пятые сутки отсидки.
   Будущий прапорщик Додонов тем временем обводил взглядом своих серых задумчивых глаз цементный пол в камере.
   - Надо побыстрее переходить в подполье, товарищи, - сказал Додонов, вскинул руку, посмотрел на ручные часы и продолжал. - Это нам все равно пришлось бы сделать. Я вас очень прошу поскорей собираться. Взять с собой мы ничего не можем. Вот, к примеру, фишечки у нас с ним были уже готовы (он кивнул на младшего сержанта Нащекина), но пришлось их при нашем переводе… скушать
   Нестеров мизинцем правой руки пытался стереть чернильное пятнышко на столешнице, но старые прочно высохшие чернила не поддавались; и легкое чувство паники охватило его. Он послюнил палец и потер, чернильное пятнышко на поверхности стола побледнело, но так и не исчезло совсем.
   Криворученко смотрел на будущего прапорщика без улыбки, изучающе. Покосившись на руку Нестерова, он поинтересовался у Виктора:
   - Консервируешь что-то?
   - Стерилизую.
   Янковский на эти слова Нестерова засмеялся:
   - Такое нагревание условно принято называть пастеризацией, хотя принципиальной разницы между этими процессами нет.
   Ян от смеха тут же закашлялся, а когда откашлялся, спросил, обращаясь уже к Додонову:
   - Простите, Александр Афанасьевич, но я вам должен задать откровенный вопрос. В этой будущей квартире, в которую вы нас ведете, я буду иметь хоть какую-нибудь возможность работать?
   Додонов ничего ему не ответил, а обернулся к младшему сержанту Нащекину:
   - Игорь, хлеб есть у нас?
   Младший сержант Нащекин вынул из кармана ломоть белого хлеба и положил его на стол.
   - Я на всякий случай от завтрака оставил, - сказал он, по обыкновению, коротко и спокойно.
   - Вы умеете стрелять? - обратился Додонов к сокамерникам. - А лепить? Показываю.
   Невысокий, внешне спокойный, с прищуренными глазами он стал ходить по комнате, насвистывая без конца все один и тот же бравурный марш; вроде бы из оперы "Травиаты", что-то толстенькими пальцами лепил из небольшого кусочка хлебного мякиша. Додонов ходил из угла в угол и говорил о том, что они обязаны выучиться быть спокойными и выдержанными, поменьше думать о собственных переживаниях.
   Янковский опять хихикнул. Ефрейтор Криворученко и тут не улыбнулся. Нестерову было не до слов и лишних эмоций - у него болела голова. Младший сержант Игорь Нащекин в солдатской камере только-только осваивался - пока еще чувствовал себя пришельцем.
   Додонов с довольным видом, и он смотрел на всех с нескрываемой гордостью, поставил на стол изделие величиною в половину наперстка, которое он слепил из хлебного мякиша.
   - Фишечка.
   Все сидевшие за столом разглядывали необычную "фишечку", изготовленную методом народных промыслов будущим прапорщиком, и было им уже понятно - предстоит какая-то игра. На любой гауптвахте, согласно строгих внутренних правил, всякие игры были запрещены. За тем, чтобы арестованные на гауптвахте ни во что не играли, строго следили часовые. Вместо игр на "губе" арестованным полагается выполнять тяжелые работы от подъема ранним утром и до отбоя ко сну поздним вечером. Но на всякие установленные свыше типовые уставы, правила и инструкции обязательно накладываются нетипичные, не рассчитанные некими их составителями, ситуации или сами собой совершенно случайно складываются никем не предусмотренные объективные обстоятельства. Арестованных из роты строителей не выводили из камер ни на какие работы на территории полка - караульные, солдаты первогодки, не справлялись вне стен гауптвахты с охраною арестованных.
   Последовало от Додонова предложение сокамерникам присоединяться и лепить из хлебного мякиша персональные фишечки. Фигурки можно было лепить произвольной формы, полагаясь на собственную фантазию, лишь бы размером они были не более с пол наперстка. Как оказалось, в предстоящей игре эти фишечки носили вполне определенное название - очень ласковое, но подцензурное.
   - "Мандовошечка", - озвучил общее имя фишечкам будущий прапорщик Додонов.
   - Не литературно, - фыркнул Нестеров, - Как потом в мемуарах полководца, Александр Афанасьевич, будете описывать игру?
   Не воспрещалось дополнить имя общее "мандовошечка" названием индивидуальным - по фантазии.
   Младший сержант Игорь Нащекин быстро придумал для малых скульптурных форм имя "шахера-махера".
   Пока арестанты из роты строителей осваивали навыки лепщиков, Додонов, демонстрируя свой класс, сотворил из все того же, единственно доступного на гауптвахте материала, хлебного мякиша, довольно правильной формы игральный кубик. Затем, он извлек из нагрудного кармана гимнастерки еще одну пятую спичку и ее головкой на гранях кубика выдавил счетные ямочки. Кубик он положил на батарею отопления, чтобы быстрее подсох и затвердел его материал.
   Далее наступил момент, чтобы нанести по краю стола для игры разметку. Ничего сложного в том не было: по предложению находчивого будущего прапорщика сокамерники, повозив ладонями по побеленной мелом стене, таким образом покрыли свои пальцы качественным мелом. Растопырив пальцы, несколько раз поочередно наложили их по краям стола по периметру. Получилось нечто напоминавшее разметку на измерительной линейке.
   Игра в которую они, окружив стол, принялись играть была одноименна фишечкам - она так и называлась... "шахера-махера" - ее первоначальное оригинальное название Додонов пальцем, на котором сохранился мел, написал на центре столешницы. Правила игры были очень просты: участники игры поочередно подбрасывали кубик и в определенном порядке, согласно выпавшего на кубике числа ямочек, передвигали фишечки "махеры" по "шахерам", т.е. по разметке на столе.
   Нестеров обратил внимание, что бледно фиолетовое чернильное пятно попало в разметку на столе - заполняло пространство между двумя нанесенных мелом метками.
   - Где строите? Сколько строите, два дома, в Новом Петергофе? - расспрашивал партнеров из роты строителей по ходу игры Додонов и поинтересовался у Нестерова. - На губу брали с поличным, или кто-то из гражданских подрядчиков сдал?
   Накануне в одном из строившихся ими домов для офицерского состава солдаты из роты строителей днем, закрывшись в одной из квартир, отметили чей-то день рождения. Но то ли при этом Нестеров, не рассчитав свои силы, выпил лишний стакан вина, то ли само вино, которое посланные гонцы покупали в магазине рядом с платформой для электропоездов на станции "Мартышкино" было чрезмерно крепленным - но когда объявили для собравшихся солдат сигнал рассредоточиться и скрыться, поскольку приехала и вошла в дом большая комиссия из офицеров штаба брмгады, - он, вполне трезво оценив свою "перегруженность", решил квартиру не покидать, а потому зашел в ванную комнату, закрыл за собою дверь и решил там переждать. Однако, он опрометчиво присел и оперся рукой на край новой, а потому скользкой от сажи ванны и, не удержав равновесия, повалился в нее. Сообразив, что из ванны, в которой он лежал, ему не удастся выбраться, пока он не поспит, то вскоре он там заснул. Приснился яркий цветной сон, будто бы встретился он с девушкой из давнего прошлого, которая когда-то давно, спасаясь на улице от хулигана, укрылась за Нестерова, при этом прижавшись грудями к его спине.
   - За имя этой женщины взяли, - отвечал Нестеров, вздыхая. - Офицеры из штаба бригады обнаружили. С поличным брали, пьяным.
   Фишечка "махера" у Нестерова на столе стояла всего в нескольких шагах от клетки "шахеры", которую заполнило чернильное пятно. Совсем это нехорошо. Нестеров хмуро бросил кубик.
   - Не знаю даже, почему мне той давней истории продолжение приснилось... Я сапоги все-таки с ног стянул, лежа в ванной, перед тем, как спать, и себе за спину спрятал, чтобы кто-нибудь не подшутил, не унес их. Они мне носками как раз в спину во время сна упирались...
   Нестеров в уме просчитывал шаг на разметке, на котором разляпана дикая, синяя, кляксина, и - с места она готова сорваться в канкан!
   - Замаскировался, - резюмировал Додонов. - Как же тебя по твоим пяткам обнаружили?
   Нестеров поостерегся ставить фишку на чернильное пятно и остановил ее на ход меньше, чем ему выпало числом на кубике. Никто из играющих за столом не заметил этого замедления его фигурки.
   - Над ванной ноги торчали. Меня не по пяткам брали, портянки я не снимал, - вздохнул Нестеров и продолжил. - Потом я положил под щеку пилотку и задремал. И вот мне приснилось…
   Снилось ему… игра для тех, кто любит дерзко прогуливаться по отверстиям своих снов.
   Увидел он во сне девушку в розовом платье. По какой-то неведомой причине Нестеров моментально догадался, что эта девушка та самая, которая некогда давно в юности прижималась своим бюстом к его спине. Она протягивала ему крупную сливовую косточку, разломленную вдоль пополам. А в середке косточка была наполнена... ну вот такая молочная помадка бывает в конфетах.
   - Я спросил у нее, как ее зовут, - объяснил Нестеров. - Спросил у нее имя, но только не во сне, а по-настоящему, вслух. Как-то так получилось, В тот момент мимо двери квартиры приемочная комиссия офицеров из штаба бригады по лестнице поднимались. Заинтересовались некоторые офицеры, что и кто сказал.
   Имя, которое так и не успел узнать разбуженный штабным офицером из комиссии Нестеров, а больше всего предложенная ему во сне косточка заинтересовали также и игравших в камере за столом в игру.
   - Шифрованное послание - косточка.
   Додонов засвистел от удовольствия:
   - Знак "Ч".
   - Я в сны верю, - серьезно сказал Янковский. - Все дело в ванне.
   - А в какой квартире в ванне лежал, не запомнил?
   - Нет.
   - А жаль. Скольки квартирный дом вы строите? Номер у подъезда хотя бы вспомнишь?
   - И достанется какому-нибудь молоденькому летёхе та квартира. Где справедливость в жизни?
   - Так вот его она, получается, на губу привела. Не факт, что достанутся от той ванны "летёхе" пагоны полковничьи. Может быть также ему гауптвахта светит. Справит он новоселье. Забрался он в ванну, искупался - и на губу. Вышел он с губы и опять же туда же в ванну залез, чтобы грязь с себя арестантскую смыть, а на выходе из подъезда дома забыл честь отдать, проходя мимо соседа генерала. И опять - губа. Так на весь срок своей службы станет он губарем.
   - Что? Не пора ли нам покурить? - предложил сокамерникам Додонов. - Только у нас с Игорем сигареты закончились, на вечернюю прогулку новую пачку товарищи принесут.
   Криворученко отправился за сигаретами, и, подойдя к двери, постучал по ней:
   - Часовой?.. Воин подойди сюда.
 ..Часовой открыл дверь камеры, и Криворученко вышел в коридор.
   - Где прячете свои сигареты? - поинтересовался Додонов у Янковского.
   - Пачку сигарет "Аврора" мы храним, товарищ прапорщик, на вершине у высотки 29-26 - отрапортовал Янковский.
   - Где такая находится? - заинтересовался Додонов.
   - В элетрощиток, который у входа на стенке, мы спрятали пачку с сигаретами, - объяснил Нестеров. - Засунули их в нишу сбоку от токопроводящих шинок. Одно неудобство, часовые боятся доставать, приходится самим ходить за сигаретами.
   Криворученко принес две сигареты и вручил.
   - Вот вам две соски. Третью брать не стал - дыму много будет.
   Спичку, одну из тех, что спрятали в ушке бачка с водою, зажгли, чиркнув по гладкой поверхности стола. Нестеров умел зажигать спички и об керзовую голяжку сапога, но об стол было сподручнее.
   Прикурив сигареты, Нащекин, догоревшую до основания спичку, затем пальцами тщательно в пыль растер. Табак в сигаретах марки "Аврора" был крепким. Дымок от сигарет неспешно вытягивало  из камеры в коридор через дверной глазок и через сеточку отдушины вверху у потолка. Сигареты докурили до совсем-совсем крошечных "бычков".
   - Вон в том углу камеры брось на пол окурочки и очень тщательно разотри их ногою, - поручил Додонов ликвидацию следов перекура Янковскому. - И скажи часовому, чтобы проветрил помещение коридора, чтобы он двери на улицу минут на пять открыл.
   Когда следы перекура были ликвидированы, о металлическую обшивку двери загремели  ключи. Янковский шустро добежал до двери и заглянул в глазок.
   - Гости! - сообщил он неприятную новость. - Караульные своего начальника к нам ведут.
   В камере еще висел под потолком легким облачком сизый дымок от выкуренных сигарет.
   - Быстро все разом положили в рот свои фишечки, разжевали их и проглотили, - скомандовал Додонов.
   Будущий прапорщик, поднявшись с табурета и наклонившись вперед, профессионально обеими ладонями быстро стер на столе меловую разметку для игры. Но слепленный из хлеба кубик при этом слетел со стола и откатился под дверь к порогу. Подобрать его уже не осталось времени, в камеру вошли офицер, начальник караула, и с ним двое солдат - часовых из коридора.
   Нащекин шепнул на ухо Нестерову:
   - Он долго учил отца, как тот должен себя вести.
   Начальником караула, в новенькой щеголеватой форме лейтенант, был большеглазый худой юноша, вероятно недавно закончил военное училище. У него было очень бледное лицо и синие круги под глазами. Глаза его казались Нестерову непомерно большими.
   Лейтенант сразу учуял в камере запах сигаретного дыма, и сузившиеся при этом глаза его стали одновременно и зловещими, и радостными. Он приказал сопровождавшим его солдатам произвести в камере обыск.
   Конечно, никаких результатов поиски сигарет в камере не дали. Часовые помалкивали. Тогда щеголеватый "летёха" приказал всем арестованным догола раздеться и сложить одежду на стол, для ее осмотра.
   В этот момент Нестерову вдруг привиделось, что хлебный кубик, лежавший возле ног лейтенанта превратился в маленькую черную кошку, которая, выгнув дугой спину, потерлась о начищенные гуталином до белесо матового блеска яловые офицерские сапоги и бесшумно вышла в коридор гауптвахты. Нестеров от такого неприятного наваждения на секунду прикрыл глаза.
   Солдаты караула, перещупав сложенную на стол одежду, ничего не нашли.
   - Нет такого тайника, который было бы нельзя обнаружить, - злорадно сказал лейтенант.
   Лежавший на полу рядом с ним кубик из хлебного мякиша офицер не замечал.
   Лейтенант приказал сокамерникам повернуться к нему спиною и наклониться.
   Но сигареты и спички и "там" не были обнаружены. В этом начальник караула визуально лично убедился.
   Неудачный обыск рассердил офицера; а может быть и не очень рассердил - но, покинув камеру, он устроил тут же за закрытой дверью в коридоре суровый нагоняй и объявил личный досмотр своим солдатам из караула.
   - Обнаружил "летёха" свист, - прокомментировал спокойным голосом Нащекин, надевая одежду. - Ми, ми, ми.
   - Вся прелесть игры в шахеру - махеру в том, чтобы в любой момент быть готовыми уйти, - резюмировал Додонов, подбирая с пола лежавший у двери кубик, расплющенный в лепешку сапогом любопытного, но невнимательного "летехи". - Но в этот раз мы случайно еще сыграли в орла и решку.
   Янковский, застегивая пуговицы на ширинке, сказал:
   - Ми, ми. А я на гражданке трубку курил.
   Лейтенант, не найдя сигарет в камере у арестованных, устроил тщательный обыск в коридоре гауптвахты. Он открыл и дверцу и заглянул в электрощиток, затем обыскал карманы у своих часовых. Ничего он не нашел.
   За обедом в полковую столовую под конвоем с вооруженным автоматом часовым ходили Нащекин и Янковский. Янковский не хотел идти, но Нащекин настоял:
   - Ян пошли, пошли... Надо зарегистрировать ежа в гардеробе.
   Их долго не было. Оказалось, они уговорили часового, и по пути зашли в роту.
   Когда пришли, сообщили:
   - Снег идет.
   В роте на тумбочке у своей кровати Нащекин обнаружил письмо от девчонки, с которой он переписывался. Сразу, придя в камеру, он распечатал конверт, в сторонке стал читать его и чему-то улыбался.
   Этому письму суждено было сыграть несколькими днями позже некоторую роль.
   Суп, разлитый из бачка по тарелкам, был уже холодным, а второе у поваров на полковой кухне подгорело.
   Нестеров неохотно пережевывал невкусную пищу. Порадовал его обнадеживающей, согласно народной примете, новостью в ближайшем будущем лавровый листочек, который он выловил в своей тарелке с перловым супом.
   - От кого будет тебе письмо? - спросил Додонов.
   На вопрос Александру Афанасьевичу отвечал бойкий Янковский:
   - Недавно он в увольнение ходил. Теперь с опаской он ожидает весточку от старика Шланген триппера.
   После того, как завершили прием пищи и отнесли посуду в столовую, в камере наступило на полчаса затишье.
   На столе кое-где по его краям были видны, словно случайно извлеченные из под земли старые кости, фрагментарные останки меловой разметки игрового поля, аварийно ликвидированной курсантом ЦОК, будущим прапорщиком. За время обеденного приема пищи число этих следов, под постоянно передвигающимися десятью рукавами гимнастерок сокамерников, заметно сократилось. Среди руин игровой разметки выглядело главной доминантой состоявшейся игры нестирающееся ни под материалом рукава, ни под намоченным слюною пальцем чернильное пятнышко.
   Одному лишь Додонову не сиделось за столом. Будущий прапорщик, заложив руки за спину и насвистывая марш, шагал взад и вперед, как маятник, от стены к стене, непонятно почему стараясь строить шаги бесшумно и по одной линии.
   - Для разнообразия сыграем в карты, - сказал Додонов. - Карты? А там же где и сигареты лежат. В коридоре, где часовой прохаживается, они спрятаны.
   Где Александр Афанасьевич прячет в коридоре сигареты, Нестеров не знал, но не стал об этом спрашивать.
   - По хули поганим? - задал вопрос Додонов. - Нет? Первый раз посадили? Значит, играют в "вист" обычно вчетвером. Да о роббере...
   - Нас пятеро в камере, - подсказал ему Янковский.
   Решили продолжить игру в "шахеру-махеру". Опять все дружно подошли к стене, побеленной мелом. Произвели новую разметку стола.
   Нащекин написал пальцами, покрытыми мелом, в центре стола: "Эксперты", будьте бдительны! Не надо подходить к чужим столам… под руку. Мы не пили с вами на брудершафт".
   Снова лепили из хлебного мякиша фишки.
   Бледное чернильное пятнышко вновь попало в одну из клеток разметки. Поглядывая на него, Нестеров решил, что в этой игре, если выпадет на кубике число, то он теперь не станет тормозить свою фишку.
   Нестеров поставил свою лепнину на стол. У него во второй раз фишка вышла лучше. Любуясь ее фигуркой, Нестеров восхитился:
   - Прямо - Civi, divi, nive.
   Тут же он получил под столом коленкою, чтобы не умничал.
   Додонов напрягся, повторил фразу и признался:
   - Не понимаю. Латынь?
   Нестеров неловко уронил со стола фишку. Наклонился, чтобы ее поднять. Нащекин развел колени, как барышня, и тоже наклонился. Нестеров его опередил, быстро подхватил и поставил свою фишку на столе на ту клетку, где было чернильное пятно.
   - Латынь, - подтвердил он. - Мать у меня врач, дома по вечерам рецепты на лекарства больным она писала на латыни. Нахватался из ее рецептов слов.
