Воспоминания о Журавлёве...

Вы думаете, это бредит малярия?
Это было,
было в Олессе...

 Где-то в середине пятидесятых годов в Одесском Доме Ученых должен был состояться концерт Дмитрия Николаевича Журавлева, бывшего актера театра имени Евгения Вахтангова, ставшего, подобно своему кумиру, Александру Яковлевичу Закушняку*, чтецом-декламатором, выступавшего с чтением произведений известных российских писателей и поэтов. Поскольку мастерство чтецов всегда привлекало моё внимание, я поспешил приобрести билеты для своей немногочисленной семьи - себя, жены, дочери. Как поразило когда-то его, (что впоследствии стало мне известно из бесед с Дмитрием Николаевичем), как поразило когда-то его мастерство Александра Яковлевича Закушняка - блестящего рассказчика, проявлявшего властное, абсолютное владение вниманием слушателей переполненного концертного зала хоть и два часа кряду, так зачарованно слушал небольшой зал Дома Ученых выступление самого Дмитрия Николаевича Журавлева. И надо же было такому случиться: моя дочь, а было ей тогда лет девять - одиннадцать, преподнеся артисту цветы, и поблагодарив за выступление, вдруг сказала, что тоже умеет читать стихи, и ее даже, мол, по телевизору показывали... Театр Дома Ученных - небольшая сценическая площадка, да и публика там как бы своя, постоянная, и когда осталось всего несколько человек, Дмитрий Николаевич предложил Иринке, прочитать что-нибудь, и она согласилась. По окончании чтения, уже на полном серьёзе Дмитрий Николаевич передарил ей ее же цветы, отметив отличную трактовку прочитанного стихотворения (был это Константина Симонова "Рассказ о спрятанном оружии"), страстность, глубину проникновения в содержание, умение его выразить, безукаризненную дикцию. И тогда уже, поскольку дело шло к ночи, вместе с Валентиной Павловной (супругой артиста) и Дмитрием Николаевичем мы отправились в гостиницу "Красная", что на Пушкинской улице угол Полицейской, где они впоследствии всегда, кстати, останавливались, благо я был на своей машине. Таким образом, завязалось наше знакомство, длившееся затем долгие годы, вплоть до нашего отъезда в 1973 году в эмиграцию. Дмитрий Николаевич стал чаще с концертами посещать Одессу. Ему нравился одесский зритель, и он всегда волновался: как - говорил - примут новую, приготовленную мной программу именно одесситы? И овацией одобренную - то ли читались рассказы Чехова, то ли стихи Блока или Пастернака, то ли рассказы Исаака Бабеля - и овацией одобренную ими считал уже "сделанной". Но только все же, как я знал, прочитывал "для себя" все свои вновь и вновь для "не выветривания из памяти", как он выражался.
Зал Филармонии, редчайшей акустики, вмещавший многие сотни зрителей, может где-то и за тысячу, (мне не припомнить), был всегда на его концертах переполнен - партер, приставные стулья, балкон, вдоль стен толпящаяся, порой вплотную к сцене молодежь - ступить ногой было негде. Всегда стояла глубочайшая, поразительнейшая тишина, никаких покашливаний, шорохов - дыхания зрителей не было слышно. Микрофоном Дмитрий Николаевич никогда не пользовался
Каждое произносимое им слово было слышно в самой дальней глубине зала... А где-то в первых рядах всегда сидела Валентина Павловна, и когда - случалось - Дмитрий Николаевич "терял" текст, почти беззвучно ею бросалась реплика, и концерт шел своим путем...
Была у меня дача на 9-й станции Большого Фонтана... Естественно, предконцертные часы мы проводили летом на ней, нередко совершая прогулки к морю, пляжу. В иное время находились до концерта в городе, в моей однокомнатной "квартире", о которой я уже писал однажды в воспоминаниях (приводя Владимира Высоцкого строки о двадцати восьми комнатках), где Дмитрий Николаевич, кстати, как-то читал, заучивал, запоминал новую, только привезенную программу из рассказов Исаака Бабеля, чуть расцензуренных оттепелью... На одном из снимков как раз и запечатлена пауза в чтении им одного из них в моей квартире. Так за обеденным столом или чаепитием, или автопрогулками по городу мы и проводили предконцертное время.
