Журфак-9-11. Валерий Хилтунен

И вновь Москва. И курс второй.
В элитной группе я по праву.
Здесь Сема надо мной – горой.
Нас сочетанье всю ораву

Мужскую крепко веселит.
Молодкин – староста. Ромашко –
Комсорг. За нами всеми зрит
Декан особо. Чуть промашка –

И неудачника попрут
Из группы. Заодно из курса.
Уже поперли многих. Тут
Ребята крепкие толкутся.

Я тотчас принят в их кагал.
Громадный Сема, что однажды
На шкаф во гневе затолкал,
Володю Гескина! В миг жажды,

Наверно, выпьет и ведро,
А мне достаточно наперстка.
Так жизнь придумана хитро
По странным правилам... Полоска

Моих житейских неудач
С болезнями осталась в прошлом.
Предощущенье сверхзадач
И мысли только о хорошем.

От тех, с кем начинал журфак,
Увы, отстал я по болезни.
Наверно все – не просто так,
Все испытания – полезны.

Студенты знают: два горба
У каракумского верблюда
Лиш потому что жизнь – борьба...
По правде – было очень худо.

Потом я, академку взяв,
Читал преступным девкам сказки,
А, Соловейчика изъяв,
Центральный Комитет закваски

Первопроходческой лишить
Желал в то время «Комсомолку».
В застое-то спокойней жить –
И удалили втихомолку.

Он «Алый парус» изобрел
И двадцать лет служил за Грэя
При экипаже вузов, школ...
По мнению ЦК, наглея,

Он педагогов защищал,
Что шли в строю не по уставу...
Он бюрократов укрощал...
Такие истинную славу

Несут отечеству, творя
Судьбу по совести и чести.
За дело правое горя,
Ему был преданным без лести.

Власть не желает с ним шутить.
Он и она – на стенку стенка.
Его не могут защитить
От власти Панкин и Руденко.

Тогда журналы «Колобок»
И «Кругозор» берут в команду.
Ведь он в музыкознанье – бог.
Берут и верят, как гаранту

Того, что вырастет тираж...
А в том остроге для девчонок
Был хор с ансамблем. Главный наш –
Макаренковец мыслью тонок.

Он, Сан Василич Соловьев,
Лишил узилище забора –
Светлее стал казенный кров.
Он полагал, что спевки хора,

Игра в ансамбле для девчат
Полезней карцера намного.
И если песни зазвучат,
Верней ждать доброго итога

Впредь для очищенной души...
И вот звучат под Ярославлем
Они в затерянной глуши...
А Соловейчик, что прославлен

Талантом светлой доброты,
Несется слушать хор с ансамблем.
А тут болтаюсь я...
 -- А ты?... –
Так встретились под Ярославлем.

Он номер телефона дал.
-- Приедешь, позвони, Валерий! –
Во мне он что-то угадал.
Я, Соловейчику поверил..

Учеба шла своим путем.
На философском семинаре,
Считавшийся дубовым лбом,
Ввел Сема в шок. Он был в ударе.

Он нас о йоге просвещал,
О мудреце Ауробиндо,
Что к милосердью возвращал,
Которого почти не видно

В двадцатом веке – лишь вражда.
А Гхош Ауровилль построил –
И приглашает:
 -- Все сюда!
Любой бы сердце успокоил

В таких рассветных городах.
Мелешко:
 -- Это антитеза
Марксизму. Оттого и страх... –
Адептом Гхоша – Мать Тереза...

Растеребил тот семинар
Мечтанья в сновиденьях вещих...
О номере не вспоминал,
Что мне оставил Соловейчик.

Однажды взял и позвонил...
Как оказалось – в «Комсомолку».
-- О вас мне Сима говорил...
-- Мне о тебе он дал наколку.

Ну, хорошо, что не забыл... --
Шефиня Зоя Васильцова –
(Супруг известным бардом был,
Все знали «Трубача» Крылова) --

Встречает:
 – Симин протеже? --
Дает задание на пробу –
И в Ленинграде я уже...
Но от попытки мало проку:

Над очерком сидел, корпел,
Был в восхищенье без лукавства.
Родоначальника воспел
Вневозрастного коммунарства.

