Снежное что-то Сибелиус, Григ...

 
 



* * *



Углем, маслом, нитью узорОчья
золота, растёртого в желтке,
я опять Твои рисую очи
в деревянном зимнем закутке.

Мой чердак — скрипучее жилище,
а Твоя, Мария, красота -
хлеб душе, доподлинная пища
для доски иконной и холста.

Пусть бубнят, что я — бирюк-волчина,
битый молью бука и медведь.
Но всё внятней мне - на то причина,
чтоб опять в лицо Твоё глядеть.

Пусть не жребий мне — остепениться,
не судьба — нажить товарный вид.
Подоконник мой не синь-синица,
ворон-ворог заполночь долбит.

Но в морзянке клюва, в стыни ночи -
мне слышней иные голоса.
Вновь, Мария, в стыни зимней ночи,
летние Твои рисуя очи,
вижу Сына Твоего глаза...






Каникулы, январь 61-го



В старом Ваганькове дремлет Никола,
Сергий-отец во Кропивниках спит.
Снегом ночная усыпана школа,
бдит у дубовой двери инвалид.
Ты бы пустил меня поночевать бы,
строгий полутораногий боец!
Кружит Московщина вьюжные свадьбы,
зябнет в Кропивниках Сергий-отец.

Жив ли тот город, усыпанный снегом,
береговой острогранный гранит?
Группа подростков - в мышином и пегом -
адрес ночлега найти норовит.
Брызжет январь нереального года
свежею бронзой декретных монет.
Два мертвеца, не покинув народа,
пьют сквозь хрусталь электрический свет.

Штык подмерзает, Блаженный Василий, -
краснокирпичная пыль на зубах, -
к небу вознёс, вне законов и стилей,
сорок шеломов, тюрбанов, папах.
Живы ль пловцы допотопного часа? -
Пар на Волхонке, купальни огни
там, где собор первородного Спаса
сломан во дни чечевичной стряпни.

Где-то здесь, рядом, ночлежная школа -
двор, весь в сугробах, на вахте старик.
Снова играет каникул виола
снежное что-то: Сибелиус, Григ?
Или же просто московские ночи
дуют в метельный и бодрый рожок,
гонят по вене гормоны, пророча
завтра — стальное, как дизель-движок?

Был ли тот мальчик? Что с девочкой будет?... -
По истечении множества лет
те, кого утром будильник разбудит,
очи промыв, не припомнят ответ...
Только лишь те, из чертёжного класса,
кто по дороге в сугробе замёрз,
там, на Волхонке, в музейную кассу,
сызнова станут — сержанты запаса,
волчьих пальтишек повытертый ворс...





Мастерская зимой



Мандарином повеял сочельник,
снегопадом, смолою сосновой.
Освежи свой подрамник, скудельник,
белотканной хрустящей обновой.
Замело на окраине хаты,
заискрились морозом овчины.
Славно жить — до последней растраты -
в синем колере Духа и Сына!

Простодушны, как буки и веди,
а внутри — снегирёвого цвета,
декабри, где лоснятся медведи,
калачами свернувшись до лета.
Ну а ты, мой художник колючий,
на холстине колдуя-пророча,
возжигаешь и вежи, и кручи
за пространствами вьюжистой ночи.

Разминая стоцветное масло,
полночь шаркает бабкою Кристи,
и покуда свеча не погасла,
скачут рыжими белками кисти,
мышь шуршит серебристой фольгою,
с четверга — домового невеста...
Снег раздался ямскою дугою
по всем весям — от оста до веста!