   Нащекин бросил кубик - метнул "кость" - возобновляя прежнюю игру. И завел разговор о сержанте из роты строителей Сергее Беляеве.
   - В городе патруль моряков Беляева задержал - дали ему пять суток. Он у морячков сейчас на гауптвахте. Должны его перевести завтра к нам на "губу".
   Додонов оживился.
   - Кстати будет. Ждем пополнение. Тогда готовимся. Какие правила у игры "роббер"? Объясняю...
   Нестеров метнул кубик - выпало ему число, он с интересом передвинул свою фишку.
   - По хули поганим? Нет? Первый раз посадили? - интересовался у игроков за столом Додонов. - Значит, играют в карточную игру "вист" обычно вчетвером. Допускается - и 6 игроков. Да о роббере...
   Из всех объяснений будущего прапорщика Додонова запомнилось Нестерову немногое. Например: "Роковая семерка". Словом, утрированно диалектика на столе у банка "Капитала" такова: сначала кубик с шестью поверхностями, затем, как показывал в "Кавказской пленнице" актер Моргунов, под сапогом во время танца твист получается из кубика монета. Далее, третий (ребро монеты) лишний… В итоге, победитель окажется один - либо будет орел, либо решка.
   - На практике быстрее запоминается, - сказал в утешение Додонов. - Завтра с утра начнем практиковаться.
   Вечерело, когда охранники повели сокамерников во двор гауптвахты на прогулку.
   Было прохладно. От свежего воздуха кружилась голова.
   В сумерках во дворе "губы" все казалось одинаково серым, но небо...
   - Облака похожи на ребра у человека... - сказал мечтательно, глядя вверх, Нестеров и обратился к часовому. - Воин, ну что, я быстренько в роту схожу, может мне письмо из дому пришло?
   Часовой, набычившись, молчал.
   Оказалось, что днем в обед выпавший снег так и не растаял.
   Додонов, прохаживаясь по двору "губы", восхищался:
   - А снежок, снежок какой! Прелесть!
   Младший сержант Нащекин тоже, как и Нестеров, любовался вечерним закатом и, как обычно тихим голосом, вкрадчиво предложил свой вариант толкования понятия:
   - Объяснение: прогулка - по-одному строем по кругу.
   Будущий прапорщик хохотнул:
   - С кем сижу. Вы все в роте строителей поэты.
   Нестеров, так и не сумев договориться с часовым, каблуком сапога старательно колол лёд на поверхности лужи.
   Будущий прапорщик, которому в ближайшем будущем возможно предстояло заведовать вещевой каптеркой, осуждающе покачал головою:
   - Непорядок! Зачем свою обувь портишь?
   Нестеров только подернул плечами:
   - Примета такая.
   - Поделись?
   - Я пожертвованиями не занимаюсь, - отвечал Нестеров. - Не бьёт лёд, значит не любит. На городской каток когда-нибудь доводилось ходить? Если кто-то пришел и не пишет коньками по льду - значит, он Изольду не любит. Ту самую, что изо льда.
   - Ух, ты!
   Додонов стал тоже стучать каблуков по льду.
   - Зольдатен, сдавайса!
   Младший сержант Нащекин, ухмыляясь, подтолкнул в бок ефрейтора Криворученко:
   - Видел дятлов?
   - Дятлы дерево любят.
   Отбой ко сну для арестованных на гауптвахте был в одиннадцать вечера - на час позже, чем для солдат в ротах учебного полка.
   Отодвинули в угол стол. Принесли в камеру с улицы козлы, на каждого арестованного по два козлика, и на них положили сколоченные из досок щиты - "вертолеты". Ни постельного белья, ни матрасов, ни подушек арестованным не полагалось на такой постели. Доски "вертолетов", которые хранились днем на дворе гауптвахты и настыли на холоде, были поначалу ледяными. Даже через постеленную на них шинель спину пробирал "холодный лед".
   Когда в камере погасили свет и все улеглись, Додонов спросил у Нестерова:
   - Так что там за история в юности произошла с бабьими сиськами? Перед сном о чем-нибудь приятном послушать...
   - Расскажу, - согласился Нестеров.
   Это случилось в январе 1972 года в городе Павлодаре, где жил Нестеров.
   В квартире мирно пахло ужином. Школьники девятиклассники Витя и Женя за столом делали уроки на квартире у Женьки.
   - Пойдем-ка в клуб "Строитель" танцевать, - сказал Женька.
   Была суббота. Назавтра был выходной. В клубе в среду, в субботу и в воскресенье проводили платные танцевальные вечера. Играл лучший в Павлодаре вокально-инструментальный ансамбль.
   Витя Нестеров взглянул на часы, было половина восьмого, и торопливо встал:
   - Пора, товарищ. Как мудро говорит Эпиктет, надо браться за предмет не там, где у него нет ручки, а, наоборот, там, где ручка облегчает нам это.
   На одной из площадок в подъезде кто-то в овчином полушубке стоял у окна, отвернулся спиной, грелся у батареи. На улице был крепкий мороз, но девятиклассники одеты были тепло - на Вите Нестерове был овчинный тулупчик, а на его спутнике пальто с толстой ватной подстежкою.
   Из двора повернули за угол дома на улицу Урицкого.
   По бокам вдоль узкой улицы вытягивались линиями пятиэтажные дома, в которых освещенные окна через промежутки, как пуговицы у военных на кителе, чередовались с темными окнами.
   До клуба "Строитель" идти было недалеко - два с половиною квартала.
   Направлявшиеся на танцы девятиклассники миновали сначала пол квартала, затем первый полный квартал.
   Нестеров с легким трепетным волнением, но больше с удовольствием, думал о предстоящих танцах с девушками и ленивым движением глаз охватывал перспективу всей улицы.
   На улице Урицкого было темно и печально; зимний типовой вид пусть холодноватой, замкнутой, пугливо-расчетливой, но в сущности обыкновенной трещинки. Улица Урицкого в городе Павлодаре была сама по себе. Через рельсы трамвайных путей, проложенных на располагавшейся к ней перпендикулярно улице 1 Мая, переходил кондуктор с красным фонарем в висящей руке; наверняка был он от самого рождения профессорский сын; кондуктор убедился, что на проезжей части нет машин, перешел наискосок на другую сторону улицы. И вот он уже скрылся за углом во дворе дома. А где пропал его трамвай? На улице, занесенной добела сугробами снега, больше не было видно ни одного прохожего.
   Чей-то наступил черед оказаться забытым на улице пустой; и жившие вокруг в домах люди, может быть большинство из них только интуитивно, знали это.
   Последний квартал, с той стороны, по которой шли девятиклассники - четыре дома торцом к улице Урицкого. Между первым и вторым домами магазин потребкооперации "Колосок"; между вторым и третьим домами располагался детский садик "Белочка", огороженный оградою из металлических прутьев; в третьем промежутке между домами лежал пустырь; издали за четвертым домом виден был одним углом, двухэтажным выступом, клуб "Строитель".
   Возле уже закрывшегося на ночь магазина потребительской кооперации "Колосок" девятиклассники Витя и Женя ненадолго остановились.
   Зеленая занавеска по ту сторону ярко освещенной стеклянной стены-витрины скрывала внутренности торговой точки кооператоров. В "Колосоке" продавали исключительно только продукты сельскохозяйственной флоры и мед. Всегда можно было в этом магазине в одном из его отделов выпить стаканчик фруктового соку, выбор которых здесь был очень богат, как нигде более в городе. Невеликий по размерам, в одноэтажном здании типового проекта магазин "Колосок" был своего рода "зеленым кафе".
   Словно улица сбежалась к этому кафе, и само слово "улица" произошло в пирамиду бутылок с соком в правом углу витрины магазина, а в левом углу его витрины лежали яблоки нескольких сортов и были насыпаны в небольших коробочках разнообразные сухофрукты, и в центре щедрой на сельскохозяйственные продукты витрины на невысоком стеллаже были расставлены рядами баночки, наполненные джемами, повидлами и натуральным медом.
   Девятиклассник Женя размечтался, что он для себя выбрал бы из выставленных на витрине товаров, если бы стекло перед ними исчезло.
   А девятиклассник Витя подумал, что можно купить за деньги гораздо больше, чем выставлено на витринах магазинов.
   Нестеров сказал:
   - Пойдем подальше.
   Нестеров давно знал: нельзя собирать бычки на улице, нельзя гонять в футбол по сугробам во дворе и нельзя около магазина в морозную погоду есть пирожные. Однако, какими в каждом случае эти "нельзя" были разными.
   Вот в этот момент, когда они уже прошли мимо "Колоска" и поравнялись с боковой стеной второго дома, из четырех составивших квартал, Нестеров опять посмотрел вперед. Вдали навстречу шел мужчина, и в нескольких шагах перед ним шла женщина.
   Одетый в такой же, как и у Вити Нестерова, овчинный полушубок, мужчина то и дело порывался догнать и обнять женщину. Она его не подпускала к себе. Едва мужчина, чуть разведя в стороны руки, переходил с быстрого шага на бег трусцою, как тут же женщина перед ним, взмахнув вверх руками, пускалась в легкий бег. На ногах у нее были сапоги на каблуках, и поэтому она бежала частыми мелкими шажками, покачиваясь. Мужчина после короткой пробежки переходил на шаг, и его женщина переходила на шаг и опускала вниз растопыренные руки.
   Поведение этой пары прохожих на пустой неосвященной фонарями узкой улочке с самого начала выглядело странным, и должно было бы насторожить школьников, учеников девятого класса. Но их молодые глаза видели все и ничего и в серых сумерках на светло покрытой снегом улице, а умы у них, настроившись на танцы в клубе, реальность понимали плохо - и даже в том бы случае не поняли, если бы им ее осветили прожектором.
   Как бы ни было, но ни Виктор, ни Женька вовремя не почуяли для себя опасности, достаточно очевидно исходившей от приближавшейся к ним пары взрослых людей.
   - Резвится Давила, - констатировал с иронией в голосе Витя, скептически приглядываясь к неуклюжим телодвижениям мужчины в громоздкой овчиной шубе. - Они откуда не из калитки детского сада вышли?
   - Нет, из-за угла ограды детского сада со двора следующего дома появились, - откликнулся, хихикая, Женька, который первым заприметил странную пару.
   Движения женщины временами напоминали детсадовский "танец снежинки". Витя, вглядывался в изящно очерченный напоминавший грушу силуэт женской фигурки. На девушке было молодежного покроя приталенное пальто с лисьим воротником. Женщина то и дело на ходу оборачивалась и смотрела назад через плечо на следующего за ней по пятам ее обхаживающего мужчину.
   - Кино ночное снимается у наших мягких игрушек.
   - Позвольте ручку на прощанье. Дела их успешно идут.
   Школьники шли уже вдоль ограды детского сада "Белочка" и с все более возрастающей иронией наблюдали за приближавшимися к ним "танцующими" мужчиной и женщиной.
   - Что-то ей трудно выносить общество этого молодого человека.
   - Почему? - удивился Витя.
   Мужчина и женщина опять сделали короткую пробежку и были уже недалеко от школьников.
   - За внешним лоском у него душа прохвоста. Только и ждет, когда бэ ей ножку подставить.
   - И не удивительно! Ты думаешь, он день-деньской только добро и творит?
   Это дом. Вот собака. "Кто тебя отвязал?" Она хочет играть. Смотри, смотри. Вот идет друг. Друг поиграет с собакой. Они будут играть в интересную игру. Играй и ты, Жэка, играй.
   - Уже не мальчик он.
   - Но и не старик. Мог бы завтра жениться на ней.
   - На той старухе? Что ей сулит счастливые узы?
    - На что поспорим?
   - Да что ты! Думаешь, поэтому у нее с головой такое?
   Они все больше и больше сближались.
   Когда между парами людей оставалось не более пяти шагов женщина вдруг побежала рысцою, целясь проскользнуть между Женькой и Витей в "зазор"; и, когда опешивший от неожиданности Женя отступил в сторону, она моментально, забежав за спину Нестерова, неожиданно для него сзади охватила ему руки "замком" чуть выше локтей и прижала их к бокам. Тем самым будто бы веревкою связав ему руки. Нестеров никак не среагировал на это, поскольку одновременно он почувствовал прижавшиеся к его спине груди женщины.
   - Иди ко мне, Хари!
   С такими словами в двух шагах перед Нестеровым остановился тридцатилетний мужчина в овчиной шубе. Его улыбка - вернее, полуулыбка - была злорадной; губы похожи на сложенные вместе лезвия двух ножей. Вероятно, кто-нибудь бы сказал: "Натянутая тетива воли". При взгляде на него никому и в голову не пришло бы, что он любит шутить.
   - Иди ко мне, - тупо повторил он и непонятно откуда в его руке появился нож. - Иди ко мне, Хари!
   Нестеров беспомощно оглянулся кругом, он тоскливо ощущал себя игрушкой противоречивых инстинктов. Он ясно понимал, что у него за спиной стоит - все это пришло в движение и выступило против него, силясь его раздавить.
   - Мужик, ты будто не в себе? - произнес слова увещевания Нестеров. - Разойдемся по хорошему.
   Взрослый мужчина перед ним был опасным врагом, от которого надо было избавиться какой угодно ценой. "Бездна" и весь город - все, что обладало властью в любых ее формах, следовало звать на помощь.
   Мужчина не услышал его возражение, он, казалось, вообще не замечал перед собою никаких школьников-девятиклассников.
   - Иди ко мне, - опять потребовал он, обращаясь к женщине.
   Нестеров моментально вспомнил, как в прихожей Женькиной квартиры, надевая свой тулупчик, он случайно обнаружил в кармане маленький железный отполированный пальцами гвоздик "сотку" и оставил его в прихожей на полке. Впрочем, какой прок был бы ему от того, если бы этот блестящий маленький гвоздик оставался бы у него в кармане? Какой был бы ему толк вступать в фехтовальный поединок с участием большого ножа и маленького гвоздика? К тому же будучи не только тесно, но намертво повязанным по рукам, поскольку женщина за его спиною только усиливала свою хватку и все с большей и большей силою прижимала у него предплечья рук к бокам.
   Нестеров еще какие-то слова, экспромтом пришедшие ему на ум, говорил стоявшему перед ним мужчине, на голове которого была надета пушистая сшитая из заячьих шкурок шапка, а в руке холодно мерцал полированной сталью ножик. Мужчина все также, вот уж действительно "в упор", не замечал стоявшего перед ним юношу девятого класса и все с теми же стандартными словами обращался к прятавшейся за чужой спиною женщине:
   - Иди ко мне, Хари!
   Нестеров в итоге руководствовался той флюгерной логикой, которая велит плыть по течению и пользоваться обстоятельствами, не имея никакой реальной возможности как-либо эффективно способствовать им.
   Женька, неподвижно стоявший в сторонке в трех-четырех шагах и все время в течение этих пяти минут препирательства молча наблюдавший за происходившим, вдруг быстро наклонился и поднял с обочины дороги кусок снега, величиною с толстую в страниц 500 книгу.
   Дальнейшее происходило по принципам и законам театрального водевиля.
   И вообще случившийся уличный спектакль будто бы на молодых неоперившихся уток был рассчитан, на уровень впечатлительных школьников. Возможно, что-то еще должно было быть, но Женька будто бы им - охотнику и его "лисице" - помешал, когда он вооружился комком снега. Это моментально подействовало на "светлый образ князя с кинжалом". Он тут же повернулся и ушел.
   "Ах ты черт собачий, - подумал девятикласник Витя Нестеров, глядя вслед охотнику, одетому в овчиный тулупчик, удалявшемуся от них спокойным шагом. - Ничего, доедем".
   - Как же теперь… его… воспитывать? - спросил Женька, нерешительно переминаясь с ноги на ногу.
   Девушка отпустила руки Нестерова и всхлипнула у него над ухом:
   - Ой, не трогайте его!
   - Никак ты его не воспитаешь, - сказал Нестеров. - Разве что пожелать, чтобы на лицо ему наступила лошадь.
   Витя был в состоянии отрешенной глубокой задумчивости, поскольку он столкнулся с такой телесной близостью, которой он прежде не испытывал ни к кому и никогда. Эту близость нельзя было называть просто ощущением.
   Мужчина был уже далеко, и Витя Нестеров повернулся к девушке. Облик ее - чистенькая безликая блондинка. Судя по лицу, ей было лет двадцать пять или, может быть, на год меньше или на два года больше. На девушке было пальто с пышным лисьим воротником у нее на плечах. Ниже у нее выделялись зрело по-женски крутые бедра.
   Откуда? Исток всегда из "близости". Посредством чего произошла близость - это "инструмент". Каково оно - и стало таким художественное творение. Получившееся несколькими минутами ранее произведение - было невыносимо острое воспоминание.
   Вдруг девушка судорожно всхлипнула:
   - Я только вчера в магазине пальто купила! Вторую неделю беспрерывные метели, что ни надень - продувает насквозь.
   - Он что хотел у вас забрать пальто?
   - Я не знаю, чего он хотел.
   - Вас как зовут? - спросил у девушки Женька.
   - Наталья, - назвала она свое имя мальчикам и тут же поправилась, - Наташа.
   - Мое имя Евгений, - важно представился ей Жека.
   - Японская поговорка "Гений - это беда для близких", - сказала девушка, вытирая носовым платочком со щек слезы, и, вдруг вздрогнула, и тревожно оглянувшись вокруг, спрятала в карман пальто платочек и попросила, - Женя, проводите меня домой.
   Она подцепила Женьку под руку. Жила она рядом, в том пятиэтажном доме, третьем по счету, от которого она и бежала, преследуемая мужчиною.
   Всю короткую дистанцию до ее дома прошли молча. Наверно, никому не понятно было, о чем еще говорить. Лишь возле двери подъезда Наталья снова заговорила, попросила проводить ее до самой квартиры.
   На лестнице женщина, по-видимому, испытала приступ ужасающей слабости, она покачнулась и оперлась на перила. Но видимо слабость немедленно сменилась в ней негодованием из-за оскорбленного целомудрия либо от того возмущения, что ее прежде потрясло. Она вырвала из под локтя Евгения свою руку, такую недостойную белку, забравшуюся в чье-то дупло, которую теперь ныне некоторые люди почему-то называют "Ветчинной", и окутанная пурпурной дымкой, она резко понеслась сама вперед вверх по ступенькам последнего пролета лестницы, на ходу доставая из кармана ключи от своей квартиры.
   Этот торопливый горделивый стук каблучков женских сапог, по фасону и размеру не очень подходящих к ее новому дорогому пальто, смолк перед дверью ее квартиры и сменился пронзительным звоном и скрежетом металла ключей и дверного замка.
   - Аннигилировала, - присвистнул вслед ей Женька, когда дверь квартиры с треском захлопнулась.
   - Хотя бы спасибо сказала наша Наташа, - недоуменно в тон партнеру отозвался девятиклассник Витя Нестеров и, неожиданно для себя, присел тут же у двери этой квартиры на первой ступеньке бетонной лестницы. Из кармана полушубка он извлек картонную пачку болгарских сигарет БТ и долго не мог приподнять на пачке крышечку. Но, закурив приятную мягкую сигарету, после двух или трех затяжек ее дыма, он неожиданно сразу же и успокоился. Витя Нестеров быстро поднялся и вприпрыжку через ступеньку, не держась за перила, поскакал вниз по лестнице. Женька неспешно последовал за ним, не пропуская на лестнице ступенек, и только уже на улице он нагнал и пошел рядом с Нестеровым. Клуб "Строитель" был поблизости.