Достоин Игорь Иванов
Бесспорно звания героя
За судьбы трудных пацанов.
Об Иванове очерк строя,

Я даже не предполагал,
Кто очерку «кирпич» повесит.
Его,как песню я слагал.
-- Отлично! – Васильцова. -- Влезет

В ближайший номер. Протолкну! –
Но тут вмешался Соловейчик –
И забодал. Хоть на кону –
Судьба – страдает человечек.

Страдает автор, то есть, я...
Мне Зоя возвращает очерк.
-- Перипетии бытия. –
А вместо объясненья – прочерк...

Позднее догадался сам,
Что здесь – характеров искренье
Двух гениев – не мне, не вам
Лезть во взаимоотношенья.

У Симы с Игорем -- вражда.
Какая пробежала кошка?
Руденко Инна никогда
Не станет спорить с Симой. Точка.

Хоть непрерывный Симин стаж
По «Комсомолке» и прервался,
Как прежде на шестой этаж
Как свой в отдел он поднимался.

Он с Ивановым много раз
Рассоривался и мирился.
В период ссоры я как раз
Влез с очерком – и он озлился.

А в «Алом парусе» тандем
В ту пору: Ивкин – Щекочихин...
-- Чем я могу помочь вам?
 -- Чем?
Садись на письма! Не прочитан

Тех писем целый миллион.
У нас к ним не доходят руки. --
Он издает протяжный стон.
Читаю, отвечаю... Жутки

Порой истории детей.
Наивны и светлы надежды...
Пишу обзоры без затей...
Выискиваю письма те, что

Зовут корреспондента в путь...
Мне это просто интересно.
Обременительно? Ничуть.
В них многое, что неизвестно

Ни журналистам ни властям.
«Пишу с надеждой. Милый парус,
Моим нерадостным вестям
Едва ль поможешь...» --
 Постараюсь...

Из разных уголков страны
Ребята самым наболевшим
Делились с «Парусом»... Должны
Помочь, ответить...
 -- Так, с неевшим

С тобой о чем мне толковать?
Иди-ка за деньгами в кассу!
-- Так я...
 -- Стажер, едрена мать!
В столовую! Ударь по мясу! –

Я стал немного мухлевать:
Ведь и зарплата и степешка.
Но не назад же отдавать.
Тем более – стажер, что пешка:

Мзда не особо велика...
Я ни на что не претендую.
И так удача велика:
Я при зарплате, не бедую...

Я отыскал одно письмо.
Парнишка из глухой деревни
Искал смысл жизни, но не смог
Найти в селе, где утром певни

Из спячки вывести едва ль
Затерянное царство могут.
Я мчусь к нему в глухую даль –
И будто погружаюсь в омут.

Я понимаю паренька:
Ему в его деревне тесно –
Жизнь бездуховна и мелка,
Куда податься – неизвестно.

Я «Королевство...» написал
«Колодцев чистых»... Вызывают
К начальству...
 -- Твой материал? --
Кивнул...
 И вдруг определяют –

В корреспонденты. Корнешов
-- В приказ! –
 Скомандовал кому-то.
И это для стажера шок.
Иной в стажерах, мучась люто,

Гуляет до десятка лет,
Одна – так даже два десятка.
Ну, что ж, семь бед – один ответ –
Нет, не чечетка и присядка,

А журналистика. Учти
Те миллионы экземпляров
Газеты, с коей по пути
Стране... Мне Слава Голованов

При встрече руку протянул,
Поздравила Руденко Инна,
А Соловейчик подмигнул:
Мол, дел осталась половина:

Встать с положеньем наравне.
Годков всего-то девятнадцать
Исполниться успело мне,
Но трепетать и сомневаться

Не получается: аврал.
Газета крепко ставит руку.
Я замечаниям внимал –
И быстро постигал науку.

Шестой этаж – он – как вокзал.
Все двери кабинетов настежь.
А Соловейчик так сказал:
-- Будь пень с ушами, все ж ухватишь

Методу, как писать статьи... --
А доводил Евгений Богат.
Отныне все они – свои.
Хоть с нагоняем, но помогут.

