Пусть тебе приснится...

       …В начале - белая дверь с узорчатым стеклом. Небольшое окно и рядом - такая же дверь - в конце. Пульс учащался - настораживала пустота и бесконечность коридоров, их равенство. Испуг (страх-подросток) сокращал расстояние за спиной, шагал рядом, внутри меня и становился мной. Я вылетел к лифту и кулаком надавил на кнопку вызова. В который раз, Господи! Дверцы лифта - створки раковины. Резные. Лакированные. С виду - довольно массивные, а открывались плавно и легко - наружу, как ворота (это давно уже не удивляло). За ними - еще одна - белая и гладкая, исчезала влево. Я шагнул внутрь. Три столбца тусклых стальных кнопок на обитой гобеленом стене. Прикосновение к любой из них приводило лифт в движение по горизонтали, параллельно длительности коридоров. Кабину слегка трясло, но скорость определить казалось невозможным. Ощущение было странным: я словно ехал в скором поезде, который тянула гигантская улитка. Проходило несколько секунд или минут, лифт останавливался и… Белая дверь с узорчатым стеклом. Даже выходить было противно. Шесть коридоров вправо. Лифт. Еще два. Лифт. Лестница наверх. Два-три этажа. Три, семь, девять коридоров. Лифт. Лестница вниз на пять этажей. Коридор и лифт…
       …Когда усталость набила ноги ватой, в голове туманом растаял страх, и сердце забилось ровнее, - я очутился на крыше. Я не понимал, каким образом это произошло. Вдобавок, панорама, окружавшая меня, лишала способности строить догадки. Я находился на крыше пяти- или шестиэтажного дома, настолько вытянутого в длину, что казался упавшим небоскребом. Внизу лежал широкий проспект, прямой как стрела, грозящая стать экватором в покое полета. Было видно во все стороны света: словно коридоры - одинаковые здания, прорезанные вдоль бесконечными проспектами; гармонию геометрии не нарушали даже одинокие вышки, похожие издалека на телевизионные антенны или католические кресты. До жути нереальная картина осталась бы такой, если бы, подняв глаза, я не увидел неба. Оно было живым, ровным в цвете и дыхании, не столько бездонным, сколько лишенным поверхности; оно смотрело из другого мира, святым с иконы, но таким до боли знакомым взглядом, что казалось близким и родным. Несколько облаков и заходящее летнее солнце только оттеняли его тихое величие. Я побежал вдоль по плоской крыше, сквозь теплый летний воздух. На север. В сердце вспыхнул и родился звериный азарт погони. Странное чувство торжества и силы, близости понимания и развязки. Я точно помнил (или знал всегда?), что в торце дома есть пожарная лестница, новенькая, с гладкими блестящими поручнями. Нужно было только спуститься и увидеть то, к чему я стремился, чего хотел больше жизни или… повернуть обратно. Спрыгнув в переулок между домами, я обнаружил справа и слева серые бетонные перемычки такой высоты, что не сделал и шага для попытки их перемахнуть. Кроме того, асфальт под ногами был покрыт сетью трещин, в которые разбросанный вокруг мусор пускал корни. Данность не шла в сравнение с образом у меня в голове. Необходимость возвращения больше не звала; она перестала ждать и начала расти во мне, потом выше бетонных стен, пока совсем не затопила клочок того живого неба над головой…
       …Опять коридоры километровой длины. Однако, неизвестно откуда взявшийся, сквозняк вносил теперь разнообразие в поиски выхода. Ветер хлопал дверьми, и узорчатые стекла в них призывно звенели далекими колокольчиками. Стало веселее бегать по коридорам - то наперегонки с потоками свежего воздуха, то преодолевая их встречное сопротивление. Неожиданно для самого себя я увлекся игрой с неведомыми мне силами, забыв все прежние сомнения и страхи. Меня водили за нос, дурили (или я сам не хотел понять главного, не улавливал какого-то скрытого смысла, как сбитая с толку посторонними запахами собака - не брал след)? Но легкость тела, вдруг открывшая простоту (пусть, может быть, и примитивность) пола, стен, дверей и потолка, разбивала головы о камни даже маленьким мыслям. А мне было все равно. Я влюбился в лестничные марши, подпрыгивая на поворотах при спуске или подъеме так, что ветер свистел в ушах. Я сроднился с горизонталями, параллелями и плоскостями, нарочно делая гигантские шаги, вытягиваясь и теряя объем, словно хотел превратиться в лист бумаги. Когда мне попадался лифт, я изящно нажимал на кнопку вызова указательным пальцем и тут же убегал, стараясь услышать, как за спиной откроются двери кабины-сироты. В общем, я веселился от души, во всю мощь и по полному праву используя пустоту, безнаказанность, тишину и вечность. Вдруг тихая, скромная мысль пришла мне в голову: куда девалось Время? Нигде на стенах ни разу не попались на глаза часы - ни механические, ни электронные; свет сквозь редкие оконца, казалось, не нанес на полы ни одного лишнего мазка. Но удивляло не это, а отсутствие стороннего течения минут и часов. В самом деле, я мог, резвясь, пробегать минут сорок или половину жизни - времени не ощущалось. Сквозняк перестал тянуть, словно закрыли нужную дверь. Где-то наверху разбилось стекло, и было слышно, как падает каждый осколок. Я стоял у лифта…
