Эссе

Посвящаю Л. Г., помогшей мне понять многое из того, что я тут написал


Я не знаю, к какому жанру можно отнести это творение. Пожалуй, с натяжкой, – это, все же критический материал по поэме Лины Костенко «Маруся Чурай». Оказалось, очень сложно писать что-либо не с оценки произведения, сделанного профессиональным беллетристом и помещенным в начале книги, как я делал в школе. Написанное оказалось несколько раздробленным, мысли появляются по мере их прихода в мою голову. То, что я решаюсь на публикацию связано с тем, что, на мой взгляд, содержание все-таки важнее, чем, до-вольно-таки, уродливая форма этой работы. Пожалуй, я хочу ознакомить интересующихся с моей точкой зрения на ряд поднятых ниже вопросов.
Я не рассматривал героев как персонажей поэмы, а предположил в них реальных людей, чьи поступки и анализировал.

В общем, кто доберется до конца – тому мое искреннее уважение, как очень терпеливому и мужественному человеку.

Знакомство с трагедией отношений Маруси и Гриця начинается для нас с картины суда. Очень яркая картина, приоткрывающая черты и характеры героев. Маруся подсудимая, однако не делает никаких попыток оправдания, вообще, вся ее роль на заседании сводится лишь к присутствию. Почему? Ее не интересует, не заботит собственная судьба? На мой взгляд – это так. Этот мир стал чужд ей, поскольку в нем она уже не видит смысла: „аби одбути, все уже одбути, - і щоб не бути, щоб уже не бути!”. Девушка переживает глубокий кризис, позади остались две попытки самоубийства, мне кажется, Маруся даже не вполне адекватно воспринимает происходящее, все кажется ей каким-то наваждением, кошмаром.

Еще одна причина – ее чувство к Грицю было одним из самых главных святынь ее сердца, и молчание – это нежелание допускать туда посторонних: „А суд, а суд! Яка страшна покута ... А я неначе до стовпа прикута, і хто захоче, той і обплює.”

Что еще хочется отметить в суде – это его результат. Приговор – смертная казнь. И на мой взгляд, это очень правильно, несмотря даже на прекрасную и трогающую за душу речь Хмельницкого в его помиловании: „Вчинивши зло, вона не є злочинна, бо тільки зрада є тому причина”. Вообще, на суде справедливо звучит возмущенное удивление одного козака: „А що, як інший вибрати закон – не з боку вбивства, а із боку зради? ... Що ж це виходить? Зрадити в житті державу – злочин, а людину – можна?!” Действительно странно. Напри-мер, в древнем Израиле прелюбодейство (супружеская неверность) было уголовным преступлением и каралось смертной казнью. Однако, как замечает Г. К. Честертон в рассказе «Небесная стрела», «Выбирайте что угодно – ваш мятежный самосуд или нашу скучную законность, но, ради Господа Всемогущего, пусть уж будет одно для всех беззаконие или одно для всех правосудие.». И это именно так. Либо возможность судить должна быть дана всем, причем то, что правильно или неправильно будет решать каждый сам для себя, либо все подвластны единому закону. Я считаю, что первый вариант вызовет лишь дикую и неуправляемую анархию, почему и говорю, что не имел глава государства права оправдывать преступника исключительно из личных симпатий. Очень непедагогично.

Однако, до помилования еще три дня, и это время мы можем провести вместе с Марусей в тюрьме в ожидании приведения приговора в действие, а за-одно попытаться разобраться в побудительных причинах к убийству, в личности Маруси.

Очень неожиданно для меня самого, мое мнение о Марусе начало меняться в отрицательную сторону. Собираясь писать эту работу, я представлял себе все совсем не так, и передо мной стоял образ чистой, любящей девушки, павшей жертвой предательства жениха. Это я хотел раскрыть, подчеркнув, однако, неправильность ее жизни после отмены приговора. Однако внимательное прочтение, выписки цитат сложились для меня в другую картину. Маруся была духовно больным человеком, пораженным гордыней. Сейчас приведу несколько мест, поясняющих мою мысль. Очень резанула меня сценка в тюрьме: „не дай Бог, повішусь, бо то ж би в ката я одбила хліб ... Входить, приглядається, чи тут ніхто на гратах не гойдається ... Сопе, не вірить, тупає, відходе”. Здесь присутствует вполне уловимое презрение к представителям органов власти (очень не хочется полагать, что к конкретным людям). Чем оно вызвано? Ощущением собственной неподсудности, неправомочностью суда над ней? Священник так-же, не заслуживает ее уважения: „...пішов собі достойний ієрей”. Еще момент. Маруся два раза пыталась покончить жизнь самоубийством. Желание жить естественно для живого существа, для того, чтобы добровольно принять смерть должна совершиться победа духа над телом: присутствующая в человеке высшая направляющая сила должна связать инстинкт продолжения жизни. И от то-го, чем руководствовался дух, какие были его побудительные причины определяется, насколько правомочно было лишение себя жизни человеком: «Тот, кто жертвует жизнью, так хорош, что кости его исцеляют города от чумы; тот, кто лишает себя жизни, так плох, что кости его оскверняют кладбище.», подводит итог Честертон.

