Прозрачно...

Прозрачная кровь... А разве так бывает, спросите вы... Нет. У обычных людей – нет! А у него кровь была прозрачнее слезы младенца. Он же не мог врать – он видел! Врачи приносили ему еду, лекарство, мерили температуру, давление, разговаривали – и всё с сочувственными вздохами и недвусмысленными взглядами, обреченным покачиванием головы и подозрительными перешептываниями друг с другом. Он всё это видел и жутко раздражался. Ещё его бесил тот факт, что эти тупоумные врачи не давали ему ни малейшего шанса доказать свою правоту. Вот он, однажды, пытался резануть по венам осколком тарелки, которую разбил его сосед. Но эти противные вышибалы в белоснежных халатах зачем-то напялили на него такую же белоснежную рубашку с длиннющими рукавами (которая, кстати, очень даже ему не шла, о чем он неоднократно сообщал этому тупому очкастому главврачу!), связали руки, перевели в отдельную палату, стены которой были обшиты мягкой белой тканью, и стали давать пищу в пластиковой посуде. Да, и ещё дали какое-то мерзкое имя... Он частенько его забывал... Как же это... Что-то вроде «умный»... нет!... как-то более оскорбительно... эээ... может быть «бабн...» «бубн...» «бу...» «БУЙНЫЙ»!!! Точно! Он победоносно потряс рукой, грозя маленькому черненькому глазку камеры внутреннего наблюдения. У него, между прочим, есть имя! Да, и эти «трудные» должны называть его не как иначе! Ох, этот мир полон тупиц... Он сокрушенно всплеснул руками в сотый, наверное, раз за этот день, и обессилено сполз по белой «тканевой» стене на пол... такой же белый и мягкий... Он с детства терпеть не мог белый цвет... и ненавидел зиму... Только сейчас ему пришла в голову поразившая до глубины его обессиленной души мысль: ВРАЧИ ЕЩЁ НЕ РАЗУ НЕ БРАЛИ У НЕГО АНАЛИЗ КРОВИ!!!!! Как так?! Этого не может быть!!! Это... по меньшей мере... ненормально для лечебного заведения! Он вскочил на ноги и, повернувшись лицом к мерзкой черной камере-точке под потолком, громко закричал и засмеялся жутковатым смехом. Он звал главврача, называя его тупым ослом и недоноском, которому в голову не пришла одна гениальная мысль (он пока не называл свою мысль, чтобы потом, при личной с ним встрече сразить его мизерный мозг таким известием). Он говорил про всех работников больницы неприличные слова, которые даже шепотом автор сего не рискнет повторить, о которых даже подумать стыдно!!! Он прыгал радостно на стены, долбил в них руками, чтобы его услышали эти тормоза и недоумки, он грозился перегрызть освобожденные (недавно) от «рубашечных пут» руки. Дверь плавно и бесшумно открылась, в палату медленно, не делая резких движений, вошли два санитара – вышибалы. Он кинулся на них, дабы сказать, что будет говорить только с их начальником-идиотом. При этом он осклабился, зашипел на парней и скрючил пальцы на манер выпущенных когтей кошки... Он открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света. Всё тело ныло. Болели запястья и щиколотки. Он хотел было потянуться, но руки и ноги как свинцом налились. Он открыл глаза, повел ими кругом, и оглядел себя... Кошмар!!! Эти придурки привязали его к кровати – вот почему болели руки и ноги и не двигались вовсе! Он нахмурился, пытаясь припомнить, что же именно произошло. Ещё болело одно место, чуть пониже спины. Укол... «Повязали, фраеры!!! Я вам покажу! Я теперь по-другому с вами разговаривать буду. Думаете – я псих?! Хрен вам!!! Я всем вам, выродкам, покажу!!...» Он мог только думать. Он настолько обессилил от злости, от чувства собственной беспомощности – в конце концов от этого треклятого лекарства, которое в него вероломно «воткнули», и которое, видимо, продолжало, пусть уже слабее, но действовать на его расшатанную этими тупоумными врачами психику... Через неделю его освободили. Поместили в отдельную палату. Врачи и санитары не могли нарадоваться на его спокойствие! Из разряда «буйно-» его перевели в группу «тихо-помешанных». Он чаще и дольше спал, сидел на скамеечке в парке при больнице, ни с кем не разговаривал и, как переговаривались врачи, никому больше не рассказывал о том, что у него прозрачная кровь. Он очень любил гулять по территории, глядя под ноги. Врачи злорадно шутили: «Клад, наверное, ищет. Пусть глядит. Хоть ругаться перестал! «БЕЛОКРОВКА»!». Он очень много думал. И плакал по ночам. Он скучал по обычной жизни. По нормальной жизни. Он молчал. Всегда. Даже на вопросы врачей и медбратьев отвечал просто кивком головы... А однажды он вернулся с дневной прогулки, крепко сжимая правую руку в кулак. Он улыбался. Глаза выдавали какое-то внутреннее беспокойство. Поистине безумный взгляд ... Бледная нянечка плакала в углу комнаты, держа в руках осколочек стекла, видимо от бутылки, подобранный совсем недавно на улице, испачканный какой-то бесцветной, сладко пахнущей жидкостью. Следователь сидел за маленьким белым столом тут же в комнате, писал протокол, жутко скрипя ручкой, и изредка бросал презрительный взгляд в сторону тела и главврача, который сидел возле самоубийцы и, долбясь головой в стену уже до кровавых на ней пятен, сквозь нервический хохот что-то бормотал, из чего можно было понять только следующее: «У него действительно прозрачная кровь... У него ПРОЗРАЧНАЯ кровь... так и хлещет... вены-то... голые прозрачная... зрачная... ная... ная... я... я... Я... ИДИОТ... ПРОЗРАЧНЫЙ идиот...» ................................................