Город - одним файлом

Философия на горах – Артхаус – Один в Риме – Пианист – Вечность – Москва моя – Без часов – Анна Раусе – Город – Не забывая о человеке – метро

===============================================

ФИЛОСОФИЯ НА ГОРАХ

Замок стоял над рекой, за которой раскинулся
город: стадионы, больницы, кинотеатры,
заводы, казармы, фабрики, школы, тюрьмы, –
замок из мрамора и гранита: широкие
лестницы, девизы над арками, большой парк во
французском духе (решетки, фонтаны, бюсты),
церковь, смотровая площадка, длинные аллеи
(клены липы) и яблоневые сады. Огромная
башня поднималась к небу, заканчиваясь
шпилем с эмблемой; рассмотреть эмблему
было непросто – так высока была эта башня, и
так высок был ее шпиль. Были и другие
башни, поменьше. В одной из них он прожил
несколько лет вместе с друзьями, беседуя о
дедукции и редукции, заброшенности и
решимости, интуиции и разуме, о фатуме и
судьбе. Часть окна, выходившего на юг,
закрывал циферблат часов, укрепленный
снаружи; огромные цифры и стрелки было
видно издалека. И вот случилось так, что у
двоих обитателей башни остановились
наручные часы. Третий обитатель башни был
тогда в отъезде, и пришлось этим двоим
справляться о времени у соседей. Странно это
было – жить в башне с часами и не знать,
который час. Но такова уж была эта башня, и
таков был образ их мыслей. Они жили вне
времени, на горах.


АРТХАУС

Она учится в Лондоне на кинорежиссера.
Ей там нравится. Этим летом цены на недвижимость
упали. Можно подумать о покупке небольшого
участка с целью продать его, когда цены поднимутся.
В Европе почти все девушки ходят в брюках.
Когда это началось? В конце 80-х. А в 90-х начали
обнажать пупок. Люди – это просто голые обезьяны,
хотя среди них и встречаются кинорежиссеры.
Странная точка зрения для молодой девушки.
И ведь есть еще свиной грипп. Китайцы и японцы
в Лондоне ходят все в марлевых повязках.
Будет ли она носить марлевую повязку?
Может, и придется. Мир превратится в большую
операционную без пациентов или наоборот –
в огромный стационар, где будут одни пациенты
без врачей. Но кроме пациентов и врачей обязательно
должны быть кинооператоры и режиссеры,
чтобы сохранить все для вечности. Режиссеры
не обязательно, а кинооператоры – точно.
Стать кинооператором проще, чем режиссером.
Но она хочет быть именно кинорежиссером
и снимать артхаусное кино – не эти скучные триллеры
об эпидемиях, мутантах, маньяках, террористах,
киборгах и пришельцах. Ей не нравится фэнтези,
но нравится Йос Стеллинг. Улыбнувшись, она уходит
на посадку. Следом за ней идет азиат в марлевой
повязке. И вообще все идет своим чередом.


ОДИН В РИМЕ

Мать уже заняла место в вагоне,
а мы с отцом еще шли к вокзалу.

Неожиданно отец сказал,
что не поедет с нами,
махнул мне рукой и исчез
в переходе.

Поезд в этом время тронулся.

Я остался один в Риме,
без денег и с двумя
итальянскими словами
в памяти.

Никогда наяву я не испытывал
такого чувства одиночества.

Итальянцам на улице
не было до меня никакого дела.

И я знал, что ни мать, ни отец
не вернуться, чтобы меня
отыскать.