Итак, Гриць прерывает свои отношения с Марусей и собирается женится на Гале. Очень тяжело пережить, когда дорогой тебе человек идет под венец с другим. Какой боли здесь больше? Чувства потери? Униженного достоинства? Оскорбления тем, что тебе предпочли другого? Всего, кроме радости за этого человека, в крайнем случае, сожаления ему, переживания, как же он будет жить с нелюбимым - это если ты точно знаешь, что волею обстоятельств вступает в брак по принуждению (даже если принуждает себя он сам). Насколько правильнее и духовнее было бы отрешиться от своих эгоистических терзаний («ах, как же я теперь буду без него!..» и даже: «Как же он теперь будет без меня?!!») и пожелать (а лучше помолиться) счастья в его семейной жизни. Это тяжело? Очень. Очень сложно принять, что твой любимый оставил тебя не из-за денег, власти и т.п., а потому, что встретил кого-то лучшего. Ведь для этого нужно смирение принять свою неидеальность. Маруся решила отравиться „те прокля-те зілля ... воно було моє.”. Из-за чего? Что, она так остро переживала будущее несчастье Гриця в браке? А любые другие причины дают чисто эгоистичные объяснения этому поступку. Мне кажется, здесь больше всего, все-таки, ос-корбленной гордости „Вже скоро день, що їм іти до шлюбу, мене ж пече всередині, пече!”. Может это подтвердить и обстоятельство первой попытки само-убийства : „... періщив душу сором, як батіг... Прости їй, Боже, нерозумний сміх! Верни його стократною луною ... Вода зімкнула сонце наді мною ...” „Я ж хотіла утопити біль”. „А найстрашніше, що пече, як жога ... я ж його люблю!” Так люблю, что не радуюсь его счастью, так люблю, что не переживаю его несчастью, так люблю, что не готова простить, когда ДО свадьбы и ДО каких-либо интимных отношений с Галей Гриць приходит к Марусе с покаянием!!! „Марусю! ... я прийшов навіки. Я на коліна стану, ти простиш? ... Відступник я. Нікчемний я і ниций. Але ти любиш і тому прости.” Насколько искренне раскаяние Гриця? По-моему, вполне, несмотря на то, даже, что в его покаянии присутствуют нотки самооправдания «Життя – така велика ковзаниця. Кому вдалось, не падавши, пройти?». Заслуживает он прощения? Вероятно, нет. Можно-ли его было простить? Любящему человеку – да. Скажите, простила бы его в подобной ситуации мать? Любовь женщины и любовь матери разные вещи? В их лучших и высших проявлениях, какая между ними разница? «Любовь – полное принятие чужой индивидуальности и всемерное ей способствование» (Н. О. Лосский). Это, однако же, не означает, что я должен воспринимать объект своей любви со всеми его недостатками, наоборот: мне нравится это окно и, поэтому, я хочу, чтобы его стекла всегда были чистыми, ведь так наилучшим образом будет раскрыта его сущность. Если я люблю природу, личность чело-века, я буду стремиться помочь ему исправится от наносного, чужеродного - болезней, страстей, грехов, развить заложенные таланты и добродетели. Возможно это было сделать Марусе для Гриця? Думаю, да – при наличии истинной любви. Ведь чем страшно любить сотворенный тобой образ - насколько он соответствует реальному человеку? Мы культивируем, в этом случае, не те качества, что присутствуют в человеке по его природе, а те, которые нравятся нам. Мы переделываем человека под себя. Предположим, он слабее меня или же просто хочет быть рядом и не видит иного способа, кроме как потакать моим капризам, вот и вынужден постоянно носить маску (или сшитый не по размеру костюм). Или объект моей огромной любви деградирует как личность, или же взорвется в бунте своей индивидуальности. „Я месника чекала, козака!” – может ей стоило ждать Гриця? А если он не „месник”, а пахарь? Как много проблем в наших отношениях из-за того, что мы живем с придуманными людьми! И как мало в нас (ведь «Человек» - звучит гордо!) смирения для служения своим близким…

