Жаркое Номер Девять

~ Поэзии алкоголя ~

Я собираю по полям туманы,
Складываю их себе в карманы пиджака,
Но так необъяснимо странно –
Дома я ни разу их не рассмотрел пока.

Телеги вязнут в глине, в смоли месяц,
Звёздные клубки разматывает луч.
Напоен воздух льдистой смесью,
С хрустом рухнувшей с небесных круч,

Объевшей мне лицо и высушившей кожу,
Перхоть букв пересыпается в стихи,
Что кости, мясо, мысли гложут…
Ах, поэзии, поэзии мои,

Мои в мосты изгорбленные дамы!
Превратились, углубились до конца
В компостные, ископанные ямы
Ямочки девичьего крестца.

Здесь рюмка к рюмке, глотка к глотке,
Пейте то, Поэзии, что вам дают,
Мои скабрезные, сипатые кокотки,
Пейте вдоволь жизнь мою!

А я бреду и муза одряхлела, поседела,
Побледнела, раскрошила зубы в прах
О чёрствую поэзию, поэзию предела
Человечьих тел, несомых на моих руках.

Твоя улыбка, муза, будто рана багровеет,
Но её так мало мне пуститься ввысь.
Пусть улыбается живот и горло с шеей,
А губами лона шире улыбнись. -

«Средь озорных виньеток пыли
Детки пучепузых, звонких мух
Искусно и цветасто разложили
По местам - материю и дух».

Я всё бреду, то весело, то хмуро,
Замечаю люд, беру его с собой.
Так сладко путать парики и шевелюры,
Путать трость в руках с кривой клюкой.

Вытачиваю взглядом дерево, ветвятся
Нити белые над полым сном небытия,
Плоды рябины продолжали наливаться
Тем, чем рядом с нею проливаюсь я.


~ Зевок ~

Зевок и неприкрытый рот, о боже!
Челюсти расходятся, о страсть
Как то на хищничию пасть
Глотить готовую похоже.

Моя Венера
Ты, хохотки
В мазут портьера
Кунаешь и

Флакон вскрываешь,
Одежды вон.
Плясать нагая
Под патефон.

В дыму парфюма
Заморских мест
Она die Blumen
Ноздрями ест.

Духи и кольца
Её наряд,
Они слегоньца
На ней звенят,

Как колоколья
На траур дней
Да в такт безволья,
Так веселей!

Под лёгким телом
-Сминался ворс
Туманно-белом
-Беловолос.

Она в кушетку
Опала, как
Сухая ветка,
Потёртый фрак

С костей люмпена –
Сыры межа,
К концу портвена
И кутежа

В бурьян бурьяна
И грязи грязь
В дурмане пьяном.
Оборвалась,

Устала, Винус
Плясать, плясать
И я раскинусь
Как ты, под стать.

В моём флаконе
Мутнел туман…
Сомнамбулоном
Мой друг уткан.

Мундштук дымился
Волнами грудь.
Я в ней зарылся…
Чтоб в ней уснуть.

Две спелых вишни
Глядели врозь,
Совсем не лишне
(Мне так влеклось)

Сорвать их с мясом
Своим зевком,
Безумным плясом
Зубастым ртом.


~~~~~~~~~ Готфрид Груфт де Кадавр ~~~~~~~~~




~ место цветения бездны ~

пустошь, окружённая бестиями - всходнями
ненависти – моя обитель, чёрная и пустая,
что бездна, в которой теряются силуэты и только
восходит одно мёртволицее солнце, и я в нём пылаю
и отдаю по кускам свои строки, а после,
в молчание канув, смотрю, как сгущается тело
и становится садом, в нём – кровля
цветущего мора,
которая вглубь вползает и паутиной, тленом
ложась в глазницы,
плетёт города и пейзажи и быстро
сжирает их, мне оставляя удушье, руины и небо,
чья серость врастает под груди и дышит
вместо меня, украдкой дыхания вечность
кружится и в пируэтах ложится к ресницам,
они затухают, и сон окунает течение улиц,
небытие расстилается в их вереницах
и капает бледным туманом
сквозь дымку дурмана на губы;

~ вояж в неизвестную яму. Цилиндр пейзажей смерти ~

когда коллекция переполняет край, дозволенный
в тех рамках, что снуют в цилиндре в чаше головы,
её течение – нитеобильный бархат – бесподобно:
ты словно открываешь плод: прохладной чёрной белизны

поля, а небо в их глазницах чистое, что сакура,
в траве зияют спелые лазейки в ад: изящные сады,
что изваяют вкус чужого нахождения в распятии, -
к твоим услугам, а ещё – языческие фрески и кресты,

венчающие купола и крыши местной лавки антиквара,
и бесконечная тягучая в полОтнах свода дней
твоя осиновая скула как-то загнивает:
в ней образуются нарывы от взрывных дождей,

как жаль, что ты – лишь деревянный памятник, да и кому?
и даты жизни, и как величали – стёрлось,
зато взросли бутоны чёрных виноградин и в твоём гробу
не так, как здесь - темно и одиноко;


~~~~~~~~~ Плывущие Облака ~~~~~~~~~




~ Рациональное зерно ~

Проснулся с Хаси я в носу,
Подумал и сказал: "А почему бы
Не пойти работать в морг?"


