Элегия к Альфреду Шнитке

То ли чрезмерность, то ли потребность в пробеле в театр превращает лес
(Из-за количества мест, плюс, как знаменатель общий здесь дерево),
Да и что есть одежда, как не собственный крест,
Что носится не на спине, но на теле?
В общем, зима оставит льда, как война—мин осколки,
Но в математике я не горазд,
Чтобы считать их, так геометрия не щадит обещания профиля,
Не отличая его от анфаса.
Но это, как жалобы белой посуды
На серебро ложек, на вечность (в их представлении) полотенец,
Ну, а если тебе говорить по сути,
Мне, как небу с пробелами из облаков, уже некуда деться.
Ощущение почти ненужности, как у черных клавиш фортепиано,
Скажи, что есть произведения веры, если не жанра кризис?
Так некто, проснувшись довольно рано,
Проверяет пословицу, но склоняется к атеизму.
После нас не осколков, ни лоскутов,
Ни цифр от числа, а их черты - (в лучшем случае - цены),
Каждый из нас по отдельности будет набитым, но лишним ртом,
Замаранной скатертью, честью, невнятным прицелом.
Вещь вообще редко мне что-нибудь говорит,
За нее говорит материал, т.е.
Это будто товарный вид
Приобретает товарный поезд.
И тебе, наверное, там, в облаках,
(Тем более—белых, ангелах, в лужах повинных)
Тоже видится, что зима, будто белый флаг,
Поднятый Богом в знак перемирья?
И что же есть мелочь, как не за руку пойманный крах,
То, что больше всего нуждается в слове «внешне».
Так одежда болтается на крюках,
И рубахи-кресты выглядят, как повешенные.
А хотели—распятыми, это и есть обман,
Потустороннее чувство фокуса,
Так чаще всего, спросонья, колокола,
Путают «гром» и «гроб», сон, и глагол «упокоиться»,
А не только к обедне, вставши из-за стола,
И как следы за собою оставив посуду,
Слышишь окна прозрачное «Сюда, сюда»,
А скатерть вектором волн «Отсюда, отсюда».
Что есть смерть, как ни боязнь номинала пространства?
Так шарик в одной из версий бильярда
Завербован номером, но не желает нечем казаться
Иным ... Да, впрочем, ладно…
Хватит о мелочах, давай о вещах общих — фоне,
Небе, не расходящейся толпе,
О том, что ничего не останется, кроме
Коротких мыслей, как плохих трофеев,
Но даже дождь хранит сбережения в чьих-то зонтах,
Экономный пастух со стадом свиней-копилок,
Экономика—мотив, ритм, если угодно — такты
Арии рынка.
Новая жизнь, обычно, начинается с вида на новую мебель,
Причем, этот вид, зачастую, заочный.
Если обед смешать с частью речи, то точки, как правило, хлебные,
Причем неизбежней всего—многоточья.
Так геометр и географ думают о краях и окраинах,
Кто о пирамиде, а кто о горе.
Из того, что королева не досказала Каю,
Складывается слово «ширпотреб».
Впрочем, неважно, то Кай или Каин,
Так шпиона можно спутать с картографом,
Но не с шулером. Так лед восторгается Н20, и по этому тает,
Так уменьшенный план лабиринта — уже иероглиф.
Даже вы шахматном королевстве не обходится без наследников,
Впрочем, там уж не наследить, все размечено.
Создатель выступает в роли посредника
Между бытом и одной из версий вечности.
В общем, не важно, что даст нам произведение потолка или пола,
Кровлю ли, иль просто для глаз интерес,
Так мнение со своей собственной колокольни
Не отличить уже от звона прессы.
Иногда кажется, что река—
Эскиз ленты чужого венка,
Геометрия не разбирается в святости углов,
И жилец меняет жилье на кров.
Край родной узнается с помеси
Географической карты и сплетен,
И в окраинах видны науки признаки все,
Кощею внемлет бессмертник.
Помесь асфальта и волка глаз не щадит,
И в перекрестках видишь кресты, но страшней—в них движение,
Весь этот вид, или, точнее, подвид
Сводит с ума из-за кажущегося умножения.
Точно так же и снег, здесь вообще все способно унять,
Взор, привыкший к хорошему разнообразию,
Так молодое деревце, должно быть, боится пня,
И желание в данном случае разобраться
Заберет у вас много физических величин,
И скажет, что это не одна из них — работа,
Это все равно, что преступника уличить,
Совершающего народный подвиг.
То, что лишило садовника-математика корней,
Способно стереть очередь, линию, или семейство знатное,
Календарь и дневник способствуют единоличию, сумме, не чисел, но дней,
А время лежит то ли мостом, то ли знаменателем.
Кроме обилия снега и новостей
Больше особо гордится нечем.
Математик режет торт на равное количество частей,
А пожарник (пожарная часть) — гасит свечи.
Только цены и вещи не знают вечности, в них
Больше смерти, чем в поздней осени,
Здесь взгляд вниз—это взгляд на карниз
С пыли проседью.
