Я искренности чувств поток...

 

В декабре 1952 года, получив в кассе одесской газеты "Знамя коммунизма" гонорар за опубликованное в ноябре стихотворение из расчета 5 (пять) рублей за строчку, был крайне удивлён: обычно платили пятнадцать.
Дело не в величине гонорара - общеизвестно, не все публикуешь денег ради. Был конец года, в стране атмосфера стояла жутко-тягостная, ощущалось общее ожидание чего-то непонятного, тревожного, все было зажато предельно, то ли ночного, тяжелого стука в дверь, то ли увольнения без причин и повода, или чего-то не менее грозного, что должно вот-вот совершиться...
В этой обстановке люди умели радоваться тому, что сию минуту есть, собственно всему хоть чуть хорошему, плохое жертвенно терпели, "лишь бы не было войны"...
По обыкновению, на гонорарные за стихи деньги я купил для сотрудниц "Общества по распространению политических и научных знаний", где работал шофёром, традиционный торт, прибавив к полученной сумме необходимую недостающую толику. То ли в тот же день, то ли чуть позже, сидя в офисе "Общества" у одной из свободных пишущих машинок, ведомый направляющей мысли мои и пальцы рук тогдашней, очень грустной музой, я выстукал стишок, пару раз внося в него коррективы, и черновики выбрасывая в стоящую под столом корзину для бумаг.

Вот он, крамольный:
Если я когда-нибудь
Зарифмую строчки,
В них не жизни вскрою суть -
Ее оболочки.

Где сегодня темы те,
Пища вдохновению
Если пусто в животе,
Как-то не до пения.

Маркс и Энгельс, торопясь
Вколотить в нас знания
Диамата, дали связь
Быта и сознания.

Власти гневны и глухи,
Хрустим в их объятиях.
Мысли выложишь в стихи -
Решеткою платят.

Зря поднимите вы шум
Из КГБ черти.
То, что кровью запишу,
Не стереть и смерти.
Это было в предновогодие 1952 года.
Где-то в первые дни января один из лекторов "Общества" - нач-политуправления Одесского горотдела милиции майор Василий Алексеев (он был внештатным лектором, и читал от "Общества" лекции по международному положению - мы с ним были "близки" по общей увлечённости стихотворчеством) где-то в первые дни января он вручил мне новогодний подарок: книжицу, им во время новогоднего дежурства по городу из картона сделанную, на титульной стороне которой были нарисованы раскрашенные кремлёвские башни с яркими звёздами и проч. и проч., а внутри печатными буквами написан стишок:

"Я искренности чувств поток
Ценю всего превыше,
И говорю - привет, браток,
Талесникову Мише.
Поэт поэту шлет привет,
Неверье в искренность рассеяв,
И ждет взаимности ответ.
По рифме брат,
В. Алексеев."

В знак признательности, я тут же ответил ему этим:

Вы написать меня ответ
В своих стихах просили.
Как сердца дружеский привет
Я шлю его, Василий.

Как жизнь истину любя,
Поэты правдой дышат.
Согласен с Вами в этом я.
Ваш брат по рифме,
Миша.

Не стану описывать атмосферу январских дней 1953 года,
они общеизвестны.
Тринадцатого января (13 января 1953г.), на рассвете, раздался резкий стук в дверь моей комнаты ("на тридцать восемь комнаток всего одна уборная", Вл. Высоцкий, "Баллада о детстве") - по мою душу явился помощник следователя капитана Махненко, ведшего мое "дело". Собственно, вызван был я якобы по университетскому, где семь лет тому назад работал также шофёром, но предъявлены были... клочки черновика моего стиха.
А при личном обыске мои ответный майору Алексееву был уже инкриминирован мне как "попытка проникнуть в органы" и проч., и проч. Найденное же у меня стихотворное поздравление нач-полита горотдела органов впоследствии инкриминировалось тем же следователем Махненко уже секретарю его парторганизации как "притупление бдительности" приведшее к "вхождению в дружеские отношение с политическим преступником"...
Ни мое трудовое, ни военное прошлое - участник отечественной войны, командир разведки, ни фронтовые ранения в расчет Махненко не принимались. Помню, в сердцах брошенное ему в лицо - вы достойный отпрыск бандита, погромщика батьки Махно, и его ответ:
"видишь свои стишки? - я их кладу под стекло, а ты сгниешь на Дальстрое". И когда меня в один из следующих дней в запертом чулане "воронка", где ни встать ни сесть, везли в тюрьму, я из разговоров в соседнем его просторном салоне, забитом заключёнными, узнал о объявленном в этот день деле "кремлевских врачей-отравителей"... Тогда до меня и дошел весь ужас положения, в какое попал, образовавшейся в стране беды. И мысли мои стали заняты только девятилетней доченькой и женой, беззащитными оставшимися на так называемой "воле"...
Рассказывать об обыске, проведенном в моей квартире параллельно "бесед" моего следователя со мной? Изъятии стихотворных рукописей?
Подписях жены на каждом, конфискованном - "изъято при обыске, изъято при обыске"? Так никогда и не возвращенным?
Не стоит.
Таких обысков и конфискаций по стране проводилась бездна.
А дальше были Семьдесят Семь (так я назвал впоследствии приведенный выше стих) суток утомительнейшего пребывания в одесском "маленьком доме на юге" (из блатной песенки) то в общей, то в одиночной камере и с, вероятно, преступниками, и - больше всего - с ни в чем не повинными людьми.
Мне не забыть сельского мальчишку лет пятнадцати, взятому за собирание не то зёрен, то ли колосков у колхозного амбара, получившего статью "Семь/восьмых" - от 7-го августа 1938 года (может год неточно) - гласящую: "десять лет или расстрел"...
Как не забыть мне и вора "Чадо", отдавшего мне свои свитер и куртку, ибо уходя из дому я не успел, не подумал одеться потеплей...
Или вертухая, что совал мне все время махорку - без курева можно было сойти с ума...
Со смертью тирана-Сталина пришло освобождение
"в связи с отсутствием состава преступления..."
Этот эпизод был бы не рассказан,
если бы я не заключил его следующим.
Прошли годы.
Как-то диспетчер (я работал в такси) направил меня
"на Бебеля, к подъезду"...
Знакомое место - КГБ..
Выходят две женщины. Называют адрес.
Из разговора понимаю, что у мужа одной из них инфаркт.
И из дальнейшего - что это бывший мой следователь - капитан, но теперь уже майор Махненко.
Подъезжаем к дому.
Женщины рассчитываются и выходят.
Неожиданно мой вослед вопрос останавливает их: - скажите, Махненко, это тот, что капитаном когда-то работал в горотделе?
В ответ нервное - да-да, а что?
Передайте ему, что привез вас к нему бывший его подследственный, которого он обещал сгноить на Дальстрое.
А лучше, если вам уже ничего не доведется ему передавать...