       …Я вздохнул как океан - до самых глубин. Мои руки протянулись в бесконечность и нащупали необходимость. Мое сердце замерло и открылось парой покорных глаз. Я родился - похожий на сказочного дракона, увитый виноградной лозой, моложе рассвета в марте, древнее любого восставшего из песка города. По моим артериям побежала ключевая вода, по венам потекло патокой тысячелетнее вино. И когда я задрал морду к небу и бросился на черную землю лицом, то обрел смелость, чтобы использовать единственную возможность. Могущество неповторимости отрезвило мою душу окончательно: оно сделало ее похожей на маленькую девочку с невозможными глазами. Парящая в воздухе, она сделала жест рукой…
       ...Легкое удивление приостановило меня – кабина лифта была шестиугольной, вместо стенок тяжелели дубовые двери, киловатты святости летели с потолка. Шагая внутрь, я уловил слева от себя едва заметное движение, повернул голову и увидел девочку лет десяти: короткое платье, меняющее цвет солнцем от восхода до заката; коротко стриженные или длинные, но собранные на затылке волосы - ярче нимбов и энергий. Руки и ноги словно плавали в тумане. Я растерялся и не знал, как себя вести. Двери плавно закрылись, лифт дернулся и начал движение. Впервые - насколько я мог вспомнить - вверх! Это меня ободрило, и я, по правилам разговора взрослого с ребенком, хотел было спросить что-то вроде: «А как нас зовут?» или «Ну, и куда же мы направляемся?» Но осекся - девочка заговорила первой:
       - Так и некому будет со мной поиграть…
       В голосе был упрек, брошенный в пустоту - разочарование. Эхо последнего слова качнуло здание, сквозь гул движущейся кабины было слышно, как бьются узорчатые стекла. Девочка подняла на меня свои невозможные глаза, и я вздрогнул, инстинктивно до отказа распрямляя пальцы на руках - на меня равнодушно смотрели молчаливые льды обоих полюсов. Так глядят слепые, а вы то плутаете, то прозреваете в снежных пустынях их зрачков. Так подчиняют обратной перспективе, грея голубым огнем человеческую надежду. Я совсем онемел, как писатель перед чистым листом бумаги или путешественник, впервые открывающий красоты мира. Мне показалось, что девочка знает обо мне все - от полированных ролей до изящных статуэток привычек, и я потерял вдруг силы спрашивать или отвечать. Но от меня не ждали исповеди. Немая сцена длилась – лифт тратил времени намного больше, чем было нужно для преодоления пяти-шести этажей. Девочка медленно подняла правую руку, указывая на одну из дверей у меня за спиной. Из-за боязни последствий, я ничего не возразил и послушно сделал несколько свинцовых, как во сне, шагов в нужном направлении. Резные дубовые двери плавно открылись наружу, как ворота. Лифт стоял на крыше…
       …Глаза сделали открытие теплого летнего вечера, лицо как счастьем обласкало тихим ветерком. Уходящая вдаль черная плоскость крыши была похожа на взлетную полосу. Я побежал изо всех сил, невозможно быстро; я превратился в бег, не оставляя места в голове и теле ничему лишнему (и все-таки еще быстрее, словно пальцы Ференца Листа). Тогда эхо, несущее слово «…ИГРАТЬ», неотвратимо догоняя меня, прошло все стадии взросления: крика девочки, зовущей мать – визга девушки, притворно испугавшейся темноты первой брачной ночи - вопля женщины, потерявшей сына. Я летел, зажмурив глаза; ветер пел в ушах, выл крещендо. Солнце садилось, как платье, меняя цвет; живое небо вздыхало океаном - до самых глубин. Я чувствовал конец мытарств и бормотал на бегу о начале чего-то нового. Торец дома неожиданно раскрыл под ногами пустоту; схватившись за ржавые поручни пожарной лестницы, я чуть было не свалился с крыши. Спускался нервно, торопя события, грея финал своим сбившимся дыханием. Внизу меня ждал человек - мой ровесник, мой друг, мой брат, кровь, мое второе «я». Он курил и улыбнулся мне навстречу, когда я спрыгнул с последней ступеньки и подошел к нему. Один-единственный вопрос из его спокойно закрытого рта:
       - Ну, как, прошел?
       Мой ответ (как мне показалось - не к месту сухой):
       - Да, конечно. А где же тот, другой (или второй)?
       - Он отказался, не захотел. Он слабый.
       Я только кивнул, чтобы спрятать гордость и самодовольство…
       …Недалеко от дома, на чистой асфальтированной площадке, нас поджидало пустое маршрутное такси, на лобовом стекле которого с чувством собственного достоинства красовался номер «10». Минуту спустя мы уже ехали на юг по одному из широких бесконечных проспектов. Сцена заката подходила к концу, небо приобрело фиолетовый оттенок с темно-синей полосой по горизонту, но в воздухе еще носились, как мошкара, остатки великого свершения и по-детски наивного вывода. Я был уверен, что знаю, куда направляюсь, но не мог выразить словами цельности цели. Сквозь работу мотора мне послышался смешок никому неизвестного и поэтому равнодушного к судьбам мира бога.
       Я молча смотрел в окно, сидя спиной по направлению к движению. Навстречу нам, на север, по обе стороны проспекта, едва касаясь тротуаров, покрытые прекрасными коврами ручной работы, шли слоны. Величественно и неизбежно…