Облака цвета медсестры, да и сами себе балет,
Плюс бестактность крестов по отношению к параллелям,
От рассвета алеют аллеи,
И существование стрелок здесь временно.
Даже Тесей бы запутался в перекрестках,
Как в послесловии лабиринта,
Подражая салюту не вечны здесь блестки,
И туман — как сборище перинное,
Или войско врачебное, вообще, врачи
Знают о смерти больше, чем палачи.
Сведений о человеке больше вдвойне
В основном из-за теней.
В моде — свобода просторной клетки,
Путь по вектору перечня,
И на ночь, глотая горстью таблетки
Вспоминать об утраченной мелочи.
Считать облака — беловиком, тучи — эпиграфом,
В стекле увеличительном видеть лишь доказательства,
И топограф, чертящий план пригорода
Мечтает о звездном путеводителе. Приватизация
Пространства есть уют. Так стая,
Или хор в одежде из перьев вторит граммофону,
Атеист на ночь Коран листает,
(Делит на двое) — что так делится -- вторит Персефоне.
Ныне не в моде прислуга. Веки
Вий сам себе поднимает, и без телескопа—на звезды,
Путник поймет, что любой путь в худшей случае—вектор,
В лучшем — дань Декарту, тому, что он создал.
Санитары полей отдают дань тетрадям,
Школьник усложняет свой быт таблицей деления,
Волны здесь подражают радио,
И называют его «волнение»
Здесь голуби и перьевые ручки, и то, и то
Символ мира в безпробельных объятьях орбит,
Вспоминая очертания родного города,
Думаешь о кардиограмме. Арбитр
Путает мантию со счетом в банке,
Краткость глядит телеграфным бланком.
С точки зрения предложения брак является двоеточием,
Время глядит то вектором, то стрелою царевича,
И прозаик, связавшийся с царской дочерью,
Напишет рассказ «Царство девичье».
То ли куры, то ли куранты разбудят с утра,
Время глядит на смерть, будто читатель—на сноску.
Скобки и двери спорят о первенстве. Рай
Начинается с сада. Ордена подражают блесткам.
Двери запутались в смыслах слова «петля»,
Плюс рядом вязание, и сам ты смертен.
Алфавит музыки начинается с ноты «ля»,
Считает речь посланцем, посредником.
Это время зонтов, стоящих, как провинившиеся, в углу,
Осадки здесь часты, но относятся и к напиткам,
Направление за равную однородность благословляет тьму,
Уголь боготворит копирку.
Осадки напоминают путнику о существовании вертикали,
Звездочет мечтает носить погоны.
Непогода в вина бокале.
Линии рук — очертания города.
В моде одежда и статуи, эта смесь,
Все равно, что балета, медицины, и снега,
Чудо свершается по плану. Здесь
Событие нуждается в сплетнях,
Как время—раньше в песке, сейчас—в стрелках.
В моде отрывки снов, и простыней отрывки,
Натюрморты и хлебные корки,
Немота, что подражает то стенам, то рыбам,
Облака, что в законы дыма поправки вводят.
Бижутерия льда, по отношению к снегу,
(Здесь измеряется в каратах кара),
Здесь вера—взгляд наверх, война—взгляд сверху,
Гремят кандалы, но чаще — скандалы.
То ли листву перекрасят в не светофорный цвет,
То ли часы променяют на компас, иль что-нибудь в этом роде,
Или блеснут умом, сверкнут, потом кого-нибудь свергнут.
Час, как зигзаг, говорят, неровен.
У Ариадны уже ничего не осталось кроме петель,
И лабиринта руины, ныне—музей,
Мотив часов — да и тот перепет,
Парапет, зелень, и старых луж зелье.
Наш уют теперь—форма сиротства. Полдень
Как всегда встречается с единодушием стрелок,
Пустует правый, нижний угол полотен,
Подковой стать стремится стремя.
Взгляд, тяготея к уюту, больше ценит предметы,
Чем местности — этим и отличается от громких событий,
Так смерти плевать, во что вы одеты,
Все это выглядит как сноска к быту.
Стрелки дают показания. Сноски стремятся вниз,
Будто осадки, и в редких случаях—цены,
Облака — как старый небесный карниз,
Свечи горят, да из соломы церковь.
Не так уж важно, кто сделает первый ход,
Центр доски, за который борьба—разрез,
Перечень здешних красот—как безглагольный анекдот,
И читать его, как стог искать для иглы — бесполезно.
То ли топор, то ли топот -- не важно,
И то, и то начинается снизу,- разбудит
И обвинит в пыли с предмета краже,
Но потерпевший предмет показания дать забудет.
То ли шпион подложит под стол, что шатается новый чертеж,
Толи безбожник — икону -- перспектива одна и та же,
Да прозрачность стекла водой искорежена,
Многословность как многоэтажность.
То ли бал, толь баллистика в движении знают толк,
В царстве небесном всегда небезоблачно,
То ли булавок набор, то ли полк,
(Последнее больше похоже на очередь).