А Гриць, как мне кажется, испытывал вполне искренние чувства к Марусе. Навряд-ли сейчас можно себе представить, что значило в то время пройти по безлюдным, опустошенным войной землям одному, тем более раненому и без оружия. Каких это требовало физических, а еще более душевных усилий. Ты сам, вокруг тебя чуждая человечеству природа, первобытный страх перед неизведанным заполняет душу. Даже не страх, а ужас, ощущения, близкие к панике. И если вера в промыслительство Божье у человека слаба, то мысль о близких ему людях может стать той нитью, удерживающей его в границах реальности, придавать ему сил и воли к борьбе „І я пішов, бо я ішов до тебе, бо ти мені світила, як зоря”, „І хай що хочуть – і земля стражденна ця, і все, і всі, - я вичерпавсь до дна. Але ж у мене мати-порождениця, і жде мене невінчана жона!”.
Однако же Гриць предает Марусю. Почему? Посмотрите, в какой обстановке проходит его жизнь после возвращения с войны: „- Чого сидиш? Одвик хазяйнувати. Мені б оце невістку молоду ... От ти прийшов з великого походу, а не приніс ні слави, ні добра ... Усе кричить хазяїна. І грошей, грошей треба позаріз! ... Якби ти взяв ще дівчинку не вбогу ... Мені таку невістку (Марусю - Э. А.) ані на оч, ні на оч, сину, поки я жива!”. Гриць самооправдывается, он не понимает, что в том, что он „повіз” именно его вина: „Все занепало, не моя вина. Так ці нестатки в’їлися в печинку.” У него, как и у каждого человека, была свобода воли выбирать тот или иной вариант развития своей судьбы. Ему нужна была помощь? Желательна, но не необходима. Его вина – принятие удобной жизни через предательство; Марусина вина (и я настаиваю, что это именно вина) в том, что не поддержала: «Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать.» Римл, 15; 1. Гриць – слабый духом человек, со склонностью подчинятся более сильной воле того человека, который находится рядом. Нормы справедливости и морали поддерживают его в сопротивлении влиянию матери, однако, оставленный один на один с более сильным противником, подпадает под ее влияние. Если Маруся любила Гриця самого по себе, его природу, она обязана была поддержать его в его борьбе. Однако, созданный ею образ любимого че-ловека конечно же вышел бы победителем из дуэли с силой мещанского быта, выраженного матерью ее жениха, и Маруся самоустраняется от борьбы за соз-нание реального Гриця, мол, если ты достоин моей любви – ты придешь ко мне, если же ты проиграешь – ты мне не нужен. Я не вижу в этой позиции истинной любви. Речь не о том, достоин ли слабый человек Гриць любви или нет. Речь о том, что позиция Маруси эгоистична – это позиция самки, ожидающей исхода поединка двух самцов за обладание ею. Здесь нет милосердия, снисхождения к слабости любимого человека, нет ему помощи.

В раскаивании Гриця очень хорошо показано переживание греха. „Як я крізь землю там не провалився? Не збив кулак об стіни об оті?! І як я потім у шинку напився, на матір крикнув вперше у житті!”. „То слава ж Богу, що боронить звичай чіпати дівку. Я ж би і не зміг. Палив мене такий великий відчай, отак би встав та й безвісти забіг!”. „А я, здається вмер би, аби хоч раз ще голос твій почуть!”. Как здесь видно, что грех – это не что-то внешнее по отношению к человеку, не юридическая вина перед Богом, обитающим в каком-то далеком созвездии, а то, что причинят боль мне, то что ранит мою душу, меня!