~ Tubercolosi ~

–Влажно–
Запах наводнения.
В банке трёх литров часть меня.
Глаза завязаны:
Чтобы их не утомлять,
Чтобы не видеть взглядов ружей.
Кто-то услышал кашель кого-то
И изнасиловал наугад.

Во глубине сжимает грудь.
Храню покорно нетерпенье…
Надо так мало:
Только открыть рот –
Ещё одно место для конденсации.

Топот мглы в пляске Лоа,
Пока я лежу на носилках
Между его ног.

Я рассматриваю в зеркале свой халат
Цвета мяты.
Кажется, мне идёт…
Подступает к горлу.
Я не сдерживаюсь…
…То, что надо:
Немного красного
На мятном…
«…Чистейшей прелести чистейший образец»…

Надо побриться –
Эти волосы,
У них корни с двух сторон,
Держат меня здесь, внизу,
Ушли в землю, разрослись,
И кроты устилают ими норы.

Памятник свободе – банка с моим отражением,
Ещё одна дыра в голове – и воздух ударяет
Мне по ляжкам и течёт вниз – к асфальту,
Куда-то ниже…

–Проколото–
А Грифона опять трётся в нетерпении
Щекой о железо. Оно уже навсегда окислилось.
Перемешивается «до удара» с «после удара».
Удара обычно нет,
И за ним не следует пауза.

Когда-то, давным-давно, я посадил в саду
Три занозы.
Опухоль воспитать не успел,
Плодами труда насладиться…
Мой нос, его… нет?
Кто-то…
А! Это опять крылатая кошка его утащила
Поиграться, пощекотать.

Сплюснутый шар бархата –
Инородное тело роднее родного.
Чувствуешь себя бессильным? –
Бывает и такое, а что?

Лечение солнечной капельницей не помогает.
Вливание мельниц через нос сбивает только симптомы.
Мой врач сказал, что видит во мне личность и того,
Кем я кажусь моему соседу…
Моё окно выходит на морг:
По всем вопросам обращаться туда.
Welcome!?

–Ус общий–
И всё же я не понял,
Почему халат не пахнет зубной пастой?
Моя грифона она жемчужная?
И где она подпалила наши усы?
…Запах вакуума.


~ Большие статуэтки-детки ~

На Площади Ванили
Собрались Динозавры -
Не то седые черти,
Не то слепые мавры.

Их яркие ладошки
Блуждали по дорожке
Из пёстрого цемента...
"Вмурована плацента!"

И, будучи рождёнными,
Живые монолиты,
В утробе погребённые,
Статичностью убиты.

