Любить тебя это счастье
Когда он сходил с трамвая, покачивая козлиной бородкой в такт своих не бренных мыслей. Когда он откупоривал крышку очередного «Шихана» своим допотопным в размер с милицейскую рацию сотовым. Иногда он думал об этом даже, извиняюсь, сидя в столовой и уплетая омлет с сыром и говядиной.
Это помогало ему жить. Выживать. Или как его там – существовать. Сама жизнь уже давно шла мимо него. Он просто наблюдал за ней, за своими мыслями о ней. И все думал, думал и думал. Он был хороший человек. Опрятный и на вид приятный.
Очки в тонкой под золото оправе придавали ему вид мыслителя. Поэтому уличная гопота его не трогала. Чуралась и посмеивалась над ним. А он ухмылялся в бородку и гордился, гордился и мыслил, мыслил и опять гордился.
«Больше всего не терплю серость» - говорил он, натягивая черные штаны в тонкую розовую полоску и ярко голубую фланелевую рубаху на голое тело. Он не любил майки. Носки тоже, но их приходилось носить, иначе беда – мозоли.
Если бы я его не знал, я подумал бы, что это стареющий хиппи. Но хиппанам до Василия было далеко, хотя, так считал сам Василий, и многозначительно добавлял, что серое вещество – главное, и что движет оно не только человечество, но и всю нашу Вселенную к процветанию. «Ибо, - он говорил, - серое вещество это та самая златая средина самого бытия.»
Костюм Василий носил редко. Он был нелеп в нем, словно сломанный манекен в старом универмаге. Он предпочитал банальные джинсы, драный свитер. Так что даже больно описывать его внешность, она невзрачна до остервенения. Одним словом творческая натура – мыслитель. Но что-то во всей этой опрятной развязности останавливало, где-то даже настораживало, скажу более - пугало. Это его глаза. Этот колюще режущий предмет впивался в вас по самую душу и наводил там хаос и холод. Он знал об этом. Поэтому говорил он важно и деловито, громко сморкаясь в огромный, скорее женский, нежели в носовой платок.
В Самаре жила его пассия. Она была крупная женщина. В объемах превышала Василия раза в три. Была добродушна и проста. Поэтому раз в год Василий наведывался к ней. Как он говорил, - «отдохнуть духовно и созреть для новых свершений».
Как у всякого растения, это созревание происходило раз в году, но только почему-то зимой. В январе месяце. Почему так не знал даже Василий. Просто пропадал он на две недели, а возвращался всегда неизменно веселым и счастливым. Глаза горели, а этот остро колюще-режущий предмет тонул в блеске искр. Взгляд его излучал саму доброту, как она есть, _ беспричинно и ко всему. Даже к милиционеру, забирающему его в вытрезвитель. Но сейчас был октябрь, и все чаще глупые мысли будоражили душу Василия почем зря. Он охладевал к жизни, цветам и даже любимый омлет с сыром не напоминал ему солнце, а казался склизкой гадостью непонятного происхождения.
Василий ждал первого снега. Это верный признак пути к созреванию. «Снег падает медленно и нежно и всегда сверху. Это образ самой любви,» - думалось Василию.
Но пока снега не было. И было Василию грустно. Когда его окликнули, он даже не расслышал. Он шел, как всегда поглощенный своей ненужностью этому миру и передвигал мозгами. Ноги шли ниже.
«Вась!» - повторили уже близко, когда он запрокидывал ногу для следующего телодвижения, но не успев завершить начатое, Василий застыл, свесив свой почти орлиный нос к низу. Он онемел.
«Василиса!!!» - сверкнула молния узнавания в сером веществе или красной жидкости или скорее в совокупности во всем организме Василия. Он встрепенулся, похлопав себя, вдруг выросшими крыльями по бокам и весь вытянулся в ожидании. Это была Она.
«Сейчас только октябрь.» - сказал вместо привет Василий.
«У тебя родился сын.» - сказала Василиса вместо здравствуй…
Свидетельство о публикации №108011200220