Мозаика, или счастье из осколков

Осколок свободы

 Е. Пресниковой
 
А у меня есть
Кусок свободы,
Который простирается
От Самотеки до Трубной
С 9.00 до 9.20-ти ежедневно.
…Ночные сторожихи
Уже убрали
Пьяную блевотину
И опавшую за ночь листву,
А белые скамейки стали выше.
Ведь утром они вырастают,
Освободившись от беспокойного груза
Бездомных влюбленных,
Чтобы скоро
Опять осесть
Под расплывшимися ягодицами
Пенсионерок-бабушек,
Пенсионерок нянек
И пенсионерок – просто алкоголичек,
От их тяжкой, злобной и воинствующе-
Бессмысленной болтовни.
Нет-нет,
Скамейки не тяготятся
Телами птиц и детей,
Тем более что дети и птицы
Не сидят на скамейках,
А бегают по скамейкам,
Прыгают по скамейкам,
Верещат по скамейкам,
А бабки-няньки-алкоголички,
Занятые обсуждением и осуждением
Домашних спектаклей
(Ну прямо худсовет!),
Не обращают ровно никакого внимания
На детей и птиц,
Пока, конечно, чей-нибудь ребенок
не сломает руку или ногу
Или не свернет шею.
Вот тогда начинаются злобные вопли
Что он (она) – в невестку! (если гуляет свекровь),
Что он (она) – в зятя! (если гуляет теща).
Вот развлечение так развлечение.
И ребенка волокут к Склифософскому,
Благо он рядом.
…Но я спешу
Захватить свой кусок свободы,
Пока сторожихи опохмеляются,
А бабки доругиваются с невестками
(Они же зятья),
А дети, туго запеленутые шарфами,
в бисеринках пота,
Терпеливо и привычно ждут конца перебранки.
А пока на длинноногих чистых скамейках
Сидят аккуратно выбритые молодые отцы
С аккуратно заправленными колясками
(Их 3-4 на весь сквер)
И внимательно изучают
Газету «Советский спорт» или «Футбол».
Мы здороваемся,
Каск добрые знакомые,
А уж как я им благодарна то,
Что они не пишут пьесы
И не занимаются художественным словом;
Значит, проходить мимо них
Безопасно и радостно.
А потом я собираю кленовые
Свежеопавшие листья.
Они как руки друзей
На моей золотой пластиковой скатерти.
Вон, с красными кончиками, -
Это рука Жени Пресниковой –
Левая рука,
Потому что в правой
Она держит рюмку или сигарету.
Как хорошо положить на лоб
Прохладную руку,
Которая не предаст и не продаст.
А этот огромный-преогромный лист –
Борина ладонь,
В ней хочется спрятать лицо и плакать,
Потому что перед кем же еще
Можно так горько плакать,
Так безысходно плакать,
Как перед Борей,
Который ничем,
ничем,
ничем
Не может мне помочь.
Молчи, потерпи, это пройдет,
И опять найди в себе силы сказать,
Что пожухла ладонь
От антифриза,
А не обожжена ладонь бессильными слезами.
А этот листок?
Чуть по меньше Бориной ладони,
Но такой грязный!
Почему он такой грязный
И чем можно так неотмываемо
изгваздаться?
Это Андрюшина ладонь.
Я не могу взять ее с собой,
Потому что каждый входящий в Литчасть
Обязательно спросит:
А этот грязный лист зачем?
А я не хочу
не хочу,
не хочу
Отвечать каждому,
Что это Андрюшина ладонь
И Господь его знает, где он
Успевает так извазюкаться…
…Часы на Трубной
Показывают 9.20.
Пошуршу листьями над ухом –
Это я побывала в лесу,
Это я слышала голоса друзей,
Это я двадцать минут делала что мне
хотелось.
Мое время истекло.
Вот навстречу идут две усатые старухи,
Тяжелые, как гири,
Волоча за собой детей –
Голубого и сиреневого.
 - К стенке его, к стенке! –
Хрипит одна.
 - Нет! Крючья к потолку.
Да подвесить. –
Это другая.
Это не о зятьях. Это о хранении велосипедов зимой.
Но камертон прозвучал.
Я в злобном мире.
И если меня не подвешивает
Н крючьях товарищ Фирсов –
То только потому, что эта операция
не предусмотрена советскими законами.
Как он жалеет об этом, а?..