Еще на одном моменте я хочу остановиться – на понимании любви в отношениях между мужчиной и женщиной. Здесь я полностью передаю слово К. С. Льюису и цитирую отрывок из его произведения «Письма Баламута». Чтобы облегчить понимание, поясню: автор письма Баламут и его корреспондент - бесы, Врагом ими называется Бог. „По воле Врага люди стоят перед дилеммой: либо полное воздержание, либо единобрачие без послаблений. Но уже со времен первой великой по-беды нашего отца мы сделали воздержание исключительно трудным для них. Единобрачие же за последние века мы старались увести от пути к спасению. Делали мы это с помощью поэтов и писателей, уверяя людей, что то особое и обычно кратковременное переживание, которое они называют «влюбленностью»,– единственно достойное основание брака, что брак может и должен сделать это переживание постоянным и, наконец, что брак, не оправдывающий таких ожиданий, теряет свой смысл. Эта идея пародирует идею Врага. Вся философия ада зиждется па аксиоме: или одно, или другое. Мое принадлежит мне, твое – тебе. То, что один приобрел, другой потерял. Даже материальный объект исключает все остальные возможные объекты из пространства, им занимаемого. Если он увеличится в размере, он отодвинет другие предметы в стороны или поглотит их. Всякая самость действует точно так же. Животные поглощают, поедая. У нас сильный поглощает волю и свободу слабого. «Существовать» – значит «соревноваться».
Враг непрестанно пытается обойти эту очевидную истину. Философия Его зиждется на противоречиях. Мир должен быть многообразен и в то же время един. Достояние одного должно быть достоянием другого. Вот эту чепуху Он и зовет любовью. Можно обнаружить это во всем, что Он творит, и даже во всем, в чем Он проявляется (или утверждает, что проявляется). Так, Ему мало быть простой арифметической единицей. Он, видите ли, одновре-менно Троичен и Един. Говорит Он так для того, чтобы вся эта чушь о любви могла найти основание в Его собственной природе. А с другой стороны, Он вводит такое бессовестное изобретение, как организм, в котором все части отвращены от своего естественного назначения – соревноваться – и приведены к согласию.
Истинная причина того, что Он использовал половое различие как способ размножения, совершенно ясна. Смотри, какую пользу Он из этого извлек. Половое различие, с нашей точки зрения, могло бы стать вполне невинным. Оно было бы просто разновидностью мучений слабого за счет сильного, что и происходит с пауками, у которых в завершение брачной близости невеста съедает жениха. Но у людей по милости Врага половое влечение соединено с взаимной привязанностью. Кроме того, Он установил зависимость детей от родителей и побудил родителей заботиться о детях, создав, таким образом, семью, которая напоминает организм, только похуже, ибо здесь члены еще независимей, а связанность их более сознательна и ответственна. В конце концов, это – еще одно изобретение, вовлекающее людей в любовь.
А теперь самое смешное. Враг назвал супругов «единой плотью». Он не сказал «счаст-ливая супружеская пара» или «пара, женившаяся по любви». Ты же можешь сделать так, чтобы люди этого и не поняли. Кроме того, пусть они забудут, что все тот же Павел применял это и к неженатым парам. По его словам, совокупление как таковое делает людей «единой плотью». Надо, чтобы люди считали восторгами «влюбленности» то, что на самом деле – просто половое влечение. Воистину, когда бы мужчине ни случалось соединиться с женщиной, хочет он того или нет, между ними устанавливается некое запредельное отношение, которое вовеки будет им в муку или в радость. Исходя из того, что это отношение предназначено к созданию привязанности и семьи (а если в него полностью погружаются, так оно и бывает), людям можно внушить ложную веру, что только та смесь боязни и влечения, которую они называют «влюбленностью», создает святость или счастье брака. Эту ошибку совершить легко, ибо «влюбленность» в Западной Европе предшествует бракам, заключенным в послушание Вражьей воле, то есть тем, где предполагаются верность, снисходительность друг к другу и плодовитость. Вот тебе аналогия: и религиозная эмоциональность порой сопутствует обращению к вере. Пусть люди считают основой брака приукрашенный вариант того, что Враг обещает ЛИШЬ как его результат. Отсюда вытекают сразу две недурные возможности. Во-первых, людей, не обладающих даром воздержания, можно удерживать от брака, ибо они не «влюблены» – благодаря нам мысль о браке «не по любви» покажется им низкой или циничной. Да, да, они так и думают. Они считают, что намерение вступить в брак для взаимной помощи, охраны целомудрия и продолжения рода ниже, чем случайная буря чувств. (Не пренебрегай возможностью, заставь своего пациента считать чин венчания весьма несовершенным.) Во-вторых, всякое сексуальное влечение, стремящееся к браку, будет считаться «любовью», а любовь подобного рода извинит любой грех [ср. „У цій любові щось було священне, таке, чого не можна осквернить”] и, вполне возможно, спровоцирует же-нитьбу па женщине совершенно мирской, глупой или развратной.”