   В мой рабочий кабинет влетела, запыхавшаяся Алена и, вращая глазами, подобно тому, как цирковой жонглер манипулирует чайными блюдцами, возбужденно сообщила, что она только что прогулялась по улице Урицкого и выяснила, что детский садик назывался "Сказка". Мне пришлось дать для нее следующие пояснения.
   Напротив детского садика "Белочка" разворачивается "Театрал", базирующийся в своем представлении исключительно на "изборных" товарах с витрины "Колоска" - при полном игнорировании того, что скрыто внутри торговой точки сельских кооператоров за зеленой занавесью. Для театра слишком сложно содержание торговой точки помимо ее парадной витрины. Работу собственной мысли, по обыкновению, "Театрал" заменяет ловлей пискарей собственной, а чаще чужой интуиции.
   Что же с того, что детский сад назывался "Сказка", а не "Белочка"? Какая для моего рассказа разница в этом? В моем рассказе будет "Белочка". С "Белочкой" не пробовали? Белочка лапками, лапками - театральная спасительница Антигона.
   Продолжаю рассказ…

   Когда они подошли к клубу, Женька бросил ком спрессованного снега, который он все еще, как оказалось вдруг, нес в руке и не замечал. Несколько дней спустя, в школе одноклассникам Женька говорил, что поднял на дороге кусок твердого и, как стекло или кинжал, острого льда, но Нестеров хорошо помнил - снег был у него в руке, когда Женька его бросил возле клуба, ком моментально рассыпался.
   - Что же у нее груди размером с сапоги были? - заинтересованно осведомился Додонов.
   - Да я и не помню теперь, - признался Нестеров. - Но наверно не мелкие были, если я их через овчинную шубу ощущал.
   Образ женской груди вызвал у лежавших в ряд сокамерников общее оживление.
   - Ты бы сейчас сапоги себе под спину положил.
   - Срок ему добавят.
   - Ладно вам. Давайте спать, - устал отбиваться от смешков развеселившихся сокамерников Нестеров.
   Наконец-то доски у "вертолетов" прогрелись и можно было спать на них, укрывшись шинелью..
   - Помню случай, когда еще в детстве жили семьей в одноэтажном частном доме у деда, - впервые, с тех пор как сокамерники улеглись на досках, подал свой голос ефрейтор Криворученко.
   - О, молодец, - оживился Додонов. - Заговорил. А я уж стал думать, немой он что ли?
   Криворученко пропустил юмор будущего прапорщика мимо ушей и продолжил свой рассказ:
   - Сосед наш белорус, Иван Тушинский, работал в одной из организаций трактористом. И зимою вечером по темноте, но еще и не поздно было, возвращался он домой, и его двое грабителей встретили и потребовали отдать им его одежду. Он овчиную шубу скинул и отдал им, шапку снял и отдал, а когда сапог стал с ноги стаскивать, то обнаружил за голяжкою одного из них большую отвертку, которую он днем туда, когда свой трактор ремонтировал, засунул и потом забыл ее достать и оставить на работе в инструментальном ящике...
   Нестеров повернулся на бок и натянул на голову шинель, чтобы голос и рассказ Криворученко не мешали ему.

                И снова тихо все… Уж комары устали
                Жужжа влетать ко мне в открытое окно.

   Произведение искусства это объект, это мир, обычный взгляд людей на объекты - это и взгляд извне. Чтобы приятно было провести время. Чтобы было очень интересно. А сейчас нам пора спать. Пусть малыши помечтают, взрослые же займутся делом.

   В моем рабочем кабинете, который был и моею спальней, по-прежнему, прохаживалась хозяйкою непрошенная гостья Алена и, все также, вращая своими круглыми глазами - чайными блюдцами, она, похожая на кустодиевскую купчиху, несла какую-то несусветную чушь, касающуюся моих рассказов.
   - Как тебе мой кабинет, Алёна? Тебя сегодня днем или завтра 1 января нигде никто не ждет за праздничным столом? Сходила бы, развеялась бы, попраздновала бы… Пока я святочный рассказ сочиняю.
   Алена пропустила мимо ушей мою просьбу и продолжала по хозяйски расхаживать по моему кабинету.
   А по городской улице, с шумом пролитой на горячее железо воды, оставляя на коже легкое ощущение касания на несколько минут… "Толя, не валяй дурака". (Б. Ахмадулина). "Я ободряюще сказала" (Б. Ахмадулина). "…По мокрому асфальту… таинственный знак … для людей, пораженных слепотою. (Б. Ахмадулина).
   Я решил до другого раза - без присутствия рядом со мной Алены - оставить работу над подобающим декабрьской погоде святочным рассказом и взамен ему аккуратно вывел в тетрадке название миниатюры "Мокрый асфальт".
   Мокрые после дождя тротуары - это зеркала разлитые по улицам. Такое их превращение особенно заметно летними вечером или ночью: тогда городские кварталы огоньками смотрятся в "разлившуюся воду" и никак не могут налюбоваться на подвижные, как ртуть, сотканные из бликов "электрического жара" свои отражения. Мерцающие свето - красками "картины" шагают и мчатся по поверхности мокрых асфальтов, - так мимо проходят не чьи-то отблески и тень, но сама опрокинувшаяся в "текучие зеркала" противоположность города.

   01 января 2017 г.
   Ред.: 19 июня 2021 г.
   Ред.: 30 апреля 2024 г.




                Классический насморк
                Рассказ


   Задержавшись возле компьютера, я чуть было не об… Я не описался. Пишу я строго по плану новый сборник новелл.
   Стоя возле унитаза, я прислушался к своим чувствам. Меня тревожила вероятность появления ощущения во время мочеиспускания легкого жжения в канале уретры. Нет, ни растворитель для красок, ни авиационный керосин я не пью ни по утрам, ни по вечерам. И днем я пью только воду.
   Я вернулся к компьютеру и продолжил свои занятия.
   Писатель А.П. Чехов называл "кичеевщиной" среду искусства КИТЧа, особым постулатом которого было: "Собаки боятся орла, пока видят только его тень...". Критик Курдюмов писал: "…Главное невидимо действующее лицо в чеховских пьесах, как и во многих других его произведениях, - беспощадно уходящее время". Писатель И.А. Бунин хмуро ему подсказывал: "Курдюмов характеризует Чехова, как очень скромного человека, я с этим не согласен. Он знал себе цену, но этого не показывал". Знал Антон Павлович Чехов и будущее.
   С самого раннего утра я изучал художественную стилистику лагерного КИТЧа. Когда мне это занятие прискучило, я принялся сочинять намеченную творческим планом новеллу.
   Удивительная вещь - воспоминания о давнем прошлом!
   - Коза-дериза.