ПИАНИСТ

В первый раз я услышал его игру,
когда мне было лет четырнадцать.
Он приезжал в наш город с концертом,
и я помню, что оба отделения
он играл Шопена.
С тех пор прошло много лет.
Я уезжал на учебу, жил в столице,
потом вернулся.
И как-то раз увидел его имя в афише.
Мне вспомнилась юность
и моя любовь к Шопену.
Я пошел на концерт вместе
со своей девушкой.
В этот раз он играл Рахманинова.
После концерта я зашел в артистическую
и поблагодарил его.
Он сказал, что ему удалось
наконец поймать то движение,
каким нужно играть
вот это место в прелюдии, –
и он сыграл несколько тактов на пианино.
Я сказал, что да, это место
получилось отлично.
На самом деле я не помнил,
как он играл эти такты
и вообще слушал рассеянно.
Я спросил его, что он делает
сегодня вечером.
Не знаю, зачем я спросил об этом.
Я не собирался приглашать его
к себе: пианино у меня было расстроено,
и я не был уверен, что сумею
занять его разговором.
Он пожал плечами и сказал, что завтра
утром играет в музыкальной школе,
а вечер у него свободен.
Я еще раз поблагодарил его и ушел.
Меня ждала моя девушка;
она постеснялась зайти вместе со мной
в артистическую.
По дороге мы купили шампанского
и мандаринов.
Несколько раз за вечер я вспоминал
пианиста и представлял,
как он сидит один в своем номере,
смотрит телевизор или читает книгу.
Я подумал даже, не пойти ли утром
в музыкальную школу.
Но утром мы проснулись поздно,
а встали еще позднее.
Вскоре я уехал из этого города навсегда,
уехал один и никогда больше
не видел ни города, где родился и вырос,
ни той девушки,
ни пианиста.


ВЕЧНОСТЬ

Однажды
мне стало тоскливо.
Я не высидел дома,
поехал в центр,
зашел в кафе-мороженое.
Там было много подростков –
девчонок, мальчишек.
Они стояли в очереди,
сидели за столиками.
Я тоже встал в очередь
за мороженым
и постарался запомнить
эту минуту:
поздний июль,
вечер,
центр города,
кафе,
и эти подростки,
и тихая музыка,
и я стою за мороженым.
Все так убого
и вместе с тем
так прекрасно.
Повсюду разлит
мистический блеск.
С тех пор
прошло много лет,
но и сейчас
нередко,
когда день
кажется
припорошенным пылью,
я вспоминаю
тот вечер,
тот миг
и чувствую:
я видел вечность.


МОСКВА МОЯ

Мне всегда хотелось жить
в большом московском доме
в 11 или 13 этажей
из такого светлого кирпича,
и чтобы там были решетки,
и арки, и террасы,
и вазоны, а за домом –
асфальтированный двор,
и скверик, и качели,
и чтобы на той же площадке
в соседней квартире
жил старый профессор
в круглых очках
и с седой бородкой,
а этажом ниже или выше –
бывшая балерина
Императорского театра,
и чтобы профессор
ходил в домашнем халате,
а у балерины все стены
были завешаны афишами,
портретами и фотографиями,
и чтобы при встрече
профессор говорил мне:
«молодой человек»,
а балерина: «юноша»
или «сударь»,
и чтобы в том же доме
жил знаменитый детский писатель,
чьи книги стоят на полках
школьных библиотек,
и чтобы у него была дочка
примерно моих лет
с каштановыми волосами
по имени Марина
или Светлана,
и мы с ней дружили.


БЕЗ ЧАСОВ

За окраиной города лежала саванна,
высились Кордильеры, искрились
торосы, шумел океан.
Я брал с собой компас, бутылку
воды и большой складной нож
с двумя лезвиями.
Важно было точно рассчитать время,
чтобы успеть вернуться домой,
собрать портфель и добежать
до школы.
Мы жили вдвоем с бабушкой, и она
не могла купить мне наручных
часов.
Без часов я не чувствовал себя
настоящим путешественником.
Я был готов выменять часы на компас
или складной нож, но возможности
не предоставлялось.
Ножи и компасы были у многих,
а часов не было почти
ни у кого.
Шла холодная война, и нигде,
ни в магазинах, ни на рынке,
нельзя было купить тайваньских
пластмассовых часов
за доллар.