Еще один интересный момент. „І одстраждавши, знов, мабуть, страждав. Бо він же тут лишив мене одну. Я йду. Я скоро. Я наздожену.” Почему она согласна быть с ним после смерти и не захотела жить с ним? Раскаяние в том, что оттолкнула? То есть, если бы вот сейчас Гриць вновь пришел бы к ней, Маруся приняла бы его? Пожалуй, это больше похоже на эмоциональный мазохизм, на получение какого-то удовольствия от своего страдания, от ощущения себя жертвой. Если бы действительно Маруся сожалела о содеянном, у нее присутствовало бы раскаяние, осознание своей преступности. Этого нет. „Прийшов священик ... Йому людина дивиться у очі, а він її під цю єпітрахіль.” Ведь не собеседник же к ней пришел, в самом деле! Глядя в лицо, хорошо рассказывать о том, о чем гордишься, а вот обычай при исповеди накрывать голову эпитрахилью и создан, по-моему, для того, чтобы помочь раскаивающемуся человеку рассказать свою боль. „Прощення попрохала за те, що дуже грішною була: од-ного разу матері збрехала, одній сусідці сіль не віддала.” Я, также, не думаю, чтобы она ощущала, что смерть каким-то образом очистила Гриця, и он теперь вновь достоин ее. Плодом Марусиного мировосприятия стало пренебрежение ценности жизни, желание страдания себе – ведь не пытается же она вновь нала-дить свою жизнь, построить отношения с Иваном. Возможно, что это и есть покаяние, но покаяние извращенное. Действительно, когда человек искренне переживает свой грех, он отторгает себя теперешнего от того, совершающего преступление. Очень остро и больно переживается проступок, желание наслаждения жизнью даже не входит тогда в кругозор его желаний. Но такое покаяние не ведет к самоуничтожению, напротив, к обновлению и желанию жить по совести (или по заповедям Божьим в случае христианства). Положим, Маруся действительно не хотела больше никого в своей жизни в качестве супруга, кроме Гриця, желала в посмертном своем бытие встретится с ним – честь ей и хвала, наилучший выход для овдовевшего супруга (в общем случае), с точки зре-ния христианства. Но что ей мешало посвятить свою жизнь служению людям, матери, наконец?

Я остановился на этом потому, что те проблемы, которыми страдали люди XVI века стали еще более актуальными для нашего времени. Также мало по-нимается смысл любви, брака, задачи супругов и вообще человека. Все большее значение приобретает материальная основа бытия. „Чурай, той так: побачив свою долю, - ось ти, ось я, тепер нас буде двоє. А що у мене стіни голі, - повісим ... пістолі”. Правильно? Намой взгляд – да. А как в большинстве случаев происходит? „...зєднаєм що, нестатки до нестатків? ... Подбати мушу про якусь копійку. Весілля мушу справити, ая. Тож був один, тепер нас буде двійко.” Опять-таки, выдуманное Человеком право на счастье. „Щастя треба красти. Хоч добре, не заклюнулось дитя. Весілля знову мусимо відкласти. Що зробиш, мила, як таке життя?” Сколько откладывается (или разрывается вовсе) свадеб, рождение детей, делается абортов из-за финансовых вопросов. Это последствия безверия, точнее неверия в Бога как Вседержителя. «Чи нам за це віддячиться в раю? Чи, може, ще одне життя – розкішне – доточить Бог за праведність твою?»
 «Человек, знай, ты живешь один раз. И тебя ожидает вечная смерть» - вот девиз этого мира, порождающий поиск телесных наслаждений, ибо в этом – единственный смысл этой, в целом, такой бессмысленной жизни.

Если мы хотим, чтобы жизнь на Земле не превратилась в подобие животного мира в самых худших его проявлениях, то нам нужно снисходительно относиться к своим ближним. Поймите, мы все больны. У того тщеславие, ложь – а я же не могу шагу ступить, чтобы не осудить кого-либо. В больнице не презирают друг-друга за болезни, но помогают и жалеют. Милосердие должно характеризовать наши отношения. Оно должно стать выше справедливости. Иначе – смерть, духовная и физическая.