Евгений Богат, строгий мэтр,
Невнятно на студийцев шамкал,
Как если бы размокший фетр
Пожевывал, бумажки жамкал,

На коих «гении» свои
Ему носили экзерсисы –
Рассказы, очерки, статьи...
А после богатовской визы

«Шедеары» наши шли в утиль,
Но благоглупости редели.
Он нас увел за сотни миль
В мечту... А дни, а дни летели...

Маститый Гена Бочаров,
Мою карьеру подмечая,
Сказал, что я из ястребков:
Стартую, высоко взлетая.

Вразбивку удается спать
В метро, троллейбусе, трамвае.
Ведь надо и зачеты сдать,
С оценок высших не спадая.

Я из общаги на метро
Катил на лекцию Кучборской.
Все нравственные «контра-про»
При огласовочке московской

Она прописывала нам.
Потом я к старосте:
 -- Прикроешь? –
Троллейбус допускает к снам –
Зевоту на планерке скроешь –

И мчишь опять на факультет.
Отметишься на семинаре,
Выдерживая паритет
С редакцией... Всегда в угаре,

Поскольку – явный перегруз.
Но требований не снижает
Ко мне журфак, ведь вуз есть вуз.
Судьба меня не повожает,

Но все оценки у меня
Отличные без исключенья
Предмета, семинара дня.
Я приспособлен для ученья,

Возможно тем, что стал читать
Уже в два с половиной года.
В газете довелось узнать,
В чем ценность раннего подхода:

Кто в этом возрасте начнет,
Включает кнопки механизма,
Что все аспекты разовьет
В мозгах интеллектуализма.

А кто начнет читать поздней,
Уже для многого потерян.
Читать учите с ранних дней
Про кошкин дом, царевнин терем,

Про репку и про колобок...
Родители нашли подходец –
И я осилить чтенье смог –
Бездонный знания колодец...

Вот где истоки, почему
И в школе и на факультете,
Что прочитаю, все пойму,
Запомню. Передам в ответе...

Нашелся некто, кто донес
Декану о моих доходах.
Декан журит но не всерьез.
Не дать не может «стуку» хода –

Ведь донесут и на него.
Велит меня из группы с Семой
В другую – только и всего
Перевести... Сюжет с оскомой...

Декан: мол многого хочу:
В международной этой группе
Иновещательной торчу,
Где учат и военной вкупе

Профессии по психвойне
С диверсиями – плюс газета.
Не слишком жирно будет мне?
Что я могу сказать на это?

Декан мне намекнул, кого
Я должен впредь остерегаться...
Вот гадость! Что возьмешь с него?
С ничтожеством ли мне бодаться?

Короче, я переведен
В газетную из спецэлиты...
-- Ты. Где, Валера?
 -- Я, Семен...
-- Случилось что? Да не юли ты...

Подставил кто-то? Говори.
Я вмиг мозги ему прочищу!
-- Не суетись, Семен, замри.
Так надо. Будь здорров, парнище!... --

Вне группы Семиной грущу.
Там вправду классные ребята.
Панфилов-шеф глядел вприщур --
Я улыбался виновато.

А в «Комсомолке» той поры
Едва не каждый гениален.
У каждого – свои миры.
Любой писака уникален.

Брускова, Ивкин... Имена
Те будут вечно негасимы.
Зюзюкин, Инна... И она
И он – воспитанники Симы.

А Щекочихин? Ведь и он
На той же выведен конюшне.
И список может быть проден.
Крылову. Иванову нужно

В него добавить – и меня.
И Яковлеву, Снегиреву,
Юмашева... Вся ребятня
Страны прислушивалась к слову

Пескова, Бочарова... Их
Читали граждане и старше.
Газета интересней книг,
А вней иоя судьба на марше.

В команде плотники, врачи –
Не обязательно с журфака.
Лишь были б души горячи...
Нахальство? Любопытство? На-ка –

Я эти качества в себе
Еще в «Товарище» настроил
Ориентирами в судьбе.
Во мн их слишком? Кто бы спорил...