Слух всегда просыпается первым.
И за тонкие ниточки нервов
Поднимает он занавес век.
В мире пусто еще. Но за сценой
Чей-то голос зовет:
- Человек…

       Далеким колокольчиком на кухне звякала чайная ложечка. Он открыл глаза и сквозь полумрак раннего январского утра увидел проем окна, заполненный еще не потушенными фонарями и медленным движением редких фар, удивленных спросонья.
       Площадь жизни в голове пустовала. Приятно было осознавать, что В НАЧАЛЕ дня он еще ни для кого ничего не значил, что пока его тело было вытянуто на диване, - все причины и следствия были равны между собой и нулю. Он закрыл глаза. Большинство людей по утрам играют в такую невинную игру (меньшинство - вскакивает или вообще не встает).
       Ему нравилось рассветное отсутствие воли, которая просыпалась минутой-другой позже и тысячью чужих рук начинала тормошить и толкать изнутри, побуждая к действиям. Он уже почувствовал, как она поднялась хозяйкой-крестьянкой в собственном доме и, уперев руки в бока, строго огляделась по углам. Он открыл глаза. БЕЛАЯ пелена тушила фонари – валился мокрый снег; крупные хлопья тяжело ударялись о стекло и покорно ползли вниз, слипаясь друг с другом или поодиночке, но все равно тая. Нужно было подниматься. Из всех необходимостей, подаренных ему жизнью, ранние встречи тянущихся вереницей будней казались самыми невыносимыми. Он поискал тапочки, пошарив по полу босыми тощими с вздутыми венами ступнями. Очертания мебели тонули в полумраке вдоль стен, где-то на полке маяком для слуха тикали часы. Примелькавшаяся за годы и, может быть, поэтому никем не замечаемая ДВЕРЬ С УЗОРЧАТЫМ СТЕКЛОМ равнодушно дарила комнате с полкило электрического света, которым уже в полной мере владели коридор и кухня. И тогда он вспомнил свой сон, вернее осознал, что видел его – содержательный и бесконечный, словно ненаписанный роман, уже разбитый автором на главы. Он решил рассказать любимой все, до мельчайших подробностей, какие сможет припомнить, чтобы еще раз почувствовать, пережить, попробовать на вкус… Его ждал электрический свет.


…Вода текла из крана на посуду,
И с жадностью какой-то заполняла
Стаканы, чашки, блюдца и тарелки.
( В них, тихо звякнув, утонули вилки).
И голову склонив немного набок,
С одной десятой долей любопытства,
За тонкой струйкой наблюдала кошка.
И солнце жмурилось на хроме крана.

Казалось, быть водою означает
Свободно течь, топя в себе предметы,
Не сомневаясь в действии и месте,
Сквозь время течь - свидетелем столетий,
Культур, народов и полета духа.
Пусть лихорадит минусом и плюсом,
Но быть водой такой ценой…
В итоге
Лишь падать теми капельками жажды,
Когда цветы хозяйки поливают.

       *
Вода течет. Посуду вымыть
И кран закрыть.
Занозу дел из мозга вынуть.
( пора бы жить)

Мне нравится текучесть - свойство
Убитых слов.
Читаю Пруста, Кафку, Джойса.
Ищу основ.

Ищу причину изменений
Понятий, тел
В игре со Временем во время
Ничтожных дел.

Я похоронен для Искусства
И для идей.
Читаю Кафку, Джойса, Пруста.
Ищу людей.

Ищу с фонариком карманным
Во всех углах.
( Удобней так - казаться пьяным,
Брести впотьмах.)

«Я» - субъективности (со?) автор,
Спасенья шнур.
Читаю Джойса, Пруста, Кафку.
Нашел. Абсурд.

По сути, книги - то же пьянство,
И север - юг.
Мне сдан в аренду клок пространства -
Квадратный круг.

В котором нахожусь без года
Я тридцать лет,
Ведя раскопки той свободы,
Которой нет.

Усталость липкая такая.
( пойти вздремнуть?)
Труд тела душу доконает
Когда-нибудь.

       *
…На закате город глух, слеп.
Словно солнце устает рдеть.
Дома ужин будет. Соль, хлеб.
Завтра встанем, не поняв - где.

Вот закрылись у цветов рты…
Что смеешься, словно пьешь свет?
Поглядим, о чем споешь ты,
Коль дотянешь до моих лет.

В голове - удары (дын-дын).
Люди хлопают нам (шлеп-шлеп).
Как пощечины. Терпи, сын.
Нас любить так и не смог Бог.

Видно, много у Него дел.
Не до нас Ему (держи так).
Или время нежилых тел
Нашей вере подает знак?

Плотник - лучшее из дел. Знай.
Остальное все - труха, шлак.
Так работай, чтоб бледнел рай.
Чтобы слава о тебе шла.

Жизнь моя - вчерашний мой стыд.
Да на суд не поползет труп.
Трудным временем народ сыт,
Как его костями сыт труд.

Не смотри, что я так стар, слаб.
Целый Рим смогу стереть в пыль…

А на стружку слезы - кап-кап.
Деревянный быт. Зубов гниль.
Звезды - толпами.

…не храм - хлам.
Доски свалены, чтоб нам быть.
Да, смотри, не попадись сам
Под такие гвозди (дыц-дыц)…

       *
Нам в разные стороны. Утро.
Бессмысленна лунная слава…

Рассказывать кратко о крупном
Не нужно. И долго - о малом.
Течем словно тихие реки,
Пытаясь заполнить пустоты
Как в русле сухом - в человеке.
И тратимся на повороты.
Потом вымираем деревней,
Впадая из ужаса в грубость.
Проходит полвека. Похмелье
Остаток меняет на мудрость.

       *
Я бы выучил роль. Я бы вынянчил
Зрелость слов в духоте муравейника,
Будь по-детски уверенным в мужестве
Всех движений в атаке на мельницы.
Не рожденному - смерть. Будет вымучен
Бесконечным сырым понедельником.
И захочет душа до замужества
Вдруг исчезнуть, стереться, развеяться.

Стать святым. Летописцем рассветов.
Не пугать размышления вальсом.
Жить среди (только тихо и кротко),
Быть и вне (но без масок и бирок).
Стать святым? Превратиться в примету?
Чтоб термометр врал и боялся?
Быть еще одним поводом к водке?
И запретом хозяйкам на стирку?

Истекая лучами и мирром,
Забывая тоску расстояний,
Лишь повиснуть в копеечном тире
Как мишень для чужих пониманий.