Бывало, Журавлевы приезжали в Одессу с дочерьми, и сердца наши всегда рады были и старшей Машеньке, и младшей дочери, Наташе. Они тексты отца знала наизусть, отлично декламировали, как-то Наташа прочитала "Графа Нулина", и это было здорово! Татьяна Тэсс, великолепный журналист и блестящая рассказчица, тоже вносила немалую лепту в наше общее, сегодня уже далеко-далеко в прошлом оставшееся, но чем-то все же неповторимо-прекрасное времяпрепровождение... Доводилось и мне бывать в "переулке Вахтангова № 12" в Москве у Журавлевых, и на даче их, соседствовавшей вплотную, забор к забору, с дачей Ильи Эренбурга, где было однажды сделано и это, приложенное к тексту, его общее с Дмитрием Николаевичем фото.
Относящийся с вниманием к поэзии Эренбурга, я все же всегда любил в нем больше публициста, полемиста - в них он неподражаем, логика его мудра и неоспорима. Как издавна повелось в России, встречаясь, мы не в гостиной просиживали диваны и кресла - на стульях и табуретах кухни, где за чашкой чая или кофе беседы на литературные и прочие темы порой шли в направлении к границам риска... Уже взрослой, дочь, Ирина, находясь в Москве, бывала неоднократно у Журавлевых, рассказывая потом не раз о "кухонных" беседах, длившихся за-полночь... Хранится у нее пластинка с записью "Дамы с собачкой" (Чехова), начитанная Дмитрием Николаевичем, выпущенная (наконец-то!) какой-то российской фирмой, подаренная им Иринке. Да, редко в те годы, к огромному сожалению, записывались выступления чтецов-декламаторов - Яхонтова ли, Аксенова, Журавлева ли, Ильинского, Мордвинова или Москвина... Да, были в России великие мастера слова...Не все авторы - поэты в особенности - умеют хорошо читать свои произведения - они умели это делать много лучше их самих. Я тоже храню дорогую реликвию, доставшуюся мне в память о Дмитрии Николаевиче - книгу "Об искусстве чтеца" с автографом его, фото которого так же приложено к этому тексту.
И есть еще книга рассказов Исаака Бабеля, вышедшая после великих запретов с душевной, дарственной надписью его, что храниться у меня в библиотечном шкафу.
При пересечении границы таможенники, два сельских, видимо, парня - забавно, стыдно и грустно вспоминать - не хотели пропустить книжку именно из-за дарственной этой надписи через границу - шутка ли, подпись народного артиста увозят за пределы России... Кстати, презабавную историю поведали нам и Журавлевы, связанную с получением этого звания. Как-то должен был состояться концерт перед членами правительства. И, как рассказал по секрету впоследствии кто-то Журавлевым, секретарь ЦК партии по культуре - миссис Екатерина Фурцева, (ваш нынешний, почти советского образца диктор первого канала, Екатерина Андреева, очень мне ее напоминает...) вдруг странно засуетилась, узнав, что пред ясны очи членов советского правительства может предстать обыкновенный артист, всего-навсего чтец-декламатор, оного звания не имеющий. Сказано - сделано: в срочном порядке - этому концерту благодаря (не таланту, не мастерству, не многолетним блестящим выступлениям, любви тысяч и тысяч зрителей) - этому концерту благодаря Дмитрию Николаевичу срочно присваивается звание Народного Артиста СССР...
Да, все это так и было.
Не забыть прощания с Журавлевыми. Буквально за несколько дней до нашего отъезда из страны проходили его концерты, как обычно, в Зале Филармонии и в Доме Ученных. Мы были на них. Нам трудно было сообщить нашим милым и добрым друзьям о нашем решении, уже пришедшей необходимости покинуть страну, уже имеющихся на руках для того документах. Была это неизбежность, и мы им поведали...
Прощание было грустным... Журавлевы одобрили наше решение эмигрировать в США, пожелали нам всяческого благополучия и добра. Мы обнялись, постояли - помню - в грустнейшем молчании где-то на лестничной площадке после концерта...

Бог вам в помощь! - прокричал, уже на расстоянии от нас находясь, Дмитрий Николаевич Журавлев... Есть фразы, которые память, как что-то только вот-вот, едва прозвучавшее, хранит всю жизнь.

Cleveland,
USA

*Алесандр Яковлевич Закушняк - один из величайших российских чтецов-декламаторов. Умер в 1930 году.