Когда Руденко, Бочаров.
Зюзюкин, Аграновский очерк
Дадут на полосу – нет слов...
Страна в ажиотаже... Прочих

Газет подвалы и столбцы
Едва ли так же интересны.
И Соловейчика птенцы
Изобретательны, непресны.

Теория печати врет:
Большие, мол, материалы –
На полосу и разворот
Читателя волнуют малу.

Так отчего ж тогда «КП»,
Полосников в которой масса,
Мелькает в утренней толпе?
Что – исключение из класса?

И держит первенство «КП»
По тиражу на всей планете.
Ее присвоили себе
Подростки... Но давно не дети

Не могут без нее и дня
Прожить... Сверяя с назиданьем
Судьбу... Я счастлив, что меня
Газета с новым шлет заданьем...

Три категории у нас
Определились журналистов.
Ферст: тонкокожие, чей глаз
В слезах, порыв души неистов

В ответ на явленное зло.
Прожженный цмнмк будет секонд,
Сёрд – в третьих то и то вошло,
Точнее – обошло... И секанс

Событий, преломив в душе,
С профессионализмом мощным
Сливали в сочное драже...
Была газета полномочным

И честным рупором страны,
Томящейся в тисках цензуры.
Власть предержащие темны
И напрочь лишены культуры,

А «Комсомолка» вопреки
Той власти странным устремленьям,
Вскрывала к истине замки...
Я отдавался с вдохновеньем

Под Щекочихинским крылом
Работе, на журфаке парясь.
Еще за далями диплом,
А надо мною – «Алый парус»!

Все с перегрузом – будь здоров! –
Мелькают быстрые недели.
Журфаковские Ковалев
И Ванникова пролетели,

Чтоб эстафету передать
Уже Бабаеву с Рожновским.
Их гениальности печать
Коснулась с оттиском московским.

Я не могу не пропускать,
Но все равно хожу в отличных.
Иначе стаои бы таскать
К декану из-за хаотичных

Командировок по стране
По крикам «SOS» в ребячьих письмах.
Приходится вертеться мне
И в овладеньи знаний присных,

Чему способствует журфак,
И поднимая «Парус алый».
Как только выдержал «чердак»?
Но я, худосочный и малый,

Сутулясь, все же не ронял
Свою двух ипостасей марку.
Декан за «двойки» не пенял,
В статьях не допустил помарку...

Как много запрещенных тем!
Вот часовые у погоста
На Красной площади. Я тем
Завидую, кто очень просто,

Подставив тайный микрофон,
Их шепот записал на пленку –
И поместил в журнальчик. Он
Лежал в спецхране. Пацаненку

Кто пацаненок – ясно: я.
Велят избавить «Комсомолку»
От зарубежного старья.
Читнул в дороге втихомолку,

Пока журналы отвозил
В пункт лиувидации спецхрана.
В Москве один подобный был,
Секретный. Строгая охрана.

Там те журнальчики в крупу
Вначале быстро измельчали,
Потом сжигали... На горбу
Сам заносил... В одном журнале

Я по дороге прочитал...
Подслушали у Мавзолея:
Солдат о холоде шептал,
Себя с напарником жалея,

Потом на вечный перешли
Вопрос о девушках столичных...
Конечно, мы бы не смогли
Из представленья о приличьях

Дать в «Комсомолке» этот треп...
Он – невысокого полета.
Солдатам был подброшен «клоп»...
Ну, ладно, дальше неохота...

Невиден, ростом мал, сутул
Студент с мандатом «Комсомолки».
В редакции подставлен стул
С историей. Ее осколки

Мне поспешили поднести:
Мол, Дудинцев и Голованов
От девяти и до пяти
На нем сидели прежде... Рано,

Мне, дескать, в юные года
На трон подобный забираться...
-- Да нет. Не рано никогда
И никогда не поздно, братцы... –

Я понимаю что к чему.
Обласкан ветеранской кликой.
И догадался, почему
Была немыслимо великой

Та журналистика, что нас
Примером звездным вдохновляла.
Ее давили, чтобы глаз
Она отнюдь не поднимала.