       *
Зачем этот камень
Без всякой причины
Лежит тут веками?
Глубокие трещины - словно морщины.
Их вырыла память
Пустыни.
О чем ее речь? О Земле? Катаклизмах
Природы? О смерти - лишь куколке жизни?
Но с мысли о ней запускается Время.
История мнений
Растет на глазах, дышит прямо нам в лица,
А там - у нее за спиной - неизвестность.
Орбита планеты становится уже.
Мне страшно. Я понял, что прибыл на место.
И все-таки нужно
Садиться.

Пустыня - налево, направо - пустыня.
И сорок томительных дней и ночей
Душа да пребудет ничьей.
И эхом растает в полуденном мареве
Имя…

Ужасно как хочется пить.
( ни капли не падает с неба)
Но камни, которым хлебами не быть,
Совсем по-домашнему пахнут надломленным
Хлебом,
Который пекут в Назарете.
Похожий на глину
По цвету.
А вкуса не вспомнить (как сон)
Каким бы естественным ни был закон
Природы, - не хлебом единым.

Налево - лишь камни и камни - направо.
Ни слез, ни улыбки. Ни долга, ни права.
И шепчет вокруг пустота,
Что храму - как птице - нужна высота.
(Пройти по карнизу вдоль храма,
У края…)
Вот, рядом со мной облака
Как ангелы крылья вздымают.
Теперь содержание мига,
Должно быть, продлится века.
И шепот знакомый со мною срастается:
«Прыгай…
И смерти не будет.
Не камни же - люди…
Увидят возможности чуда…»

И рабства отсюда -
Как следствия жизни взаймы?
Кто в пропасть упал - не узнает ее глубины.
Но путь - принцип троп и дорог,
Где не искушается Бог.

Пустыня - в начале, пустыня - в финале.
Я выжжен звенящей в зените звездой.
И Время по лику ползет бороздой
И тянется к сердцу как необходимость
Печали.
Потрескались губы, и высохло горло,
А мысли теперь безымянны, бесполы.
И пахнут цветами могилы.
Я черпаю в них невозможную силу
Простого и сложного - Слова.
Я - соло -
на тонкой струне одиночества,
Сумма
вчерашнего дня
и пророчеств о творчестве
Юных.
И радость рыхленья земли.
Я - целое мира и часть.
У каждого - в сердце, в крови.
И сила. И слава.
И власть.

Нет. Все-таки камни безумны.
И я вместе с ними. Да, сумма.
Но тихих блаженств с высоты.
Мой путь еще даже не начат,
Кресты
на Голгофе маячат,
А стружка
колечками падает с ног
На порог.
И где-то в далекой стране
С любимым читает подружка
Листы
Всех будущих черновиков обо мне.

Одетый в лохмотья и в снежную тогу
Откроет любовь искалеченным Богом
Ключом и примером
Неслыханной веры -
Простым деревянным крестом.
Потом…

Пусти меня к людям,
Пустыня.
За то, что осудят -
Прости им.
Вот имя мое возвращается издалека.
Встают силуэты зверей
Из камней…
И рушатся вниз
Облака…

       *
Ложь. Ничего не остается
В душе - ни времени, ни места.
Все это просто дым,
Досужий взгляд на дно колодца,
Пустые жесты,
Плетущие узор причин.

Так вырванным листком
Из старого блокнота
Стал выхваченный взглядом дом.
В тоске, на нем одном
Лежала тень субботы,
Как след, как колея,
И упиралась в стену
Уставшей развиваться темой.
Сырела от росы земля.

Дом рушился уже лет тридцать,
Читая медленно по лицам
Снующих вдоль его крыльца.
Слепое счастье мудреца -
Быть пастухом своих бессонниц
Да слушать капельки воды.
И книг прочитанных не помнить,
Роняя кашу с бороды.

Итак, дом рушился. Быть может
Намного дольше, чем я рос,
Чем старили ущелья кожу,
И свет летел с далеких звезд.
Роняя в пропасть рамы, двери,
И трубы ржавчине даря,
Он не считал свои потери,
Он знал, все - бред календаря.
Не помышляя о побеге,
Сливался с флорой, а она
Пускала новые побеги
В глазницы каждого окна.
И черви вряд ли узнавали
За сетью трещин и корней
Фундамент выцветшей морали -
Основу пары этажей.

Дом наблюдал провалы крыши,
Дыша гниением пустот.
И уходили в полночь мыши.
(Он их любил скромнее, тише,
Чем Бог свой избранный народ.)
Они закончили работу,
С какой не справились века.
И, как везенье - дурака,
Пальто с плеча чужой субботы
Собой накрыло старика.

       *
Старуха спит. Беззубое безумие
Стоит в дверях с тех пор, как насмерть выдуман
Загробный мир. Шагая между стульями
Закат протягивает тени гибели.

В руках - топор. История движения
Теряет части тела под ударами,
Так жадно отдаваясь размножению
Делением на новое и старое.
       ……………
Я - новое.
Я - свалка звезд. Эклектика.
Больная тема сонного психолога.
Подушка из крапивы теоретику
Под голову.

Я - новое.
Я - «Боже мой», приправленное завистью
Перед картиной, созданной юродами.
Я - свечи в ноги Времени и Памяти.
И гордое
Как музыка,
Не, так себе, мелодия
бессонницы -
Симфония
О смене поколений.
Я - пародия
На сотни исполнений
И на юзеров.

Я - тихое
Учителей усталых утешение,
Учеников случайное крещение.
И мнение,
Сползающее медленно по стенам.
Я - верность и предательство,
Уже-не-доказательство
Еще-не-теоремы.

Я - новое.
Зрачков, ноздрей, артерий расширение.
Тупик тоски и смех в эпоху голода.
Ошибкой зараженное решение.
И сбой в системе города.
Негодное
Как негатив, как справочник усталости.
Толчок судьбы, из правил исключение.
Я - руки-в-стороны и брови-вверх.
И данностью
Я висну на законе обновления.

Я - новое.
А ты опять за старое -
За топоры и колья дел и слов?..
Но к детям, внукам я вернусь
Кошмарами
Иных витков.

