Как я не посрамил Экзюпери

       Когда я слышу строчки из театрального монолога Владимира Высоцкого "Зал стих. Я
вышел на подмостки", то моя память переносит меня на много лет назад, когда я, десятилетний мальчишка, был отвратительным учеником и гордостью школы одновременно.

       В ту пору, глядя в зеркало, я и представить себе не мог, что отражение, эта невразумительная фигурка, есть точная копия одного литературного персонажа. Это какого же? – удивленно поинтересуетесь вы, как это сделал я в тот самый день, когда был вызван с урока в коридор классной руководительницей. Она пришла мне предложить роль! Роль в грандиозной по маштабу (по количеству участников) театральной постановке "Праздник языка" на сцене самого главного Национального Драматического Театра. Вариант моего отказа даже не рассматривался. Решение уже было принято и одобрено руководством. Я, к ужасу школьного завуча, оказался единственной идеальной кандидатурой. Школа была бы рада делегировать какого-нибудь отличника, но ни один из них не был похожь на НЕГО – Маленького Принца из бессмертной сказки для взрослых Антуана де Сент-Экзюпери. Для вида я вяло согласился и тут же получил в свое владение полный набор юного лицедея: томик Экзюпери, аудио кассету, на которую учительница наговорила отрывок из повести с правильными интонациями, и коротким резюме, где мне, двоечнику и тунеядцу,
доходчиво объяснялось, что хотел донести Экзюпери до читателей в этом абзаце.

       Через неделю я должен был знать этот отрывок назубок, так как предстояли "смотрины" у замминистра культуры - женщины строгой и властной.

       Выучить отрывок – плевое дело. Слова плотно засели у меня в голове мгновенно. Интересно было другое – как это меня угораздило оказаться похожим на литературного персонажа?! Везение ли это? Я подолгу крутился у зеркала с томиком Экзюпери, где текст подкреплялся иллюстрациями самого автора, пытаясь выяснить, не врут ли в школе корысти ради. Я силился провести параллели между фигуркой в зеркале и нарисованным в книге мальчонкой. К концу недели я убедил себя в схожести и потерял интерес к предстоящему мероприятию.

       Министерский "экзамен на профпригодность" мы держали в актовом зале министерства: женщина, замминистра, воссидала в "президиуме", а мы, персонажи из известных литературных произведений почти всех народов мира – в первом ряду. Интервьюируемый должен был выходить и садиться на "электрический стул" под светлые очи замминистра. В то время, надо сказать, я в свои 10 лет так и не обзавелся достаточным чувством уважения к руководящим должностям, от которого пересыхает в горле и дрожат колени. Я почти уснул в просторном и глубоком кресле первого ряда, пока мы ждали появления "экзаменатора". Мы – это я и моя свита: бледная от волнения мама и зеленая от предчувствия конфуза, моя преподавательница.

       Появилась наконец-то Она – замминистра. Из быстрой переклички я понял, что помимо меня публике собираються подсунуть (учеников выпускных классов) пушкинскую Татьяну Ларину, Мартина Идена – американского писателя Джека Лондона, Фауста – Гёте, двух женских персонажей народного эпоса и прочих, кои не отложились в моей памяти. Не знаю, что меня вывело из состояния полусна: то ли голос замминистра "Начнем, пожалуй, с самого юного из актеров", то ли тычок в бок и мамин шопот "Это нас! Пошли!", но я со снисходительной улыбкой примадонны Большого Театра, обреченно поплелся к "электрическому стулу".
- Кого ты нам сыграешь? – лаского поинтересовалась зам министра, глядя мне в лицо.
- Маленького Принца, - равнодушно пробубнил я.
- О, как интересно! И о чем же будет твой монолог?
И тут я сказал то, от чего у мамы на лице проступил нездоровый румянец, сменивший болезненную бледность, а лицо учительницы из зеленого стало серым.
Я сказал: - А не знаю.

       Замминистра выглядела удивленной и даже в некоторой степени растерянной. До сих пор она видела только подготовленных детей, с пионерским задором читавших ей стихи о Ленине. В этот момент до меня долетел тихий шопот. Даже не шопот, а свист, шедший, видимо, из самих легких моей преподавательницы:
- Я тебе двойку в году поставлю… на второй год… без каникул…

       Картины школьного апокалипсиса замелькали у меня перед глазами.
- Он текст выучил? – строгий голос вернул меня к действительности.
- Выучил, он все прекрасно знает, только стесняется.
"Вот Ираида Дмитриевна заливает", подумал я и хихикнул.
- Выучил? – уже менее ласково, бросив на меня уничтожающий взгляд, поинтересовалась начальственная дама.
- Выучил, - согласно кивнул я.
- Так о чем монолог?
- О звездах.
- Ну вот и славно! Следующий.

       Всю неделю, после знакомства с начальством от культуры, меня ежедневно вызывала к доске Ираида Дмитриевна и драла три шкуры. И я её понимаю. Мою кандидатуру едва не прокатили в министерстве и только такая дальновидная женщина, как замминистра, смогла разглядеть в том оболтусе (во мне, то бишь) изюминку надвигавшегося праздника.