Это-- эпоха эпоса, все в будущем, в " и т.д.",
Отражение действительности в стеклах прессы,
Так взгляд способен отличить в толпе
Вас от других - тире - от рельсы.
Природа, делясь на четыре, подражает пчелиным крыльям,
Да и сутки - двойной суд присяжных,
Волхвы в Рождество в дар приносят корыто
По дарственной русской авторской сказки.
Идущий снег монотонен, как фальшивые деньги,
Истина боготворит изнанку, и реже - заплаты,
Ставни, ставки, дебри и дерби,
Все этот можно перечислить и в обратном
Порядке; это время церковных котов,
Безалкогольных углов, гама и мага,
В небесной канцелярии - лунный картон,
И облаков бумага.
Как сообщают "Вести", крестьяне несут свой крест,
Бабочки выбираются из-под детских игрушек,
Будто смерть, при которой, как вам известно,
Земля покрывается внутренностью подушек.
Помесь ступеней и складок, помесь часов и цен,
Птица в часах ищет временное жилье.
То ли схема весов, то ли знак процента,
О бытие разбивается любовный плот.
В зеркалах редко видишь чужих - это основа
Любой перспективы, тем паче - не вечной,
Так ветер, склоняясь на чью-нибудь сторону,
Потом скрывается в кулисах вечера.
Решетка вид разделяет на лоскуты,
Пространство хранит горизонт, как трофей,
Здесь зыбко все, что бисер, что стихи,
Гаишника издалека не отличить от феи.
Асфальт здесь безграмотно серый,
Часы - сами себе пустынный берег,
Наполовину - банки, наполовину - консервы.
Распутья - будто знаки веры.
Помесь кресел и тронов, помесь,
Чертежей и развилок,
Чулочных стрелок и стрелок поезда,
Вечера черного, рынка.
Ноль в тревожных случаях становится первым,
То ли собранье мишеней, то ли яблочный сад,
Слова - это только сольфеджио нервов,
Размах - все, от досад, до засад.
Заснеженные деревья, будто собранье скелетов,
Да и следы - не улика уже, а пробел,
Огонь - что закат, приблизительно в третий степени,
Да и двери - третей степени дерево.
Все начинается заново: сумерки, суммы,
Треугольник паруса, неверно вписанный в воды многогранник,
Сообщение, что один воскрес, но большинство все же умерло,
Попытка перемножения кнута и пряника...
Не каждая фраза--брак, но зато предложение,
(Плюс часть речи "союз")
Да и точка в конце, будто знак умножения,
И это еще один знак--знак "плюс".
Почти любой потолок подражает снегу,
Но на первом труднее оставить след,
Да и свет, говорят, такого же цвета.
Рамы белые, за ними - снег.
Петли и люстры перекличка,
И безграмотность обесточенная,
Небо смотрит на веру взглядом отличника,
Вера на небо - взглядом заочника.
Эхо суфлерно. Пути- иероглифы,
(Чей вариант - версия лабиринта),
Издалека родной берег - хлеба родного крохи,
И заглавие приобретает свойство эпиграфа.
Существование начинается с красной строки заката,
Что отдает телетекстом, реже - линейкой,
С рукавов речки, что так закатаны,
Что река - будто рейка.
Не отличить уж клетку от сетей,
(Последнее - будто собранье первых),
Любопытными здесь называются те,
Кто знает о месте, больше чем времени.
Смесь из Пандоры, открытий, таможни,
Марка глядит с конверта, как обозначение центра с отрывка карты,
Писать по воде, переливать ее из пустого в порожнее
Осталось, стихотворные строчки считать прейскурантом.
Что осталось в разделе продам?: Родина,
Рай в шалаше, песочные замки,
Небо - как на карту света того пародия,
Масштаб - соотношение ящерицы и динозавра.
Если возьмешь в расчет, что любовь слепа,
Или с глазами Фемиды (одно и тоже),
То тогда пару зажженных фар,
Не отличить от пары сережек.
Не разберешь, где глухота, где глушь,
Разброд, разброс, безрыбье и безводье,
И правил игр не отличишь от прав игрушек,
Молодежь и листву - от валюты, чей цвет - новогодний.
Если теряешь голову - только при помощи топора,
(Как доказательство материализации речи),
И неважно, что фотоаппарат
Не фиксирует упреки (безупречность).
Время глядит трехмерностью стрелок, напоминая нам о святых,
Комната вспоминает способ возведенья в квадрат,
Тиран сам себя уменьшает до "тир",
Пара возводит себя до "парада".
И неважно, гадание это, или прогноз погоды,
В дождь можно выйти сухим только из дому,
Синоптику не нужен вид местности, или города,
Он смотрит на карту, да и то издали.
Всего по четыре: сторон, года времен,
И двадцатая буква отдает православием,
Точно так, как Канадою - клен,
Как лавровый венок - славою.
Война есть диалог, а мир - многоголосье,
Из песни слов не выбросишь, но можно рискнуть припевом,
У Диониса - кровь-вино, глаза - виноград, и волосы-гроздья,
Если Бах был бы Бахус -- Дионис превратился б в Сальери.