Attention! Я - болезнь выздоровления,
Пульсация случайности мгновения.
И первый вдох очнувшейся любви.
Я - рак Культуры,
Метастазы в сердце.
Лекарства нет (за исключеньем смерти).
Живи…

       *
1. Свободные лишь мысленно,
Слова нафаршированы
Значениями, смыслами.
Как старыми и новыми
Почтовый ящик письмами
И листьями наполненный.

Так пухнут: с горя - песнями,
А скрытностью - на радостях.
Им - слякотно, нам - весело.
И это чувство стадности
В комфорте тонет кресельном,
Зажав в ладонях градусник.

С чего беседу начали?
С каких разлук и встреч?
Швыряя темы пачками,
Мы покупаем речь.
(Так мир и жизнь заначками
Сквозь пальцы будут течь).

Тем громче, чем затасканней.
Бессильна соль земли.
(От болтовни ей спасу нет)
Нахохлясь, все в пыли,
Закормленные баснями,
Жиреют соловьи…


2. Вот и вози за собою мыслишки,
Как за веревочку - поезд игрушечный.
В зеркале будней танцуют делишки.
Жить - так детьми. Умирать не соскучишься.

Несторы с нас не напишут истории
О переходе, преобразовании.
Тихой истерикой в давешнем номере
Нам замирать. Тиражами издания.

Текстом плывя до буйков орфографии,
Знаком вопроса не проще ль скукожиться?
Жаль, что не слышно (как на фотографии)
Криков грудных многоточий в заложниках.

       *
Холмы и пригорки.
Открытая местность.
Траве под ногами - как в скороговорке -
Толпиться не тесно.
От корки до корки
Прочитан Талмуд одиночества.
Вот так превращаются в отчество
Понятия и предикаты.
И словно итоги высоких оценок -
Теперь декорации сняты.
И Автора просят на сцену.
Меня ли тут группы собравшихся ждут?
Но Я - выхожу…

Мне нужно сказать.
О великом и многом
Словами, уставшими маяться в малом.
На тему избитую - Бога.
Сейчас горизонтом прозреет дорога.
И будет начало…

Мне нужно открыться
Для каждого уха
И глаза. Искусству воскресшего чувства
Научатся первыми нищие духом.
Пусть реки бросаются в новые русла…

Я встану сейчас.
Среди тысячи спящих
Пройдет - словно ветер по полю - движенье,
Качая колосья в руках у сидящих.
Я знаю им цену.
«Блаженны…»

       *
- Крестовые походы черных мыслей
На города неведенья святого.
Пытаюсь снова,
Максимализм, как насморк, подхвативший,
Полжизни и полмира втиснуть
Всего в полслова.

- Жаль, что безумие не свойственно вещам,
Ни келье форм и ни словам-мощам,
Но их союзам.
Так в тридцать многие хромают на кресты.
И перепачкать силятся листы
Мазней иллюзий.

- Навязчивый, как бездарь, понедельник
Скульптуру воли медленно калечит.
А мы без денег.
После обеда сразу снится вечер,
Комедианты, черный хлеб и кетчуп.
Да бог-бездельник.

- Верь: вдохновение - как кризис пустоты -
Возводится лишь в степень глухоты
Орущих нянек.
И двух тысячелетий не пройдет,
Как сквозь трясину стонущих болот
Бессмертье глянет.

       *
Как восемь тысяч слов
Заложено в будильнике
Количество звонков.
Ни выкинуть, ни выменять.

Так тянут по утрам
Последних нервов ниточки.
Я кем-то был вчера,
А ты - моей привычкою.

Спокойно. Это жизнь.
Дыши как можно искренней.
Тех, кто катился вниз,
Истории не высмеять.

У Времени есть плюс -
Оно нас вместе с памятью,
Не пробуя на вкус,
Глотнет и не подавится.

Вокруг и в нас самих
Разбросаны последствия
Событий мировых.
Бессмысленного. Детского.

Пойдем сквозь эти дни
Хозяинов-хозяюшек,
Пиная (все в пыли!),
Асфальтовые камешки.

Пойдем со мной. Уйдем
Взволнованными нежностью.
Тоскливее вдвоем,
Но легче в неизбежности.

Безумие мое,
Что будет дальше - нечего
Гадать. Тела - жилье,
А души - вечны (вечны ли?)

Потом, через года,
По рекам хлынут новости -
Нас ищут города,
Мы стали чьей-то совестью.

Кричат с той стороны
События. И машут нам
Хоругвью тишины,
Рубашками вчерашнего

Но, как и раньше, врут.
И руки их в истерике -
Как стебли на ветру…
       ……………
А мы идем вдоль берега.

       *
Он лом берет. Он смотрит вправо, влево.
Подъем - удар. Размах - и стонет лед.
Осколки в солнечных лучах ползут по стенам.
Он устает

К двенадцати часам. Пора обедать.
Сто грамм из-под. Помятый бутерброд.
А завтра в отпуск. Завтра или в среду.
И он пойдет

Асфальтом, мартом, но домой. Жена и ужин.
Сынишка ползает и пятится - уа!
Он поспешит. Он очень многим нужен…
Огни. Витрины. Замерзающие лужи.
И дерева…

       *
Она устала. Крепко спит.
И, кажется, почти не дышит.
Но сон ее покоем сыт.
И пот течет с бетонных плит.
Нагреты крыши.
Не первой свежести листы
Пятиэтажной влажной липы.
Гудят мосты. Идут часы.
Июль не хочет пустоты
Видеоклипов.
Минут пятнадцать спит она
В одной из комнат. Вдоль постели
Расхаживает тишина
И сторожит остатки сна.
Тот жив еще, но еле-еле.
Лишен труда любой закон.
Разбиты праздниками будни.
Свобода сердца - это сон.
Один (одна!) на миллион.
Ей многолюдно.