   Я мирно беззаботно спал. Позвонил по телефону и быстро пришел ко мне домой сын дяди Миши - мой двоюродный братишка Вовка - с новою его подружкою, двадцатилетней девицей с большими спокойными миндалевидной формы глазами. У братишки был нюх, когда на квартире моих родителей, где я тогда проживал, можно было собраться компанией и попьянствовать. Это было возможно для нас, когда изредка мои родители куда-нибудь на некоторое время уезжали.
   В квартире у меня было прохладно. Я ненадолго покинул моих гостей и в своей комнате надел толстой вязки свитер.
   Пришедшие ко мне принесли бутылку вина и кулек с халвой. Брат сообщил мне, что он раздобыл интереснейшую книжку, и он мне на днях принесет ее почитать. Так он подлизывался, потому что увидел угрюмое лицо и мое сонное состояние.
   Вскоре Володя оставил нас вдвоем, меня с его подружкою, и пошел за другою девушкою, которую он, когда еще по телефону звонил, обещал привести для меня. Но почему-то они пришли без нее. Володя поклялся вернуться "скоробежкой", в считанные минуты, вместе со студенткой, первокурсницей педагогического института - писанною пикантною красавицею. В чем была ее пикантность, он не сказал:
   - Когда ее приведу, сам увидишь.
   - Все-таки, я предпочитаю из вашего института девушек попроще.
   Брат Володя и сам обучался в педагогическом институте на спортивном факультете. Проживал он в студенческом общежитии, располагавшемся поблизости на улице 1-го Мая.
   Надо было мне что-то приготовить к столу. Я усадил в гостиной на диван мою гостью. Телевизор у нас находился в починке в телеателье, а потому я предложил дивчине посмотреть несколько номеров журналов "Советское фото" и "Работница". И ушел на кухню. Непонятно было пока, надолго ли в этот вечер пришли в мой дом гости. Я решил пожарить на свином сале картошки-фри. Окончательно я еще даже не проснулся, и вот только снившийся мне еще недавно сон я уже не мог вспомнить.
   За окном кухни раскачивал ветками без листьев серый клен породы татарский.
   Была на календаре вторая половина октября 1978 года. Мои родители уехали с визитом в другой город к друзьям. На работе у меня в локомотивном депо был оформлен продолжительностью в четверо суток выходной. Я взял его, чтобы получить в нашем районном ЗАГСе документы о разводе с моей первой женою, которая будто бы импульсивно, не дождавшись меня из армии, всего-то за десять дней до моего 5 июля возращения, решила связать свою дальнейшую судьбу с квартировавшим в доме ее матери постояльцем из далекой от наших мест республики Молдавии.
   Документы о разводе в ЗАГСе нам будто бы должны были, по предварительной договоренности, сделать быстро за один день и без полагающегося бракоразводною процедурою для этого за три месяца прежде поданного заявления.
   Но я укажу, забегая во времени наперед, что не в октябре развод нами будет оформлен, а только через шесть месяцев в следующем году в мае и по всем предусмотренным законом правилам.
   Я был в возрасте 22 лет, женщины у меня после того, как я вернулся домой из армии, все еще ни одной не было. Моя первая жена на тот момент была моей первой и единственной женщиною в городе Павлодаре. Поэтому мне было любопытно, даже уже становилось интересно, какую девчонку для меня из студенческого общежития педагогического института приведет Володя.
   Очистив две картофелины, я выбрал в корзине третью, покрупнее, и в тот момент стал чувствовать известное неудобство, которое обычно любым человеком ощущается, когда кто-нибудь посторонний смотрит на тебя в упор, в чем я и убедился, обернувшись. Девушка с журналом "Работница" в руках, сидевшая в зале на диване, издали внимательно меня рассматривала.
   - Как тебя зовут? - спросил я у нее.
   - Лена.
   Очень приятно. Лена так Лена.
   Первый звонок по телефону от Володи раздался в квартире минут через двадцать после его ухода.
   - Лена, возьми трубку, - попросил я мою гостью.
   Разговаривала она с ним продолжительно, минут десять. Затем она позвала меня:
   - Тебя спрашивает Володя.
   Брат Вовка сообщил, что той девчонки, которую он прежде обещал мне, в настоящее время нет в студенческом общежитии, но он для меня приведет другую.
   - Мне без разницы. Веди другую. Лишь бы не страшная была.
   Вовка пообещал прийти через полчаса с удивительной красавицей.
   - С красотой только не переборщи, а то она еще и передумает, и откажет мне. У меня уже есть отрицательный опыт.
   Краем глаза я глянул на Лену. До поступления на учебу в институт в городе Павлодаре братишка Володя жил и учился в школе в деревне и наши с ним представления о женской красоте не в точности совпадали.
   - Как фармацевт в аптеке произведу у кандидатки замеры параметров ее внешности, - пообещал Володя.
   Лена уже просмотрела все журналы и взяла с открытой полки в шкафу и листала книжку в мягкой обложке писателя Эрнеста Хеменгуэя "Иметь и не иметь" на английском языке, по которой я изучал уже несколько недель с репетитором английский язык. Я открыл в мебельной стенке дверцу книжного шкафа и предложил ей посмотреть другие художественные книги в моей домашней библиотеке.
   - Может быть, я смогу помочь тебе на кухне? - предложила свои услуги девушка.
   Но я отказался от ее помощи:
   - Все повара ревниво относятся к своим владениям. Они привередливы. Спальней еще могут поделиться, но только не кухней.
   Я понимал, что несу чепуху.
   Я вернулся на кухню и продолжил стряпню незамысловатого ужина.
   Второй звонок от Володи состоялся приблизительно еще через двадцать минут.
   Разговаривала поначалу с ним по телефону опять же Лена.
   Я вышел из кухни с кухонным ножом в руках (я все еще, не торопясь, не наточенным ножом чистил картошку) и прислушался к репликам Лены, стараясь угадать суть телефонных переговоров.
   Девочка сидела вполоборота в мою сторону на углу дивана рядом со столиком, на котором находился телефонный аппарат. В одной руке она держала телефонную трубку, другою - указательным пальцем - она прикасалась к небольшой пластмассовой статуэтке, стоявшей на столике рядом с аппаратом. Девчонка была пригожа лицом и хорошего сложения, формы ее тела были по-женски по-взрослому округлы и приятны для глаз. Но что-то было неуловимое в ее облике не городское, а от сельчанки было. Наталья - горожанка, а Леночка - сельчанка. Деревенская? По крайней мере, она была, это точно, из простой семьи.
   - Володя сказал, что он скоро придет, - сообщила Елена, закончив разговор, и прибавила. - У них там, откуда он звонил, музыка слышна. Веселый у него голос. Похоже, что он хорошо уже выпил.
   Лицо было у нее - казалось: вот сейчас возьмет и укусит тебя.
   Актёр! Вероятно, по приходу ему не избежать примерной трепки от подружки - мы с Леной оказались в нелепой ситуации, с глазу на глаз. Теперь вечером в восемнадцатом часу, она обладала красотой едкой, безысходной.
   - Очень ты сердита на него?
   - Я привыкла.
   В квартире было холодно. Лена, видимо, уже притерпелась к низкой температуре и сидела на диване, отупело ожидая, что кто-то ее подберет и куда-то в теплое место увезет. На Лене была легкая кружевная белая кофточка, а под короткой черного цвета юбкой, плотно обтягивающей крупные бедра, у нее на ногах, не по октябрьской погоде, не было чулок. Она отличалась своенравием привычек и выбора одежды.
   С кухонным ножом в руках я отправился в прихожую и принес для Лены тапочки-шлепанцы. Затем я достал из шифоньера, стоявшего в спальне родителей, старенький плед, который набросил ей на плечи. Плед был толстый и тяжелый.
   Склонившись к ней, я несколько секунд принюхивался: девушка пользовалась цветочными духами с густым, но нежным ароматом дельфиниума. Наверно, дельфиниума. Меня от этого запаха чуть повело. Нож на пол уронил. Двигаясь вместе с ночью по тропику любви, всадник и лошадь пьют аромат сосны, камфарного дерева и эвкалиптов. Сонливость с меня к этому времени совсем сошла.
   Высыпав на сковородку порезанный ломтиками картофель, я поставил ее на огонь газовой плиты.
   Я достал из холодильника сыр и варенную колбасу, порезал на дольки, положил все на тарелки и понес закуски в гостиную комнату к столу.
   Лена держала в руках фигурку танцовщицы из пластмассы, укрепленную на подставке из распиленного пополам рога козы. Я присел рядом с девушкой на диван и поставил на колено Лены статуэтку танцовщицы.
   - Скульптура на обочине горной дороги. В горах бывала? Ездила по горным дорогам?
   - Я с Ульбы. С Рудного Алтая родом, - отвечала Лена. - Все-таки, тебе помочь на кухне?
   - Нет, я справлюсь. Вот ты откуда… Продолжай играть Лена. Я сейчас еще принесу тебе игрушек.
   Я поднялся с дивана, засуетился, собрал для нее с полок шкафов "мебельной стенки" все стоявшие там статуэтки и положил их рядом с нею.
   Потом, размешивая ложкою в сковородке жарившуюся картошку, я вспомнил о кубинских значках. Чтобы развеселить Лену я показал ей сувенирные значки, которые в количестве около 10 штук привез с Кубы друг моих родителей инженер павлодарского алюминиевого завода Виктор Васильевич Пудиков. Значки эти очень необычные, они были выполнены искусными кубинскими мастерами из лоскутков материи рогожи, тонких пеньковых ниточек и крохотных деревянных палочек. Большая часть значков уже у нас исчезла, но еще осталось три значка. Один из этих значок был выполнен в виде крошечной дамской сумочки. Другой был в форме пары комнатных тапочек-шлепанцев, наподобие тех, что были на ногах у Лены, но только это были крошечные, миниатюрные, прикрепленные на деревянную планочку, с обратной стороны которой была иголка-застежка.
   Эти крохотные тапочки я ей подарил. Приколол значок ей с правой стороны на кофточку.
   - Дарю их тебе.
   Сисечки у девушки были аппетитные хорошенькие.
   На следующий звонок от братишки я сам подошел к телефону и с ним строго разговаривал.
   - Володя, ты помнишь, в который раз позвонил? Третий звонок в театре - сигнал к началу представления.
   - Вы начинайте ужинать, не стесняйтесь, - не пожелал вникать в суть моего предупреждения Володя. - К второй рюмке, а к третьей это уже точно, я буду у вас.
   - Наверно ты придешь только к четвертой рюмке.
   - Или к пятой, - тихо, но внятно произнесла моя гостья.
   Я удивленно оглянулся - девушка Лена, расположившаяся на краю дивана, на котором перед нею лежали россыпью "игрушки", напряженно смотрела на меня и была похожа на боевую гранату, с пока еще вставленной в нее чекой.
   Далее в течение вечера и до самой ночи телефонные звонки от Володи следовали без счету, хотя и с удивлявшей меня пропорционально удлинявшейся по времени периодичностью. Помнит он, не забывает о нас с Леной!
   Ещё более унылыми, перекошенными и угловатее сделались стены в гостиной комнате уже после этого третьего звонка Володи.
   Я вспомнил о статуэтках, которые находились в "запаснике" в нижнем закрытом ящике шкафа. Доставая их для Лены, я обнаружил, что они отличаются чем-то от тех с верхних полок.
   Поделки блестящего и благородного промысла предприятий Министерства местной и сувенирной промышленности, которые Лена увидела с наивным детским восторгом на наших фамильных сборищах, были подарками для моей мамы, работавшей в инфекционной больнице детским врачом, к ее дню рождения и на 8 марта от родителей бывших маленьких пациентов. Так родительская квартира служила сборным пунктом для многих весьма интересных и значительных по сумасбродной фантазии поделок из пластмассы и козьих рогов.
   Я убавил огонь под сковородкою с жарившейся на ней картошкою до минимального предела. Беспокоясь, что происходит с моей гостьей, я выглянул из кухни и был удивлен. Лена, сбросив с себя плед, стоя на коленях подле дивана, расставив по нему множество статуэток, в позиции полулежа на животе, играла в козу-деризу.
   Множество статуэток, большей частью произведенных на кустарных сувенирных заводиках из пластмассы и козьих рогов, которые дарили моей матери вылеченные ею пациенты, превращали нашу квартиру в нечто вроде шаманского притона. Главный недостаток у статуэток был в их полной бесполезности: они не подходили из-за своих статичных и манерных поз ни для каких-то, ни для одной из моих игр в детском и подростковом возрасте. Когда-то в раннем детстве я часто бывал в гостях у одной присматривавшей за мною женщины, поскольку в детском саду мне не было места. Я с удовольствием играл вместе с этой женщиною фарфоровыми фигурками различных зверей, также являвшимися всего лишь украшениями, выставленными на полках у нее в доме. Но вот "козьи" сувениры, которые дарили моей матери, в моих играх никогда не участвовали. Кроме того, большинство из подаренных моей матери статуэток были выполнены в виде уже составленных жанровых сценок, которые совершенно не вязались с моими понятиями игры. По этой причине все эти фигурки много лет без дела лишь в качестве украшений пылились на полках шкафов перед выстроенными в ряд собраниями томиков литературных классиков, изданий в основном по подписке журнала "Огонёк". Поэтому я с удивлением наблюдал, как володина уже взрослая подружка Лена, собрав эти статуэтки на диван, расставляла их в каком-то понятном ей порядке, передвигала ими. Словом, она умела ими играть и по выражению на ее лице получала какое-то заметное наслаждение от той ее игры.
   - Как у тебя ловко получается, - заметил я ей. - Теперь я сожалею, что месяц назад, во время генеральной уборки в квартире, я провел ревизию этих статуэток и в тайне от моей мамы половину их, показавшихся мне самыми неинтересными, вынес в мусорный контейнер.
   - Ты поступил нехорошо! - воскликнула девушка.
   Но на самом деле во время той уборки в доме я показывал и спрашивал мою маму, что оставить, а что можно уже выбрасывать.
   Начинало темнеть. Я перешагнул через Лену, как через колоду, и повернулся, широко расставив свои ноги, фронтом к ее спине.
   Столь поэтично играть в сиделки с козьими рожками, и теперь ей не до танцулек. Таз у девчонки все-таки маловат для привольных движений.
   - Коза-дериза, забодай злого комарика, а меня ты не тронь, что нам дальше надлежит делать?
   - Пятеро одного не ждут.
   - О!
   Я оглянулся на всякий случай. Еще раз я по пальцам сосчитал - нас двое. Доигралась она до галлюцинаций. Из кулька да в рогожку попасть.
   - Кашемировая шаль, - сообщил я Лене, склонившись над нею, набрасывая ей на плечи для утепления овчинную безрукавку. - Восточный вид теперь у тебя.
   - В Монголии такие одежды будто бы называют маечкой.
   - Неужели? - искренне удивился я.
   Помог ей надеть, удерживая у нее за спиной развернутою, принесенную мною вещь; peгyлиpyя тeм caмым пpoдвижeниe члeнa правой руки Лены, а затем левой руки в отверстия безрукавки.
   Вскоре на большой сковороде, прикрытой крышкою от столь же большой кастрюли, даже на самом малом огне, все-таки, картошка пожарилась. Я выложил картошку с горкою на тарелки и понес ее в гостиную к столу.
   Лена все еще играла на диване в статуэтки. Мне тоже захотелось игры...
   Наш с ней поезд остановился на большой узловой станции на каких-то ее дальних путях. Мы, не дожидаясь подачи нашего вагона к перрону и приглашения от проводника к высадке, по крутым ступенькам слезли с него опостылевшего на землю и только тут почувствовали, как проголодались за время нашей совместной длительной суматошной поездки. Пассажиры, такие нетерпеливые и столь натерпевшиеся от духоты в тесном вагоне, пошли все скопом в ближайшую железнодорожную столовую, где всем приходящим в нее почему-то совсем бесплатно, задарма давали похлебку и мясо.
   Странно, смешно и очаровательно было все это, а из всего особенно видеть Лену на месте и в роли хозяйки моего дома, проверяющей качество приготовленных мною блюд и дающей мне свои странные распоряжения, касающиеся перца и иных острых приправ.
   Я особенно оценил, что Лена выказывала непритворный интерес к моему кулинарному искусству и достойно оценила качество осуществленной мною сервировки стола: там были в низкой пузатой бутылке болгарский коньяк "Плиска", жаренная с нежной корочкою свежая картошечка, пахучие консервированные рыбки-килечки в томатном соусе и липкая сладкая рассыпчатая халва.
   В утративших невозмутимое спокойствие глазах у Лены сияла не остывавшая после игры в "козу-дерезу" возбужденность, - этим почти счастливым выражением своего лица она доводила меня до настоящих судорог хохота, рвущегося из моего рота изобилия.
   - Почему ты смеешься, Саша?
   - Это от смущения. Погоди, что-то я не так сделал.
   Я вскочил из-за стола и из деревянной кружки вынул еще один из двух оставшихся в ней кубинских сувениров.
   Приколол на кофточку на другой стороне груди Лены значок в виде крошечной дамской сумочки.
   - Вот теперь в самый раз.
   После этого, наполнив наши рюмки янтарного цвета коньяком, из отцовских запасов в домашнем холодильнике, а фужеры красным вином из бутылки, принесенной Володей и Леной - я произнес тост:
   - Некоторые книги похожи на ярко-светлых блондинок. Тяжкой мукой у французских виноградарей считается обладать облысевшей, яйцом, головою. Так выпьем же за обычное здравомыслие у людей.
   Плотно поужинав, мы с ней захотели динамично потанцевать.
   Лена разочарованно перебирала конверты с виниловыми пластинками. Их было всего несколько штук. Да и на тех была записана классическая музыка. Остальные пластинки у меня соседи на свою вечеринку попросили.
   Я взял у Лены из рук одну из пластинок и поставил ее на диск проигрывателя.
   - А мы с тобою Лена балетные танцы будем танцевать. Не пробовала? Даже веселее это будет, чем нам с тобою пошло кривляться в бессмысленном атракционе под мелодию песенки о забавном "Арлекино", исполненном прокуренным контральто незабвенной примадонны советской эстрадной песни Аллы Пугачевой.
   Балет этот у нас с Леной не имел какого-либо определенного сюжета - все его содержание сводилось к музыке, в каком-то пластическом выявлении смыслов музыки. А музыка, вдохновившая нас, состояла исключительно из произведений Шопена - из прелюдов, вальсов и мазурок. Я как раз тогда по картинкам на почтовых открытках познакомился с искусством балерин у художника Дега. И либрето балета "Наши странные медовые месяцы" из трех частей было составлено мною почти моментально, что называется "на коленке", на бегу.
   В первой части балета: в "Старинном театре" совершенно нагие Адам и Ева танцуют у Полицейского моста. Конечно, в квартире было прохладно и мы с Леной даже не пытались раздеться. Во второй части "Испанскому театру" был посвящен танец логически нерасчлененного Лопе де Вега. Нами был придуман черный с белым костюм для "единственного" танцора. Наконец, мы исполнили танец парижского "Кабаре", то есть то вечно разнообразное, причудливое, почти всегда дурашливое зрелище, что временами могло принимать характер чего-то обличительного. Для этого танца свой выбор мы остановили на том звене или "моменте", когда чаща деревьев наиболее густеет и представляет собой род непроходимых зарослей. Это был "достаточно нейтральный" фон для нашего "маленького Парижа". В третьей части балета одну из разучиваемых фигур - мятежную, сумбурную - под гремевшую "соль" на клавишах фортепиано музыку мы назвали "зигзагом из носа". Танец заканчивался тем, что мы с Леной друг дружке начинали старательно вытирать батистовыми платочками носы. В ходе этой гигиенической процедуры, я слишком увлекся и сильно зажал между моими пальцами ноздри у Елены, в то время как другой рукой попытался приподнять подол ее платья. Лена то ли от боли, то ли это выплеснулось не вместившееся в ней, неуместно возникшее, возмущение, завизжала и попыталась защищаться. После этого мы досрочно, хотя пластинка на диске еще продолжала играть, не дотанцевав до конца оригинальную фигуру, снова сели за стол.
   Мы, однако, не были огорчены этим фиаско, эта общая работа достаточно нас позабавила.
   И опять, не успели мы поднять рюмки, зазвонил весь вечер издевавшийся над нами телефон.
   Я только махнул рукою. Время было десять часов. Разговаривала с Володей Лена.
   - Пьяный он и очень пьяный, - сказала обреченно Лена. - Я еле понимала его слова. Обещал, что скоро, может быть через полчаса, он придет. А еще в трубке были слышны музыка и различные голоса.
   - Мы с тобою похожи на двух идиотов. Ты у нас - одна, как луна на небе!
   Я наклонился к ней, продолжительно поцеловал ее в теплую щечку, затем еще продолжительнее в сладкие губы, затем подхватил ее на руки и понес в спальню. Лена, обхватив меня за шею руками, не оказывала сопротивления.
   В постели вскоре после "классики" я поставил Лену в любимую мною у женщин на картинках, которые мне доводилось прежде увидеть, позу "лошадка". Иногда еще эту раскованную позу называют "ландо".
   Лена не возражала, но, подчинившись, она принялась ворчать:
   - Картина, которую никто не покупал.
   - Кому ты шепчешь? - примирительным тоном осведомился я у нее.
   - Я говорила с моим песиком.
   - О чем же, если не секрет?
   - Я пообещала искупать его.
   Я как бы со стороны вижу себя, сидя за столом, занятого описанием событий той быстро от нас ускользнувшей ночи. За моею спиною высится угрюмо стена книжных томов классики, столько раз описавших подобное. Поэтому я сейчас сочиняю, стараясь не оглядываться. Через мое плечо литературные классики читают мои каракули, и заняты они подсчетом числа поставленных мною на белом листе клякс и подсчитывают количество пропущенные запятых.
   - Дорогая, против воли своей гляжу на них.
   - Больно интересно смотреть на эти рябины.
   Люди после столь долгой их разлуки взирают друг на друга с каким-то особым любопытством; как будто это связано с былою страстью. Какая разница во внешнем выражении, да и в причинах его! Взоры наши теперь встречаются не столь часто, как прежде. Зато мы смотрим друг на друга более свободно.
   Мы по безмолвному уговору поочередно устремляем друг па друга взгляд. Каждый из нас словно чувствует, чей черед смотреть, и, выжидая своего срока, партнеры отводят взгляд к звездам на небе. Кто был когда-то любим нами столь нежно - нет ли о том записи на ночном небе?
   - А ведь выбор мой был совсем не плох!
   - Как знать? - фыркнула насмешливо Лена. - Во всяком случае, я готова смело повторить еще раз, что у меня сохранились самые нежные чувства к нему, и такими они останутся.
   - Самолюбие стремится оправдать прошлую ошибку? - отпарировал я.
   Лена изображала пафос:
   - Нежные чувства - они останутся до конца жизни. Он гордится моим уважением к нему, а я горжусь его уважением. Ах, видел бы ты, с какою нежностью он ласкал моих…
   - Детей?
   - Ты совсем не заслуживаешь, чтобы я с таким удовольствием беседовала с тобой. Я все еще дорога ему! Я ценю в нем черту, которой он в себе и не замечает, а именно - его холодность по отношению ко мне.
   - Наше с тобой мнение о нем правильно, оно окрепло вдвойне, потому что и господин де Вольдемар его разделяет; он и нас увидел и даже услышал, о чем мы здесь ему сейчас говорили.
   - Человек, не имеющий страстей, ни у кого не может вызывать ненависть.
   - Но я похитил у него сокровище. Это он не так-то скоро простит.
   - Зато тем больше он будет любить меня, когда убедится, что обида, которую я нанесла ему, не мешает мне смотреть на него благожелательно. Если б он сейчас ластился ко мне, то я сочла бы его мошенником.
   Далее от полового акта в позе "лошадка", мы с Леной перешли к статике, свившись и очень скоро задремав в душных жарких объятьях друг у друга, будто змеи собрались в клубок перед зимнею спячкою.
   Во втором часу ночи в прихожей моей квартиры раздалась трель мелодии дверного звонка, заставившая нас с Леной, очнувшись и напрягшись, по-прежнему в объятиях друг у друга, каменно оцепенеть.
   Лена через десять секунд или максимум через пятнадцать кинулась в настоящую панику.
   - Не надо открывать двери! Он убьет меня, - истерично горячими губами зашептала она мне в ухо.
   Я вначале громко и грубо, не стесняясь Лену, выругался, потом стал ее успокаивать:
   - Чего ты? Свет в квартире мы давно потушили. Скажем, что вечером я повел тебя домой.
   - Только не домой! - еще больше перепугалась Лена. - Он ведь сейчас пойдет ко мне домой.
   - Хорошо, вспомни какую-нибудь твою подругу, к которой я будто бы отвел тебя, и там ты осталась ночевать.
   - А ты... где был ночью?
   - Мало ли… мест.
   Еще минут сорок в дверь квартиры громко настырно стучали, звонили, звонили и звонили.
   Лена уже после того не спала всю ночь.
   Под утро любовница вырвала у меня … признание, а не клятву, что я буду хранить нашу с ней тайну, и никогда более ничего подобного мы в дальнейшем себе не позволим. Я ей это торжественно, хотя и с грустью, обещал!
   Мало-помалу Леночка успокоилась. Утром за завтраком она была даже весела.
   - Вот как мы поступим, - сказала она.
   Лена детально изложила свой план, что мы с ней должны будем говорить Володе.
   Она ушла, не разрешив мне ее проводить, поскольку, как мне показалось, она посчитала, что Володя все же дожидается ее на лестничной площадке в подъезде ее дома. Пообещала Елена, что напишет мне письмо. Встречаться со мною она больше не желала.

   Нет, все-таки надо рассказать тебе, читатель, о том, что произошло в связи с этим… письмом. Ты знаешь, с какой снисходительностью г-н де Вольдемар встретил запоздалое признание, к коему принудило меня нежданное.
   Через два или три дня утром в туалете при мочеиспускании у меня объявились признаки гонореи.
   Именно в тот день в обеденное время в доме у меня появился братишка Володя. Он, как и обещал, притащил мне интересную книгу - большую редкость в советские времена - древний восточный эротический тракт "Ветки персика". Об…
   Кто-то из писателей XX века, кажется в своих парижских дневниках Эрнест Хеменгуэй, называл гонорею классическим насморком.
   Проблема была вовсе не в том, как нам троим "залетевшим" вылечиться - достать необходимые медикаменты было не сложно, но в советском венерологическом диспансере всех обратившихся к его врачам за помощью, подвергали суровому допросу с пристрастием, требовали безоговорочно указывать на свои все абсолютно контакты, а потом всех соучастников, таким способом занесенных в список, принудительно на долгий срок запирали в лечебницу за глухим забором. Нам предстояло обо всем откровенно побеседовать и мирно договориться. И, прежде всего, твердо условиться о том, что никто из нас троих не станет прибегать к официальным услугам докторов венерологического диспансера.
   Я с придыханием от охватившего меня волнения поведал братишке свою печальную новость и под конец моего рассказа, все-таки не сдержался и высказал нелестный упрек в адрес его подружки.
   - Да Ольга сама не знала, - обронил он в ответ забавную реплику, сам нисколько не удивившись моему сообщению.
   Девчонку, о которой я в моей новелле рассказывал, на самом деле звали не Леной, а Олей. Я, сочиняя художественный рассказ, допустил сознательно еще ряд мелких неточностей.
   "Который час?" - называется трава, чтобы ее все слышали. "Садитесь здесь…" - спускаются золотые фазаны и туманные, сползающие в ночь сумраки, теплые покрывала. Дамские пальчики, мягкие бедра… бред: "Что я могу поделать?.." "Кто знает?" - она продолжала шептать бессвязные печальные слова о короткой любви. "Кто знает?"- ее пальцы на жестком эполете, и медленно падающий снег, и блеск форелей в ручье. Все вокруг среди лесных ночей осталось по-прежнему. Но он испытал волнение, какое редко выпадает на долю бедного тапера: "А лес серый, что сено синее". "Тем лучше, тени деревьев толще и трава длиннее".

   31 май 2015 г. - 29 сентября 2016 г.
   Ред.: 18 июня 2021 г.




