Один выстрел

Федор Федорович Сигаев вскоре после того, как застал свою жену на месте преступления, стоял в оружейном магазине Шмунс и Ко и выбирал себе подходящий револьвер. Лицо его выражало гнев, скорбь и бесповоротную решимость. Он повертел в руках шестизарядный револьвер, откинул барабан в сторону, прищурив один глаз, посмотрел в ствол.

- Беру.
- Сколько патронов барин пожелает доложить? – учтиво поинтересовался продавец.
- Один.
"Уж не руки ли собрался на себя наложить окаянный", подумал продавец, улыбочка медленно сползла с его лица.

- Сию минуту, не извольте беспокоиться.

Сигаев заметил, как изменилось лицо продавца и с легкой усмешкой сказал:

- Ворона одна повадилась прилетать к окну и каркать, а это дурной знак. Вот и хочу избавиться от этого бесова знамения.

Продавец понимающе кивнул.

Сигаев шел обратно к дому и слышал, как в бессильной злобе скрипят его зубы. Он до боли в пальцах сжимал рукоятку оружия в кармане пальто.

Стоял апрель. И солнце заливало улицу. Но на душе Федора Федоровича стоял поздний ноябрь. Подходя к дому, он был уверен, что застанет обоих, жену и любовника, у себя на квартире.
Он тихо открыл дверь. Но в осторожности не было смысла, любовники все равно не слышали поворота ключа в замке. "Они все еще в спальне", пронеслось в голове Сигаева. Он протянул руку к ручке двери в спальню и ощутил пальцами ее холодный металл. Из комнаты раздавался негромкий женский смех. У Сигаева пересохло в горле. Этот смех, этот дивный смех, теперь он достается другому. Сигаев закрыл глаза.

- Скоты, - тихо прошептал он и открыл глаза. Резким движением он распахнул дверь и сделал шаг в комнату. В широком кресле сидел молодой человек в одних брюках, а на коленях у него, обнимая любовника за шею, жена Сигаева в одном неглиже.
- Все те же и Отелло из Калуги, - процедил Сигаев сквозь зубы и направил револьвер на очумевшую от ужаса парочку.
- На пол… На колени… Оба…

Сигаев продолжал цедить слова. Лицо его было серым. Солнце проникало в спальню сквозь открытое окно и раздвинутые шторы. Вся комната была в апреле и только Сигаев возле двери олицетворял собой осень.

- Молись, женушка, в углу образ.
- Да как же, Феденька?! Зачем?
- За меня молись, Машенька, за меня. Грех на душу брать стану.
- Не-е-ет, -протяжно завыла Сигаева.
- Может, я…мог…договориться? – пролепетал молодой человек, стоя на коленях с поднятыми руками.
- И ты молись, братец, - отреченно сказал Сигаев.

У молодого человека сделались еще более круглыми от ужаса глаза и он неистово бросился креститься на икону в углу, пришептывая: "Господи, спаси и сохрани! Господи, спаси и сохрани!"

Вдруг за окном послышался легкий шорох крыльев и птица села на дерево перед самым окном. В ту же секунду раздалось мерзкое и злорадное карканье. Сигаев перевел взгляд с молящегося любовника жены на окно. Ворона каркала, как заведенная.

- Пора, утвердительно сказал обманутый муж, усмехнулся и сделал два шага вперед, подняв левую руку, защищая, как щитом, глаза от солнца. Палец правой руки нажал на курок. Раздался выстрел. Маша вскрикнула и упала. Ее любовник, закрыв лицо руками, сжался в комок. Каркание прекратилось.

Сигаев развернулся и бросил револьвер в икону, разбив лампаду. Он перешагнул через распластавшуюся на полу Машеньку и вышел вон.

Во дворе мальчишки перестали пускать колесо и с интересом рассматривали мертвую ворону.