На Площади Ванили
Стояли монументы,
А скульпторы забыли
В телах их инструменты.


~~~~~~~~~ Леонид Именных ~~~~~~~~~




~ Перчатки цвета Парижской ночи ~

Город кашлял птицами в ажурную
Корзину неба, всю в радиоволнах
Эйфелева башня старалась перекричать
Сорок веков тишины
Что так уютно пьют чай
За круглыми столами моих зрачков

Тысячи маленьких шестёрок треф
На червовые тузы баррикад
Река-кокетка стыдливо краснела
От пролитой крови
А может быть
Красной краски

Узким гортаням улиц
Захлебнувшимся бешеным вином
Не выговорить свистящими пулями

*******************************

Шут-ветер
Сидит на вершине
Tour Eiffel
Спрыгивает с клёнов
Хватает за руку лист

Нежными и холодными пальцами
Подбирает газету, в которой
Писали о чём-то,
Но я не знаю, о чём...

Головы клали
На трепещущие
Деревянные колени
Самой нежной девушки -
Гильотины
Под ласку лезвий
И все они падали в небо
Видишь?
У ребёнка вместо воздушных шариков
Головы Верлена и Рембо

И картечью моих стихов
Свинцовой метлой моего языка
Как расскажу о полёте
Листка в объятиях ветра?

Общий язык
Находят только влюблённые
Да и то
В довольно-таки тесном, закрытом мире
Ротовых полостей, из которых
Так хорошо кашлять птицами, которые
Напоминают по форме самолёт, который
На крыле приносит зарю

Самолёт рождается маленькой
Металлической и трещащей птицей
Долго растёт - великий затворник
(Муэдзины уходят в небо)
И по ангарам
Бегает эхо - вертлявый шут
От стены к стене
Самолёт - мечта о легчайшем полёте
Весом в сотни тонн
Тот же лист
В холодной ласке
Сильных пальцев ветра

Самолёт взмолился
Отрубите руки пилоту
Я не выдержу
Этой ласки больше
Я слишком долго
Был в стратосфере
И отморозил своё
Простое, но чуткое сердце

Шут в темноте
Свет выключили
Одень перчатки цвета Парижской ночи
Фехтуй с тысячерукой мглой
Будь честен с собой, mon ami,
Зрители вышли из залы
Их никогда не было
Будь честен с собой, mon ami,
у ночи нет ни рук, ни рапир...

Кто же выпьет вино моих глаз...
Насадите меня, как бабочку,
На Tour Eiffel...


~ Имаго ~

Хмарь приходит
Садится как кошка
языком вылизывая стекло
Проникая
в моё окно
прыгает по комнате
не боится табачного дыма
садится в кресло
говорит о погоде
о кошачьей жизни
что котята умерли
и теперь - облака
но хвост трубой
из него валит сизый дым
гдето в спальных районах

вечер поджидает у подъезда
побитая собака чтобы впиться зубами рыданий
в горло стихов моих и поставить
меня на колени рифм
поэтому мы с хмарью вместе знаем
что лучше ходить по крышам

Женщина садится в твоё кресло
Она не говорит
Но у неё (я знаю) твой голос
Принимает твои позы (каждую, по кадрам)
Только ищейка моего глаза находит отличия
Только тоска моих пальцев всё видит
Эта женщина - Тишина

Меня выдохнет дымом где-то на окраине
так, на ощупь узнают город слепые
или приезжие - с окраин
с огрубевшей кожи подошв
в то время как зрячие
познали его глаза
и лоно

Меня выдохнет дымом. Каждая вещь
Будет резать меня пятью острыми углами
лучше жить в темноте
и ходить по крышам

Аэропорт встретит меня
Серебристыми мечтами,
Отлитыми в грубые формы
Легкими крыльями
В тысячи тонн
Лучше так не летать

И вот я сажусь в кресло. Дома.
Пытаясь не замечать, что сегодня я
Снова встану на колени рифм моих
И созову стихов моих оркестрик
Садисты - самые сентиментальные люди на земле
После фашистов и Наполеона,
Маленькая куколка еврейской девочки
догорает в газовой камере.
Куколка догорит - появится имаго
Бабочка стихов.
Бабочка состарится - будет бабушка
Будет сидеть на кухне
("Сумасшедшая кошатница")
а потом к ней придут кошка-хмарь
кошка-сон и кошка-смерть
(к каждой бабушке приходят эти кошки)
И будет Тишина

Поэтому я спокойно
Разрезал свои пальцы об острый язык
И капал кровью (слишком много ее во мне)
спокойно бился головой об стену
а потом с трудом вытягивал из глаз ледяные слёзы
чопорно и пристально
моё сердце целилось в смерть

но лучше жить в темноте
ходить по крышам
быть имаго
плоским и чёрным
и мечтать об огне
слишком реальном для еврейской девочки


~~~~~~~~~ Анатолий Михайлов ~~~~~~~~~




~ масса ясности ~

В день утлый, оттенённый прошлым светом,
наивный и печальный хрустальный круглый год
кручу я в пальцах, вглядываясь в душу
событий – не убить и не нарушить
их тонкий, дымчатый, теперь застывший ход.

Из памяти, что из шкатулочки с секретом –
рассеянная музычка плывёт.