Ей снится домик у воды.
Тропинка. Пляж. Рассвет. Улыбка.
И море, словно из слюды.
И бережет песок следы
Мгновенных пыток.
Еще - гирлянды, танцы, смех.
Еще - полнеба в пене белой.
И вечер, созданный для тех,
Кому вдвоем побыть не грех.
(в пределах!..)
Еще - зеленый городок,
Запутавшийся в переулках.
Обрывки фраз. Томатный сок.
Ребенок лет пяти у ног
Вцепился в булку.
Опять улыбка. Чей-то стон…

(Как будто собственный). Подушка
Похожа в профиль на поклон.
И надорвался телефон,
Дозваниваясь до уснувшей.
А стекла - в каплях - как в росе.
В окно заглядывает туча.
(Когда же дождь пошел? Во сне?)
Ее хотели видеть все
На всякий случай.

Чуть позже, открывая дверь,
И улыбаясь сквозь усталость,
Она подумает: «Не верь…»
И грузом мелочных потерь
Надавит жалость.

       *
Два жеста, два слова - о том да об этом.
Мы в царстве условий и правил игры.
Я прячу вопросы, ты прячешь ответы,
К зиме консервируя наши миры.

Ведь то, что мы вместе - похоже на милость
Прекрасных в своем равнодушии сил.
Ходы же по клеточкам - необходимость.
Никто никого никогда не любил.
Движенье вперед - по прямой и зигзагом,
Сжав пальцы до хруста, кусая губу.
Года - в одиночку. Минутами - рядом.
Назад - невозможно. Не нужно. Табу.

Я - мшистый булыжник, ты - путник. Все просто.
Холодные руки. Пустеющий взгляд.
Ты прячешь ответы, я прячу вопросы.
И листья с вершин сиротливо летят.

       *
Солнце пачкает листья,
и пачками странной валюты
Не пришедших эпох
никому не известной земли
Листья липнут к асфальту.
Мы сыто шагаем по трупам.
Всем командам убрать паруса!
Корабли - на мели.

Намели бородатых жрецов
беспокойные метлы
Полны рты алтарям -
до раздутых краснеющих щек.
Это осень. В домах
тихо хлопают пыльные стекла.
И последней страницей
уже шелестит эпилог.

На богах и героях - смотри -
что за странная плесень?!
Кто-то сглазил здоровье
и порчу навел на дела.
Ни нажить полноты, ни растратить ее,
ни воскреснуть.
Лишь обрывками фраз
повисает белье на углах.

Наблюдая, как рушится мир,
и приходит в упадок
Не искусство, а времени стиль -
откровенье души,
Мы за поиски выхода
выдохом просим награды,
Забывая о том,
что никто никуда не спешит.

В деле метел нет первых и равных,
ведь листья - не корни.
Но когда обессилена соль,
и разрыт чернозем,
Бесполезно швырять жемчуга,
а тем более зерна.
Но зато как дымят алтари!..
Вот, что значит - сезон.

       *
Оставь меня в покое, мир.
Я видел - где желаний рабство -
Там столько же тоски, как дыр
Космических. И нор богатства.

Усталость. То есть - минус цель,
С делением души на средства.
Но солнце, севшее на мель,
Конечно, плюс - сквозь ветки детства.

Тот самый чистый, яркий знак
Страданий, тянущихся к жизни,
Не достающий до зевак
И мертвых точек силлогизмов.

Тот самый знак. И суммы той.
Крест-накрест - пластырем на теле.
В глазах - закат. Ночь - за спиной,
Где тень моя меня длиннее.

День с головой уходит в пост,
Давясь до слез холодной кашей.
Чем глубже, тем скорее - в рост.
Тем завтрашнее, чем вчерашней.

Судьба моя дала побег,
И мне уже не сыпать зерен,
Ногами, белыми как снег,
Ступив на гладь воды озерной…

       *
Ноябрь ушел, закутавшись в печаль,
И доверяя ослабевшим сердцем
Этюдам эпилогов и начал,
Взамен симфонии бессмертья. Дети
прекрасно видят, что пришла зима,
Когда ее атаками мгновенно
Проклеенный периметр стекла
Взят в плен. И мир послушного тепла
Тоскливо сохнет мухами на стенах.
В делах привычных, тихих и простых
Кончается последний понедельник,
Декабрь расставляет часовых -
Оберегать метаморфозы денег.
Заметней фонарей мартышкин труд,
Когда с витрин предновогодний хаос
Взрослеет вдоль и поперек. И вдруг
На улицу выносит новый ярус.
Идут закупки к праздничным столам,
И кажется, что бесконечна давка,
Где кошельки и головы по швам
Трещат почти у каждого прилавка.
На две недели забегать вперед -
Привычка очень многих ожиданий.
Но запахи сосны итожат год,
И снег идет, освобождая от
Всех безобразий фобий или маний.

Подобран день ударами Курант.
Еще чуть-чуть, и можно куролесить.
У девочки не слушается бант.
Она считает: «…восемь, девять, десять…»
Одиннадцать. И воздух набран в грудь.
Бессонница договорится с ночью.
На чей-то занесенный снегом путь
Ложится ряд, на дробь похожих, точек.
Двенадцать. Тост. И позитивный шок,
За возгласы и всхлипы не в ответе,
Мелькнет в окне, похожий на смешок,
Не отзовясь ни в нас, ни в наших детях.



       *
Их красят улыбки, простые дела.
Их взгляды отлиты в смертельные пули.
Их главные роли займут зеркала
У залов, затопленных солнцем в июле.

Они - словно списки знакомых имен,
Как лики внутри зацелованной рамы.
Как выдержка вин или дружба времен,
Их клятвы крепки. И проворней арканов.