В сопротивлении Кремлю
Она наращивала силу.
Я их, предтеч моих, люблю,
Тех, кто до срока слег в могилу...

Нас репортеров-пацанов
Прилюдно жучил Голованов,
Порол нас, не жалел штанов,
В изобретательстве профанов,

За то что странных избегать
Старались «гениев»-пришельцев.
-- Из миллиарда если пять
Всего идей пригодны в дельце,

То пропустить их – смертный грех.
И, стало быть, терпеть и слушать
Обязаны усердно всех,
Чтоб веру в людях не порушить... –

Тогда казалось. Что король
Космического репортажа
Перебирал... Теперь порой
Я думаю, что мало даже

Он нас выстегивал тогда...
Семестр несется за семестром...
Курс третий...
 -- Ты у на звезда
На курсе... –
 Падок к комплиментам,

Но я уж опвт подкопил –
И понимаю: осторожно,
Сигнал опасности. Кадил
Мне тот, на коего оплошно

Иль неоплошно указал
Мне некогда декан намеком.
Я дважды два легко связал.
Предполагаю: выйдут боком

Те комплименты – отошел
От славословящего дальше...
Тогда вплотную подошел
К идее развернуться так же,

И в «Комсомолке», взяв в пример
Петрозаводский клуб «Товарищ» --
Одной из коммунарских мер...
-- Валер, идею не провалишь?

Потянешь?
 -- Потяну!
 – Давай! –
Зеленый свет зажжен «Комбригу».
Вперед!
 -- Ребята, подпевай!
-- Даешь попутный ветер бригу

Под «Алым парусом». Виват! –
Отряд ребячьих комиссаров,
Живущих с верой в правду в лад,
Ты, «Комсомолка» записала

В свою историю навек...
В Петрозаводске это было
В «Товарище». Берет разбег
«Комбриг». Велит поднять ветрила.

Цель: разыскать в стране людей,
Которым пресно жить и тошно
В серятине ползущих дней.
Помочь понять, что всюду можно

Жить интересней и полней,
Восторженно и заполошно.
В реализации идей,
Что было в школе невозможно.

Мной опыт Иванова взят,
Макаренковские идеи.
Мы не ломились наугад...
Подростки. Школьные злодеи,

Здесь обретали интеллект,
Оказывались мудрецами.
И -- поразительный аспект:
В общеньи с ними мы и сами

Вскрывали свой потенциал...
«Комбриг» нес знамя коммунарства,
Ребят страны к горенью звал,
Раскрепощал... Терпел мытарства.

Забюрокраченный ЦК
Идею принимал с опаской.
И, хоть не запрещал пока,
Не согревал теплом и лаской...

Юмашев... Валю мы нашли.
Где? У Чуковского на даче.
Визился в угольной пыли.
Глаза сверкали углей ярче.

Он маме помогал топить
Избу папаши Айболита.
Сумел нас чем-то зацепить.
Решили, что его орбита

Достойна большей высоты.
Поверил и пошел за нами.
Пути дерзания просты:
Мечта и вера наше знамя.

Других подобных пареньков
Везде, где можно, подбирали.
С командой страстных чудаков
Такие штуки вытворяли.

Я раз повез ребят туда,
Где с Соловейчиком столкнулся,
Зде замкнутые на года
В остроге девушки... Проснулся

Наутро девичий острог,
А к берегу ладья пристала
Под алым парусом. Был шок.
Торпа смеялась и рыдала.

А Валя им вещал с ладьи
Из-под портьеры «комсомольской»,
Что, дескаит, милые мои,
Все впереди – и мы не моськой

По жизни пробежать хотим.
А пролететь отважной птицей.
И мы, конечно, полетим –
Душа к высокому стремится...

Журфак немного потускнел
На фоне нашего «Комбрига».
Я в «Комсомолке» перезрел
Его, ведь лекция и книга

Всегда и суше и грубей
Того, что обретаем в жизни...
И ты, ровесник, не робей –
Живи! Над книгой не закисни...