                Комнаты
                Рассказ


   Пауза затянулась. Я сидел в передвижном строительном вагончике за массивным кособоким столом, сколоченным на скорую руку из не струганных досок от разобранных упаковочных ящиков, с разложенными по нему электрическими схемами и книжками технической документации; постукивал кончиками пальцев по столешнице. Смотрел в окно. Небо было пасмурным.
   В театральном спектакле артисты держат паузу, когда на сцену не фигурально, а интонационно выносят гроб. Бывает молчание, в котором ход мысли чувствуется яснее, чем в ином, даже умном разговоре. Значительный вид, взгляд - и гробовщик побожился, что лишнего не возьмет. Но интонация вне содержания слова, вне его смысла - даже не полдела. Как ни богаты интонационные возможности, сила мысли заключена в словах. Интонация - только вспомогательное средство. В старом цирке "коверный клоун", или "рыжий", не входил во всю программу, как это принято теперь... Он появлялся только в паузах между номерами. Иногда, чтобы было смешнее, на арену цирка выпускали дрессировщика - заику. В сфере инженерных информационных технологий это приравнивается к процедуре "замедление передачи контента".
   Мой рабочий кабинет, устроенный в одной из половинок вагончика, был оформлен в духе текущего момента. Ничего в нем лишнего: вешалка у двери в тамбур, посередине комнатки самодельный стол, около него два расшатанных стула и возле одной из стенок, противоположной той, в которой были врезаны два узких окошка, стояла длинная лавка, на которой в обеденный перерыв можно было лежа пол часика отдохнуть.
   На этой лавке сидел мой напарник по работе электрик третьего разряда Саша Кузнецов.
   - Так мы идем сегодня в комнаты? - повторил свой вопрос, заискивающе улыбаясь, молодой человек Кузнецов, возрастом двадцати двух лет. - Сегодня после обеда, это уже точно известно, нам выдадут зарплату.
   В окошко я видел, что у дверей соседнего штабного вагончика крутилась, прижимая к уху сотовый телефон, Алена, секретарша начальника стройки. Молоденькая пренеприятная девочка.
   Я на мгновение оторвал свой взгляд от окошка вагончика.
   Саша Кузнецов, выглядел значительно моложе своих лет, роста был низкого, а потому, как он рассказывал, в магазинах продавцы, прежде чем отпустить ему спиртные напитки или сигареты, обычно просили его показать в паспорте дату рождения. Жил он в доме у бабушки и неродного ему дедушки, которые его много лет и воспитывали. Жизнь в детстве у него, как я понимал, сложилась несовершенной, и потому из-за недочетов семейного воспитания у него сложно и необдуманно выстраивались отношения с девушками. Месяц назад в тот день, когда нам выдали зарплату, мы с ним вечером были посетителями ночного клуба, который я назвал "Моими комнатами", где Саша в гостиничке при клубе провел час с девушкой по вызову, которую я по телефону для него пригласил и оплатил.
   - Вообще-то, Александр, это мои комнаты, - с легким раздражением в голосе пробормотал я, возвращая свой взгляд к окнам вагончика, - а каждому человеку необходимо иметь и прилежно ухаживать за своими собственными комнатами.
   Разглядывая в окно Аленку, я опять принялся постукивать по крышке стола пальцами. И продолжил вслух свои рассуждения:
   - Но поскольку, Кузнецов, у тебя не лады, пока что, с жилплощадью, и поэтому твои комнаты мало подготовлены для проживания и приемов, то я, как обещал, еще один раз покажу тебе мои комнаты. Впрочем, я тебе не рекомендую их в качестве образца, поскольку таковыми они не являются для юноши, для которого готовы распахнуться пока еще любые, даже самые лучшие, двери.
   Аленка наконец-то зашла в штабной вагончик. Пренеприятная молодая смазливая особа.
   - А это точно, Саша, что сегодня привезут зарплату? - спросил я. - Что ж, тогда назовем предстоящее посещение моих комнат "Ювелирной операцией". И впредь до конца рабочего дня мы с тобой переходим в режим молчания. Ни слова больше о задуманном на сегодняшний вечер, пока мы с тобой находимся в вагончике.
   Я видел со своего места, как за стеклами окошек штабного вагончика беспокойно, туда-сюда, сновала вертлявая секретарша Аленка.
   - Бери, Саша, свой инструмент, сходим мы с тобой на объект, в компрессорную станцию, - сказал я Кузнецову. - Начальник поручил проверить там пожарную сигнализацию. Будто бы прошедшей ночью она несколько раз ложно срабатывала.
   От вагончика до здания компрессорной станции наш с Кузнецовым путь лежал через пустырь, заросший высокими бурьянами. Посреди травы часто попадались выпиравшие из земли куски железобетона, торчали ржавые прутья арматуры. Приходилось внимательно глядеть под ноги.
   Осень. На высохшей пожелтевшей траве все еще живо и густо выделялась зелененьким цветом трава повилика. Здесь на территории завода, где наша подрядная строительно-наладочная организация выполняла работы, впервые мне это растение показали и объяснили, что растет без корней, питается соками тех растений, вокруг стеблей которых она обвилась. Какие соки повилика могла получать теперь из стеблей засохшей травы, мне было не понятно.
   Кузнецов стал у меня допытываться, какая из себя видом для него будет девушка на этот раз, с которой я о нем уже предварительно договорился. Я заверил его, что девушка ему будет аккуратная, хороша собою. Спросил у Кузнецова, может быть он вечером сам, без меня, отправится в клуб. Девушке я позвоню и, поскольку Саша стесняется и все еще не умеет вести переговоры, договорюсь о конкретном времени их встречи.
   - Сам я не пойду, - отказался наотрез Кузнецов и поскучнел лицом.
   - Хорошо. Вместе так вместе, - я пошел на попятую. - Но ты помнишь, что это в последний раз я тебя веду в комнаты, и половину суммы, причитающуюся за услуги девчонки, на этот раз ты платишь сам?
   Потом я начал объяснять ему, что, в принципе, всякие излишества в удовольствиях, тем более в таких, вредны; и могут они затянуть человека также, как и любой наркотик.
   - Было однажды, когда я в течение года мастером работал... Ездили мы по командировкам работать, монтажники в бригаде были в основном молодые люди, но сильно они пили. Вот я им и предложил вместо выпивок иногда сауны посещать вместе с девушками по вызову. Деньги на питание бригады и на текущие расходы были в моих руках.
   - И что было дальше? - спросил нетерпеливо Кузнецов.
   - Ничего хорошего. Пить они не перестали, но... решили, что лучше и проститутки, и водка.
   В машинном зале компрессорной станции, которая нашей организацией лишь неделю назад под "Акт сдачи объекта" была передана заказчику, заводской электрик Толик уже ремонтировал электромотор одного из двух установленных там агрегатов. Поломка была не по нашей части, относилась к дефекту завода изготовителя компрессорного оборудования.
   - Помоги Толику, пока я с пожарной сигнализацией буду разбираться, - предложил я Саше.
   Заводскому мастеру, назначенному руководить новым заводским объектом, я принялся объяснять проектную закавыку по пожарной сигнализации:
   - Зачем датчики дыма были установлены в комнате оператора? Закурит здесь кто-нибудь сигарету... В этой комнате такие датчики дыма излишни. Или надо принимать на службу работников из людей некурящих.
   Закончив проверку пожарной сигнализации, я подошел к Толику и Кузнецову.
   - А вы, дядя Толя, раньше в СССР были в членах партии коммунистов? - допытывался у сорокалетнего заводчанина Толика мой двадцатидвухлетний напарник Саша Кузнецов.
   Толик, орудуя гаечными ключами, только ухмылялся, кряхтел и не отвечал ничего.
   Кузнецов не унимался и, удивив даже меня, задал Толику содержательный вопрос по основам марксистско-ленинской теории. Толик обернулся и даже ключи положил около электромотора. И уже без ухмылок заметил моему напарнику:
   - А ты не так прост, Кузнецов, каким поначалу кажешься.
   Перед обедом мы с Кузнецовым возвращались обратно через пустырь к нашему вагончику.
   - А на каком заводе были изготовлены электромоторы? - поинтересовался Саша.
   На языке у меня крутилось название города-казино Монте- Карло, но я сказал ему название электротехнического завода, расположенного на северном Урале.
   - Хорошие электромоторы?
   - Как тебе объяснить сегодняшний день? Раньше в Советском Союзе о них хорошо отзывались. Давно это было. Ты вот у Толика спросил бы.
   - Спрашивал.
   - И что он ответил?
   - Ничего не сказал. Рукою махнул и произнес только, что ему не привыкать.
   Я споткнулся об арматуру, торчащую из земли среди травы, чертыхнулся. Под нами на этом пустыре по рассказам заводчан была много лет назад зарыта бульдозером, но не очень аккуратно, большая свалка из черного и цветного металла, сделанная строителями в советское время при возведении цехов завода.
   - Я переберусь в ваш кабинет? - спросил у меня Кузнецов. - У вас тихо, а в другой комнате теперь стало многолюдно, и мешают подремать в обеденный перерыв.
   - А не поздно? Работы мы с тобой на компрессорной все выполнили, объект передали заказчику. Скоро меня из отдельного кабинета в другую общую половину вагончика переселят. А может быть и с работы выгонят, как самого старшего по возрасту. Начальник новых молодых инженеров-электриков на работу принял.
   Наш новенький с иголочки вагончик с шикарной внутренней отделкой, будто бы предназначенный для гламурных киносъемок был разделен на две половины, но состоял из трех помещений. Входная дверь посередине вела в небольшой тамбур, за стеною справа находилась большая общая комната, а слева за перегородкою было помещение поменьше, изначально предназначенное как кабинет руководителя инженеров-наладчиков. Поначалу даже ходил слух, что для нас в эти его комнаты будто бы должны завести хорошую мягкую мебель. Начальник так мне разрешение и дал: пока не привезут мебель, занимайте предназначенное для него помещение. Мебель для нас так почему-то и не привезли. А зато через месяц между нашим начальником и большинством инженеров наладчиков произошел конфликт, в результате которого они дружно уволились. Осталось нас всего четверо, а через день моего напарника, по имени Петр, с которым мы в течение лета выполнили работы на кислородной станции, располагавшейся рядом с компрессорной станцией, составлявших единый производственный комплекс, задержали на заводской проходной с признаками остаточного алкогольного опьянения, и за это его лишили пропуска. Если, как я изначально предположил, у нас в вагончике кем-то и намечались киносъемки, то в результате получалось не по сценарию.
   Начальник зачем-то перед оставшимися наладчиками разыгрывал показушно, как мне показалось, охватившую его панику. Конечно, через месяц был назначен срок сдачи построенного нашими строителями объекта: и получалось, что кислородная станция уже готова к работе, а наладка оборудования на компрессорной станции, с которой воздух должен был поступать на первую, даже и не начиналась. Эти работы должны были выполнять уволившиеся наладчики, но они не торопились с этим, еще в середине лета выдвинув нашему начальнику список требований, касавшихся повышения им квалификационной категории, прибавки заработной платы.
   - Если нас никуда больше вы не станете отвлекать, успеем мы выполнить наладку на компрессорной, - пообещал я нашему начальнику, когда уволившиеся инженеры получили в бухгалтерии расчет, и стало понятно, что они уже не вернутся.
   Осталось нас трудяг всего то трое: наш бригадир, пожилой человек по фамилии Павлов, я и Кузнецов.
   Вскоре уволившиеся, устроившись на новое место работы, стали зазывать перейти к ним трудиться и Кузнецова - он поначалу колебался. Скучно ему было без сверстников. Но тогда с кем было бы выполнять работы на компрессорной? Начальник мой бездействовал. Он только обещал, что вскоре наберет новых работников. Прием на работу процесс не быстрый. Дата сдачи объекта заказчику приближалась, а невыполненных работ по электрической части было еще очень много. Я сам принял, какие смог, меры. Посоветовал Кузнецову, пока он учится в колледже, терпеливо не менять место работы. Выбил у начальника Кузнецову 3-й разряд без сдачи им экзамена. Месяц назад руководитель нашей группы был готов делать, наверно, любые уступки. А еще, чтобы Саша не скучал, я сводил его в свои "комнаты" в ночном клубе. Молодой парень после этого оживился, подсчитал свою будущую зарплату по новому разряду и прекратил мыслить о смене места работы.
   В вагончике я передал Кузнецову список художественной литературы, который по его просьбе я накануне дома составил.
   - Когда вы девушкам будете звонить, чтобы о времени встречи условиться? - не унимался Александр.
   Я приложил к губам палец, напоминая напарнику о режиме молчания.
   - Не так скоро, не так скоро. Прежде чем готовить поклажу, надо убедиться, что довезешь ее.
   В прошлый раз, когда мы с Кузнецовым посетили комнаты, на следующее утро в мой кабинет зашел начальник и предложил, если у меня проблемы с женщинами, познакомить меня с незамужней подругой его жены - эта подруга работала продавцом в магазине в колбасном отделе. Быстро он узнал о моих комнатах. Я поблагодарил нашего начальника и вежливо отказался, у меня было предвзятое представление о женщинах, торгующих колбасою.
   Кузнецов читал вслух составленный мною список. Я поразился:
   - Ты по слогам читаешь?
   - Нет не по слогам. Но я медленно читаю.
   - Нельзя так, - я укоризненно покачал головою. - Надо тренировать навыки чтения. Ты ведь в колледж на заочное отделение поступил учиться.
   После окончания рабочего дня возле проходной завода мы сели в автобус. В кармане у меня лежала только что полученная заработная плата. Работали мы в городе-спутнике, и нам предстоял 40-минутный обратный путь домой.
   ...Когда мы въехали в наш город, я заметил, что начальник уже оглядывается на нас с Кузнецовым, с тех самых пор, когда я не вышел на своей остановке. Поэтому я шепнул Кузнецову об изменении в нашем плане.
   - Я сейчас у стоматологической поликлиники выйду из автобуса, а ты поезжай дальше. Сразу, как сойду, я тебе позвоню и объясню, где мы встречаемся.
   Кузнецов, как мы с ним договорились по сотовому телефону, ждал меня на ступеньках у входа в супермаркет "Гулливер". Створки зева дверей магазина то и дело распахивались: то поглощая, то обратно изрыгая на улицу покупателей.
   - Что начальник, как вел себя? - первым делом поинтересовался я у компаньона.
   Кузнецов эмоционально доложил. Как я и ожидал, после того как я покинул автобус на остановке у стоматологии, начальник вел себя еще более беспокойно: он то оглядывался в окно на меня, то на Кузнецова, сидевшего на другом ряду кресел автобуса.
   - А что ты? Не пялил глаза на начальника?
   - Нет, - энергично заверил меня Кузнецов, - делал вид, будто бы с кем-то по сотовому телефону говорил.
   - Так ты же со мной разговаривал, - удивился я.
   - Ах, да! - хлопнул себя по лбу Кузнецов. - Но я вас уверяю, он ничего так и не понял.
   - Добро. Ладно, если так. Теперь скажи, где в супермаркете "Гулливер" туалетное мыло продают?
   - А мыло зачем?
   Я не стал объяснять Кузнецову о тех переменах, что произошли за время прошедшее с его первого посещения комнат. Ответил ему коротко:
   - Чтобы помыться.
   - Я знаю, где находится отдел мыломойки, я вас проведу, - уверил Кузнецов.
   И мы, дождавшись момента, когда в дверях не было покупателей, нырнули в чрево "Гулливера".
   Через четверть часа все необходимые покупки были сделаны, и мы вновь оказались на крыльце супермаркета.
   Спускаясь по ступенькам, я уронил спички и, поднимая коробок, обратил внимание на башмаки Кузнецова. Поинтересовался:
   - Ты, Саша, не в "Гулливере" покупал обувь?
   - На рынке приобрел. У меня нога большого размера, - отвечал смущенно низенький Кузнецов.
   Мы перешли проспект и углубились в кварталы. Пошли через дворы домов к клубу, Кузнецов жил где-то поблизости и ему здесь были знакомы все закоулки.
   Два дела необходимо было срочно мне исполнить: позвонить по телефону моей девушке по вызову и поскорее выпить глоток спиртного. Для этого надо было найти в удобном месте лавочку.
   Кузнецов указал на один из подъездов дома, мимо которого мы проходили:
   - Там удобный подоконник. Как столик. Мы с друзьями там иногда вино пьем.
   Секунду поколебавшись, я пошел за ним. Мы зашли в подъезд и поднялись на площадку между первым и вторым этажами, где на стенках висели почтовые ящики. Подоконник был действительно широким. Я выложил на него плитку шоколада и отвинтил пробку на бутылке в форме стеклянной фляжки. Сделал большой глоток коньяку и передал бутылку компаньону. Кузнецов, пока я набирал на клавиатуре телефона номер, тоже выпил коньяку. Бумажную обертку, снятую с плитки шоколада, он бросил в почтовый ящик.
   - Зачем? - подивился я на мальчишеский поступок Кузнецова.
   - Подарок, - хихикнул Саша. - Чтобы кому-то было приятно.
   - Ты зарплату получил? Вот и сделай людям приятно.
   - Вы что! Я половину заработка отдаю бабушке.
   Лишь бы моя девушка была не занята на эту минуту. Но все складывалось удачно, она тут же ответила на мой звонок и обещала через полчаса прибыть в комнаты клуба.
   Пока я звонил, Кузнецов сделал еще большой глоток спиртного.
   - Все, достаточно тебе допингу, оставь коньяк. Больше не пьем, - отобрал я у него стеклянную фляжку и спрятал в карман куртки.
   - Она вас простит.
   - Не меня, а тебя.
   Хлопнула входная дверь подъезда, и женщина в осеннем пальто, нагруженная сумками, стала подниматься по лестнице. Она остановилась, не доходя несколько ступенек до площадки, на которой мы с Кузнецовым стояли у окна, и, присмотревшись к нам, сказала:
   - Лучше вам скорее убраться из подъезда, пока я еще не приняла никаких мер.
   По-видимому, с кем-то из нас двоих она была уже знакома. Женщина затем продолжила подниматься по лестнице. Когда она поднялась на площадку второго этажа и повернула на следующий лестничный пролет, Кузнецов шепотом процедил ей вслед:
   - Трицакодка.
   Возраст женщины был близок к сорока годам.
   Мы вышли из подъезда и продолжили путь к клубу. Кузнецов, припомнив, как в прошлый раз мы долго безуспешно, более двух часов, искали для него по телефону девушку, подал реплику возмущения, почему все его возраста проститутки, узнав, что клиенту 22 года, мгновенно дружно отказывались: "Я с молодыми мужчинами не работаю".
   - Мне тоже интересно, Саша. Что вы, молодые, с ними делаете такого в комнатах, что они и за большие деньги, и за маленькие деньги предпочитают мужчин в возрасте, а не сверстников?
   На крыльце клуба мы едва не столкнулись лоб в лоб с грузным черноволосым мужчиною, выскочившим из резко распахнувшейся входной двери. Искривившиеся его губы были сжаты, а на лбу вздувались и пульсировали вены. Он обернулся и закричал в открытую дверь:
   - Зарина!
   Мы быстро посторонились. Мужчина с удивительною для его габаритов прытью сбежал по ступенькам вниз и шумно тяжко уселся на водительское место в легковую машину, стоявшую рядом у крыльца. Резко захлопнул за собою дверцу.
   Мы с Кузнецовым с опаской вошли в холл клуба. Полная черноволосая женщина выбиралась к нам навстречу из-за стойки администратора.
   - Вы будете у нас поселяться? - спросила она.
   С улицы донесся новый вопль:
   - Зарина!
   Дежурная торопливой рукой поспешно приняла от меня деньги:
   - В номера вас проводит горничная Надя. Она убирается в бильярдной. Позовите ее сами.
   С криком - Оскар не уезжай без меня! - она вслед за мужчиною выскочила на улицу.
   - Кавказские страсти! - качнул я удивленно головой.
   В коридоре было несколько дверей без табличек. Где-то раздался какой-то звук... еле слышный. Откуда он послышался - непонятно. Неизвестно было, где бильярдная.
   - Надя! - я попытался кричать, но мой голос тут же заглох в этом меховом помещении, уставленном плюшевой мебелью, с мягкими коврами на полу, ворсистой на стенах обивкой; казалось, что окутывающая помещение тишина ощутимо давила невидимыми лапами на все твое существо.
  - А смеяться вы здесь не пробовали? - сострил Кузнецов.
   Мне в отличие от моего напарника было не до смеха, мне хотелось поскорее покинуть "ворсистый" холл на первом этаже клуба и укрыться в его гостиничных комнатах второго этажа.
   Но что это? Тишину нарушил шквал звука.
   Не сразу я сообразил, что из установленных по бокам холла колонок слышу лишь шумную сцену из какого-то фильма, транслируемого по телевизору. "- Ты оглох?" "- Неужели?" Звук звонкой пощечины. "- Негодяй! Ты посмел ударить женщину!" "- Ты первая меня ударила!" - прорычал мужчина. "- Если я расскажу об этом брату..." "- Ты что, оглохла? Иди сюда!" "- Не пойду! Мне все это надоело," - прошипела женщина. "- Ты лжешь, притворщица". На экране подвешенного посреди холла к потолку плазменного телевизора героиня художественного сериала Леонора забилась в пароксизме сладострастия, визжа так, что ее партнер Ренато, наверно, оглох, и сжала при этом рукой его мошонку столь крепко, что у него, похоже, посыпались искры из глаз.
   Оказалось, Кузнецов взял на стойке дежурного администратора дистанционный пульт и включил на полную громкость звук телевизора. Это была лишь мальчишеская выходка, но это помогло. Эффект этого маневра превзошел все ожидания. Как зайчик, выпрыгнула из какой-то двери в коридор и заспешила к нам, ступая бесшумно по коврам в мягких тапочках в сером платье низенькая, с мальчишеской прической, с бледным личиком, со скошенным подбородком женщина, судя по ее лицу, лет тридцати пяти. Она, подойдя к нам, расплывалась в белозубой улыбке. Термином "трицакодка" недавно определил примерно такого же возраста женщину в подъезде Саша Кузнецов.
   - Вы ведь горничная? - спросил я, подавая знаки Кузнецову, чтобы он немедленно выключил звук у телевизора.
   Девушка в сером платье прекратила улыбаться и серьезно кивнула, подтверждая мои слова:
   - Так.
   - Неужели?
   Кузнецов хихикнул и подхватил:
   - Тик-так.
   Я объяснил горничной Наде, что мы оплатили два номера.
   - Ведите нас быстрее.
   Горничная застыла в раздумье.
   Что же мне было делать, я в последние несколько лет выбирал только фигурных девушек, но теперь был особый случай:
   - Ладонь, дорогая! Алло, Надя?
   Она спрятала руки за спину и опять расплылась в белозубой улыбке:
   - Идемте.
   Мягкие ковровые дорожки, постеленные на лестнице, делали бесшумными шаги поднимавшейся передо мною на тонких бледных ножках низенькой горничной. Серый халатик на субтильной ее фигурке напоминал почти прозрачную оберточную бумагу, легко способную разорваться при резком движении плечами или малейшем перегибе у нее спины.
   Ощущение зыбкой неустойчивости, в тишине движущейся впереди меня, поддерживалось, контрастно, умудрявшимся производить много лишнего шума, следующего за нами с отставанием на три или даже на четыре ступеньки Кузнецовым. Раздавался глухо плоский стук его уродливо-больших с толстой подошвой башмаков и беспрестанные всхлипы его носа. Подъем на второй этаж, где располагались гостиничные комнаты, давался ему нелегко. И это было отчасти правильной реакцией здравого рассудка у неопытного юноши на аллергические, но более аллегорические запахи, неприметно плотно присутствовавшие в воздухе помещений развлекательного клуба.
   В коридоре гостиницы у входа в одну из комнат горничная остановилась. Помещение номер четыре было определено горничной для Кузнецова. Мы вошли в просторные апартаменты. Комната была удобной, поприятней той, что досталась Саше в прошлое посещение клуба. Я спросил свой номер.
   - Шесть, - отвечала лаконично наша провожатая. - Там нет банных полотенец. Я сейчас принесу.
   Она белозубо улыбнулась и исчезла, оставив дверь в коридор открытой.
   Я еще раз позвонил своей девушке, сообщил номер комнаты Кузнецова. Затем вытащил из пластикового пакета грушу и положил на прикроватную тумбочку, рядом - деньги, половину суммы оплаты за услуги девушки.
   - Когда девчонка придет, передашь ей от меня угощение.
   - Вы ее всегда угощаете грушей?
   - Фруктами. В прошлый раз был апельсин.
   - И она его съела перед тем, как лечь с вами в постель? - не унимался Кузнецов.
   - Мы с ней не теряем понапрасну оплаченное мною время, - сказал я почему-то с грустью в голосе. - Она сказала спасибо и положила апельсин к себе в сумочку.
   Я достал из пакета два кусочка туалетного мыла. Выбрал из них то, которое называлось "Лесная полянка". Я убрал с полочки в душевой на пол флакончик с жидким мылом и вместо него положил, надорвав обертку, пахучий кусочек "лесной полянки". Это было также часть заведенного мною и девушкой ритуала встречи. По приезду она, прежде всего, принимала душ. А я к другой нашей встрече выбирал мыло с новым названием.
   Кузнецов забавлялся: подбрасывал вверх и ловил грушу.
   - Не урони, - предупредил я его.
   - Как называется сорт у груши? Я хочу, чтобы она вначале ее съела.
   - Если сумеешь ее уговорить. Кажется, я покупал сорта Уэлс. Теперь я ухожу. Не забудь принять душ. Если что-то будет не так, не по плану - позвонишь мне по сотовому телефону.
   - Удачи вам, - напутствовал Кузнецов.
   - Как знать. И сегодня можно съесть то, что съел позавчера, - сказал я, покидая комнату и выходя в гостиничный коридор.
   Я открыл скрипучую дверь шестого номера и вошел в узкий короткий коридорчик. Планировка этой комнаты отличалась тем, что здесь от стены вовнутрь выступал блок, где были расположены туалетная комната дверью в коридорчик и с другого бока находилась душевая кабинка.
   Я снял куртку, разулся и, а после, сидя в кресле, попивая мелкими глотками из фляжки коньяк, принялся звонить по телефонным номерам, выписанным в записную книжку из газеты объявлений. Вскоре по одному из набранных номеров мне ответили. Я поинтересовался возрастом, ценой за услуги, о сложении фигуры у девушки и ее прочем типаже. Она пообещала быстро приехать ко мне в гостиничный номер.
   Раздевшись, я достал из пластикового пакета второй кусочек мыла с надписью на его упаковке "Осенний вальс" и вошел в душевую кабинку.
   Через открытую дверь душевой я увидел: в комнату вошла субтильная горничная Надя, наклонилась над кроватью и положила на покрывало два банных полотенца. Затем она обернулась ко мне и фыркнула, прикрыв ладошкою губы:
   - Я...
   - Знаю, вы опять убирались в бильярдной.
   - Как только вы догадались? Разве нельзя?
   - Отчего же, убирайтесь. Теперь убирайтесь. Мне ведь надо выйти из душа, чтобы взять полотенце.
   Горничная выскочила из комнаты, хлопнув дверью.
   Я торопился. Выбрав для себя полотенце и тщательно вытеревшись, я натянул на себя из одежды только джинсы, и больше ничего. Девушка, в самом деле, вскоре прибыла. Она вошла тихо в просторный холл моих апартаментов. Я допивал из горлышка фляжки коньяк и скрипа двери не услышал. Девушка была нисколько не похожа на ту, которая на текущий момент времени досталась Кузнецову. Она была на два или на три года моложе.
   Назвала свое красивое имя:
   - Ангелина.
   - Чудесно.
   Она предложила мне еще раз уточнить условия нашего контракта и сделать ей полную предоплату.
   Деньги, приготовленные мною заранее, лежали на прикроватной тумбочке.
   Она хотела пересчитать. Я сказал:
   - Хватит на час. Или ты берешь за час, как за два?
   - Что за бред! - воскликнула Ангелина, вращая глазами, и спрятала деньги в сумочку.
   Несколько мгновений мы молча разглядывали друг друга.
   - Мне надо на минутку в туалет, - сообщила, хихикнув, Ангелина.
   Не снимая куртки, она развернулась и пошла к углу коридорчика-ниши.
   Неожиданно жуткое подозрение закралось мне в голову, и я быстро двинулся к повороту в коридорчик, пытаясь ее настигнуть.
   За углом коридор-ниша были пусты. Коридоры - они неописуемо коварно изменяют комнаты.
   Под дверью туалетной комнаты была видна полоска света. И все-таки вначале я стремительно распахнул двери номера и выглянул в коридор гостиницы - никого. Дважды я постучал по ручке, нажал на нее и спокойно открыл двери в туалетную комнату.
   Я застал девушку в тот момент, когда она, приподняв подол юбки, наклонилась, собираясь опустить колготки. Словно я сломал ее одним поворотом дверной ручки.
   Ангелина оглянулась через плечо. Она замерла на месте, перебирая руками и ногами, вглядываясь мне в лицо,
   - Ты как, в порядке? - спросил я.
   - Нормально.
   - Не останавливайся.
   Я собирался повернуться, чтобы уйти, но только секунду помедлил. Увиденное в такой момент на всю жизнь запоминаешь. Это что-то вроде фотографии.
 .  - Вы будете смотреть? - спросила девушка и потянула решительно вниз колготки, как будто считала, что именно это меня напугает, и я быстро закрою дверь. Я видел выражение на ее лице: оно было одновременно и озабоченным, и мстительным.
   - Я думал, это зрелище входит в сервис, - пробормотал я и остался стоять на месте.
   Судя по робкому звуку, мое присутствие напрягало девушку, и мешало ее физиологическому отправлению.
   - Пневмо-почта в городе между зданиями была построена, - сказал я, завороженный сценкой. - Но, кажется, ни одному инженеру пока еще не пришло в голову изобретение гидро-почты.
   Ангелина продолжала вопросительно смотреть на меня; кажется, мой каламбур она не поняла, но струйка под ней зажурчала с большим напором.
   - Вы почтовый служащий?
   - Нет, я сейчас обычный покупатель в булочной.
   - А кто по профессии покупатель в булочной?
   - Инженер.
   - Понятно.
   Она отвела от меня взгляд и оторвала от рулона лоскуток белой туалетной бумаги и, приподнявшись, тщательно промокнула и бросила после промокашку в корзину.
   Мы с Ангелиной вернулись обратно к кровати.
   - Игровая комната, - сказала она, оглянувшись по сторонам. Наверно, прежде в комнате под номером шесть она еще не была.
   - Тренажерный зал, - возразил я, раздумывая отправить девушку или нет, прежде чем нам лечь в постель, принять душ, чтобы от нее также пахло тем же мылом "Осенний вальс".
   Проблема в том, что у меня с момента оплаты услуг девушки не так много времени, а потому я прикоснулся к талии девушки и подвинул ее к кровати.
   Раздевшись, Ангелина села на край постели и протянула руку:
   - Презерватив?
   Прозвучало словно: "Документы?".
   - Вы знаете, офицер, шифры, оружие и презервативы утонули при переправе. Я не виноват... Я полагал, что эту проблему ты решишь.
   - Да, но... Позвоните по телефону, - Ангелина назвала номер, - вниз дежурной и попросите, чтобы принесли.
   На этот раз долго ждать не пришлось.
   Я прыгнул в кровать и прикрылся простыней.
   - Простите, дверь была не заперта.
   Это была горничная, она принесла по телефону мною заказанные сок и прочее.
   После ее ухода мы с Ангелиной занялись сексом.
   Через полчаса Ангелина открыла глаза.
   - Привет, - сказал я.
   - Привет, когда ты закончишь?
   - К половине восьмого.
   - Я буду ждать тебя на улице.
   - Хорошо, - я согласился с юмором девушки и тут же удивился. - А зачем? Тебя надо будет посадить до такси? Уф, хлопоты...
   Девушка сделала возмущенно движение тела. Я удержал ее.
   - Хорошо, поскольку это и в самом деле необходимо. Клуб находится в таком темном переулке.
   В означенное нашим, заключенном в устной форме, контрактом время мы поднялись с постели, стали одеваться и вызвали такси.
   Передача сюжетных сведений, кому бы то ни было, не входила в мои планы, а потому я попросил ее, страшно удивившуюся моему странному примитиву, записать ручкой телефон подруги. Ангелина, сколько ни рылась, не нашла в своей дамской сумочке ни ручки, ни клочка бумаги. Тогда я, вспомнив, достал из кармана своей куртки ручку-маркер и предложил Ангелине записать номер телефона на упаковке использованного нами презерватива. Маркер писал толсто, и весь длинный номер не уместился на одной стороне, и две последние цифры "14" Ангелина записала на другой стороне упаковки из алюминиевой фольги.
   Когда я посадил Ангелину в такси, было восемь вечера. Сам я по темному переулку направился в сторону большой улицы на трамвайную остановку. Время было не позднее. Всякий раз по выходу из клуба "Комнаты" меня охватывал на час, а иногда даже и на два приступ крайней скаредности, и я начинал экономить на любой самой ничтожной мелочи: тем более на такси.
   Из рассказов Кузнецова я узнал, а частью догадался, что его бывшая сокурсница по профессиональному лицею, тощая, пытающаяся быть в ногу с текущим временем, а потому не по годам расчетливая молоденькая бабенка, она называла его поросенком, когда он пытался ее целовать. Её рот - темная яма. У нее рот - темная яма, и этим она его очаровывала. Кроме того, она год назад сама разорвала с ним отношения, вышла за это время замуж за человека много старше ее, но при каких-то небольших деньгах; и вот уже два месяца назад она сама Саше Кузнецову позвонила, чтобы по-прежнему с ним, оставаясь замужней, дружить без поцелуев.
   - Если не секрет, зачем она теперь тебе?
   - Но, как же. Она моя первая любовь.
   - Только теперь это адюльтер. И без поцелуев?!.
   - Что это за слово?
   - Какое слово? Адюльтер?!.
   А ты не так прост, Кузнецов.
   Меня не покидало сомнение, насколько было полезно для него посещение "комнат": я мыслил антитезу "хорошо - плохо" в схемах другого своего поколения. Мыслила иначе эту антитезу, несомненно, бабушка, воспитавшая внука Сашу.
   Добравшись через двадцать минут домой, я первым делом направился в ванную комнату, чтобы принять душ и сменить нижнее белье; порой на теле после посещения клуба остаются сладкие запахи пудры и чужого мыла.

