Без названия

Она уезжала. Навсегда. В чужой город, в чужую страну, в чужой квартал.
Гуляя по бульвару у Никитских ворот, он отчетливо это понял. Понял, что больше не придется встречать ее с работы, покупать ей летом ее любимое эскимо, а зимой – уговаривать одеть шапку и шарф. Понял, что никогда, наверное, никогда, не услышит ее голос, не увидит ее лицо. А еще он подумал о том, что никогда не сделает себе загранпаспорт, чтобы не было никакой надежды уехать и увидеть ее, потому, что тогда он не сможет вернуться…
Дойдя до Арбата, который он уже начал тихо ненавидеть, потому что они часто гуляли здесь вдвоем, он повернул в какой-то переулок и увидел странную картину: молодые парень и девушка, оборванные и слегка пьяные, шли, обнявшись, ему навстречу и на их лицах, испитых и подбитых было ощущение счастья оттого, что они все равно вместе. Если бы не их некрасивые физиономии, они походили бы и на него, и на самых обычных влюбленных, на которых словно остановилось солнце.
Это нереальное чувство радости у чужих людей дало ему на миг ощущение, что все неправда, что она никуда не уедет, что они так и будут гулять вдвоем, и когда-нибудь он скажет ей правду.
Он не нашел в себе силы сказать ей об этом тогда, когда она предложила съездить на дачу к ее подруге, на ночь. Не смог сказать и когда у нее заболела собака, и они всю ночь сидели на полу и гладили по голове белую и пушистую псину, с грустными глазами от боли. Не сказал и когда узнал, что она уезжает. Навсегда. В чужой город, в чужую страну, в чужой квартал… Он повторял эти три фразы как заклинание, как молитву, ожидая, что они перестанут нести смысл, как тогда в детстве, повторяя какое то слово ты вдруг понимаешь, что оно уже ничего не значит, перестает тебя цеплять и превращается в абракадабру… «помню…помню…омню…по…мню…ю…у…»
Но они ни во что не превращались. Они оставались такими же значительными, как и были. Она уезжала…
А он видел сон ровно три года тому назад. Тогда он не знал ее. Но видел ее лицо во сне, видел, как она поднимается куда то вверх по странной лестнице, видел через мгновение ужас на ее лице и много людей в белых халатах, бегающих вокруг и пытающихся спасти кого-нибудь. За секунду до этого он слышал страшный грохот и лестница, опрокинутая чьей-то силой, падая, захватила ее с собой.
Проснувшись, он понял, что это кошка, забравшись на штору свалила цветочный горшок, и забыл о сне надолго. До того, как случайно увидел ее лицо в автобусе. Он все вспомнил, и, познакомившись с ней, никуда не отпускал, отказался лететь с ней в Ленинград на самолете, они поехали поездом. Не разрешил, уже когда имел на это право, лететь с подругой в Прагу – отправил их на машине. Но он не смог предвидеть, что ее родители, уехавшие много лет назад из страны и не часто балующие дочь письмами и звонками, вдруг окажутся нуждающимися в ней стариками и вызовут ее к себе. Он не любил ее. Он только чувствовал, что он ей должен…должен ее же жизнь. Он, наверное, даже женился бы на ней, лишь бы иметь право запретить ей летать самолетами, иногда он готов был привязать ее к двери – только бы она никуда не улетала в отпуск.
Сказать ей он не мог. Она бы не поверила. Или, поверив, поняла бы, что все остальное было неправдой.
Через два часа у нее самолет. Ему нужно торопиться, иначе он опоздает на всегда, на всю ее жизнь. Он повернулся и пошел совсем в другую сторону… он сделал все, что мог. Он ничего не успел.
Она уезжала. В чужой мир. В чужую страну. В чужой город и абсолютно чужой квартал.