       Заявившись на одну из первых репетиций, я был сражен подходом костюмерши к моему сценическому образу. Женщина, ответственная за мой внешний вид, торжественно порывалась вручить мне набор "королевского наследника", в котором я, по её мнению, произвел бы фурор. В набор входили: белые колготки, белая рубашка с невероятным жабо, бархатные шорты-трусы и бархатный же берет с пером птицы, никогда не жившей на планете Земля. Я посмотрел на костюмершу так, как смотрит человек, ухаживающий за престарелым пациентом, горюя о том, что его подопечный опять сходил под себя, хотя ему уже 150 раз объясняли – так делать нельзя. Когда мое нежелание напяливать белые колготки было встречено с непониманием, я, как последний и самый главный козырь, выудил из ранца все тот же томик Экзюпери с иллюстрациями. В итоге, я вышел на сцену именно в том обличьи, каким видел Маленького Принца сам автор.

       Странным мне казалось и количество репетиций, на которых мы демонстрировали свои актерские возможности и своё виденье роли режиссеру. Вот кто был молодцом, кстати, так это режиссер! Если бы не его последнее веское слово и крепкое рукопожатие ("мол, ты, старик, понял свой образ на все 100!"), я точно щеголял бы по сцене в белых колготках и бархатных трусах перед почти тысячной аудиторией. Режиссер, дай ему Бог здоровья, придумал еще один эффектный ход: прежде, чем подойти к микрофону, все персонажи должны пройти через своеобразную рамку – дверной проём, словно сходя со страниц книги. В общем, забегая вперед, скажу - сошел я с этих страниц помпезно.

       Наступил тот самый "праздничный день". Из приготовлений в гримерке помню только то, как одна из героинь эпоса гримировала Мартина Идена, нанося ему на лицо и руки тонирующий крем, от которого Мартин Иден приобрел золотушный вид, что должно было дать понять зрителю, что это загар, полученный во время странствий на корабле. Попутно в гримерку к нам заходили известные артисты, чьи кресла мы позанимали, и добродушно подтрунивали над нами. Мартин Иден и Татьяна Ларина млели при виде знаменитостей, только я был спокоен, поскольку никто из них еще не был мне знаком. Это теперь я могу сказать: "Я сидел в гримуборной актрисы Н.", а тогда я продолжал жестоко рубиться в морской бой с парнишей в широких украинских шароварах.

       Полностью одетых в костюмы я увидел своих собратьев-персонажей только здесь, за кулисами. Пока полтора часа на сцене скакали, плясали и голосили хоры и танцевальные коллективы, мы сидели на трех ступеньках в глубине сцены этакой кучкой бедных родственников, приехавших из разных эпох на одни похороны. С одной стороны меня грела взволнованная Татьяна Ларина, нервно обмахиваясь веером, с другой Мартин Иден, тревожно сжимавший кулаки. На ступеньку ниже восседал Фауст. Его берет нервно вздрагивал – он теребил сургучную печать на свитке бумаги.

       Наконец дошла очередь и до нас. Первой "сошла со страниц" Татьяна Ларина. В своём платье ХIХ века она сразила меня наповал. А как она читала своё письмо Онегину! Ее образ я потом примерил в школе на всех знакомых девочек и понял, что ни одна из них на Ларину не тянет.

       Когда вышел Мартин Иден, то и мне захотелось в будущем быть таким же: плечистым, высоким блондином, с голубыми глазами, загорелым (не золотушным, а именно загорелым) и расхаживать в тельняшке (каковым я, увы, не стал). Не обошлось без импровизаций. Перед тем, как перешагнуть через проем, Мартин Иден оперся о него сверху рукой, вглядываясь в зал и выдерживая театральную паузу. Зрители замерли. Этот Иден прочел монолог, и у меня мурашки по спине пробежали. После него… "зал затих. Я вышел на подмостки". Несмотря на слепящие прожектора, увидел в первом ряду две сцепившиеся бубликом фигуры (мамы и учительницы), качнувшиеся мне навстречу.

- У каждого человека свои звезды, - вступил я, проповедуя как патриарх с кафедры собора. – Тем, кто странствует, - они указывают путь. Для других это просто маленькие огоньки.
Я бросил взгляд в первый ряд. Две фигуры неслышно шевелили губами, произнося параллельно со мной текст монолога. Это выглядело забавно и я криво улыбнулся. – Но для всех этих людей звезды – немы. У тебя будут звезды, которые умеют смеяться!

       Я живо хихикнул, так как увидел ужас, вызванный моей мимикой, на лицах моей маленькой группы поддержки. Краем глаза в конце первого ряда я заметил режиссера. На его лице было удивление: "не ожидал, старик, от тебя такого подхода, такой игры!".

- Да, да, я всегда смеюсь, глядя на звезды! И все подумают, что ты сошел с ума. Вот такую злую штуку я с тобой сыграю, - резюмировал я и, закинув эффектным движением на плечо слегка приспустившийся серебристый шарф, отступил назад, раскинул руки, поднял лицо к воображаемым звездам и засмеялся отрепетированным заранее, но никому не показанным смехом Маленького Принца. Зал содрогнулся. Как только крышу не сорвало? В первом ряду плакали. Режиссер сделал многозначительное лицо и показал большой палец - "старик, ты – гений!".

       Когда внизу радостно хлопали зрители, а я глядел ввысь, там, в темноте, среди сценического оборудования мне померещился самолет с сидевшим в нем Экзюпери. Самолет качнул крыльями, и Антуан де Сент-Экзюпери с лицом нашего молодого режиссера показал мне большой палец.