                Я ходила, подавала,
                А тебе все мало, мало!..

   Тихонько напевая эти строчки, я смывал с себя мыльную пену уже обычного домашнего мыла.
   В первое наше посещение комнат я подобрал девицу Кузнецову не совсем удачно. Я ее нечаянно видел. Взвившись, словно пантера, девица спрыгнула с кровати, сжала руками плечи и затаилась в самом темном углу. Освещения из коридора, откуда я ввалился к ним в комнату, не подумав, что они могут так быстро забраться в постель, было достаточно, чтобы я разглядел ее. Телом она была хороша. "Не вздумай орать", - предупредил я девушку и удалился.
   Но на следующее утро из рассказа Кузнецова, я узнал что она - студентка, учится в колледже и не против иногда побаловаться "косячком". Удивительно, как за один час свидания, Кузнецов сумел расположить девчонку к откровенностям.
   - Это плохо!
   - Чепуха!
   - Нет, это не ерунда.
   Что же удивительного, существуют девицы такого рода.
   Короче, я сумел с помощью одной из знакомых мне профессионалок сделать так, чтобы она и Кузнецов далее впредь не встретились в комнатах.
   Не все зависит от мулов, запряженных в повозку. И все же, лучше возничему потерять груз, но спасти голову.
   Надеюсь, что во второй раз я не допустил промаха с выбором образцовой девушки моих комнат. Зеленые зернистые глаза у нее. Интересно, она сама съела всю грушу или позволила Кузнецову надкусить плод? Или Фрукт...
   Интересная семантика слов: тоже - ложе...
   К сожалению, я не мог чего-то большего предложить Кузнецову - молодые порядочные девушки давно уже не входили в круг моих немногочисленных знакомых. Я даже не знал, остались ли теперь молодые и чтобы они были порядочными. Опять передо мною в памяти вспыхнуло лицо секретарши начальника стройки. Крайне, уф, пренеприятная была Аленка. Молодая она язва.
   Выйдя из ванной, я налил в чашку чая и включил компьютер. Проверил виртуальный ящик моей электронной почты и посмотрел прогноз погоды. Перемены погоды метеорологи на ближайшие дни не обещали. Писем ни от кого, ни откуда не было для меня.
   Засигналил лежавший передо мной на столе сотовый телефон. Звонил Кузнецов.
   - Что, Саша, все в порядке? Где ты находишься? - спросил я у него.
   Кузнецов спешил поделиться впечатлениями:
   - В прошлый раз девушка была классной, но эта... Суппер!
   - Где ты находишься? - переспросил я у него. - Завтра в автобусе, если не пропадет желание, обо всем расскажешь.
   Кузнецов уже давно пришел к себе домой.
   Выключив телефон, я на компьютерной клавиатуре набрал тему для программы-поисковика. Меня интересовали определение слова "Антитеза" и из художественной литературы примеры применения антитезы.
   Получив из сети интернета ответы на мои вопросы, я взглянул на часы и решил, что мне пора укладываться спать.
   Отключив компьютер, я лег в кровать. В постели обрывки рассуждений об антитезе укладывались у меня в голове сквозь наползающий сон.
   Чтобы быть до конца последовательным, утром в автобусе, который нас отвозил на работу, я вручил Кузнецову листочек бумаги, на который переписал с упаковки использованного презерватива номер телефона подруги Ангелины.
   - Что это?
   - Клубная карточка. Телефон девушки по вызову твоего возраста. Плату за услуги она берет умеренную. Только, возможно, что для тебя будет лучше по выходу из автобуса обронить этот листочек и не заметить потерю.

   21 мая 2016 г.
   Ред.: 19 июня 2021 г.




