Бордвок

Бордвок – деревянная набережная вдоль океанского залива
на юго-восточной оконечности Бруклина в районе Брайтон Бич.

В разгар удушливого лета несчастный бомж, бродяга, бич,
Как перегретая котлета, пришел к своим на Брайтон Бич.
Он их на «бордвоке» в беседке нашел на крашенной скамье...
Шла рядом в мяч игра без сетки, и я – в сторонке, на камне.

Жара кусалась, как крапива, соленый пот гнала из тел,
Холодный бок бутылки пива на солнце радостно блестел.
Даль океанская дрожала... Бомжей звериное чутье
Моя бутылка раздражала в надежде получить ее.

Поступок мой был делом частным, каких, казалось бы, не счесть,
Но… протянув ее несчастным, я оказал шайтану честь.
В крик чайки требовали дани, сойдут и чипсы на обед,
И в их зависшем ожиданье ничто не предвещало бед.

Все также важно по брусчатке Одесса – мачеха и мать –
Вальяжно шла по брусьям шатким с опаской каблучки сломать.
Вам каблучки сломать не жаль ли? Что каблучки, а ножку вдруг? –
Мужчины под руки держали своих брильянтовых подруг.

Мелькали бруклинские лица – и комильфо, и моветон, –
Еврейско-русская столица с нерусским именем «БрайтОн».
Пускай от родины далече, тому значенья не придам,
Гуляли ноги, руки, плечи господ, товарищей, мадам.

Средь тучных тел и милых граций чредой различных возрастов
Шли члены сводных эмиграций – и будь здоров, и «мазл тов».
Младое племя с видом броским изображало шум и гам –
Тинейджеры, то бишь подростки, жевали смачно «чувинг гам».

А за столами из бетона «синьоры» бились в «шах и мат»,
И из того же моветона звучал отборный русский мат.
И у кафе, где пиво-раки, за домино – и спор, и вой:
Один – за Путина – до драки, другой – за Буша – с головой.

Так все знакомо, аж до бзыка: и этот мат, и это спор,
И эта грустная музЫка – бальзам на сердце с давних пор.
Пел гитарист вполне прилично, из струн выщипывая стон –
Мной уважаемого лично «Вальс – Розенбаума – Бостон».

Хотя в ладах и нет гармонии, и на артиста не тянул,
Старик поодаль на гармони про поле русское тянул.
Быть может, хватит, в самом деле, нам душу рвать тут, не тяни...
Бабульки в «вилчерах»* сидели, что одуванчики, в тени.

Сиделки скучные зевали, официантки как таран,
Всех принуждая, зазывали зайти в «Татьяну» – ресторан.
Там шримпы, туна, крабьи ноги, на вертелах перепела,
И клиентура без тревоги все это ела и пила.

По мне, милее макароны, в тушенном мясе чернослив
Под мексиканскую «Корону» иль тройку «Балтики» в разлив.
Приспело тут – совсем не рано – словечко крепкое ввернуть,
Но… ваше вновь к своим баранам хочу внимание вернуть.

И так, она звалась «Короной», чтоб век мне лыка не вязать,
Среди бомжей бутылкой оной войну сумел я развязать.
Четыре пары, словно крюки, в себе не сдерживая дрожь,
К «Короне» потянулись руки: «Моя! Отдай! Пошел! Не трожь!»

Раз не предвиделось заране, теперь одно: кричи «разбой» –
Тут начАлся на поле брани... как там по-русски? – Мордобой.
В рычанье диком рвались глотки – не дал вам, знал бы наперед, –
Сошлись в сраженье вражьи лодки: на абордаж, братва, вперед!

Взметнулись, возмущаясь, чайки, чирикнул в гневе воробей.
Давай, земляк, не подкачай-ка, хватай, дери, кусайся, бей!
Клубок звериный рыл окопы, народ вокруг – какой каприз! –
Судил-рядил (и даже копы), кому достанется тот приз.

Пахнуло в ноздри эшафотом. Из рваных ртов шел мерзкий сок –
Слюна, мешаясь с кровью, потом, лилась на огненный песок.
Но... обманув народ степенный, чертям назло, нежданно, вдруг,
Шипя пивною белой пеной, «Корона» вырвалась из рук.

Бичей перекосились лица – хотя бы капельку сберечь, –
И продолжала густо литься цветисто-матовая речь...
Внезапно – черная фигура (не мы судьбой руководим), –
Отец родной, священник, гуру – Арефьев, батюшка Вадим.

Ну, что, ребята, повезло вам! Он их в беседку заманил,
Молитвою и Божьим словом в минуту всех угомонил.
В толпе: «Вам это не Канада! Мы не имеем с них покой!» –
– Да, бросьте вы, оно вам надо? А раз не надо, то накой?

Мне от сидячки долгой ногу свело – похоже, затекла...
Река людская понемногу беспечно дальше потекла.
Судьбы-злодейки не испей-ка попробуй чаши ты до дна.
Что жизнь твоя – одна копейка, да и сама она одна.

Подошву жгло колючей ватой, тяжел без дома путь земной.
Себя считал я виноватым в том, что случилось не со мной.
На брег бежали волны валом, им все равно – богач, бедняк.
Зачем меня так взволновала судьба измученных бедняг?

Чего там сыпать соль на раны, нутром я будто занемог –
Упав в в объятья ресторана, я «лучше выдумать не мог»
– За эмигрантов! – пью до дна я... – Что говорите? Вот ю сэй?
Гуляй, страна, кому родная, кому – чужбина – ЮЭСЭЙ.


*Вилчер (анг.) – инвалидная коляска

28 декабря 2007 г.