Двадцать шагов или ненайденная партитура

- Уважаемый, маэстро! Я буквально вчера поступил на службу и никак не могу взять себе в толк, почему дворника хоронит весь Театр, а за катафалком идет сам директор, он, наверное, его единственный родственник?
При последнем слове на каменном лице маэстро лишь слегка дернулась широкая седеющая бровь. Вопрос завис на целых двадцать долгих шагов. За этот короткий отрезок времени в голове маэстро пронеслась вся трагическая жизнь Джованни.

          Маэстро был старше Джованни и помнил, как его полумесячным младенцем подкинули к порогу их богатейшего купеческого дома в старом огромном городе. Джованни жил вместе с прислугой, на удивление всех, он рос и умственно развивался намного быстрее своих сверстников. Жизнь как будто хотела дать ему все сполна за очень малый срок. Способности мальчика заинтересовали отца большого семейства, и тогда он решил дать Джованни общее и музыкальное образование, которые уже четыре года получал его собственный сын Альберто. А стали они высокообразованными - одновременно! Оба высокие, стройные, с тонкими бедрами и широкими плечами, иссине черными прядями длинных волос, они были похожи как близнецы, с той лишь разницей, что один был талантлив - будущий дворник, а другой завистлив - будущий маэстро.
          Слава обрушилась на Джованни неожиданно, как штормовая волна, на его фоне, Альберто, казался всего лишь бледной тенью. Голос Джованни приводил в дикий восторг всю музыкальную общественность. Ну а женщины падали в обмороке от высокого полета божественных рулад и не только от рулад, но и от черных выразительных глаз с длинными в меру ресницами, придававших юношескому лицу черты ангела-соблазнителя. Все закончилось внезапно, как и началось, к тому же до ужаса банально. Один очень знатный сеньор, которому изрядно надоело таскать огромные, ветвистые рога благородного оленя, подкупил отчаянных головорезов, а те, в свою очередь, не убили, но от души покалечили Джованни.
Ему выбили глаз и почти все зубы, от многочисленных переломов ребер, Джованни никогда уже не мог выпрямиться во весь рост. Бывали редкие приступы, во время которых он терял сознание. И самое худшее, что с ним случилось – это то, что он перестал говорить и писать, кроме музыкального нотного ряда, но этот один единственный счастливый факт выяснится, к великому сожалению, много позже. После относительного выздоровления, он попал туда, откуда вышел, в прислугу большого купеческого дома и в его обязанности теперь входило мести и убирать огромный двор.
          По прошествии нескольких лет, волею случая в руки Джованни попала нотная запись первых творческих изысканий Альберто. Это было подобно грому среди ясного неба. Джованни читал ноты и в голове слышал звуки музыки! Но звуки коробили Джованни, и его рука автоматически схватила карандаш. Исправления были настолько идеальными, что первые эмоции просто раздавили от злобы и зависти Альберто, но сознание подсказывало, что это и есть его единственный шанс стать «настоящим маэстро»!
          Музыкальные критики, ранее вообще никак не замечавшие Альберто, стали медленно, но благосклонно отмечать его творчество. И вот однажды настал день признания его деятельности, он стал маэстро Альберто, его попросили возглавить оркестр Театра и он не смог отказать себе в таком удовольствии! Слава Альберто росла и ширилась и его потребность в Джованни возрастала с каждым днем. Дело дошло до того, что Альберто уговорил директора Театра назначить Джованни, учитывая его прежние заслуги, еще одним дворником сверх штата. В Театр маэстро и дворник приезжали в одной карете. Были моменты, когда Альберто прибегал в дворницкую по несколько раз в день. Весь Театр восхищался маэстро, ведь дворник даже ему не брат, а как он его любит!
          Как-то в очередной раз, зайдя в каморку Джованни, маэстро увидел его распростертым на полу без сознания, а на столе лежало несколько нотных листов с оркестровой аранжировкой небольшого музыкального куска. Работа была немного не доделана. Забрав нотные листы и закончив аранжировку, маэстро прогнал этот кусок с оркестром. Эффект был как от разорвавшейся бомбы. Длинная и глубокая тишина после прогона разверзлась неописуемым восторгом всего оркестра и немалым количеством служащих, пришедших в зал, чье внимание было привлечено удивительными и чарующими звуками.
         Столько лестных слов сразу, маэстро не слышал никогда в жизни. Подходили буквально все и выражали свое восхищение. Говорили о гениальности маэстро, о великолепии его потрясающей музыки и просили продемонстрировать произведение в полном объеме. Он отвечал, что оно пока еще не закончено и будет рад представить его широкой публике в ближайшем будущем. После купания в море восторженных фраз, маэстро, гонимый ветром славы, на всех парусах помчался в дворницкую. Чувства ему подсказывали, что это, скорее всего кусок заключительной части чего-то грандиозного.
          Джованни лежал в той же позе, что моментально отрезвило Альберто, ведь прошло уже несколько часов! Черт, не надо было бить его по ребрам, думал он, переворачивая вверх дном всю каморку. Партитуры нет нигде, и этот факт сводит маэстро с ума… До сих пор…

          Бедный маэстро, он так скорбит о дворнике, что, по-моему, не слышал вопроса. Вот, что значит великое братство служащих ее величеству Мельпомене!
И вдруг, испугав высокие мысли молодого служащего Театра, низкий надломленный бас маэстро еле слышно проскрипел:
- Мой мальчик, у Джованни – величайшего дворника, не было родных…, кроме Театра…, кроме Музыки…
И это был редкостный случай, когда Альберто не лукавил.