                Создание Офелии
                Рассказ


   Такое трудно даже вообразить: в зимний морозный вечер в довольно поздний час на малолюдной городской улице девушка лет двадцати шести или двадцати восьми (но, по крайней мере, такой возраст, при свете уличных ртутных фонарей и мерцающей неоновой вывески, я определил ей поначалу) попыталась мне вручить книжечку-буклет с рекламными картинками. На мой вопрос, что заставило ее трудиться в такое непонятное время в такую холодную погоду, она кратко отвечала: "Жизнь заставила". И кротко предложила, если мне, вдруг, интересно узнать историю ее жизни, то мы могли бы зайти в кафе, которое было тут же рядом с нами. Там тепло и там за столиком девушка расскажет, раз мне это стало интересно, свою историю. Но только, предупредила она, при этом поочередно, как перемигиваются фонари на железнодорожном переезде, то чудно, а то хмуро смущаясь, в данное время у нее совсем нет денег. Мы с девушкой зашли в небольшое расположенное на первом этаже многоэтажного дома кафе, на которое она мне указала.
   Кафе внутри начиналось узким и тесным, но ярко освещенным, коридором, в одной из боковых стен которого было прорезано прямоугольное окошко, за которым в крохотном помещении был устроен гардероб. В конце коридора другая дверь вела посетителей дальше - в нее мы и прошли, когда передали гардеробщику свои пальто.
   Девушка, которую я заметил на темной городской улице, стоила того, чтобы на нее внимательно посмотреть при обильном свете плафонов в тамбуре кафе. Сбросив с себя пальто, девица оказалась не такой тоненькой и худенькой, какой - почти-что воробышком - она мне показалась на улице. Впрочем, возможно в помещении так на нее моментально подействовало тепло, что она так быстро оттаяла и так быстро расправила, главным образом в ширину, свое тело. На ней было плотно облегающее округлую фигурку зеленое платье; и она оказалась очаровательной синеглазой с круглой веснушчатой мордашкой блондинкой с длинными золотистыми волосами, которые прежде на улице были спрятаны под вязанную шапочку, и теперь она их раскошно рассыпала по плечам; а вот ее возраст, все-таки, был ближе к тридцати. Но долго с удовольствием полюбоваться на нее, так чтобы вволю, у меня не получилось. Отворив дверь в конце коридора, мы с ней вошли в темный с приглушенным освещением холл.
   Едва переступив порог, я приостановился. Я с некоторого времени старался быть аккуратным. Радоваться мне надо было осторожно, я давно не посещал ресторанов и кафе вдвоем на пару с девушкой. Я сразу почувствовал себя оглушенным терпким чадом из кухни, густыми парами алкоголя с едким привкусом запаха пота и табачного дымка. Я и прежде не доверял чудодействию сладкой эйфории, которая обычно после сильного начала захватывает, но уже вскоре заставляет цедить сквозь зубы, для поддержания по-прежнему бодрой уверенности, что-нибудь вроде: "Ну вот, ведь все сразу пошло отлично!"
    Помещение кафешки располагалось в нескольких комнатах из двух или трех объединенных квартир на первом этаже девятиэтажного панельного дома, в которых убрали перегородки, а в несущих стенах пробили дверные проходы. В кафе было довольно людно и увеселение здесь все еще находилось в полном разливе.
   - Ну, вы все еще не решаетесь войти? - спросила девушка, обернувшись и напряженно взглянув на меня.
   - Я готов, - отвечал я, тревожно вздохнув, и неуверенно улыбнулся ей.
   Она повела меня по тускло освещенному пространству первой комнаты кафе к столику невдалеке от входа. И ее спина прочно "вопросительным знаком" врезалась в мою память. Я следовал "шаг в шаг", не дотрагиваясь до нее - означенного и означающего "вопроса" - руками.
   Есть такие вопросы и даже вопросики, которые лучше никому и особенно себе самому не задавать; существуют такие двери, которые лучше будет для себя и, особенно, для дорогих тебе людей никогда не открывать.
   Мимо нас просеменил коротковатый, видом смахивающий на черепашку, на кривых ножках пузатенький официант с наполненным грязными тарелками подносом. Огибая с боку нас, он ловко переложил свою ношу с руки на руку, вскинул голову и, иронично улыбнувшись, спросил у девушки:
   - Деловая Колбаса, однако, замуж захотела?
   - Какая приятная неожиданность! - в тон ему отвечала "моя" девушка.
   Мы с ней расположились за маленьким столиком друг против друга. Но мы не успели еще усесться, как у нас над головою послышалось:
   - Где мужей раздают? Я согласна, - и рядом с блондинкой в зеленом платье на свободный стул уже примостилась пухлая полногрудая с серыми глазами блондинка. - А вообще, ***ня это, Лютик.
   - Ну и выраженьица у вас, красотка, - попыталась защищаться девушка в зеленом платье, окинув меня быстрым взглядом.
   Голос у нее мне нравился, звучал ее голос чисто и нежно; хрустально.
   - Мы с Лютиком - обе снежинки, - объявила для меня приятную новость сероглазая крашеная блондинка, с темными у корней волосами.
   У нее голос был прокуренный с хрипотцой. Она мне тут же представилась, ее имя было Наташа. И вновь она обращалась к девушке, которую она называла Лютиком.
   - Я не поняла, что такой сегодня тухляк-то? - спросила милая Наташа у снежинки в зеленом.
   Похожая на зеленую снежинку девушка в зеленом платье не выказала своего удивления, а о чем-то крепко задумалась, опустив глаза. За спинами сидевших напротив меня блондинок я видел два прикрытых занавесками ромбовидных окна на улицу, и свет от фонарей с улицы был ярче тусклой люстры под потолком комнаты. Уже с легонькой ностальгией по свежему городскому зимнему пейзажу я разглядывал лицо "лютика", как она, эта "моя" девушка, аккуратно поджимала красивые ненакрашенные губы. Она подняла глаза, взглянула на меня, собираясь сделать мне какое-то признание, но, произнесла она тихо лишь одно слово, которое я не понял, сразу передумала и замолчала, внимательно и задумчтво меня разглядывая. К нам вскоре подошел похожий на черепашку официант. Он принес напитки, поставил на наш стол три бокала. При этом он пояснил мне:
   - Коктейль "Пьяный корабль", что сводится в итоге почти к тому же самому, что другой наш фирменный напиток "Задуем свечу".
   На краешке бокала висела лимонная долька, а в самом бокале, наполненном едко изумрудною жидкостью, плавала вишенка. Я попросил для себя у официанта пол стакана коньяку. Девушки оживленно встрепенулись.
   - Артур, мороженое не забудь.
   - И печенье к чаю.
   - Непременно, - ухмыльнулся официант. - Но один-единственный поцелуйчик, хорошенькие?
   - Вообще не следовало принимать на работу этого прохвоста, - фыркнула Лютик и верхняя губка у нее брезгливо приподнялась.
   - Я острослов неисправимый, - примирительно сказал официант, - если я вправе так выразиться.
   В бока мне дул холодный воздух из дверей коридора, когда их открывали входившие или выходившие посетители.
   На снежинке Наташе было надето платье из плотной цвета тыквы материи - под ним ее крупные груди казались тяжелыми желтыми плодами удлиненной формы, как подвески на люстре, слабо испускающей свет под потолком; и в целом блондинка с серыми глазами источала запах подсушенного на солнышке сена и спелых осенних плодов.
   - Встретилась с одноклассником сегодня, он давно живет в Москве, и два дня назад приехал к нам из Новосибирска по делам, - рассказывала Наташа Лютику и обратилась ко мне. - Представляете, oн был круглым троечником, а сейчас - владелец пивного завода и недвижимости. Бывшие одноклассницы теперь без ума от него.
   - Были бы бумажник и в нем бумажки, будут и милашки, - пошутил я.
   Наташа будто бы резонно возражала:
   - Да от женатиков никакого толку нету, только булки жмут и ни на что не могут решиться.
   Официант принес мороженое и коньяк.
   - Все ли в порядке? - осведомился он, когда поставил все на стол.
   - Само собой, нет слов, - отвечала Наташа, поправляя под платьем груди.
   - Худо-бедно сойдет, - кивнула головою Лютик.
   Официант ухмыльнулся и, удаляясь, проворковал:
   - Вы ошеломляете меня своей добротой; великолепны ваши интимные ужины, вот только чужое звездное небо над вами распустило губы в ухмылке.
   Лютик вопросительно посмотрела на меня; в волосах ее струилось золотое сияние луны и сияние смешивалось с цветом серебряной лужайки ее зеленого платья. Она наверняка любила беседовать со своей подружкой. Но она почему-то молчала и подчеркнуто была безразлична к раскованной болтовне подруги.
   Девушки лакомились мороженым, политым красным вареньем, я пил обжигающий губы, будто уксус, с запахом ванилина коньяк и грыз сухое печенье. Наташа за десертом продолжала свои бесподобные рассказы.
   - Время переходить в горизонтальную плоскость. Этот олень кончить не может.
   Лютик слушала Наташу с неприступным видом, и вдруг снова она задумчиво уставилась на меня. Но на самом деле, мне так казалось, ее внутри разбирал смех.
   - Время переходить в вертикальную плоскость, - тараторила Наташа. - Радуйся, считай, что допы оплатил! Гандон, в общем.
   Лютик опустила глаза и засмеялась тихим и легким смехом. Дар смеха был у нее.
   - Вобщем я в шоке, работы нет, а эти педики размножаются. Скоро нормальных мужиков не останется, - жирно подчеркнула сероглазая блондинка финал у истории.
   Возле столика вновь оказался официант; вероятно, он услышал слова Наташи.
   - Девчонки, заплету вам косы, - сказал он, качая головою, и полушепотом обратился к снежинке в зеленом платье. - Тебя Гамлет просит подойти к нему на пару слов.
   Лютик быстро поднялась со стула, очень заспешила.
   - Я только на минутку, - сказала она мне и засеменила напряженною походкою к узкому арочному проему в стене, прорубленному в соседнюю комнату.
   - Глянец девушка, - мечтательно произнес официант, глядя вслед ей. - Обратили внимание на весенний запах ее духов? Жасмин!
   Прошло несколько минут. Полногрудая блондинка с помощью карманного зеркальца поправляла прическу и макияж. Глаза ее сузились и потускнели; лишь однажды вскользь их взгляд рассеянно на миг остановился на моем лице. И, похоже, в глазах у нее нарисовался вопрос: "Черт побери, кто вы, собственно, такой, приятель?"

                И в трещинах зеркальный круг
                На паутине взмыл паук,
                И в трещинах зеркальный круг.
                Вскричав: "Злой рок!" – застыла вдруг…

   Припомнил я строчки из какой-то книги. И полногрудая Наташа, недоумевая, уставилась было на меня, но в тот момент входные двери в зал кафе открылись, и вошли немолодой мужчина и черноволосая девушка. Серые глаза блондинки блеснули, и она подскочила со стула, словно мячик, и устремилась к пришедшим с улицы, даже не взглянув на меня напоследок. Черноволосая девушка была ее подругой. И опять вскоре я слушал рассказы Наташи, которыми она теперь угощала устроившихся за соседним от меня столиком мужчину в зрелых годах и его эффектную черноволосую девушку.
   - Пришел ко мне по лету… человек - анекдот. Есть у него еще и другой номер, как потом выяснилось. С порога, как глянула, чуть не присела… Этот номер у меня записан как опасный вирус. Не натуральный, но формально мужчина-микроб.
   Мне показалось, что официант, проносясь мимо светловолосой снежинки, успел ее бесцеремонно ущипнуть за спину ниже талии; потому как девушка вздрогнула и поспешно подвинулась в сторону. Она поправила одну из своих внушительных грудей, поправила в светлых волосах заблудший локон и повторила:
   - В общем, я в шоке, работы нет. Скоро нормальных мужиков не останется.
   Ожидание Лютика, девушки в зеленом платье, длилось минут двадцать.
   Официант мне принес счет за коктейли и мороженое и удалился; он положил вырванный из блокнота листок с цифрами на столик рядом с локтем моей правой руки, которой я упирался о столешницу, положив на ладонь подбородок.
   Я уже не рассчитывал снова увидеть девушку в зеленом платье. Мне доводилось слышать о "сквозняках". "Сквозняк" это клуб или кафе со входом и выходом с разных сторон заведения. Все-таки во мне все еще от прежней жизни жил окостеневший комплекс Экзюпери: "Мы в ответе за тех, кого вовремя не послали!" Я желал избежать упреков девушки, поскольку за прошлое мне предстояло - с большой уверенностью я мог это предположить - платить не последний счет. Лютик, лютик золотой, что случилось с головой? Не отрывая подбородка от ладони, я склонил набок голову и поглядел на листочке внизу итоговую цифру.
   Я рассчитался с официантом и спросил у него, не может ли он дать мне справку.
   - Всегда к твоим услугам, приятель, - добродушно отвечал мне коротышка.
   Я спросил у официанта, куда ушла светловолосая девушка в зеленом платье, которая раньше сидела за моим столиком: "Где она?"
   Лукаво глядя мне в лицо, очень веселый официант-коротышка не удержался и хохотнул:
   - Алена, которая жопа зелена? Вон там она, в соседнем зале, за крайним столиком.
   За одним из ближайших от входа в соседней комнате столиков снежинка Лютик сидела в компании двух одетых в дорогие костюмы мужчин; один из этой "двоицы" был полицейский офицер Гамлет - я сразу узнал его, моего давнего неприятного "приятеля". Он держал в руке кисть винограда и ел ягоды винограда, выплевывая косточки винограда в ладонь; потом он высыпал косточки из ладони на салфетку, лежащую перед ним на столе. Говорила Лютик, а полицейские слушали.
   Мне только оставалось развернуться и направиться к гардеробной комнате. Я покидал кафе, так и не узнав, какое из двух имен девушки Аленка или Лютик было настоящим. Впрочем, какая мне была разница? Тем более, что у девушки могло быть и третье, и четвертое имя. Лютик, лютик золотой…

   В одиннадцатом часу вечера я находился все еще вне своей квартиры, благо идти мне от кафе до моего жилища, пятиэтажного дома "хрущевки", было не слишком далеко. Почему-то я был твердо уверен в счастливом исходе нынешнего вечера; лишь неискушенным юношам, либо глухим провинциалам могло казаться противоположное моему убеждению.
   Улица, по которой я шел, которая днем была одновременно медлительная и суеверно суетливая, которая теперь представала мне совершенно безлюдная, обезлюженная и казалась окостеневшей в плену обилия снега, крупного инея, трескучего мороза; она опять меня волновала и радовала зимним очарованием. Было чуть ли не безветренно, тихо - когда не суетится ни одна веточка на покрытых искрящимся изящным инеем деревьях - обольстительная улица в свете фонарей на тоненьких бетонных столбушках периодично расставленных вдоль ее протяжения, блещущая чистым хрустально звучным нарядом; здесь же любое движение доставляет мне радость, скрипящий под ногами свежий снежок - возбуждал восторг. Браво снежинки! Мне хотелось что-нибудь красиво сочинить о свежем снеге. О чистых, как подобает в первой половине декабря, снегах, белизною сочетавшихся с вечерней меланхоличной томою у городской улицы. Я шагал по безлюдному тротуару, испытывая умиротворение, и чувствовал себя под защитой этого чудесного вокруг меня зрелища, стараясь не нарушить ничем, даже случайными не в лад с собою мыслями, окружающей снежной гармонии. Стоявшие тесно по сторонам улицы многоэтажные дома были крупнопанельной индустриальностью просты, по провинциальному слишком банальны, без каких либо столичных архитектурных излишеств. Я жадно вглядывался в очертания прямолинейной перспективы улицы, которой в скором будущем своею графикой предстояло наполнить задуманное мною недавно в кафе новое литературное произведение.
   Позже я часто спрашивал себя, что случилось потом с девушками, оставшимися в тот вечер в кафе. Можно совершать одно и то же действие бесконечно, но оно не оставит по себе точного и избирательного воспоминания. Мы можем, по меньшей мере, пятьдесят один раз на день открывать и затворять дверь.
   Внезапно погасли все фонари на столбах, и улица погрузилась в темноту. Темнота не была кромешной; зимой, когда земля покрыта белым снегом, не бывает кромешной темноты; к тому же в домах свет не отключался и ярко или тускло, по-разному, горело множество окон. Но когда я свернул и вошел во двор своего дома, и оказался перед своим подъездом, то увидел, что над входной дверью вертикаль окошек мрачно черна. Это означало, поскольку моя квартира находилась на четвертом этаже, что семь лестничных пролетов мне предстояло одолеть в подлинной тьме на ощупь. Дома у меня в ящике письменного стола лежал хороший мощный фонарик, в который я на днях вставил свежие батарейки.
   Я зачерпнул горсть снега и понюхал. Снег пах жасмином. Впрочем, как пахнет жасмин, я не знал, а лишь приблизительно по описаниям в литературе догадывался, каким должен быть этот сильный и въедливый запах. Темные подъезды - вместилище, а для кого-то источники, всевозможных психических фобий и потенциальное пространство для различных реальных травм. Что такое потенциальное пространство; и имеет ли этот термин физический или хотя бы логический смысл? Мне предстояло разобраться в этом вопросе и в ряде других вопросов, по своей сути тоже темных, но без разгадки которых мне было бы не добраться до двери моей квартиры.

   Металлическая дверь подъезда музыкально со свистом закрылась за мною. Темнота обступила меня со всех сторон. Все равно это было неожиданно. Я находился в крошечном тамбуре. Передо мною возле двери на лестницу была еще одна дверь, которая вела, это я знал, в погреб; за этой дверью находился всего один лестничный пролет и дальше под моим домом длинный подвал с клетушками-кладовками. Несколько секунд я постоял в тамбуре; и словно бы раздумывал, по какой из лестниц мне идти дальше - конечно, выбрал ту, что вела наверх. Я предпочел свою квартиру. Моя квартира, если это мир без надежд, но только и без уныния.
   Подъезд был тих, как сломанные часы.
   Снега идут, идут снега… Подъезд оглушил меня после свежего морозного воздуха улицы теплым букетом запахов - доминировал среди них, вероятно, аромат жасмина. Мой путь на четвертый этаж был долог и далек.
   Я поднимался в кромешной темноте по лестнице ступенька за ступенькой, то и дело с трудом переводя дух; четвертый этаж, где находилась моя квартира, был для меня все-таки высоковат. И не потому, что мне мешал слишком большой вес, дело было даже и не в выкуренных в кафе сигаретах, и не в выпитом недавно там же за столиком коньяке, пахнувшем почему-то ванилином. Что же, ванилин - это не валокардин.
   Добравшись до первой площадки, я реально почувствовал запах этой микстуры, просачивавшийся из-за двери какой-то квартиры; и остановился. Попытался вспомнить, какими духами благоухала в кафе блондинка в зеленом платье. И уже не смог вспомнить; но припомнил, что другая блондинка, ее подруга в платье цвета тыквы, источала запахи осенних плодов и высохшего сена. Поэтому я предположил, что у зеленой снежинки, которая покинула меня ради свидания с Гамлетом, был в самом деле, непременно вкусный, цветочный аромат жасмина.
   Я двинулся дальше, упираясь ладонью о стену, припоминая какие травы в сочиненной Шекспиром пьесе "Гамлет" собирала возлюбленная датского принца Офелия, и после она в королевском замке раздавала их стебли, под другими названиями, своим избранным знакомым. Я бы предложил в ее сбор цветок Цирцеи.
   Пьесу Шекспира я читал очень давно и поэтому из всего списка названий трав, собранных Офелией, я смог припомнить лишь крапиву. Каким был запах у крапивы? Я его тоже не вспомнил. Не очень часто принюхиваешься к этому с яйцевидными листьями жгучему цветку. Я шагнул и запнулся о какую-то очень мелкую металлическую вещицу. Она долго и мелодично зазвенела. Пошарив ладонью по бетонной ступеньке, я нащупал пальцами крупную монетку. Такие подарки случались нечасто. Я защелкнул между моими большим и средним пальцами правой руки монету. Известный афоризм гласил: деньги - чеканенная свобода. Душа современного человека к ним неравнодушна. Первая его страсть - деньги, в любом виде деньги, к ним обращена масса сентенций. Деньги - это праздник, который будто бы всегда с тобой. Но пока придется обойтись без этого. На праздники будет мне яркая небольшая упаковочка "призиков".
   Лестница привела меня на первую промежуточную между этажами площадку. Возле окна темнота в подъезде была чуть реже. Я пригляделся к подобранной монете. Полтинничек. Я рассчитывал на стольник. Но все равно, неплохая для меня находка, которая равна была по стоимости булке хлеба. Сжав с силою кулак с монетою, я какое-то время стоял не двигаясь, прислушиваясь. Темнота в подъезде создавала полную иллюзию сна. Как это и положено в игре в фанты. Однажды в шестидесятых, в одном из последних годов десятилетия, торговые работники завезли в мебельные салоны нашего города крупную партию арабской в барочном стиле мебели: лакированной, крученой, с витыми ножками. Больше десяти лет эти арабские низкие столики, мягкие пуфики и крошечные диванчики на двоих стояли во всех мебельных магазинах нашего города, и никто из горожан так ничего и не покупал из этой утонченно барочной мебели. Куда ее потом торговые работники дели - неизвестно. Снежинка тает, тает, как у звезды след.
   Я продолжил движение, и мои думы вернулись к Лютику - Офелии - и были мои мысли навеяны, вероятно, весенним запахом недорогих цветочных духов. Я попытался продлить разливание внутри себя этого не открывшегося вполне жара, сосредоточившись на уходящих ассоциативных образах жасмина. Однако счастье тигром уже ворвалось в мое сознание. Земля неожиданно обступает судно со всех сторон, и оно проскальзывает в узкий проход, из которого как будто уже нет выхода. Мужчины и женщины Пороса тогда будто бы свешиваются из окон - прямо у тебя над головой. Зачем они мне повстречались?
   На площадке третьего этажа запах, реально витающий в воздухе, был уже тяжелым дурманящим цветочным с примесью карамели запахом духов. Только тогда я явственно услышал сверху шорохи чьей-то одежды и шарканье чьей-то обуви по бетонному полу. На площадке между третьим и четвертым этажами на фоне окна маячили два нечетких, слитых в плечах и ниже силуэта. Я остановился. Снежинка тает не по весне, и грустно мне.
   С лестничной площадки от окна донесся звучный девичий шепот, ее слова я не разобрал; и тут же силуэты на фоне окна разъединились - слегка отодвинулись друг от друга - и между ними возникло пространство, словно бы узкий морской пролив между двух близко противостоящих берегов. Открылись мне Сцилла и Харибда. Я подумал, что, может быть, это они как раз и выключили на всех площадках подъезда лампочки освещения; но я не стал щелкать выключатель на электрощитке, чтобы попробовать зажечь свет. Я продолжил подниматься по лестнице.
   Поначалу мне приходилось закидывать голову как можно выше, чтобы правильно держать ориентир. Я вышагивал степенно, и к мерному ритму моих шагов подлаживался целый лестничный марш каждой его ступенькою. Подниматься по лестнице без опоры трудно. Шагал я через силу. Без опоры. Ориентировался на открывшуюся мне Сциллу и Харибду. Всегда, когда видишь бездействующую технику, хочется ее включить, использовать ее до конца. Сунув найденный в подъезде полтинник в карман, я обнаружил там выключатель, который по дороге домой на улице вблизи от двери кафе приобрел за стольничек из чувства сострадания у мерзнувшего на морозе мужчины-бича.
   Я нажал на клавишу выключателя. Щелчок получился громким. Девчонка громко хихикнула, а ее мальчик, как по команде, повернулся ко мне в профиль.
   - Кто?.. - донеслось до моих ушей.
   Добравшись до площадки, и медленно проходя мимо них, я не пытался разглядеть стоящих у окна и не поворачивал к ним голову, но увидел таки на силуэте у мужчины остроконечный нос. Он стоял, повернувшись ко мне боком, а к своей девчонке задом.
   "-Кто, кто - да конь это в пальто!"
   Я повернул на последний лестничный пролет, который мне оставалось преодолеть - и видение Сциллы и Харибды осталось у меня за спиною; потом я услышал за спиною сдавленный сдержанный шепоток девчонки, хотя ее слов я опять не разобрал. Пространство из запахов вокруг вдруг сделалось для меня пространством шорохов и шепота; правда, едва-едва различимых. Снежинка тает, тает и тем заканчивается сюжет. Я еще раз нажал теперь на вторую клавишу выключателя, лежавшего у меня в кармане пальто. Щелчок снова получился громким. Девчонка во второй раз, на этот раз по кошачьи пофыркивая, хихикнула.
   Наконец я добрался до дверей моей квартиры. Моя жена находилась в отъезде, она гостила в другом городе, и в моей квартире никого не было. Я достал из кармана ключи и в темноте стал отпирать дверные замки. Надо было угадать, какими из ключей в связке это делать. Надо было на ощупь отыскать замочную скважину; сначала одну, затем другую. Гадание - одна из самых древних страстей человеческих. Желание, стремление предугадать - один из первых инстинктов человека, как и животного, чтобы выжить. Во-первых, чтобы найти пищу. А это значит угадать, где она лежит, растёт, живёт.
   Я открыл замки, отворил дверь и вошел в квартиру. Зажег в прихожей электрический свет. Снял обувь и пошел дальше. Мы с женою обитали в роскошных апартаментах. Там, дальше по коридору после поворота налево за гостиной комнатой был хрупкий мир наших двух раздельных спален. Моя кровать стояла в той комнате, которая раньше у нас называлась "детская". Но туда нам сейчас не надо.
   Чтобы подняться на четвертый этаж, где находится моя квартира, надо методично преодолеть семь лестничных маршей. Ступив на лестницу, приходится при подъеме делать только левые повороты; и в квартире я совершил из прихожей в жилые комнаты - восьмой, опять таки левый, поворот. Однако, первый поворот - выбор двери в тамбуре на первом этаже в подъезде - был правым!

