этюд из Александровского. стихотворение в прозе

Разве могла я подумать?… Нет, подумать точно не могла – разве только мечтать… Мечта моя похожа на сад, тот самый Александровский сад – заветный. Воздух горячо пахнет – солнцем. Дышать – вдышиваться. Вдох – вздох. Море-поляна цветов – грудью бы… Грудью бы упасть в росу, раздеться и греться о лепестки, греться, греться… Они, должно быть, уже пропеклись на солнце – готовы. Красные, желтые, синие головки – сахарные. Будто сахарные. И почему мне кажется, что поляна съедобна? Просто ярка. Яркая корзина, опять же, из теста, и все это подозрительно напоминает детство. Детство? Но я – взрослая! Город чужой, престольный. И я грущу, как грустят все влюбленные девушки в семнадцать лет. Или – разлюбленные… Или – не грустят.
Лавка – дракон. Сбоку – драконьи чешуйчатые лапки-валики. Пыльные. Черные. Холодны по-змеиному. Снова оно – детство. Отвяжись ты, проклятое! Змея Горыныча вспомнила, из книжки ко мне тянется лапами. А я ведь принцесса – глядишь, и утащит к себе! Лапами в Кремль – в заточение. На Кремль смотрю подозрительно: «Слопаешь меня? Нет?». Кремль – чуть поодаль, задом повернутый. Избушка-избушка леденцовая, петушино-леденцовая, со звездочкой, повернись ко мне передом, древнейшая! «Избушка» обалдела, видно. Не реагирует.
Что ж, справа тоже красиво и сказочно. Фонтаны и фигурки замысловатые, пушкинские рыбки с коронами на голове крошечными, с капельками наконечники, жаль только, что не раскрашены. Из мокрого камня медведи лютые, волки мохнатые. Но на ощупь фигурки – холодные, все как одна фальшивые! Хоть бы один-одинешенек топтыгин живым оказался – ладонями шкуру гладить и дальше – вовнутрь прямо, в теплоту медвежью пробраться бы. Лесом запахло. Матерью. Плакать хочется. Уткнуться бы носом во что-нибудь доброе – и заснуть.
Под деревьями вдруг пещера, вроде тайника под листьями. Лицо высунулось нахальное – рыжее-рыжее, Евино. И смеется, чертовка, неистово, вся веснушками заливается. И на добра молодца своего глядит искоса, а глаза-то у ведьмы – изумруд краденый. А меня некому красть! Не нашлось ни пастуха, ни трубадура, ни разбойника. Плакать опять хочется. Свой запах чувствую – травянисто-настойный, женский. Ну да бог с ним, может, выветрится.
А ночью?
- Оксана! – у подруги спрашиваю.
Оксана, а ночью здесь тоже так много всего? И людей?
- Парочки влюбленные шастают от нечего делать, развлекаются.
Господи, как это, должно быть, здорово! Я тотчас перекрасила все вокруг темной краской – прикинула. А им не холодно? Лепестки ведь и то остывают… Дура я, дура! Как же могут они замерзать друг у друга в объятьях, рука в руке?! Эх, посмотреть бы хоть одним глазком на сад ночной – чернильницу!
Оксана задумалась.
- Ночью здесь, наверно, богатенькие. Рядом живут, здесь прогуливаются. А метро ведь как закроют, другие домой не попадут.
Не попадут домой – бездомные. Я – бездомная. Эх, приду гулять! В ночной сад – Александровский.