Масса ясности в пустой ладони
шар хрустальный год болтанка снега
поворот событий место время
их объятие на стыке
лучших нот
нечто неразгаданное всеми
кто внутри рассеянно идёт
о алчность взора в отрешённые минуты
тишины обещанной когда-то
забирающей обратно звуки
как вбирает кровь любви и муки
мраморный вакуум
статуй


~~~~~~~~~ Батлер Бутлер ~~~~~~~~~




~ The spirit of mystery... The mysterious spirit. ~

Скрючившись калачиком на вскрипывающем диване,
Кутался трясущийся ошмёток плоти
В чудеса и аромат дурмана филигранный:
Пресмыкался я под опиумным гнётом.

В дальнем уголке плывущей комнатушки
Царственно, осанисто гримасничал Меркурий –
Сфинкс прирученный, – бросая безделушки
В пасть: загадки да огрызки гурий.

Ах, мой зверь! Божественно сошедшее с иконы
Личико, прижатое жгутами к монстру,
Шляпка-нимб разделанной аля’ форель Мадонны
Обрамляла рогоносного чела коросту.

Тельце лебединое играло перламутром.
Взмахивая кротко чуткими крылами,
Стряхивало в воздух сахарную пудру,
В ауру густую наряжаясь кружевами.

Словно на шарнирах лапищи паучьи
Гнутся; сокращаются, живут отдельно
Щупальца, шевелятся, отравою колючки
Грустно истекают на чугунные колени…

Ластится ко мне зверёк домашний,
О загадочном ведёт беседу,
Томно тянется, причмокивая страшно,
Сидя с сигареткой рядом, в пледе.

Весело смеялись друг над другом,
Вина дегустируя в свинцовых кубках,
С нами напивались слуги:
Пьяных червячков и шелкопрядов группки.

Лёгкие закуски: шоколад под мраком,
Холод губ под восковою плёнкой,
Алый трепет, полюбивший плакать
Искус глаз – искусный, тонкий.

Ах, Пика’ссо ножевых прикосновений,
Режь, терзай в агонии полёта
Страстно–деспотичных вдохновений,
Всхлипы-охи выхлещи по нотам

Оперы багрово-синих поцелуев…
Опиумный дым облизывает нагло
Нас, безумные движения колдуя,
В кукольном театре оседая влагой

Зыбкой, смазывает представленье
Рыщущих друг в друге менестрелей.
Дым рассеялся, забрав виденья…
Я обнимал свой труп окоченелый.


~ Осенний сплин. ~

Курился фимиам невыносимо рдяно –
Светило утопало в собственном соку,
Кружилось, извиваясь пьяно,
Прильнув к небесно-млечному соску…

Хрупка хрустально усыпальница:
Вздымаются окрест осины,
Устало трепыхая пальцами,
Ловящими осенне-синий,

Благоухающий немного прело,
Мертвяно-девственный туман.
Упадочный, гробнично-спелый
Играл деструкции канкан…

Мертворождённых колоннад
Нагромоздились кожистые своды,
Сооружая мглистый зиккурат
Фантомно-демонической породы…


Кишечно-заворотный, резкий спазм,
Сдавило брюхо, природа поперхнулась,
По лесу разложился дурно пахнущий оргазм,
Природа завопила… и, наконец, проснулась!


~~~~~~~~~ Фарг Генрих фон Гротцест ~~~~~~~~~




~ Комната потерянных игрушек ~

Наконец-то повеяла мне золотая свобода,
Воздух, полный осеннего солнца, и ветра, и мёда.
Г. Иванов
 
Ваши нервы лелеять устав, удаляюсь я с черного хода
(Как печален простор для останков ненужных тире).
Вот и снова повеяла мне золотая свобода –
Изумрудом оттенка фисташек покоюсь я в Медной горе,
 
В крепдешиновом платье фиалковом, черную розу сжимая,
И мой профиль картонный становится тоньше, бледней.
Ученик чародея не спросит: «Откуда взялась ты такая?»,
Наливая мне в горло разбавленный патокой клей.
 
Ну и пой же теперь, как тебе с давних пор не поётся,
Безразличная к музыке сфер и движенью светил.
Наше сердце смешно, остывает, тускнеет и бьется –
Не спасает целительный сон и морковный акрил.

Ваши пальцы не пахнут сосной или ладаном, чем – уж не знаю,
Очарованный странник в буфетную, ближе к покрову небес.
Ученик чародея не скажет: «Живу ergo я умираю”,
И всё сущее мирится с горькой приставкою «без».
 
Вот и снова повеяла мне золотая свобода –
Отмахнусь от неё, пусть и веет свой век сквозняком.
Изумрудом оттенка фисташек я буду милей год от года,
И мой голос опал, и мой профиль мне так незнаком.


~ Vita Nuova ~

Капельмейстер Фаншон по привычке печется о малом
(Холод в сердце бельмом) – на миру изогнуться дугой.
И торговка грозит помутневшим от крови кристаллом:
«Станешь молью седой, попадешь под стекло, дорогой».
 
Над моей головой не разверзнется слякоть земная.
«Станешь черной каймой в переполненном перечне трав,
Ниже речи упав». И давно ли мертва без вина я,
Ничего не продав, никого впопыхах не узнав.
 
Попадешь под стекло и начнешь между Богом и склепом
Золотистою змейкой плясать до последней зари.
Вянут листья травы, вам тепло в окруженьи нелепом?
Беспощадные сны. Говори, говори, говори…
 
Вянут листья травы, и Фаншон за унылым кристаллом
Коротает свой век в простодушии, грея бока.
А потом холода. Только дьявол печется о малом,
Потому его поступь как гульден фальшивый легка.


~~~~~~~~~ Ольга Брагина ~~~~~~~~~