Мини-поэма о рифме

Мне снится, вот уж Судный день,
поэтов повели на плаху,
одев в цветастую рубаху,
и я средь них, как будто тень.
И мысль теряя в отголосках,
пытаюсь вновь поймать ее.
И все, что есть, все – не мое,
и вместо рифмы – просто «е».
А сквозь цветастые полоски
я вижу плахи серый цвет
и все хочу найти ответ,
но сердце слышать перестало,
а времени уже так мало –
пространство сводится на нет.
И страх врастает в тело снова,
и слышу запах смерти я,
конец земного бытия,
существования земного.

И вот идут они на смерть,
а рифмы капают, как слезы,
мои отчаянные грезы
они пытаются стереть
и в пыль и прах перетереть.

И знаю только, что смогу
всю жизнь свою переиграть
и рифму жесткую собрать
из пыли желтой на снегу.
Тогда лишь только вспыхнет он,
и все займется в голубом,
в оранжевом и красном цвете,
приостановит все на свете
и смерть мою на плахе той…

Но я иду и я все ближе,
мне кажется, как будто вижу
я смерть свою. Она красива,
заботлива и терпелива,
и не чета вон той старухе
(подбитый глаз, косое ухо),
она красавица! И вот
меня подводят тихо к плахе
и в серой байковой рубахе
кладут неслышно на живот.
И сердце в ритме замирает,
и кажется, уже сейчас!
Надежда гаснет в тот же час,
в огне неистовом сгорает.
Я слышу тень ее руки.
Воздушной массы нет уж боле,
но я люблю тебя до боли,
и сердце рвется от тоски…

Постой, кричу, одну минуту,
ведь это все: и Судный День,
и смерти призрачная тень,
поэты, пыль, и снег, и плаха,
моя цветастая рубаха,
и рифмы – я их не забуду –
все это выдумано мной,
прошло фантазии волной.
И все, как призрачное чудо
исчезнет вмиг.
 И я проснусь,
а рифмы лягут на бумагу,
о тишине слагая сагу.
И я тихонько помолюсь…

…Пройдут века, я буду вечна:
в окне – негаснущий ночник,
в душе – ненайденный тайник
о счастье тихом, бесконечном.
Но где-нибудь когда-нибудь
я странствовать однажды стану,
пройду Урал и Пакестаны,
Афганистаны, Татарстаны,
не останавливая путь,
сверну на узкую дорогу,
непроходимую тропу.
И там увижу тень кошмара –
тот страх, что врос в меня тогда,
когда вели меня на плаху…
Увижу серую рубаху,
что я так быстро променяла
на разноцветные шелка.

И я кричу, что я люблю,
оставьте это, заклинаю,
вы слышите, я умоляю,
вы слышите, я вас молю!..
И снова тень ее руки,
а сердце снова не мое,
и вместо рифмы – буква «е».
Воздушной массы нет уж боле,
но я люблю тебя до боли,
и сердце рвется от тоски…

И будет вечен этот сон,
как вечно будет пробужденье,
касаясь нежно вдохновенья,
так вечно будет таять он.
И рифмой к слову «не мое»
здесь будет острое копье:
меня в бою, а не на плахе,
в пылу военном порешат.
И я умру на поле боя,
лишь забывая про земное,
забыв, что я могу дышать,
в протертой голубой рубахе
иль в волнах голубой реки…
Пусть будет все по Божьей воле,
ведь я люблю тебя до боли,
и сердце рвется от тоски.
 21/01/2004