   Какие картины открылись мне в моей квартире, когда, сбросив в прихожей обувь, я прошел в комнаты? Обычные типовые комнаты, и обставлены они были самой заурядной давно вышедшей из моды неновой мебелью. Но это была моя квартира, и любой неприглашенный в нее мною или моей женой был здесь незваным гостем; и для них, таких "гостей", это обстоятельство влекло за собой некоторые последствия.
   Полицейский офицер Гамлет, раздобыв ордер, мог бы, конечно, проникнуть в мою квартиру, но быть в нее приглашенным - никогда. Вопрос датского принца Гамлета - быть или не быть - назначенный ему решать в одноименной пьесе драматургом Уильямом Шекспиром, мною был для офицера полиции Гамлета решен однозначно. А полицейский хохочет? Ей, ей. Но глупый тот смех. Переубеждать я никого не намерен.
   Я вспомнил сытое, самодовольное личико Гамлета, сидевшего за столом в кафе, с круглящимися в трубочку губами, высасывающими мякоть из виноградных ягод. С легкой брезгливостью я припомнил, как он выплевывал в кулак склизлые ягодные косточки, которые потом он высыпал перед собою на салфетку, а другой салфеткой долго протирал ладонь. Ледостав на реке.
   Пять виселиц на кронверке Петропавловской крепости в двадцатых годах XIX века закончили пору вольнолюбивых надежд. Грусть русского Гамлета тридцатых годов была полна мрачной поэзии и гневной мощи. Таким видел Николая I не только актер александринки Мочалов и не только критик Белинский. Лермонтов приписал Гамлету не просто "волю", а даже "сильную волю".
   Угадайте, какая сцена театральной постановки "Гамлет" живее всех действовала на публику? Та, где копают могилу для Офелии!
   А теперь мы виртуозно выводим драматургию - хождение босиком по бутылочным стеклам и показываем острые зубы у собаки. Больше всего всегда у меня вызывали иронию босяки-философы! Ведь босые ноги в древней Греции считались атрибутом Эроса.
   Зеленая обложка за стеклами дверцы книжного шкафа привлекла мое рассеянное внимание, но я достал не эту книгу, лишь скользнул взглядом по корешку ее зеленой одежки, а вынул книгу рядом: в обложке серого цвета из серии "приключения для юношества". Открыл наугад книгу. Зимний пейзаж.
   Временами налетал ветер, ударялся о стены домов, сворачивал, путался в улицах, кружился и хлестал мокрым снегом… В такую погоду в аптеку зашел среднего роста мужчина в брезентовом плаще и огляделся."Мне нужен товарищ Шарковский". "В чем дело?" "У меня к вам поручение. Григорий Петрович заболел и просил шесть порошков аспирина", - сказал спокойно посетитель. От неожиданности Шарковский вздрогнул, но сейчас же взял себя в руки и забормотал:"Какая неприятность!.. Подождите минутку". Ждать пришлось недолго. Старичок скоро вернулся с пакетиком.
   Зачем мне понадобился аспирин, а не какой-нибудь современный супер антибиотик? Вдруг я догадался, что занимаюсь тем, что создаю Офелию. Цепочка: снежинки - аллитерация - консонанс привела меня к неожиданному открытию. Я задумался над паролем: "Шесть порошков аспирина". На кой черт я создаю Офелию? Что-то меня беспокоило. И не спроста, наверно, беспокоило.
   Я достал из шкафа другую книгу - морские чайки нарисованы у нее на обложке. "Дакар [Дикарь] - здесь наши моряки [или же матросы?] меняют шапки-ушанки [сшитые из сибирской ондатры] на африканских идолов. "И с идолами уходят в море" [Виктор Конецкий].
   Ленинградский писатель, он же - капитан судна, моряк Виктор Конецкий в сочиненных им "Дакарских сказках" указывает читателю на своего идола, приобретенного им в африканском городе Дакаре за валюту, дословно: "бракованная с рожками газель из дакарского гаража". Место ярмарки для моряков - гараж в Дакаре - указано писателем Конецким вовсе не случайно. Встает вопрос, как мне не уподобиться Васе Беспалому, повару из той же "Дакарской сказки", который с липовым дипломом ленинградской поварской школы, кормил матросов на судне капитана Конецкого в основном лишь аппетитно пахнущим дымом, из трубы камбуза.
   И вообще, почему мне надо поступать коком на корабль писателя-ленинградца Конецкого?
   - Да кто же тебя назначит коком на писательский корабль? Кому ты нужен в поварах? Радуйся, если примут в истопники к печке на камбузе. И радуйся - все одно - продукты с тобою будут рядом.
   Везде хорошо, где нас нет. Никто не объяснил, зачем мне надо было бы поступать на службу на писательский корабль, если желаешь и имеешь способности сочинять рассказы, которые будут или не будут читать люди, нога которых никогда не ступала на палубу кораблей, на которых когда-то плавал в должности старшего помощника капитан-литератор Виктор Конецкий. Читатели получают написанные для них сочинения в расположенных на суше книжных магазинах! Разве все книжные магазины находятся в собственности моряков писательского корабля?
   Нет, правда, у меня есть очень хорошие, очень "дымные", как паровые котлеты, тексты, которые порой получаются, можно сказать, в дымно-экспортном варианте. Остается их только завернуть в типовой журналисткий пиар-фантик, и дивиденты даже от западных зарубежных покупателей обеспечены. Для них все с востока в большую диковинку. Какие конкретно были у меня тексты? Сейчас я подберу прекрасные примеры. Жена мне говорила: "Ты открыл окно?"
   Медные проволоки опутывают настоящую землю. Ненастоящая обита железом. Никогда не ходи босиком по тем листам, ибо ржавчина пристанет к твоим пяткам, и ты их не в силах будешь отмыть.
   Кованные обручи стиснули груди и голову деве, но не вздумай снимать их. Не тобою ковано, и не тобою снято будет.
   Премного пройдено путей к тому и никто не знает, чем обернется сие самоволие. Истинно, это.
   Везде, где не была приятная нам истомина, там пусть будет прикрасный и некрепкий ворог.
   Не поминай имя Господа всуе. Паневеже пристанно, поневеже убранно будет. Пусть так. Но, гляди, не вздумай ко мне приближаться ближе чем на вытянутый локоть, ибо не человек я, Василиска глянула и выщербины выступили на лице ее. Ибо не слушала, а зато против меня говорила. Но не верь хулам этим. Не верны они. Я не противник твой, но лишь учитель. Так будет. Да свершится предсказанное.
   Проступает краска на скулах твоих и златом горят очи. Дарую силы тебе и умение, чтобы слово мое донес ты. Вопрошайте теперь нужное, помощь мою ты услышишь. Но тогда условие одно я ставлю. Ибо нужное оно и важное, но и тебе польза от того будет. Славься отечество и руки тебе золотые жалую. Слово нужное они должны набрать и заключить в образ буквенный. Божьим помыслом руководим будешь. За руку поведу тебя я. Но и ты слушай, и покойся, но сам тоже подбирай колосья встреченны, ибо обронены они были.
   Гилена пала на землю в ту пору. Что было не знал никто. Да и некому знать было, умерло много людей тогда. Но никто слова против не проронил. Потому что боялись все.
   Ленивца руки не накормят. Прав был ты. Тему задай и пиши тогда.
   Но на мой вкус этот стиль мало подходил к моим сегодняшним рассказам. Но вот еще наброски к другому тоже давнему эссе "Танец синих чулок". Строчка эпиграфа: "Чулок к чулку - пара".
   Медленно стекает по стенкам зеленой бутылки жидкость, похожая на желтый кристалл. Стакан, наполняясь, раздувается под тяжестью, все больше делаясь похожим на объевшуюся корову. Наконец он не выдерживает и разваливается на куски, а тяжелая жидкость, проламывая доску стола падает лужей на пол.
   Пластинка крутилась с треском, но нам было не до нее. Любовь дело важное, древнее, и все эти новинки цивилизации, граммофоны, патефоны и прочие фоны побоку, когда ты стаскиваешь с девочки пахучие влажные трусы.
   Бой наш длился уже более доброго получаса, но шел он все же к обоюдной победе.
   Капля за каплей наполняется стакан, чтобы достигнув критического веса, прорвать бумажный лист на котором стоит и все прочее сущее, и уйти по ту сторону.
   Целое, но существующее в каждом отрезке лишь частью.
   С книгой "дакарских сказок" в цепких моих руках я направился на кухню. Достал початую бутылку водки и нехитрую закуску, сказал сам себе: "Присаживайся за стол! Вот так, ножичком, хлебушек намажем сливочным маслицем… и посолим густо крупной солью".
   Ведь вот о какой кастрации - как о начале эры "культурного человека" - ведет речь в своих теоретических изысканиях австриец психиатр Зигмунд Фрейд? Что он подразумевает под "кастрацией"? Как раз то, после чего "культурный человек" абсолютно неспособен производить из "ниоткуда" подобные тексты. А пока его не кастрировали - сущий дикарь, у него из под руки так и выпархивают тексты. Выпархивание фонтанирует в его голове всяческими дикарскими сказками.
   В дверь квартиры дважды позвонили. "Кого-то еще принесло?" Я застегнул на животе и на груди рубашку. Вряд ли чтобы кто-то из моих соседей бродил поздним часом в темном подъезде. Следующая моя мысль была о жене. Звякнула рюмка, упала со стола вилка. Я поднялся из-за стола, и отлетела, повалилась табуретка. Убрал бутылку с водкой в холодильник. Хрустнула под  ногою хлебная корка. И только в прихожей, когда отпирал замок, я догадался: "Пришла Офелия!" Предчувствия меня не обманули.

   Оказалось парочка молодых людей, что стояли в подъезде у окна на площадке ниже, решили навестить меня. Юноша находился рядом с дверью моей квартиры, а его девушка располагалась за ним на верхней ступеньке лестницы.
   Девочка вытянула руку и положила ее на перила. Она изможденно - у нее было полное слегка рыхлое лицо - обхватила перила всей ладошкой. На голове у девчонки была вязанная из ниток темно-синего цвета шапочка, из-под которой выбивались спутанные светлые волосы и падали ей на глаза.
   Юноша был без головного убора. Волосы у него были тщательно прилизаны на плоской голове.
   - Что вы хотите? - поинтересовался я, обратившись к молодому человеку.
   Он смотрел на меня и молчал, как рыба. Его маленький рот лишь слегка открылся, пытаясь изобразить дружественную улыбку.
   Заговорила его девушка. Она, быстро сделав два шага вперед и став рядом с кавалером, очаровательно и смело спросила у меня разрешения сходить в туалет в моей квартире. Она извинилась и спросила у меня разрешения в "туаолет" зайти. Так она и сказала.
   - Забавно, - удивился я, - Мы никогда раньше не встречались?
   В тот момент впервые мне пришло в голову: так вот, значит, каково оно - иметь дочь.
   - Нет, наверно, - умилительно улыбнулась девушка.
   - А с вами я знаком? - поинтересовался я у юноши.
   Мальчик отрицательно покачал головой, но уже и он искренне по-настоящему улыбнулся.
   - Да, вижу теперь, нет, - согласился я с ним и перевел взгляд обратно на светловолосую девочку. Она была очаровашка.
   - Заходи, - пригласил я девушку. - А вам, молодой человек, придется подождать своей очереди в подъезде.
   Видно было, что выдвинутое мною условие не понравилось мальчишке.
   - Гляди в оба, - сказал он предостережение своей партнерше.
   - Гляжу в четыре, - бойко она отвечала ему.
   Девушка переступила порог моей квартиры, и я закрыл дверь. Автоматический замок сухо щелкнул своим язычком, ставя дверь квартиры на запор.
   Девчонка на миг оцепенела, но я уже зажег свет в туалете и, махнув рукою в сторону его двери, пошел на кухню за табуретом.
   Присев в прихожей на табурет, я тут же передумал и сел на пол в углу прихожей, прислонившись спиною к пуфику, на котором лежала высокая стопка старых газет; я наблюдал за происходящим вокруг. На вешалке висели пальто, две куртки и старая шуба жены. И время от времени я поглядывал на часы. Было уже почти двенадцать ночи.
   Вдруг я вспомнил, что утром воспользовался последним лоскутом с рулончика туалетной бумаги. Обернувшись, перегнувшись вбок, и не вставая с пола, я выдвинул из шкафчика ящичек, полный туалетной бумаги. "Лютик, лютик золотой, что случилось с головой? - тут же смущенно укорил я сам себя. - Каким образом ты собираешься передать рулончик туалетной бумаги блондинке, запершейся "ву моем туалете"?
   Этажом ниже в туалете спустили воду. Затем соседка Вивиан этажом выше спустила воду.
   "Девчонки сидят в туалете полжизни".
   Неожиданно для меня щелкнула щеколда, и вновь в прихожей появилась моя гостья.
   Я вовремя не услышал её приближающихся шагов. И рывком убрал руку за спину, поспешно задвинул ящичек, полный рулончиками туалетной бумаги.
   Из очаровашки личико у девушки перевоплотилось в "миленькую" девчоночью мордашку - санузел в моей квартире был совмещенным с ванной комнатой - девчонка чуточку умыла личико, чуточку подправила макияж. Волосы у нее были старательно расчесаны с аккуратным пробором посередине и стянуты узлом на затылке. Шапочка торчала из кармана пальто.
   - Чаю теперь, а то у нас получается будто бы и не гостеприимно, и даже не логично? - попытался я сострить, когда девушка появилась вновь в прихожей. - Проходи на кухню.
   Девушка мой юмор не поняла.
   - Что вы, меня парень дожидаются, - возразила она и тут же согласилась. - Хочется пить, но я здесь в прихожей выпью.
   - Пройди и обувь можешь не снимать.
   Следуя за мною, она взглянула сквозь открытую дверь в гостиную и обратила внимание на занимавший половину стены книжный шкаф.
   - Сколько книжек у вас. А наши книжки давно сдали, когда несколько лет назад с работой в нашем городе было сложно. Я живу напротив, в соседнем доме.
   - В букинистический магазин отнесли книги? - поинтересовался я и приостановился. В пустой до того момента моей голове появилась мысль.
   - Если бы! - взмахнула рукою девочка. - Нет, мои отец и мама сдали в макулатуру по весу все книжки.
   - Если любишь читать, приходи. Погоди… - я подошел к шкафу и достал со средней полки хорошую, но не дорогую книжку.
   Девушка книгу взяла.
   Она подняла голову, и я глянул в ее серые глаза - они чуточку косили, чуть-чуть сияли в рассеянном свете с кухни от лампы, укрепленной на стене над столом. В ноздри мне ударял теплый, настоявшийся за несколько часов в подъезде, аромат ее тела.
   В дверь квартиры осторожно постучали, и моя гостья, забыв про чай, устремилась в прихожую.
   - С девушкою все в порядке, - заверил я юношу, когда открыл дверь. - Теперь твоя очередь?
   - Мне пока в туалет не надо, - отрицательно он покачал головой и взмахнул длинными волосами.
   Не знаю, почему-то поначалу я посчитал, что им обоим приспичило посетить в моей квартире туалет.
   - Идем, - сказал мальчишка девушке.
   Чуть сердито сказал. В темноте одному ему пришлось ожидать. Наконец-то она управилась. И они ушли вниз по лестнице.

   "Опять я не спросил у девушки имя, - подосадовал я, когда закрыл дверь.- Впрочем, Офелия - редкое имя".
   Хорошенькая! В ней было бесконечно больше жизни, бесконечно меньше себялюбия и вдобавок еще физическое обаяние: изысканно чистое, хотя и подрумяное, лицо, золотистые волосы, прелестные, широко расставленные серо-голубые глаза - глаза, которые неизменно блудили…
   - Как бы ни было, как бы ни было… - я достал, мурлыкая под нос песенку, из холодильника початую бутылку водки. - Меня посетила Офелия. Я создал Офелию.
   - На кой черт только я ее создал? - произнес я вслух сам себе громко.
   Я призадумался, снова открыл холодильник, поставил на стол банку с солеными огурцами и помидорами, соорудил несколько различных бутербродов и со вкусом выпил налитую до краев рюмку водки за созданную в этот вечер мною Офелию. И, кажется, я понял, что меня беспокоило.
   - Кажется, я понял, что меня беспокоит! - с этими словами я выпил еще рюмку водки за будущее здоровье Офелии.
   Зазвонил телефон. "Але!.. Поужинал, и сейчас я занимаюсь редактированием рассказа". Звонила моя жена, она гостила в Новосибирске у наших сыновей.

   22 мая 2017 г.
   Ред.: 17 июня 2021 г































 текст удален автором