АННА РАУСЕ

В России, не зная латышского языка,
она чувствовала себя латышкой, и
когда Латвия обрела независимость,
она решила, что обретет родину,
переехав в страну, где родился ее
отец. Но для родины гораздо важнее
было знание латышского языка, чем
этнические корни и убеждения. И
вскоре она поняла, что родина не
считает ее своей, – для родины она
была приезжей с чужим языком и
чуждым менталитетом. И тогда она
вернулась туда, откуда приехала, – в
Россию. Она до сих пор дает уроки
вышивки и макраме. Ей хватает на
одежду, еду и оплату квартиры. Кем
она теперь себя считает – русской
или латышкой? Может быть, она
просто думает о том, что у нее не
получилось отложить деньги на
черный день.


ГОРОД

Самым примечательным в этом городе
было отсутствие центра.
Он походил на биологическую клетку,
которая приготовилась разделиться,
но так и не разделилась.
Исторически, конечно, все было наоборот,
и город возник из слияния
двух поселков.
Один поселок предоставил городу
площадь, позднее покрытую асфальтом,
а другой – невысокий холм.
На невысоком холме стояла церковь,
а на площади открыли памятник.
Но ни площадь ни холм, ни памятник,
ни церковь не годились на то,
чтобы сделаться сердцем города.
Вот так и жил этот город – без сердца
и даже без головы.
Приезжие этому удивлялись,
а коренные привыкли.
Они гордились тем, что в городе было
много парков и много деревьев.
Они называли город «зеленым».
Они могли бы сказать: да, у нашего города
нет ни сердца, ни головы, зато у него
хорошие легкие.
Да, в этом городе легко дышалось.
Но нелегко жилось.


НЕ ЗАБЫВАЯ О ЧЕЛОВЕКЕ

Я шагал по движущейся дорожке
TechnoGym со скоростью 5 км/час
(градиент 0) и видел перед собой,
в широком окне, два дома,
построенных недавно.

Каждый состоял из двух блоков –
высокого и пониже;
у того, что пониже, углы
были срезаны и закруглены;
на нем еще выступали
три балкона (или лоджии) –
застекленные параллелепипеды
в несколько этажей.

Потом я перешел на велотренажер,
крутил педали (70 rpm, уровень 5)
и думал о домах –
об этих конструктивистских
глыбах.

Я знал, что многим жителям района
они не нравятся,
что их считают уродливыми,
пугающими.

Но, крутя педали,
я подумал:
что, если архитектор
изобразил
в такой условной форме
семью:
отца и мать с детьми?

Чем дольше я смотрел на дом,
тем яснее видел
две большие фигуры
и три поменьше –
памятник Семье.

Идея мне понравилась,
и я подумал,
что современность не так уж
и бездушна,
что она гуманистична
в своей основе –
так же, как гуманистичны
эти тренажеры,
похожие
на жуткие приспособления
для пыток

(но стоит пообщаться с ними,
и поймешь: они – твои друзья).

Стекло, бетон и сталь –
их трудно было приручить;
зато теперь живем в комфорте:
пентхаусы у самых облаков
и тренажер на каждый мускул.

Накачивая мышцу левого бедра,
я слушал быстрый рэп:
американец
(мне казалось – черный)
с приятным баритоном
бубнил о чем-то,
а потом
девицы вступали хором
и мелодично что-то
пели.

Садилось солнце,
золотя дома напротив.

И бит гремел.

И было хорошо.


МЕТРО

когда я жил в Москве то обычно пользовался
метро

столица представлялась мне огромным миром

она простиралась в неизвестность с юга на север
и с запада на восток

она скрывала множество тайн и встретить в ней
можно было кого угодно от оборотней
до вампиров

мне нравилось спуститься под землю в одном
месте и подняться на поверхность в другом

время в метро как бы останавливалось и ты
переносился из одного места в другое
мгновенно

можно было даже представить
что ты переносишься из города в город
и ни время ни пространство тебе не помеха

возможности метро были безграничными
как и возможности каждого в молодости

так хорошо было за пятак умчаться куда-нибудь
на огромной скорости

так славно было сесть в вагон
на Ленинских горах
а выйти у Филевского рынка
или фонтана ВДНХ