Их Маугли мечется, тропы весны,
Как в памяти перебирая ногами.
Пропажа находится. Вещие сны
С материей обречены на свиданье.

Улыбки их красят. Дела их просты.
Естественны принципы и идеалы.
Весы - в равновесии. Целы мосты.
Воспитаны дети. Тепло одеяло.

Они - словно катарсис - чище воды,
Священней лекарств в эпидемию быта.
Уводят в бессмертие душ их следы,
А парные даты - дань мраморным плитам.

Они - это «бета». И в курсе Адам,
Что рекам прокладывать новые русла
Намного сложнее, чем впасть в океан,
Но в этой вторичности - сила искусства.

Их дали прозрачны. Дорога длинна.
И вряд ли устанет выныривать лопасть.
Они - это мы. Между нами - стена.
И рвы, уходящие в черную пропасть.

       *
Вот так мы будем жить, любить и верить.
Вот эдак мы попробуем хотеть.
Во-первых - настежь запертые двери.
В-последних - обреченные на смерть.

Прилавок благ материальных. Сопли,
Отчаянно влюбленные в стекло.
Глаза навыкате. Дрожь пальцев. Вопли.
Проверенное в драке ремесло.

На слабость духа возраст - эпиграмма.
Пусть Ариадна сматывает нить.
«…Ты обещала мне полмира, мама.
Купи! Иль дай кого-нибудь убить…»

Над суетой нас поднимает юмор.
Не важно, что он в адрес божества.
Как хорошо, когда набиты трюмы,
И-Ваном быть, не помнящим родства.

При чем тут немощь, если Ты не в помощь,
Небесных сфер невидимый прораб,
Понятием заплывший в нашу полночь,
Где анус передразнивает храп?

Где ценят хлеб, добытый целой нотой.
И много поколений голытьбы
Заучивают все Твои щедроты,
Как теоремы знаков и судьбы.

Пусть длятся монологи, у которых
Давным-давно протерлись вожжи нужд.
Здесь все виновны. И не лезь с кагором.
Не беспокой костлявых наших душ.
       ……………
Рассвет раздавлен стонами страдальцев.
Ночь добирает четки фонарей.
Зевают мыши. Кружат с ветром в вальсе
На колокольнях рясы звонарей…

       *
Безобразно темно...
Тему разума хлебною гнилью
Помакали в вино,
Посыпая алтарною пылью.
Без меня. Решено.
И не в чаше, не в доле тут дело...
Недостойно темно.
Сад бессмыслен. Безобразно тело.

Запетляла длина
У тропы по траве этой черной.
Заплутала вина
На ничьей стороне. По никчемной.
Не сошла ли с ума
Чья-то совесть, лишенная мужа,
Поднимаясь со дна
Как косматый, взъерошенный ужас?

С нас ли требовать нас -
Листьев - с дерева? Господи, Боже!
Множа ненависть каст.
Так любить - не одно ли и то же?
Слишком мал этот час,
Как звезда в хороводе Вселенной.
Я боюсь, что сейчас
В мире пахнет не небом, а тленом.

В голове - Ты есть Бог,
Но Отцом растворяешься в сердце,
И течешь словно сок
Винограда под тяжестью смерти.
Онемел и оглох
Перед будущим сад Гефсиманский.
И молитва - как вдох -
Перед выдохом в холод пространства.

Можно сбиться с пути.
И никто не поймет, не заметит.
Я не в силах уйти -
В волосах поднимается ветер.
Это птицей летит
Поцелуй закадычного друга.
И касается встреча, прости,
Только нашего круга...

       *
Последняя гонка кричащих различий.
Последние ноты и вылеты птичьи.
По улицам солнце течет.
Раздеты все тайны количеств и качеств,
Кто видит - пусть смотрит.
Бессмысленна зрячесть.
И сердце святое - не в счет.

Не стоят настройки сопливые соло.
Пусть будет константой успех коронован,
А зависть лопаты - горбом.
Веселые выселки - области духа.
Ах, как интересно и вкусно для слуха -
Старуху вчера топором.

Все - первые, звезды. Прогресс бесконечен.
(…у ангела в печени найдена вечность;
а Парки согласны на «дур»…)
По лысинам прыгают блохи религий.
Еще раз написаны старые книги.
Да стерты капризы культур.

Плевком против ветра в рекорде на дальность
Себя превосходит индивидуальность,
И счастье течет по лицу.
Последние выдохи сказок, мелодий.
Последнее солнце по улицам бродит.
Нарциссы в квартирах цветут.

Прогулка мгновений над черным обрывом…
История из-за кулис перспективы
Не шутит, не давит виной.
Так Время, устав от плодов гениальных,
Задушит наследников в спальнях спиралью.
И двери запрет за собой.

       *
…И вот, когда все это свяжется
В союз количества и качества,
Утихнет ветер. Пыль уляжется
И образует мезозой;
Когда замрет стальными храмами
Увы! не зодчество - дурачество;
И разойдутся гости парами,
Наполнив чашечки слезой;

Произойдет, случится, сбудется
Событием в похожей местности,
Куда приводят тропы, улицы,
Чего нам Время не простит;
Я буду молодцом, ты - умницей
В лохмотьях полной неизвестности;
Произойдет, случится, сбудется,
Успеть бы руки развести;

Когда наказанною школьницей
В углу очутится политика;
Когда за дефицитом вольницы
Не будет давки у ворот;
И остановят крылья мельницы
На полпути перед открытием,
Что изменяясь, не изменятся
Ни зерна, ни открытый рот;

Когда как этикетку - этику
Приклеят к шевелюрам, к лысинам,
И обвинят потом эклектику,
В диагноз веку записав;
Ни пламенеющая готика,
Ни покосившиеся выселки,
Ни сборы трав, ни молний дротики
На святость не получат прав;

Когда само искусство выльется
В непререкаемые формулы,
И темами в проспекты выбьются
Задворки, веря в гороскоп;
Когда самим себе останемся
Как контуры чего-то скромного;
И, может быть, по старой памяти
Со щек закапает иссоп;

Когда, вгрызаясь в мякоть зубьями,
Пила застрянет в позвоночнике,
И оправдать ее безумие
Не хватит материнских чувств;
В-последних, как во-первых - вербными
Весна полопается почками,
И нотой «до» немного нервною
Объявит о закате Русь;

Когда, на пенсии «по бледности»,
Рожать от нас устанут женщины,
И оторвут от сердца преданность,
Кровавя лбы о нашу твердь…
       ……………
Не знаю, как чужое мужество,
Но мне такое померещится,
Что я зажмурюсь в диком ужасе
И не смогу осилить смерть.

