Владимирский тракт

1
Угольки мои неяркие,
Для сердечка в меру жаркие,
Вам друзья – щипцы каминные,
Друг вам – голая рука.
Ты, кострище, космы длинные,
Песни глушишь соловьиные.
Поутих бы, образумился,
Зря бы в небо не скакал!
Ах, заря, ты – божий умысел:
Пусть углями тлеют думы все,
А щипцы – им дарят жизнь!
Пусть никто в аллеях парковых,
Под неслышимое карканье,
По кострам не правит тризн!

2
Как тяжелы гранит и бронза
Невознесённого столпа!
И вновь, от зависти нервозна,
Тщась оплевать и стих, и прозу
Шуршит журнальная толпа.
Забудь, Москва; забудь, Россия,
Что благоденствуют «витии»,
И кони их не мчат сквозь снег!
Как тяжелы гранит и бронза!..
Больного сердца голос грозен:
Вот стих он – и навек, навек!..
И нет экстаза недалёких.
Един – закат добра и зла.
И хуже камня гордым строкам
Кусок с богатого стола!
Виновных нет…
Но нет и правых!
Теперь, с похмелья чуть живой,
Наш «бард», с трибуны сонно славя,
Втайне мечтает о пивной…
Виновных нет.
Зато недаром
Приходят к правым циркуляры,
Не тратящие лишних слов:
«Во избежание пожара
Не разводить больших костров!»

Вздохните, статуи живые:
Из воспалённой тишины
Не скоро снова громовые
Семь струн ворвутся в ваши сны!
Вздохни, народ: твой бард журнальный
О правде долго будет лгать –
Да чтит вовек его и хвалит
Правдолюбивая печать!
И пусть над выдуманным раем
Той славы светится венец,
Когда, не чтим и не читаем,
Он жить закончит, наконец!
3
В нашей хате родной, той, что рылом в овраг,
Сребролюбец-хозяин устроил кабак.
Тут и свой, и чужой; и законник, и тать.
Можешь бога срамить и соседей ругать.
Можешь драку начать, можешь вытащить нож, -
Лишь хозяина-курву – и взглядом не трожь!
У него за душой – не такие статьи!..
Впрочем, что там считаться – мы ж люди свои!
Все родня мы здесь теперь, все мы – вороны!..
Нас давно несут ветра – вбок да в сторону,
Где обложена душа зверем в логове…
Пейте, братцы, - забывать надо много вам!..
И гудит наша улица пьяная,
И летят по ней тройки буранные.
В росписные кошевы шубы сброшены…
«И-эх, наддай-ка ещё, р-расхорошие!..»
И гармони визжат, горемычные,
Будто в муках рожать им приспичило.
За хозяином баба, вся в слезах, бежит…
Травушка-муравушка – под снегом лежит.

На такую тоску не глядели б глаза!
Да дорога летит – и ни вбок, ни назад.
И – обрыв, и – овраг, как могильная пасть…
И всё уже судьба, как к обрыву тропа.
4
Забубённая, трижды проклятая,
Из каких углов, тоска, ты повылезла?
Не царю ли Борису видение:
Молчалива Москва, да неласкова…

Век такой, что сердце в рай не попросится.
Чудь да дьявольщина напрочь повывелись.
Горе горькое в темнице угроблено.
А все Золушки давно уже замужем.
Что ж ты, улица ямская, дурью маешься?
От какой кручины насмерть запиваешься?
От тумана в душе ли, от солнца ли
Ты кабатчика даришь червонцами?
Не тебя ли, невесту богатую,
За купчину недавно просватали! –
Растоптали конями во полюшке
Твою девичью вольную волюшку…

Забубённая, трижды проклятая,
Надоела ты, тоска, хуже худшего!..
Кто ж там песню хрипит, будто душу рвёт?
Затянул один, никого не ждёт…
Затянул – и вдруг всё тихо стало.
Ну, давай!.. Ну что ж ты пел так мало!
Пел – заря над сердцем полыхала!
Так оно по песне исстрадалось!
5
Нынче праздник в Москве.
Геркулесы с рекордами спорят.
…На Ваганьковском – мрачное прячется горе.
Но от горя не спрятаться в трибунном рёве!
…Роберт Иванович, спасибо на добром слове!

И «общественность» - здесь, смотрите-ка!
Вот даже, кажется, кто-то из критиков.
 – А что ж Вы один?
Ах, «от группы товарищей»!..
Да-да…сгорел!..
Такой был пожарище!..

А кто ж не от «группы»,
а от России целой –
Чтоб на гроб
не горстью земли, а всем телом
Броситься и закричать – аж вздрогнула б
июльская чёрная стужа:
«Ну куда ж ты!.. Вернись! –
Ты нам во как нужен!..
На кого ж ты нас покинул, сокол ясный?
Вознесенский, спору нет, поэт прекрасный –
И душой, и стихом беспокоен.
Но на схватку – не вызовет воем!
Евтушенко – он бы вовсе толковый,
Только морщится от крепкого слова.
Есть Гамзатов – безызъянен и точен:
И джигит его поймёт, и рабочий…
На кого ж ты нас оставил, голубь сизый!
Вот Куняев – аки батюшка в ризе:
Как налижется «старухина зелья»,
Так с амвона околёсицу мелет!..
На кого ж ты променял нас, друг сердешный?
Что надеешься найти в краях нездешних?
Или там в одессах небо светлее
И издательства чуть-чуть посмелее?..

Горек путь душе – быстрее ли, медленнее…
Был июль, и вдруг зима – эта смерть для неё.
Смысл – он страшен и нелеп, как наган к виску.
Гнить в земле – с таких-то лет! – на Ваганьковском…
6
То ли сказка, то ли быль,
То ли пресса врёт,
Будто белая ворона соловьём не поёт.
Мол, не может она, при надобности,
В сердце горе чужое принять да нести.
Ходят сплетни, что с ума не слишком трезвого
Волком белые вороны выть не брезгают.
На Владимирке тот вой, дескать, слыхивали,
Где в оврагах сырых гнёзда ихние.
Нынче весел тракт
От ямской гульбы.
В рай святых везут
Мимо нашей избы.
Конвоир-алкаш
У прилавка спит.
Травушка-муравушка под снегом лежит!..
На такую тоску – не глядели б глаза!
Да дорога одна – и ни вбок, ни назад.
Если ты, поэт, пишешь «как-нибудь» -
По Владимирке твой не проляжет путь.
Если ты мастак литься песенно –
Приходи в кабак, будет весело!
Если весь ты наш, да трезвее нас –
Вьюгой следу твоему быть развеяну!

За оврагом жизнь будто канула.
Ни железом не звенит, ни стаканами.
Кто ж там песню хрипит, будто душу рвёт? –
Это белая ворона соловьём поёт!
Чуть примолкнет одна – сотни в ночь кричат.
Извести ворон – нету моченьки!..
У Владимирского тракта гнёзда ихние,
Ну а толком – где? – никто не слыхивал!..
7
Как тяжелы гранит и бронза
Невознесённого столпа!..
И вновь, плодя стишки и прозу,
Ликует серая толпа.
Кому-то – горе,
Этим – праздник!
Кто славит, кто – клеймит…
Один
Стихом седые тени дразнит
И к славе лезет из-за спин…
Другой – молчит.
Не спорит – третий.
Четвёртый с пятым – ширпотреб.
Шестой – «шестёрка».
Все – не светят,
Но зарабатывают хлеб.

А на Владимирке, под вечер, -
Железный звяк, метельный свет.
И снег на вымокшие плечи.
И на привал команды нет.
       03.02.1983.