Братская сага

       1

За мемуары рано браться.
Но всплыло вдруг из дембельской поры:
из чаш лесных соцветье Братска
Раскинулось у Ангары.
Стоят леса, укутанные снегом.
На вышках часовые чутко спят
и ждут, когда коснётся звонким эхом
крик разводящего – и вскинут автомат.
Заворожён сибирским заточеньем,
я, стриженый, влачу пустые дни –
и редко радуют повидло и печенье,
и липнут обольстительные сны.
С утра – зарядка. Обжигает холод
мой голый торс. И с шумом рвётся бег
из сильных лёгких. Как хрусталь расколот,
в глаза смеётся солнцем плотный снег.
Вот говорят: суровость, дедовщина…
Не знаю я, ребята, не сужу.
Но только что ж ты, к ляду, за мужчина,
коль пресмыкаешься пред тем, кто «плещет жуть»?
И как бы ни была щедра Россия,
вовек ей не стряхнуть оков,
покуда в ней так мало крепких, сильных,
надёжных, башковитых мужиков.
Благотворительность? Да что за панацея?
Горбатых да кривых – хоть пруд пруди.
Взрасти-ка воина, чей ум разящ и цепок –
и сердце пылкое поёт в груди!

       
       2

Тогда ещё Чечнёю и не пахло.
Афганистан почти отгромыхал.
Но многие – и я – из будней затхлых
просились в бой, в изножье диких скал.
Какой там, к чёрту, долг международный!
Скорей – романтика, незрелость, блажь…
И всё же жаль, что духом благородным
войны в нас юность не зажглась.
И часто, пропадая в вешнем гуле,
среди урочищ, сосен и болот,
я видел въявь, как в выжженном ауле
мой сверстник в свой последний штурм встаёт.
И русская скупая прибаутка
и русское отчаянное «****ь»
звучали там, где подгоняет путник
верблюдов караван сквозь мор и гладь.
Но режут слух порою эти басни.
«Излом кавказский»; гроздья мёртвых тел.
За что, скажите, гибнут наши парни?
Чтоб кто-то в пекле этом руки грел?
И запекаясь, шлют беззвучно губы
загубленных надежд словесный лёд.
А может, я и сам туда махнул бы!..
Да зековская роба не даёт.

       
       3

Любили мы, смеялись и взрослели.
Но что ж ты вздрогнул, школьник-баламут?
Не журавлиный клин плывёт над лесом:
свинцовые гробы домой везут.
В час, когда солнце тронет нежным светом
оград кладбищенских чугунный лист,
пройдись по тихим улочкам забвенья
и даты почитай – и удивись.
Разрыв меж первой датой и последней…
Что ж вас ничто не держит на земле?
Следы потерянного поколенья –
в войне, в разборках, на игле.
А здесь, где я по памяти блуждаю,
даже деревья вырубают всласть.
Коросты зон по всей стране зияют,
которая себя не обрела.

       
       4

Весёлый праздник – Новый Год.
Уж накрыли стол – и вот
в шинели Дед Мороз идёт!
Табачный дым и тарарам.
Но видно даже по глазам:
нам, взрослым, не хватает мам.
Мне девятнадцать. И досель
от любушки не жду вестей.
Хоть были поцелуи, дрожь,
ожог ладони, стоны, ложь,
и в беспощадном свете дня –
взгляд безразличья на меня.
Не ждёт Хабаровский утёс
шагов крылатых, жарких слёз –
всё поглотил сплошной туман.
Но впереди – любовь и май!
И я вам всё, друзья, верну:
ту радость, байки, кутерьму…
Пусть был и стычек мелкий хлам –
мы всё делили пополам,
то бишь, всё поровну. И ночь
звучала голосом «Кино».
Были пластинки, жемчуга
снегов – и невозможный гам.
И «Голубого огонька»
сквозь веки слипшиеся ткань.
Наутро всё пошло как встарь.
Я открываю, как букварь,
тех лет прекрасные листы,
когда мы молоды, чисты –
и ничего ещё не жаль.
И жизнь не мучит сотней жал.

       
       5

Для откровений час не пробил.
Грущу – и на меня глядит, осев,
дембельской осени скупая просинь
и золотой листвы посев.
Наверно, никогда не повторится
тот сплав звенящий грусти и мечты:
я часть себя оставил в этой тризне
по двум годам без женской красоты.
Хотя о чём я? Ведь сейчас-то хуже.
Я собственных заметок ворох жгу.
И на себя смотрю, как будто вчуже,
стоящего на дальнем берегу…
Замотан в гимнастёрку, в сапожищи
обут, я вышел на хоздвор:
там сок берёзовый, словно сок жизни,
в зелень бутылки щедро каплет ствол.
Так мир безбрежен. И в пустыне неба –
верблюдов золотистых караван.
Владыке севера шлёт кто-то нежно
лазурные шелка из знойных стран.
Стук дятла. Где-то вскрикнул дизель
и захлебнулся вкусом тишины.
Сегодня новый месяц народится –
я закажу себе любые сны.
Через неделю, в скромном ресторане,
в законном увольненьи на три дня
я говорю вдруг навестившей маме:
глотком вина не укоряй меня.
А мама всё не может надивиться:
совсем уж взрослым стал мой сын!
И светлая слеза зажжёт ресницы –
и жизнь вернётся музыкой весны.

2001 - 2007