       *
…Прости, Отец, чему же быть,
Когда лишен
Спасенья? Знаешь, просто жить -
Так хорошо.

Ведь хлебом пахло от земли,
Цветы невест
Не торопясь в полях цвели…
За что же крест?

Внизу прибоем голосов
Гудит толпа.
Не правда ль - несколько часов
Неметь стопам?

В мои глаза швыряют грязь.
А в их - испуг.
При чем тут тело? Где же связь?
В размахе рук?

Иль я один хотел гвоздей
Тогда? Сейчас?
Здесь охраняют как зверей
Троих из нас.

В руке у воина - копье.
В копье - удар.
Неужто «каждому - свое»?
Он - долг, я - дар?

Прости, Отец, кому же быть?
Твой сын смешон.
Но смерть - не шут. А знаешь, жить -
Так хорошо.

Давно ль земля устала ждать,
И нет чудес?
Как тяжело теперь понять,
За что он - крест.

Ни бог, ни ангел, ни святой
Пусть миг - не век -
Не вынесет такую боль…
Лишь человек.

Омой дождем. Слезу пролей
И отзовись.
Дышать - как верить - тяжелей,
Свисая вниз.

Зачем же долго так скрывать,
Что вечен крест?
Я - в колыбели. Но не мать
Шепнет: «Воскрес…»

«Воскрес!» - Ты скажешь. Мне и нам.
Но как чужим…
Как будто не поверишь Сам
Делам Своим.

       *
Там кто-то плачет, слышишь?- как ребенок
На фоне монологов в переходе.
Теряет высоту Икар паленый,
Барон Мюнхгаузен в садовники уходит.

Там кто-то как ребенок плачет - слышишь?
Простой антагонизм души и тела.
И Карлсон лежит на теплой крыше,
Пропеллер в вентилятор переделав.

Там, слышишь? - как ребенок кто-то плачет.
Любовь освободилась от религий.
И моден дух, как шмотка от Версаче,
Обернутый в классические книги.

       *
Слух всегда просыпается первым.
И за тонкие ниточки нервов
Поднимает он занавес век.
В мире пусто еще. Но за сценой
Чей-то голос зовет:
- Человек…

       *
Октябрь. А небо - в редких облаках.
День. Над столом - склоненная фигура.
Лист упадет - напишется строка.
Так создают случайность - на века -
От афоризма до архитектуры.

Лучом нагрета стопка ста страниц.
Вчерашние и завтрашние блюдца
На подоконнике полны и ждут лишь птиц.
Смотри, как просто это делать - жить,
И как легко от смерти оттолкнуться.

Так скачивают файлы торжества
Из Интернета Гелиоса - в осень,
Следят, как с веток рушится листва,
Не суемысля в адрес божества,
Забывшегося в коме цифры «восемь».

Так всем на свете длительностям мстят.
И переводят стрелками границы
На час вперед, на час назад. Дитя,
Расставив руки в стороны, шутя
Проходит поле.
Пусть тебе приснится,
Как солнце, изменяя стиль и цвет
Усмешкой, называемой любовью,
Сквозь смыслы слов и сквозь любой предмет
Пройдя, откроет маленький секрет
Избытка силы веры и здоровья.

И ты поймешь, что книгу бытия
Об одиночках из другого мира
Составила обычная земля,
Уставшая выманивать тебя
Из кокона двухкомнатной квартиры.

Не страшно ль стать, валяя дурака,
Почти бессмертным? Греческой скульптурой?
Дописана последняя строка.
Лист распростерт. Он не включен пока
В прогретый солнцем куль макулатуры.

Создание шедевра - тихий взрыв.
В руках дрожит новорожденный космос.
Созвездья лиц! Твое - одно из них.
Не потому ли судьбоносность рифм
Нам так близка, что наши души - сестры?..

       *
...Тогда он все переработал:
Последние четыре года,
Черновики, картины, ноты.
И превратил опять в породу

Иконы, книги, статуэтки
И власть свою над этим всем.
Царапались о стекла ветки.
Закат был мертв. Пробило «семь».

Он отдышался. С медным звуком
Катались по полу гроши.
И отдавало липкой скукой
Существование души.

На самом деле было пусто.
Тянуло гарью с площадей.
И собственная роль в искусстве
Равнялась ржанью лошадей.

Он рассудил: «Я богом не был,
Клонировать пытаясь рай.
Полеты оказались бредом,
Посредственность и краснобай.

Не от меня зависит время...
Я - холст на древе. Параллель
С историей. И в это верю,
Как небу верит акварель.»

Past Perfect медленно кончалось,
Тонуло в собственной вине;
Из крана капала усталость,
И реки фар текли в окне.

Уже давно пробило «восемь»
В остановившихся часах.
И в страхе отшатнулась осень,
Увидев пальцы в волосах.

Он рифмы выбросил на свалку,
Отметив окончанье дня,
Взглянул на бледные фиалки,
Подвел итоги забытья.

В клубок смотав виденья спящих,
Он отдал Ариадне нить.
Ключ положил в почтовый ящик.
И вышел жить.